CC BY
7Западная
культурная революция и мировая политика
Разные порядки и неодинаковые правила
Ричард Саква
Ричард Саква - профессор российской и европейской политики в Кентском университете в Кентербери. Этот текст был заказан Международным дискуссионным клубом «Валдай» и впервые опубликован на его сайте в разделе «Аналитика». Другие материалы автора можно прочитать по адресу https://ru.valdaiclub.com/about/experts/3796/.
й01: 10.31278/1810-6439-2021-19-5-86-90
В 1945 г. Соединённые Штаты согласились пожертвовать своей неограниченной свободой действий в международных делах, полагая, что взаимодействие с союзниками и противниками через многосторонние институты позволит избежать ловушек межвоенного периода, сделает мощь США более легитимной и, следовательно, более эффективной. Этот компромисс между силой и легитимностью оказался чрезвычайно действенным и помог политическому Западу выжить и одержать победу в холодной войне. Однако напряжение между автономией международной ялтинско-потсдамской системы и институтами либеральной гегемонии было очевидным, хотя и маскировалось в период холодной войны.
По мере ослабления СССР (с 1970-х гг.) возникала более напористая либеральная гегемония, сначала размывшая внутреннюю кейнсианскую сделку в ведущих западных государствах, а затем (с конца 1970-х - начала 1980-х гг.) поставившая под сомнение легитимность Советского Союза. Именно на этот подрыв легитимности, которому способствовали катастрофические ошибки Кремля, в частности вторжение в Афганистан
в декабре 1979 г., указывал взлёт «Солидарности» в Польше в 1980 году. Распад Советского Союза снял всякие ограничения с международного либерализма, и его радикализация в форме экспансивных амбиций либеральной гегемонии легла в основу международной политики после 1989 года. Радикализация либеральной гегемонии в однополярный период представляла собой полномасштабную культурную революцию. Однако в итоге это вызвало и внутреннее, и внешнее сопротивление.
Либеральный мировой порядок, возглавляемый США, базируется на сочетании идеализма Вильсона и реализма Рузвельта. Он сформировался в середине XX века и укоренён в атлантической системе универсальных ценностей. В его основе - универсальные правила, рыночная экономика и демократические сообщества, опирающиеся на набор норм, правил и институтов, отражающих либеральные принципы. Главным гарантом выступают Соединённые Штаты. Эта «либеральная подсистема» сформировалась на Западе в послевоенные годы. По мнению американского политолога Джона Айкенберри, она состоит из пяти основных элементов: совместных обязательств по обеспечению безопасности, переплетённой взаимной гегемонии, интеграции полусуверенных и взаимодополняющих держав, экономической открытости и гражданской идентичности. Либеральный международный порядок объединяет ряд направлений - военный, экономический и политический (нормативный) сегменты. Каждый из них функционирует в соответствии с собственной динамикой, но вместе они образуют многоликую и подвижную конструкцию.
Либеральная гегемония стала самым сильным международным порядком послевоенной эпохи и преобразила большую часть мира по своему образу и подобию. После холодной войны её черты были перенесены на глобальный уровень и приняли более радикальную форму. Без равного конкурента экспансивный либеральный порядок, возглавляемый Соединёнными Штатами, перенял характеристики либеральной гегемонии - в частности, идею, что США должны неограниченно долго поддерживать первенство, гарантируя, что ни один из конкурентов не сможет бросить вызов их власти и идеям. Разграничение между либеральным и нелиберальным миром стиралось. Предполагалось, что либеральный интернационализм и внутреннее социальное устройство, с которым он
связан, неизбежно распространятся по всему миру - естественным образом или насильственными методами.
После холодной войны обширные амбиции либерализма определили стремление преобразовать Китай, сделав его «ответственным участником» системы, в то время как Россию поощряли переходить к рыночной экономике и либеральной демократии в рамках расширенного атлантического сообщества. Устранение внешних сил путём их превращения в часть внутренней структуры сделало бы либеральный порядок неотличимым от международной системы, в которую он был встроен. Однако демократический интернационализм ожидаемо столкнулся с сопротивлением, и кризис вернулся, чтобы поставить под сомнение чрезмерно самонадеянную повестку внешней политики и её влияние на занятость и благосостояние. Популистские движения назвали либеральный интернационализм корнем всех проблем. Внешние силы бросили вызов новой самоидентификации, что является одной из непосредственных причин второй холодной войны.
До 2014 г. посткоммунистическая эпоха характеризовалась безграничными возможностями, которые открывала однополярность. Либеральный институционализм уступал место либеральной гегемонии. В США это поддержали и демократы, и республиканцы. Они стремились расширить и углубить либеральный мировой порядок, основанный на свободных рынках, демократии, правах человека и сильных международных институтах под благожелательным американским руководством. Отсутствие внешних ограничений позволило Соединённым Штатам не сдерживать амбиции. Американский специалист по международным отношениям Стивен Уолт утверждает, что это привело к ревизионистской внешней политике, включая расширение обязательств США по обеспечению безопасности в Европе, Азии и на Ближнем Востоке, свержение диктатур и использование военной силы и мер экономического принуждения, чтобы заставить других соответствовать ценностям и предпочтениям Вашингтона.
После 1989 г. либеральный интернационализм приобрёл характер либеральной гегемонии. В отсутствие серьёзной внешней конкуренции началась радикализация. Экономический либерализм теперь представлен в формате глобализации - термин, который раньше почти не использовал-
ся, а теперь вызвал литературный бум по данной теме. Военная составляющая раньше была сосредоточена на сдерживании, но претензии выросли и приняли форму целого ряда так называемых гуманитарных интервенций. Либеральный интервенционизм в целом стремился изменить мир по западной модели. Тем временем атлантическая система продвигалась на восток, где ей виделся вакуум безопасности, и такое продвижение порождало колоссальную дилемму в сфере безопасности для России.
По мере расширения либерального мирового порядка он посягал на прерогативы международной системы, создавая конкуренцию между «порядком, основанным на правилах», и международным правом. Относительно скромный послевоенный либеральный многосторонний подход сменился после 1989 г. «постнациональным либерализмом» - внедрением либеральных социальных целей за пределами национального государства. «Встроенный либерализм» более ранней эпохи превратился в неолиберализм, отошедший от социал-демократических идеалов и сопровождаемый настойчивым акцентом на права человека, демократию, верховенство закона и свободное передвижение людей.
Либеральный международный порядок радикализировался как минимум по пяти направлениям: гегельянскому, связанному с дискурсом «конца истории»; кантианскому, с упором на права человека; гоббсов-скому, с многочисленными необдуманными военными вмешательствами, направленными в том числе и на продвижение демократии в мире; хайековскому, олицетворявшему торжество неолиберального мышления и отделение рынка от социальных отношений; и наконец маркузеанско-му, с культурной победой социального либерализма, сопровождаемой общественной фрагментацией на основе политики идентичности.
Отчасти радикализация явилась естественным результатом отсутствия жизнеспособного конкурента, которое позволило беспрепятственно развиваться внутренним тенденциям либерального мирового порядка. При этом она была связана с высокомерием, порождавшим зловещее ощущение исключительности и нетерпимость к другим социальным порядкам и укладам.
Как единственная сохранившаяся система с подлинно универсальными устремлениями, либеральный порядок расширил притязания и перешёл к радикальной версии глобализации, продвижению демократии и смене
режимов. Американский политолог Грэм Эллисон отмечает, что во время холодной войны США «никогда не продвигали либерализм за границей, если считали, что это создаст серьёзную угрозу для жизненно важных интересов внутри страны». В однополярную эпоху возобладала телеология «конца истории». Как пишет Эллисон, «странный союз неоконсервативных крестоносцев справа и либеральных интервенционистов слева» убедил нескольких американских президентов подряд «пытаться распространять капитализм и либеральную демократию с помощью пистолета».
Запрет на применение силы без санкции ООН был ослаблен, а доктрина «обязанности защищать» привела к отходу от суверенного интернационализма в сторону гуманитарного интервенционизма. Язык международного права уступил место идее «порядка, основанного на правилах». Москва поспешила указать на наличие двойных стандартов, открытость правил для толкования и выборочного их применения. Ортодоксальный ревизионизм нигде не проявлялся так наглядно, как в пренебрежении суверенной государственностью во имя высших ценностей, прежде всего во имя прав человека и демократизации.
Это также влекло за собой пренебрежение общественным мнением, например, когда оно не демонстрировало желаемого уровня воинственности при свержении режимов в Ираке или Ливии или даже при введении санкций против России. Радикальный либеральный мировой порядок оказался не только нетерпим к государствам с другой культурной основой, но и более агрессивным в отношении альтернативных центров силы. Особенно если они сопротивлялись изменениям в сторону социального либерализма и неолиберального капитализма, происходящим в рамках либерального порядка. Если послевоенный либерализм был основан на согласии государств, то версия после холодной войны утверждала универсальную повестку, готовую преодолевать государственный суверенитет и игнорировать культурную специфику.
Демократический интернационализм, продвигаемый либеральным интернационализмом после холодной войны, основан на экспансионистской логике. Она, по сути, утверждает, что есть готовые решения проблем мира, управления, развития и человеческого сообщества. Это означает беспрецедентную культурную революцию, которая сегодня определяет развитие международной политики.
