CC BY
74
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2014. № 4
С.Н. Ефимова
ЗАПИСИ И НАБРОСКИ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА, НЕ СТАВШИЕ ЗАПИСНЫМИ КНИЖКАМИ
Статья посвящена творческому процессу М.Ю. Лермонтова, материально-рукописная составляющая которого проанализирована с помощью понятия «сцена письма». Ранние рабочие тетради поэта и «записная книжка Одоевского» (1841) соединяют творческие черновики и заметки, характерные для дневника или записной книжки. Эта практика включения разнородных записей в творческий контекст может быть названа синкретизмом и сопоставлена с типичной записной книжкой писателя. Происхождение такого синкретизма допускает несколько объяснений.
Ключевые слова: синкретизм, сцена письма, записная книжка, дневник, черновики, типологические параллели.
The article is devoted to Mikhail Lermontov's creative process that is analyzed in its material manifestations by using the concept of the "writing scene". Lermontov's early working notebooks and the notebook that was given to him by Vladimir Odoyevsky (1841) combine his literary drafts with the notes typical of a classic notebook or diary. Such practice of incorporating different kinds of notes into a larger creative context could be defined as syncretism and compared with a typical writer's notebook. The origin of this syncretism could be explained in a few different ways.
Key words: syncretism, writing scene, notebook, diary, drafts, typological parallels.
В 1981 г. в «Лермонтовской энциклопедии» Б.Т. Удодов констатировал, что творческий процесс М.Ю. Лермонтова изучен сравнительно мало [Удодов, 1981: 565]; с тех пор ситуация практически не изменилась. Любой творческий процесс чрезвычайно сложен и почти недоступен эмпирически, однако его осязаемые следы можно найти в архиве писателя: черновики, рабочие тетради, записные книжки с заметками и набросками. Особое место среди этих документов занимает записная книжка - «портативный манускрипт», повсюду сопровождающий автора и дающий ему полную свободу с точки зрения формы и содержания заметок (от бытовых до философских и литературных). Эти фрагментарные записи, не образующие единого повествования, представляют собой тот контекст сознания, в котором здесь же создавались творческие наброски и черновики.
С конца XVIII в. в России записные книжки постепенно становились одним из важных атрибутов литературного творчества; в первой
трети ХХ в. об их роли особенно ярко написал В.В. Маяковский в статье 1926 г. «Как делать стихи?»: «Эта "записная книжка" - одно из главных условий для делания настоящей вещи. Об этой книжке пишут обычно только после писательской смерти, она годами валяется в мусоре, она печатается посмертно и после "законченных вещей", но для писателя эта книга - всё» [Маяковский, 1959: 91]. Пожалуй, самая знаменитая «записная книжка» в истории русской литературы первой половины XIX в. - так называемая записная книжка Одоевского, принадлежавшая М.Ю. Лермонтову в последний год жизни. Но был ли этот документ подлинной записной книжкой и нуждался ли Лермонтов в постоянных заметках - эти вопросы остались открытыми и послужили импульсом для размышлений о творческом процессе поэта в настоящей статье.
Эти размышления требуют соответствующего теоретического подхода, в качестве которого может служить концепция «сцен письма», разработанная в последние полтора десятилетия в Германии и Швейцарии1 для изучения творческого процесса и архива писателя. Анализируя работу над литературным текстом, исследователи процессов письма заостряют свое внимание на ее материальной составляющей, которая неотделима от внутренней работы сознания и подчас оказывает на нее влияние. Сцена письма (понятие, введенное в 1991 г. Рюдигером Кампе) - это ансамбль из трех основных компонентов творческого процесса в литературе: языкового (структура и семантика создаваемого текста), материального (инструмент и материал для письма, обстановка) и телесного (например, движение рук, почерк)2. В поисках ответа на вопрос о записных книжках Лермонтова представляется возможным взглянуть на его рабочие тетради и наброски при помощи этого метода, переходя от конкретных материальных обстоятельств создания рукописей к их содержательным особенностям.
Творческая обстановка, характерная для поэта по воспоминаниям современников, была красочно описана С.Н. Дурылиным в книге 1934 г. «Как работал Лермонтов»: поэт «писал при всяких условиях, во всякое время года, при людях и в тишине, на юнкерской скамье и на гауптвахте, на светском балу и на походном бивуаке» [Дурылин, 1934: 6]. Эту привычку подтверждает один из известных источников
1 Ср. масштабный научный проект «Zur Genealogie des Schreibens. Die Literaturgeschichte der Schreibszene von der Frühen Neuzeit bis zur Gegenwart» («О генеалогии письма. Литературная история сцены письма с раннего Нового времени до современности», с 2001 г., Базель и Дортмунд).
2 Подробнее о понятии «сцена письма» см. [Campe, 1991; Stingelin, 2004]. Другие исследователи, работающие с этим понятием: Davide Giuriato, Claas Morgenroth, Matthias Thiele, Sandro Zanetti и др.
лермонтовских текстов - «тетрадь Чертковской библиотеки», где собраны отдельные листы разного формата с записями разных лет. Важно, что для Лермонтова не имела решающего значения работа в кабинете за письменным столом, типичная для многих писателей. Его творческий процесс был хаотичен, фрагментарен (отдельные листы) и при этом почти непрерывен: у поэта, писавшего при любых обстоятельствах, практически не оставалось полностью свободного от литературных занятий времени.
У многих классиков XIX и ХХ вв., начиная с Н.М. Карамзина, также была потребность делать записи в пути, за пределами дома - но для этой цели обычно использовались записные книжки. Так, молодой Л.Н. Толстой приказывал себе: «Иметь при себе всегда карандаш и тетрадку, в которой записывать все замечательные сведения, наблюдения, мысли <...>» [Толстой, 1937: 288]. С.А. Раевский вспоминал: «<...> и я бывал свидетелем, как во время размышления противника в его шахматной игре Лермонтов писал драматические отрывки <...>» (цит. по [Мануйлов, 1960: 169]). О подобных случаях нередко упоминают применительно к записным книжкам разных авторов. Например, Е.Я. Чехова писала об А.П. Чехове: «Бывало, еще студентом Антоша сидит утром за чаем и вдруг задумается, смотрит иногда прямо в глаза, а я знаю, что он уж ничего не видит. Потом достанет из кармана книжку и пишет быстро, быстро. И опять задумается...» (цит. по [Паперный, 1976: 127]). Однако М.Ю. Лермонтов практически не прибегал к записным книжкам. По свидетельству современников, он часто писал на первых попавшихся листках и клочках бумаги, которые потом нередко терял. Если учесть, что записные книжки уже получили широкое распространение в русской культуре первой половины XIX в., то знаменитый подарок В.Ф. Одоевского, преподнесшего Лермонтову записную книжку в апреле 1841 г. перед его последним отъездом на Кавказ, можно трактовать как предложение «рационализировать» и систематизировать творческий процесс: небольшая (115 х 192 мм) книжка, которую сложно потерять, вместо множества разрозненных листков. Одоевский сам вел заметки в записных книжках, которые сейчас хранятся в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки (фонд 539), и, наверно, поэтому понимал, как хорошо этот способ записей подходит для Лермонтова. Дарственная надпись говорит о том, что и эта книжка ранее принадлежала самому Одоевскому: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную» (цит. по: [Михайлова, 1941: 44]).
Чем же заполнил поэт подаренную ему записную книжку? Основные типы среди его заметок3 - это деловые записи для памяти, краткий прозаический набросок (к «Штоссу»: «Шулер имеет разум в пальцах <.. .>»4), черновые и беловые тексты стихотворений, запись мыслей («У России нет прошедшего <...>»5). Подобный набор заметок в целом характерен для записных книжек и встречается у разных авторов (Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, А.А. Блок и многие другие). Возвращаясь к материальному компоненту сцены письма, отметим, что, как и другие авторы записных книжек, Лермонтов делал записи преимущественно карандашом - скорее всего, из-за скорости и удобства носить его с собой. При этом самое важное - беловые варианты стихотворений - он записывал чернилами, которые, в отличие от карандаша, не стираются со временем. В «записной книжке Одоевского» есть один случай, когда Лермонтов обвел чернилами заметку, сделанную ранее карандашом. Это практика, к которой позднее часто прибегал Л.Н. Толстой: чернила маркируют «значимость» записи для автора, который хочет непременно сохранить ее от выцветания. И у Лермонтова чернила добавляют веса обведенной заметке, которая впоследствии стала широко известна: «У России нет прошедшего: она вся в настоящем и будущем. Сказывается сказка: Еруслан Лазаревич сидел сиднем 20 лет и спал крепко, но на 21 году проснулся от тяжелого сна - и встал и пошел. и встретил он тридцать семь королей и 70 богатырей и побил их, и сел над ними царствовать. Такова Россия» [Лермонтов, 1957: 384-385].
Тем самым записная книжка, жизненно необходимая многим авторам XIX-XX вв., в 1841 г. оказалась вполне органичной и для Лермонтова. Более того, сам поэт воспринимал книжку как своеобразный источник вдохновения, предполагая в письме С.Н. Карамзиной 10 мая 1841 г., что подарок Одоевского принес ему счастье: «Я не знаю, будет ли это продолжаться, но в течение моего путешествия я был одержим демоном поэзии, т. е. стихов. Я заполнил наполовину книгу, которую мне подарил Одоевский, что мне вероятно принесло счастье»6.
Однако заметки в книжке В.Ф. Одоевского поэт вел менее чем два месяца в апреле - мае 1841 г., незадолго до своей гибели. Что же касается творчества Лермонтова до 1841 г., то сохранились многие его юношеские рабочие тетради (1828-1932; см. описания А.Н. Михайловой и Б.Л. Модзалевского7). «Тетрадь» - универсальное название,
3 Описание см.: [Михайлова, 1941: 40-44].
4 Л. 2 с конца записной книжки [Лермонтов, 1957: 623].
5 Л. 7об. с конца [Лермонтов, 1957: 384-385].
6 Перевод; письмо на французском языке [Лермонтов, 1957: 460, 759].
7 [Михайлова, 1941; Модзалевский, 1950].
которое может подразумевать разные форму и содержание. Так, среди многочисленных рабочих тетрадей А.С. Пушкина исследователи выделяют в том числе «Дневник» (ПД 843), две «Записные книжки» (ПД 830 и ПД 840) и «Дорожную записную книжку» (ПД 844)8. Для ряда более поздних авторов было характерно наличие и записных книжек, и творческих рукописей, а также - в некоторых случаях (например, у Л.Н. Толстого) - и отдельного дневника. Эти документы представляли собой разделение мыслительно-эмоционально-творческого процесса на части, на разные типы рукописей.
В тетрадях Лермонтова, напротив, обнаруживается слияние воедино и творческих рукописей, и дневников, и записных книжек. В отличие от «Рабочих тетрадей» А.С. Пушкина, изданных факсимиле в 1995-1999 гг., тетради Лермонтова остаются недоступны широкому читателю как единый текст. Тем не менее отдельные записи, не принадлежащие к тексту произведений, были опубликованы в Полном собрании сочинений в пяти томах (1935-1937), а затем в «академическом» издании Сочинений в шести томах (1954-1957). Если в первом из этих изданий все записи были объединены в один раздел под названием «Заметки, планы и сюжеты» (т. 5), то во втором была проведена формально-тематическая дифференциация: «Планы, наброски, сюжеты», «Автобиографические заметки», «Наброски стихотворений», «Заметки на рукописях» (т. 6). Эти тексты выходят за рамки черновых вариантов произведений; «автобиографические» записи по форме и содержанию близки к дневнику, а все остальные -к заметкам из записной книжки.
Классические дневниковые записи бывают датированы и посвящены событиям прошедшего дня. Точные даты (даже с указанием времени суток) встречаются несколько раз и у Лермонтова: «Записка 1830 года, 8 июля. Ночь» (тетрадь VI), «2-го декабря: св. Варвары. Вечером, возвратясь» (тетрадь XI)9 [Лермонтов, 1957: 385, 388]. Некоторые заметки поэта связаны с происшествиями или переживаниями дня: «Музыка моего сердца была совсем расстроена нынче. Ни одного звука не мог я извлечь из скрыпки, из фортепьяно, чтоб они не возмутили моего слуха» (тетрадь V); «Я читаю Новую Элои-зу. Признаюсь, я ожидал больше гения, больше познания природы, и истины» (тетрадь X), «Вчера еще я дивился продолжительности моего счастья! Кто бы подумал, взглянув на нее, что она может быть причиною страданья?» (тетрадь XI) [Лермонтов, 1957: 385, 388]. Не-
8 См. [Пушкин].
9 Согласно комментаторам, здесь Лермонтов по какой-то причине ошибся, поскольку эта запись по расположению в тетради XI относится к 1831 г., а Варварин день пришелся в том году на 4 декабря [Лермонтов, 1957: 682].
которые записи - воспоминания о чувствах в прошлом, например: «Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет отроду? <.. .> Я не помню, хороша собою была она или нет. Но ее образ и теперь еще хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. <.. .> Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: эта была истинная любовь: с тех пор я еще не любил так. <...> о эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!..» ; «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать»; «Я помню один сон; когда я был еще 8-ми лет, он сильно подействовал на мою душу» (все три записи - тетрадь VI) [Лермонтов, 1957: 385-386]. Среди заметок поэта можно также встретить авторефлексию, несколько наблюдений о своем сходстве с Байроном (тетради V, VII [Лермонтов, 1957: 385, 387]). Все это -типично дневниковое содержание, но количество подобных записей в общем контексте рукописей Лермонтова невелико, и все они ранние (1830-1831). Кроме того, очевидно, что эти заметки содержат мотивы, которые напрямую или косвенно получили развитие в творчестве Лермонтова. Автобиографизм - отличительная черта его ранней лирики; в качестве яркого примера Л.Я. Гинзбург приводила строки из стихотворения «На жизнь надеяться страшась.» (1830), где прямо назван возраст поэта: «Лицо мое вам не могло // Сказать, что мне пятнадцать лет» [Гинзбург, 1940: 64]. Комментаторы даже установили связь записи из рабочей тетради о первой любви в 10 лет на Кавказе с конкретным стихотворением «Кавказ» 1830 г. [Лермонтов, 1957: 680]. А заметки Лермонтова о песне матери и о своем сне в восемь лет напрямую отозвались, к примеру, в строках сатиры «Булевар» 1830 г.: «<...> в уме моем // Головка та ничем не изгнана, // Как некий сон младенческих ночей // Или как песня матери моей» [Лермонтов, 1954: 143]. Таким образом, в 1830-1831 гг. среди творческих черновиков поэта были разбросаны «дневниковые» записи, которые затем в этой форме исчезли со страниц его рукописей, хотя исповедальные ноты сохранились в лирике Лермонтова до самого конца.
К ряду стихотворений 1829-1830 гг. Лермонтов сделал в рабочих тетрадях II, V и VI приписки с прямыми автобиографическими или «дневниковыми» комментариями, например: «При случае ссоры с Сабуровым» (к стихотворению «Посвящение. N.N.» 1829 г.); «К Сабурову. (Как он не понимал моего пылкого сердца?)» («Пир» 1829 г.); «Напоминание о том, что было в ефремовской деревне в 1827 году - где я во второй раз полюбил 12 лет - и поныне люблю» («К Гению» 1829 г.); «(А. С.) (Хотя я тогда этого не думал)» («К.»,
«Не привлекай меня красой»... 1829 г.); «К Сабуров<у> - наша дружба смешана с столькими разрывами и сплетнями - что воспоминания об ней совсем не веселы. - Этот человек имеет женский характер. - Я сам не знаю, отчего так дорожил им» («К N.N.» 1829 г.); «(Великим постом и после). Я слышал этот рассказ от одного путешественника» («Джюлио» 1830 г.); «Меня спрашивали, зачем я не говорю с одной девушкой, а только смотрю» («К глупой красавице» 1830 г.); «После разговора с одно<й> известной очень мне старухо<й>, которая восхищалась и читала и плакала над Грандисоном» («Моя мольба» 1830 г.); «Прочитав жизнь Байрона <написанную> Муром» («К***» 1830 г.) [Лермонтов, 1957: 389-391]. Эти «дневниковые» приписки к текстам художественных произведений особенно ярко подчеркивают нераздельность «дневника» и творческой рукописи у раннего Лермонтова. Особенно примечательно, что все приписки к стихотворениям 1829 г. были сделаны позднее самих текстов, а приписки 1830 г. - одновременно с текстами10. Исходя из этого, можно предположить, что как раз к 1830 г. прямая творческая «дневниковость» из подспудной стала для Лермонтова центральной, а после 1831 г. отошла на второй план.
Для раннего творчества поэта характерен еще один тип заметок, который сохраняется и в 1831 г. Это также приписка к тексту стихотворений или поэм, но на этот раз - с детальным указанием времени и / или места работы над ними, т. е. времени и места создания комментируемого текста в рабочей тетради. Перечислим эти краткие заметки из тетрадей II, VI, X и XI: «В пансионе»; «В Середникове»; «(В Воскресенске). (Написано на стенах жилища Никона) 1830 года. (Там же в монастыре)»; «Сидя в Середникове у окна»; «(На кладбище написано) 1830»; «При выезде из Середникова к Miss black-eyes11. Шутка - предположенная от M. Kord»; «Середниково: ночью: у окна»; «(Средниково). (В мыльне). (Ночью, когда мы ходили попа пугать)»; «(Средниково. Вечер на бельведере). (29 июля)»; «7-го августа. В деревне на холме, у забора»; «Писано в пансионе в начале 1830 года» [Лермонтов, 1957: 390-392]. Это больше, чем классическая датировка стихотворений, и в части случаев больше, чем просто указание населенного пункта, где находился поэт (например, «Середниково»). Как представляется, эти заметки говорят о повышенном внимании Лермонтова к собственной сцене письма, к творческому процессу в его материальном измерении: «в мыльне», «на бельведере». Поэт сам указывал на то, что сочинял многое в пути, а не за письменным столом: «на кладбище», «при выезде из Середникова», «на холме, у
10 См. комментарии [Лермонтов, 1957: 684-687].
11 «Мисс черноглазая» (англ.).
забора». С одной стороны, в этих записях еще ощутима «дневнико-вость», а с другой - в них появляется типологическая связь с записными книжками, которые обычно используются для набросков вдали от письменного стола. Подобные наблюдения спустя почти столетие появились в статье В.В. Маяковского «Как делать стихи» (1926 г.), которую можно назвать «похвалой записной книжке»12. Маяковский писал о том, что точно помнит, где создавались отдельные образы и строки, которые он повсюду вносил в свою записную книжку. Например: «Улица. Лица У... (Трамвай от Сухаревой башни до Срет. ворот, 13 г.). Угрюмый дождь скосил глаза, - А за... (Страстной монастырь, 12 г.) Гладьте сухих и черных кошек. (Дуб в Кунцеве, 14 г.) Леевой. Левой. (Извозчик на Набережной, 17 г.). Сукин сын Дантес. (В поезде около Мытищ, 24 г.)» [Маяковский, 1959: 91]. Здесь наблюдается то же внимание автора к собственной сцене письма, что и у Лермонтова. Более того, есть и сходство в творческой топографии: «Страстной монастырь» (Маяковский) - «в монастыре» (Лермонтов); «Извозчик на Набережной» (Маяковский) - «При выезде из Середникова» (Лермонтов); «Дуб в Кунцеве» (Маяковский) - «В деревне на холме» (Лермонтов).
Количественное присутствие в рабочих тетрадях Лермонтова заметок, характерных для записных книжек, более значительно, чем в случае «дневниковых» записей. В основном это краткие наброски и сюжеты, относящиеся к 1830-1832 гг. (рабочие тетради IV, VI, VII, X, XI). Их формальные признаки типичны для записных книжек писателей: заголовок «Сюжет», императив самому себе «Написать», указание на память «Memor» (лат. «для памяти»), например: «Написать записки молодого монаха 17-ти лет», «Memor: написать трагедию: Марий, из Плутарха» [Лермонтов, 1957: 375]. Легко провести параллель между этими заметками и позднейшими записными книжками других авторов, например: «Написать повесть всё людей дурных, таких же, как я. Не хороших, каким я хочу, чтоб меня считали, и не дурных, которые не имеют со мной ничего общего» [Толстой, 1952: 138]; «Memento. - На всю жизнь. 1. Написать русского Кандида. 2. Написать книгу об Иисусе Христе» [Достоевский, 2000: 155].
Большинство заметок-набросков Лермонтова связано с поиском новых литературных форм, к которому приступил молодой поэт, к 1830 г. уже имевший двухлетний опыт в создании лирики и романтических поэм. Этот период метко охарактеризовал Б.М. Эйхенбаум: «Лермонтов переживает на себе эту историческую борьбу форм и жанров - он лихорадочно бросается от лирики к поэме, от поэмы к
12 Маяковский подчеркивает здесь решающую роль записной книжки в своем творчестве и для писателя вообще.
драме, от драмы к повести и роману. В 1830-31 гг., кроме лирики и поэм, написаны уже драмы - "Испанцы" (в стихах), "Menschen und Leidenschaften" и "Странный человек", а в 1832 г. - повесть "Вадим" (неоконченная)» [Эйхенбаум, 1924: 31]. Образ «лихорадочных метаний» подтверждается тем, что большинство проектов поэта, за исключением трех13, так и не были реализованы; перед нами - множество пестрых идей, посещавших Лермонтова и отвергнутых им по зрелом размышлении. Большинство из них - замыслы драм, в первую очередь трагедий. «Замысел» в случае Лермонтова - это чаще всего сюжетное ядро, не случайно само слово «сюжет» присутствует в заголовках нескольких записей: «Сюжет трагедии» (трижды), «Сюжет», «Демон. Сюжет»14 [Лермонтов, 1957: 374, 375, 379, 382]. В общей сложности в рабочих тетрадях обнаруживается приблизительно семь замыслов трагедий; с некоторыми из них связано несколько заметок.
Все же Лермонтов искал себя не только в драме, но и в новых формах малого стихотворного жанра и поэмы. Именно в этот период были созданы две его единственные сатиры: «Булевар» (1830) и «Пир Асмодея» (конец 1830 или начало 1831 г.). Среди заметок поэта -следы этого направления поисков; в тетради VII соседствуют (л. 1 и 2) два наброска: «Эпитафия плодовитого писаки. Здесь покоится человек, который никогда не видал перед собою белой бумаги» и «В следующей сатире всех разругать, и одну грустную строфу <...>» (к «Булевару») [Лермонтов, 1957: 375]. Лермонтов стремился также испробовать комическое или сатирическое начало в поэме: «Написать шутливую поэму, приключения богатыря»; «Memor: написать длинную сатирическую поэму: приключения демона» [Лермонтов, 1957: 375, 379]. Наконец, рабочие тетради хранят и одно свидетельство размышлений об опытах в прозе: «Memor: перевести в прозе: The Dream of Lord Byron - pour miss Alexandrine»15 [Лермонтов, 1957: 375].
Тот факт, что разнообразные типы записей («дневниковые» и подобные записной книжке, тексты произведений), соседствующие в рабочих тетрадях поэта 1828-1832 гг., не делятся автором на черно-
13 Три записи, воплотившиеся в художественные произведения, дают ценный материал для анализа: «В следующей сатире всех разругать, и одну грустную строфу. Под конец сказать, что я напрасно писал и что если б это перо в палку обратилось, а какое-нибудь божество новых времен приударило в них, оно - лучше» (сатира «Булевар» 1830 г.); «(Написать записки молодого монаха 17-и лет. - С детства он в монастыре; кроме священных книг не читал. - Страстная 20 душа томится. - Идеалы...)» (поэмы «Исповедь» 1829-1830 гг. и впоследствии «Мцыри» 1839 г.); «Написать поэму "Ангел смерти". Ангел смерти при смерти девы влетает в ее тело из сожаления к любезному и раскаивается, ибо это был человек мрачный и кровожадный, начальник греков <...>» (поэма «Ангел смерти» 1831 г.) [Лермонтов, 1957: 375, 378].
14 Это еще не тот сюжет, который воплотился в творчестве.
15 «Сон лорда Байрона для мисс Александрины» (англ. и фр.).
вики, записные книжки и дневники, позволяет высказать предположение о синкретизме творческого процесса раннего Лермонтова. Его юношеские тетради можно сопоставить со «Сводными тетрадями» М.И. Цветаевой, созданными из-за невозможности взять с собой все рукописи при возвращении в Россию из эмиграции. В эти тетради Цветаева переписывала наиболее ценные черновики, дневниковые записи, заметки из записных книжек. Но если она делала это специально и постфактум, то для юного Лермонтова своеобразные сводные тетради были естественной формой творческого и мыслительного процесса.
Примечательно, что после 1832 г. дневниковые записи исчезают из рукописей поэта, а заметки с замыслами-сюжетами появляются потом только дважды, в тетради Чертковской библиотеки: «Я в Тифлисе у Петр. Г. - ученый татар<ин> Али и Ахмет; иду за груз<инкой> в бани <...>» (1837 г.); «Алекс<андр>: у него любовница, которую он взял из жалости <...>» (конец 1830-х годов) [Лермонтов, 1957: 383]. С одной стороны, эту тенденцию можно связать с наступлением творческой зрелости поэта и переходом к новому творческому периоду. Возможно, количество новых замыслов у зрелого Лермонтова уже не было столь разнообразным и обширным, чтобы не умещаться в памяти и требовать записи с пометкой «Мешог» (в 1830-1832 гг. эта пометка была четырежды использована при записи замыслов). С другой стороны, не исключено, что какие-то записи были утеряны, поскольку рукописи Лермонтова сохранились далеко не целиком. Т.П. Голованова приводит ужасающую статистику: «Неизвестны доныне ок. 100 автографов стихотворений Л. (прибл. четвертая часть их общего числа), среди них: "Нищий", "Умирающий гладиатор", "Бородино", "Ветка Палестины", "Дары Терека", "Воздушный корабль", "Завещание", "Из-под таинственной холодной полумаски", "Прощай, немытая Россия", частично "Смерть поэта" и др. Из поэм утрачены автографы полного текста "Сашки", а также автографы "Моряка", "Хаджи Абрека", "Монго", "Песни про ... купца Калашникова", "Тамбовской казначейши", последней ред. "Демона"» [Голованова, 1981: 478].
Тем не менее в 1841 г. в «записной книжке Одоевского» снова можно увидеть признаки творческого синкретизма, присущего юношеским рабочим тетрадям Лермонтова. Эта книжка объединяет в себе деловые записи, краткие наброски и записи мыслей, черновые и беловые варианты стихотворений. Черновые тексты Лермонтов писал карандашом, начиная с конца записной книжки, а с начала записной книжки переписывал эти стихотворения набело чернилами (описание см. в: [Михайлова, 1941: 40-44]). Тем самым в одной книжке нераз-
рывно существовали как бы два разных текста, отличающихся друг от друга не только содержанием, но и инструментом письма. Подобная практика заполнения одновременно с двух концов в целом типична для записных книжек.
При этом в записной книжке Одоевского нет рисунков; считается, что среди творческих черновиков Лермонтова не так много графики, а его знаменитые рисунки (акварели и др.) существовали как бы параллельно с литературным творчеством [Дуганов, 1988: 18]. Примечательно, что в конце 1830-х годов на Кавказе Лермонтов, по-видимому, воспринимает рисунки как своего рода фотографические снимки и использует выражение «снять виды», которое сегодня однозначно ассоциируется с фотографией: «Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом я вояжировал»16. Тем не менее, так называемый «альбом М.Ю. Лермонтова» 1840-1841 гг. [Михайлова, 1941: 37-40], где преобладают рисунки (в основном -карандаш и перо), хранит в том числе черновой и беловой тексты стихотворения «Сосна», черновые варианты стихотворений «Любовь мертвеца» и «Последнее новоселье», а также предисловия к «Герою нашего времени», набросок «Сюжет», несколько бытовых записей. Среди рисунков в этом альбоме - иллюстрация к стихотворению «Сосна» и верховая прогулка, предположительно Печорина и княжны Мэри17, что все же говорит о некоторой доле синкретизма рисунка и литературного текста. Есть и другие подобные примеры.
Нужно отметить, что для записной книжки писателя как типа текста в истории русской литературы XIX-XX вв. в целом было характерно соединение разнородных записей и рисунков, в том числе черновиков стихотворений и отдельных «дневниковых» заметок (например, у А.А. Блока). Можно было бы предположить, что и рабочие тетради Лермонтова представляют собой разновидность записных книжек. И все же эти тетради не до конца вписываются в формат классической «записной книжки», поскольку в них доминируют творческие рукописи, включая тексты целых поэм. Тем не менее творческий синкретизм Лермонтова типологически приближается к этому формату, и в данном отношении символично появление «записной книжки Одоевского» в самом конце жизни поэта. Но и в ней, по сравнению с классическими записными книжками, необычно стремление тщательно зафиксировать конечные беловые варианты стихотворений.
16 Из письма С.А. Раевскому (Тифлис, конец 1837 г.) [Лермонтов, 1957: 441]. Пунктуация Лермонтова.
17 Описание альбома см. в [Михайлова, 1941: 37-40].
С одной стороны, явление синкретизма объясняется известным в лермонтоведении тезисом о некотором творческом «легкомыслии» поэта, для которого литература не была способом заработка. Лермонтову не требовалось кропотливого ведения творческого «хозяйства», разделения заметок и тщательного хранения всех рукописей. С другой стороны, синкретизм творческого процесса свидетельствует об особой степени концентрации мыслей и чувств, направленных в первую очередь на литературную рукопись и не оставляющих времени и места для создания дополнительных «побочных» текстов. Творческая сцена письма вместила в себя короткую жизнь Лермонтова почти без остатка и сохранила ее следы не в обширном архиве, не в дневнике, не во множестве заметок, не в письмах, часть которых была утеряна, - а в тексте художественных произведений.
Всеобъемлющий творческий процесс вовлекал в свою орбиту и реальную биографию, которую Лермонтов в редких сохранившихся письмах характеризовал при помощи литературных категорий: «Теперь я не пишу романов, - я их делаю»18 (о знаменитой истории мести поэта Е.А. Сушковой, отразившейся в сюжете «Княгини Лиговской» и «Княжны Мери»); «<...> у меня началась новая драма, которой завязка очень замечательная, зато развязки, вероятно, не будет <.. .>»19. Это элементы жизнетворчества, перекликающиеся с конструкцией собственной «литературной личности» (термин Ю.Н. Тынянова). «Литературная личность» подразумевает и образ себя как автора, который в случае Лермонтова должен был быть явлен посредством творчества, а не эксплицитных автохарактеристик и архивных документов: «Лермонтов говорил и писал о себе неохотно, черновые записи обычно уничтожал, беловых рукописей не берег» [Мануйлов, 1948: 33]. Заострив внимание на этом наблюдении В.А. Мануйлова, можно предположить, что Лермонтов отчасти сознательно избегал документирования собственного творческого процесса, «эго-текстов», к которым относят и дневники, и записные книжки. Более того, известно, что часть его «рукописей» была даже написана С.А. Раевским и А.П. Шан-Гиреем под диктовку Лермонтова: «Тамань», часть «Княгини Лиговской» [Михайлова, 1941: 25-27, 32]. Яркий пример эмоционально-декларативного отторжения архива, рукописей, записной книжки - слова О.Э. Мандельштама из очерка «Четвертая проза»: «У меня нет рукописей, нет записных книжек, архивов. У меня нет почерка, потому что я никогда не пишу» [Мандельштам, 1994: 171]. Возможно, что и лермонтовское отношение к своим рукописям было частью творимой биографической легенды.
18 Перевод фразы из письма Лермонтова А.М. Верещагиной 1835 г., написанного на французском языке [Лермонтов, 1957: 429, 718].
19 Из письма Д.С. Бибикову 1841 г. [Лермонтов, 1957: 458].
Список литературы
Гинзбург Л.Я. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940.
Голованова Т.П. Рукописи Лермонтова // Лермонтовская энциклопедия. М.,
1981. С. 478-480. Достоевский Ф.М. Записные книжки. М., 2000.
Дуганов Р.В. <Предисловие> // Рисунки русских писателей / Сост. Р.В. Дуганов. М., 1988. С. 5-31. Дурылин С.Н. Как работал Лермонтов. М., 1934.
Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. Т. 1: Стихотворения, 1828-1831. М.; Л., 1954.
Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. Т. 6: Проза, письма. М.; Л., 1957. Мандельштам О.Э. Четвертая проза // Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 т.
Т. 3. М., 1994. С. 167-182. Мануйлов В.А. (ред.). М.Ю. Лермонтов. Семинарий. Л., 1960. Мануйлов В.А. Утраченные письма Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. Литературное наследство. Т. 45/46. Кн. II. М., 1948. С. 33-54. Маяковский В.В. Как делать стихи? // Маяковский В.В. Полн. собр. соч.:
В 13 т. Т. 12. М., 1959. С. 81-117. Михайлова А.Н. Рукописи М.Ю. Лермонтова. Л., 1941. Модзалевский Б.Л. Автографы Лермонтова // Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР. Бюллетени рукописного отдела. Вып. II. Л., 1950. С. 5-22. Паперный З.С. Записные книжки Чехова. М., 1976.
Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Юбилейное издание (1828-1928). Т. 46. М., 1937.
Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Юбилейное издание (1828-1928). Т. 51. М., 1952.
Пушкин А.С. Рабочие тетради: В 8 т. СПб.; Лондон, 1995-1999. Удодов Б. Т. Творческий процесс Лермонтова // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 565-568. Эйхенбаум Б.М. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки. Л., 1924.
Campe R. Die Schreibszene. Schreiben // Hans Ulrich Gumbrecht und K. Ludwig Pfeiffer (Hrsg.), Paradoxien, Dissonanzen, Zusammenbrüche. Situationen offener Epistemologie. Frankfurt am Main, 1991. S. 759-772. Stingelin M. "Schreiben". Einleitung // Martin Stingelin (Hrsg.), "Mir ekelt vor diesem tintenklecksenden Säkulum". Schreibszenen im Zeitalter der Manuskripte. München, 2004. S. 7-21.
Сведения об авторе: Ефимова Светлана Николаевна, аспирант Института общего и сравнительного литературоведения им. Петера Сцонди (Берлинский Свободный университет). E-mail: [email protected]
