CC BY
31
ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
М. В. Лескинен (Москва)
Записки поляков сарматской эпохи в контексте современных исследований путешествия/травелога в нарративном аспекте
Рассмотрены основные направления современных исследований и классификация дневниковых описаний путешествий/ травелогов. На примере польских эго-текстов эпохи сарматиз-ма проанализирована своеобразная позиция авторов наррати-вов в отношении к описываемым перемещениям в пространстве.
Ключевые слова: травелог как жанр, сарматизм, записки о путешествиях, образ «другого», польская культура эпохи барокко, silva rerum.
Описания путешествий можно классифицировать по-разному. Принято выделять литературные, виртуальные и научные (географические, этнографические и др.) их виды, различающиеся авторской стратегией и жанровыми средствами. В XVIII-XXI вв. путевые заметки и травелоги становятся излюбленной формой изложения взглядов, убеждений и впечатлений; в них отражались художественные концепции и велись поиски новых форм повествования, воплощались политические и научные идеи. Они воздействовали на структуру и стиль сугубо научных текстов (таких как полевые или экспедиционные дневники этнографов, археологов, лингвистов и др.). Рассказы о путешествии активно использовались в дидактических и морализаторских целях, выступали инструментом пропаганды, манипуляции, рекламы. Травелог как жанр обладает размытыми границами, он легко встраивается в любые виды нелитературного текста - от романа до справочника-путеводителя, от этнографического литературного очерка до дневника и т. д., так как позволяет эффективно решать несколько задач одновременно, и кроме того, мало зависит от изменчивости моды и вкусов читательской аудитории. Это полифункциональный жанр с отчетливыми признаками гибрид-ности и диалогизма.
Популярность травелогов в литературе начиная с эпохи Просвещения обусловлена многими факторами, среди которых: а) интерес к Другому, актуализированный идеей противопоставления европейской цивилизации - варварству/дикости; б) мода на публикацию дневников и путевых заметок наряду с формированием литературного
жанра дневника-путешествия; в) выбор его в качестве наиболее адекватной формы для воплощения морализаторских интенций автора и его политических (философских) взглядов. Не случайно Просвещение создало термин «философическая география». Повествование о путешествии - а иногда лишь о подготовке к нему - становится поводом для рассуждений об образце и антиобразце, используется в качестве структурообразующего стандарта паренетических произведений, в XVI-XVII вв. воплощавшихся в различных «Зерцалах», «Образе истинного дворянина», «Придворном» и т. д. Теперь на смену прямому назиданию индивидуализированной направленности приходит путешествие, которое позволяет рассуждать о социальных идеалах, национальном этосе, нравах народов, формах политического устройства - в сравнении с Другими. Причем все эти рассуждения отличает господство европо- и этноцентристских культурных парадигм.
Вопрос о травелогах особого рода - литературных путешествиях виртуального характера (повествования о религиозных видениях и визионерском опыте, утопические романы) - нуждается в отдельном рассмотрении, так как их нельзя однозначно причислять к путе-шествиям-нарративам или путешествиям в метафорическом смысле. Другой «особый» случай - путешествия и паломничества к святыням, сакральным локусам, особенно в Святую землю. Паломничество в религиозной среде понимается как вполне возможное в реальной действительности перемещение в райское место, в край святости при жизни человека. Хорошо известны слова Ю. М. Лотмана о специфике изображения географического пространства в русских средневековых текстах: «Географическое путешествие рассматривается как перемещение по карте религиозно-моральных систем, а... всякое путешествие приобретало характер паломничества»1.
«Физиономия» иного мира неизбежно конструировалась как набор противоположных привычному («своему») примет и свойств. Образы Других - стран, политических систем, народов - воплощались в путешествиях и в географических описаниях (хорографиях и космографиях), подчиняясь обобщению и типологизации; они нивелировали индивидуальные особенности, усматривая в них лишь типичное. Внешние черты Других казались очевидным отражением склонностей, способностей, добродетелей и пороков. Поэтому оценочность суждений в текстах наблюдателей оказывалась неизбежной.
Центральным элементом любых реальных описаний-путешествий остается описательная часть, фиксация чужеземных и соб-
ственных нравов и обычаев. Поэтому для выяснения степени репрезентативности следует учитывать высокую степень стереотипности и клишированности данной области кажущихся «объективными» наблюдений. Для их выявления весьма продуктивен сравнительный анализ, позволяющий определить типичность и оригинальность авторских суждений в синхронии и диахронии.
В современной историографии путешествий ученых привлекает несколько аспектов. Историки гораздо больше внимания уделяют проблеме источниковой репрезентативности записей о пу-тешествиях2. Для историков-позитивистов данный вид нарратива всегда представлял прежде всего фактографический интерес, имея исключительно информативную ценность. Поэтому большую значимость приобретает для них детальная и трудная работа, во-первых, по деконструкции, истинных интенций автора, и, во-вторых, по выявлению степени оригинальности произведения - иначе говоря, степени вымысла и реальности3. Самым важным вопросом, задаваемым автору источника, остается вопрос о степени достоверности информации. На наш взгляд, точный ответ попросту невозможен при использовании одного лишь исторического инструментария. Даже текстологический анализ разных списков рукописей не всегда дает возможность верно оценить сведения путешественников, так как эти тексты многослойны (на сложность этой проблемы на примере сочинений эпохи романтизма обратила внимание еще Т. А. Роболи4). Кроме того, путевые дневники всегда опираются на существующие традиции описания, сочинения предшественников, а также отражают стандарты изображения, стереотипы и предубеждения наблюдателя и его эпохи. А еще каждый пишущий в этом жанре редко не прибегает к игре с читателем. Такая игра - скрытая или явная, неот-рефлексированная или являющаяся установкой автора - представляется качественным признаком литературного путешествия.
В качестве особого теоретического направления исследований литературы о путешествиях в 1970-е гг. выделяется аге apodemica (искусство путешествий), инициатором которого стал австрийский историк Ю. Штагль5. Ученый выделил корпус западноевропейских источников XVI-XVII вв., в которых была осуществлена попытка упорядочить структуру описания путешествия посредством разработки инструкции, картографирования, вопросника для готовящихся к поездке. В а^ apodemica - в соответствии с духом времени, стремящимся к аналитической систематизации природных и неприродных объектов, - была предпринята классификация путешествий
по цели, формам, географическому региону и т. п. Эти же сочинения выполняли еще одну важную задачу: они включали и анкету-вопросник для сбора новой информации; так задавались основы теории научно-этнографического знания.
Примером «классического» (по Штаглю) и одним из наиболее известных сочинений жанра Grand Tour может служить рассуждение «О путешествиях» из «Опытов» Ф. Бэкона (1597)6. В нем говорится: «...в юности путешествия служат пополнению образования, в зрелые годы - пополнению опыта. Кто отправляется в страну, не освоившись прежде с ее языком, отправляется в учение, а не в пу-тешествие»7. Бэкон подробно рассказывает, как должен готовиться к путешествию юноша, отправляющийся в поездку для пополнения образования с наставником; что именно он должен увидеть, как вести себя; что будет ему полезно и от чего стоит воздержаться и т. п. Он советует непременно вести журнал путешествия. К непременным предметам, сопровождающим путешественника, Бэкон относит карту или книгу с описанием страны. Однако он предостерегает туриста от измены «обычаям родины ради чужеземных», если только тот не хочет «украсить их лучшим из того, чему научился в чужих краях»8. Обязательным является для него и владение языком страны.
В 1990-е гг. теория и термин ars apodemica были введены в оборот в европейских национальных исторических школах9. Однако если Ю. Штагль рассматривал в качестве отправной точки данного «искусства» стремление к упорядочиванию массива знаний путешественников, то другие ученые толкуют данное направление очень широко, причисляя к нему любые рефлексии о феномене путешествия. Австрийский историк настаивал на том, что данная традиция ограничивается эпохой барокко, став позже фундаментом науки о путешествиях в «перцептивном и эпистемологическом смыслах». Исследователи ars apodemica занимаются проблемой соотношения канона и оригинальности в содержании и структуре нарративов с целью реконструировать, но главным образом отделить пространственные и временные образы объектов от их вербальной формуль-ности, с одной стороны, и «реальной действительности» - с другой.
Литературоведов и лингвистов в текстах путешествий интересуют совершенно иные аспекты: это прежде всего специфика данных нарративов как разновидности эго-текстов, реконструкция концептов движения и пути, речевая стратегия в характеристиках «другого», «иного» - в последнее время и в связи с архаическими социолектами.
Интересно отметить, что на многочисленных в последнее десятилетие конференциях10 непременно - правда, на наш взгляд, безуспешно - обсуждался вопрос о дефинициях путешествий, жанровых формах травелогов и об их классификации11. В самом общем виде наиболее распространенным определением является «перемещение в пространстве». Однако такая трактовка не отражает общих свойств всех типов путешествий. Их специфика определяется менталитетом и имеющимися в арсенале культуры типами нарративов. Они могут быть исторически-универсальными (описания паломничеств; путешествия в иной мир / на тот свет; географические путешествия, поездки правящих особ и т. п.), а также принципиально различающимися в разные исторические периоды. Так, описания и путевые заметки - реальные или мнимые - оказываются в Новое время путешествием не в пространстве, а прежде всего и главным образом во времени. Предметом внимания путешественников оказываются свидетельства прошлого в двух аспектах: когда объектом наблюдателя становятся народы «нецивилизованные» - они в свете идей эволюции естественного мира рассматриваются как своеобразные предки европейцев, уже преодолевших данный этап развития, то есть являют живое прошлое человечества. Путешествие к ним оказывается путешествием в историю. Второй тип восприятия формируется в эпоху романтизма и начал археологии: тогда и в своей, и в других странах стремятся увидеть материальные артефакты, соотносимые с письменными источниками, а нравы и обычаи «простонародья» (и своего собственного крестьянства в том числе) трактуются как реально существующие остатки (используется характерный термин с негативными коннотациями - «пережитки») былой старины. Путешествие, таким образом, связано не с перемещением в физическом и географическом пространстве, оно ассоциировано со временем и человеческой общностью на разных стадиях неизбежного и универсального прогресса человечества.
Распространенным заблуждением является стремление типо-логизировать путешествия, игнорируя историко-хронологический фактор, что отрицает принципиальное несходство описаний путешествий до и после эпохи Просвещения. Эпоха господства религиозного сознания и даже Возрождение исходили из тезиса о том, что неизвестное похоже на известное - и «это было не столько явно выраженным утверждением, сколько установкой ума»12. В христианской культуре все явления созданного Богом мира воспринимаются как известные, так как задана цикличность времени и потому вечное
обновление. Слова Экклесиаста о том, что все уже было и нет ничего нового под Солнцем, имеют особое, сакрализующее значение, ставя под сомнение саму возможность неизвестного вообще и непознаваемого в частности13. Это объясняет факт, что зачастую сведения о природном мире и образе жизни обитателей неизвестных путешественнику или вообще новых земель (как это было с Новым Светом) не соответствовали действительности, ибо установка определяла взгляд вовне, а не наоборот.
Некоторые современные исследователи - и российские в том числе - оказываются во власти источников, веря им «на слово»14. Между тем ранним травелогам или описаниям паломничеств и т. п. присущи формы и способы коммуникации с читателем, определяемые принципиально разными целями написания и типами взаимодействия с адресатом.
Рассмотрим некоторые особенности дневниковых описаний путешествий, включенных в источники личного происхождения - в эго-тексты, на примере мемуаров, записок и «silva rerum» польских шляхтичей сарматской эпохи (XVI-XVII вв.). Silva rerum (пол. silwа rerum, sylwy букв. «лес вещей», исп. ollapotrida) - рукописные сборники, представлявшие собой популярную в кругах грамотной части общества разновидность рукописей, содержащих неоднородные (по стилю, жанрам и видам) тексты и материалы, соединенные без определенного порядка и какой-либо последовательности одним человеком или несколькими представителями семьи (книга семьи): мемуары, дневники, письма, послания, стихи, завещания и т. п.15 Однако польская мемуаристика и диариуши (дневники) (XVI-XVII вв.) мало информативны в отношении повседневности. Сарматский нарратив редко содержал прямые и «объективные» сведения о быте, обрядности, повседневных занятиях - то есть о повседневности в ее вещном, материальном выражении; даже поэтические и паренетические тексты предоставляют более ценный материал. Причина в том, что данная сфера представителями всякого, в том числе и традиционного, общества считается малоинтересной для описания - она самоочевидна и принадлежит самой культуре. Эта сфера, как правило, не выражена в нарративной рефлексии16.
Эго-документы эпохи польского барокко демонстрируют переходный характер в изображении путешествий: паломничество по-прежнему остается главным и особым жанром17, в иных случаях авторы игнорируют детальное описание других стран и народов, ограничиваясь лишь эпизодами, оставившими наиболее сильные эмоци-
ональные впечатления. Часто встречается описание бури на море18, экзотического ландшафта и его примет19, способ выражения которых также подчиняется барочной поэтике. Эти фрагменты на первый взгляд очень эмоциональны, они отражают сильные впечатления авторов. Однако изображение морского шторма, грозящего жизни, следует прочитывать не как рефлексию реального события, сопряженного не столько с личным потрясением, сколько со значимостью метафоры жизни, судьбы - одной из центральных и излюбленных в эпоху барокко. Она соотносится с представлениями о бренности жизни (memento morí), с одной стороны, и с идеей о власти Бога над людьми и представлениями о фортуне - с другой. Морская и водная стихия вообще - то явление природы, которое неподвластно человеку, аллегорией фортуны выступают стихии - море, ветер, ураган20. «Море - привычный символ коварства, бедствий, опасная стихия,
перед которой человек бессилен», - отмечает современный исследо-
21
ватель21.
Специфическое описание путешествия воплощено в тексте о паломничестве в Святую землю М. Радзивилла-Сиротки. В дневниковом повествовании легко выделить два ракурса и два типа рефлексии и фиксации путевых событий: в дороге до Святой земли и в сакральном локусе (пространстве). В сущности, перед читателем развертывается два параллельных рассказа: обывателя-туриста и благочестивого пилигрима. Стилистика и языковые средства, используемые автором в этих двух ипостасях, разнятся. Священный ландшафт вполне реалистичен, отдельные его детали индивидуализированы с предельной точностью (размеры, расположение, количество и т. п.), они единственны в своем роде. Этот ландшафт и символизирует священную историю, и одновременно являет ее. Представления о цикличности истории, о повторяемости минувшего, типичные для христианского мировоззрения, находят свое воплощение в том, что паломник видит перед собой те самые горы, реки, дворцы и деревья (например, ливанские кедры), которые фигурируют в священной истории, поскольку изменениям не подвержены: «пейзажи святых мест - запечатленная вечность». Вопрос о том, что изменилось с тех времен, неправомерен. Элементы пространства интересуют авторов лишь потому, что являются частью этой вечности. Даже природа существует вне времени, иллюстрируя священную историю. Автор знает, что это не просто реки, горы и долины, а особенные, о них говорится в ветхо- или новозаветной истории; и ссылки на Библию заменяют конкретные черты и особенности описываемого объек-
та - ибо они уже описаны в ней. Характерной приметой ландшафта является отсутствие в нем людей. Неизменность святынь вступает в сложные отношения с другим, как бы параллельным миром, который существует в едином с путешественником времени, о котором рассказывается совсем по-другому. Этот реальный мир - мир несвященной истории - включает в себя людей, быт и происшествия, взаимоотношения монахов-христиан с турками, чудеса и исцеления и т. п. Особенно явственно заметно это отличие в переходе от описания мирского мира к христианским святыням: меняется стилистика изложения - первое более динамично, но в той или иной степени несет на себе отпечаток сакральности пространства, отчасти выпадая из него, но подчиняясь его законам изображения. Таким образом, са-кральность объекта изображения изменяет временную систему координат: автор пребывает в двухвременном измерении - в сакральном и земном. Эта черта - дань средневековой традиции в описании 22
паломничества22.
Обращаясь к текстам записок и мемуарам сарматской эпохи, не относящимся строго к жанру путешествий, мы сталкиваемся с интересной особенностью: польские шляхтичи конца XVI - начала XVII в. в силу социального долга и исторических обстоятельств довольно часто совершали, так сказать, физические перемещения по своей стране и нередко по сравнению с прежней и последующими эпохами - дальние. Прежде всего они связаны с участием в военных походах, география которых довольно обширна - это почти вся Европа и Россия, Турция, Ближний Восток и т. д.
Я. Д. Тушиньский в своих записках описывает многочисленные военные походы и битвы; он сражался со шведами, казаками, татарами, итальянцами, турками; бывал в Венгрии. Он подробно повествует о маршруте передвижения войск, приметах ландшафта, значимых для военной тактики, и др. Но не знаменитая битва под Хотином (1673) поразила его воображение, а Дикое поле - самые яркие страницы записей посвящены ему23. Гетман Ст. Жулкевский в своих записках также, несмотря на отдельные фрагменты сведений о русских царях (информация скорее всего была почерпнута им из польских истори-ко-географических сочинений о Московии и Сарматии) и быте москвичей, более занят военными распоряжениями, нежели анализом восприятия русских как объекта для наблюдений и рефлексии. Хотя в его записках встречаются упоминания отдельных важных деталей их быта и менталитета, в целом они выступают главным образом как военные противники, не более того24.
Однако появляются и более индивидуализированные «на-
25
родоописательные» тексты25, авторы которых стремятся не только информировать, но и проанализировать причины складывания иных обычаев и нравов, причем не только в этноцентрическом ключе. С. Маскевич, участвовавший в осаде Смоленска в 1608 г., в Клушинском сражении, оказался в Москве в период интервенции. Он, как можно судить по современным исследованиям26, был одним из тех немногих, кто оставил подробные описания - этнографические и аналитические одновременно, в центре которых находится не польская рефлексия, а сам объект наблюдения - русские. Его записки, несмотря на обилие военных деталей и конкретных обстоятельств перемещений, в определенном смысле содержат в себе основные элементы путешествия. Его интересуют Другие не как враги или объект завоевания, а как новые, незнакомые обитатели иных земель. Их образ жизни и обычаи интересны ему. Но только потому, что передвижение в пространстве для него - это перемещение в пространство иной цивилизации и культуры. Главным признаком травелога оказывается в его записках образ автора-наблюдателя -любопытного, активного, рефлексирующего.
В целом можно констатировать: обычного (типичного) поляка-шляхтича той эпохи не очень интересовала внешняя сторона путешествий: они за редким исключением (М. Радзивилл, С. Маскевич, Я. Х. Пасек27) не проявляли любопытства, не оценивали чужие нравы, не склонны были описывать впечатления. Иначе говоря, если автор не рассматривал себя в статусе путешественника, не брал на себя эту роль, само по себе преодоление физического пространства для него не было достойно упоминания.
Польские исследователи давно отмечали данный феномен сарматского самосознания и объясняли его польской ксенофобией и эт-ноцентризмом28. Польского шляхтича не интересовало чужое, так как свое виделось ему в категориях реализованной социальной утопии и богоизбранности польского народа-шляхты. Но не только в социально-исторической сфере следует искать причину столь странного на первый взгляд равнодушия к другому, а, во-первых, в установке, позиции наблюдателя, в его навыках рефлексии и способе видения мира и, во-вторых, в принятых в его социально-культурной среде принципах классификации описываемых объектов. Следует более осторожно трактовать вопрос об этнических или конфессиональных отличиях и сходствах европейских травелогов - ведь сравнительный анализ показывает, что они чаще всего оперируют универсальными
категориями в процессе процедуры сопоставления своего и чужого, пользуются стандартными схемами и определениями, а также и бытующими литературными канонами. Определяемая иногда как конфессиональная, позиция автора зачастую определяется внеконфесси-ональными основаниями.
В уже упомянутой статье Ю. М. Лотман замечает, что в средневековых текстах о путешествиях «нравственным понятиям присущ локальный признак, а локальным - нравственный. География выступает как разновидность этического знания»29. Это последнее замечание в полной мере можно отнести к описаниям путешествий XVШ-XX вв. -они остаются областью семиотического моделирования, которое проявляется в аксиологическом подходе наблюдателя, только номинально «свободного» в своих впечатлениях и оценках. В сущности, позиция любого описателя-путешественника, как профессионала-этнографа, так и «обывателя» (это обосновали впервые теоретики американской антропологии так называемой «этнографии опыта» в 1930-е гг.), - не столько субъективный взгляд на Других - пространство, культуру, человека, - сколько этноцентрически (точнее, цивилизационно-цен-трически) ориентированный комплекс коллективных представлений и предубеждений. Главный принцип восприятия в нем - каузальная атрибуция; ракурс взгляда определяют прежде всего не впечатление и опыт, а знания и представления наблюдателя. Начиная с 1960-х гг. эта важная методологическая установка преобразуется в интерпретационно-культурную теорию (К. Гирц) и концепцию «культурного колониализма» (Э. Саид). В этом антропологическом контексте очевидно, что схема описания Другого отчасти остается неизменной: в ее основе лежит так наз. псевдо-ейс подход к иной культуре, когда она оказывается объектом сравнения с собственной и не интересует наблюдателя сама по себе, изнутри.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Лотман Ю. М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Лотман Ю. М. Символические пространства // Лотман Ю. М. Сочинения. Семиосфера. М.; СПб, 2000. С. 298.
2 Левинсон К. А. «Искренность» и «неискренность» как источниковедческая проблема в изучении эго-документов // Человек XVII столетия. М., 2005. Ч. 2; Репина Л. П. «Персональная история»: биогра-
фия как средство исторического познания // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1995; Она же. Историческое сознание и историописание. К 90-летию со дня рождения М. Барга // «Цепь времен». Проблема исторического сознания. М., 2005; Она же. Личность и общество, или история в биографиях (Вместо предисловия) // История через личность: Историческая биография сегодня. М., 2005.
3 См., в частности, статьи сборника: Homo viator. Путешествие как феномен культуры. М., 2010.
4 Роболи Т. Литература «путешествий» // Русская проза / Сборник под ред. Б.М. Эйхенбаума и Ю.Н. Тынянова. Л., 1926. С. 42-73.
5 Stagl A. S. A history of curiosity. The Theory of Travel. 1550-1800. Amsterdam, 1995. P. 47-94. О нем см., в частности, в статье: Лазарев В. В. Путешествия иностранцев эпохи ars apodemica (15701640) // Одиссей. Человек в истории. Путешествие как историко-культурный феномен. 2009. М., 2010. С. 148-150.
6 Бэкон Ф. Опыты или наставления нравственные и политические // Бэкон Ф. Соч. в 2-х т. М., 1978. Т. 2. С. 389-391.
7 Там же. С. 389.
8 Там же. С. 391.
9 Лазарев В. В. Путешествия иностранцев... С. 150-152.
10 Из наиболее крупных конференций последних лет следует упомянуть: Культурное пространство путешествий (Санкт-Петербург, 2003). Материалы опубликованы в: Культурное пространство путешествий. Тезисы форума 8-10 апреля 2003. СПб., 2003; Путешествие как историко-культурный феномен. Конференция в Институте всеобщей истории РАН (Москва, 2008). Материалы опубликованы в: Путешествие как историко-культурный феномен // Одиссей. 2009. М., 2010. С. 5-266 и в: Homo viator...; Власть Маршрута: путешествие как предмет историко-культурного и философского анализа. Конференция РГГУ и Крымского геополитического клуба (Москва, 2012). Материалы конференции выложены по адресу: http://kogni.ru/news/annotacii_k_konferencii_vlast_ marshruta/2012-11-10-1573 (дата последнего обращения - 30.10.2014). О ней см.: Сид И. «Власть маршрута». Постановка проблемы (http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Vlast-Marshruta-.-Postanovka-problemy - дата последнего обращения - 30.10.2014); Х Конгресс этнологов и антропологов России (Москва, 2013). Материалы опубликованы в: Х Конгресс этнологов и антропологов России. Москва, 2-5 июля 2013. Тезисы. Секция «Феномен путешествий». М., 2013;
Конференция «Литература путешествий в свете компаративно-сти. РГГУ, «Белые чтения». 17-19 октября 2013 г. Программу см.: ruthenia.ru/konf/belye_chtenija_2013docx. См. также: Золотой век grand tour. Путешествие как феномен культуры / Сост. и общ. ред. В. П. Шестакова. СПб., 2012.
11 Толстиков А. В., Кошелева О. Е. Homo viator... С. 5-10; Шестаков В. П. Предисловие // Золотой век grand tour. С. 5-7.
12 Харитонович Д. Э. Mundus Novus. Первозданная природа глазами человека эпохи Возрождения // Природа в культуре Возрождения. М., 1992. С. 109.
13 Там же.
14 Подробнее разбор тенденции современных ученых к экстраполяции представлений наблюдателя-описателя на объект его исследования см., в частности: Куприянов П. С. Представления о народах у российских путешественников начала XIX в. // Этнографическое обозрение. 2004. № 2. С. 21-26.
15 Gloger Z. Silva rerum // Gloger Z. Encyklopedia staropolska. Warszawa, 1903. T. IV. S. 231-232; Pelc J. Czlowiek polskiego Baroku. Warszawa, 1991; Zachara M. Sylwy - dokument szlacheckiej kultury umyslowej // Z dziejow zycia literackiego w Polsce XVI i XVII ww. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 1980. S. 198-199.
16 Лескинен М. В. Событийность и повседневность в сарматских эго-документах // Категории жизни и смерти в славянской культуре. М., 2008. С. 234-251; Софронова Л. А. Записки Я. Х. Пасека. Дневник. Роман. Энциклопедия // Славяноведение. 2012. № 4. С. 22-31.
17 Например, паломничество М. Радзивилла-Сиротки в Святую землю: Radziwiii «Sierotka» M. K. Podroz do ziemi Swiçtej, Syrii i Egiptu. 1582-1584 / Oprac. L. Kukulski. Warszawa, 1962.
18 Cedrowski J. [Pamiçtnik] // Dwa pamrntniku z XVII wieku Jana Cedrowskiego i Jana Floriana Drobysza Tuszynskiego / Oprac. i wyd. A. Przybos. Wroclaw; Krakow, 1954. S. 1-20.
19 Tuszycski J. D. Informacyja lub konotacyja // Dwa pamiçtniku z XVII wieku... S. 21-108.
20 VincenzA. W^tki i tematy polskiej poezji barokowej // Helicon Sarmacki, w^tki i tematy polskiej poezji barokowej. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk; Lodz, 1989; Софронова Л. А. Записки Яна Хризостома Пасека. Дневник. Роман. Энциклопедия. М., 2014. Ч. II. Гл. 2.
21 Елина Н. Г. Пейзаж в итальянской лирике Возрождения // Природа в культуре Возрождения. М., 1992. С. 82.
22 Подробнее об этом: Лескинен М. В. Ландшафт Святой земли в опи-
саниях христианских паломников XVI в. // Ландшафты культуры. Славянский мир. М., 2007. С. 72-94.
23 Tuszyсski J. D. Informacyja lub konotacyja. S. 40.
24 Записки Станислава Немоевского. Рукопись Жолкевского. Рязань, 2007. С. 335-462.
25 Дневник Маскевича 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Изд. Н. Устрялова. 3-е изд. СПб., 1859. Ч. II.
26 Sucharski T. «Rosja wchodzi w polskie wiersze» - obraz Rosjanina w literaturze polskiej // Katalog wzajemnych uprzedzen Polakow i Rosjan / Red. A de Lazari. Warszawa, 2006. S. 92-93; Мочалова В. В. Представления о России и их верификация в Польше XVI-XVII вв. // Россия - Польша. Образы и стереотипы в литературе и культуре. М., 2002. С. 44-64.
27 Софронова Л. А. Записки Яна Хризостома Пасека.
28 Tazbir J. Stosunek do obcych w dobie baroku // Swojskosc i cudzoziem-szczyzna w dziejach kultury polskiej. Warszawa, 1973. S. 80-112.
29 Лотман Ю. М. О понятии географического пространства. С. 240.
Leskinen M. V.
Travel-Notes of Poles in the Age of Sarmatism in the Context of Modern studies on Travels/Travelogs in their Narrative Aspect
The article treats main trends in recent studies and classifications of diary-notes on travels/travelogs. A number of Polish ego-texts of the age of Sarmatism are analysed to demonstrate peculiar attitude of the narratives' authors to their movements in space. Keywords: travelog as a genre, Sarmatism, travel notes, image of «the other», Polish culture of the baroque age, silva rerum.
