CC BY
55
УДК 882
Р.Л. Смулаковская Череповецкий государственный университет
ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА ОРГАНИЗАЦИИ ФРАГМЕНТАРНОЙ ПРОЗЫ (на материале романа А.Ф. Вельтмана «Странник»)
Объектом анализа в статье избран роман А.Ф. Вельтмана «Странник», написанный в начале 30-х гг. XIX в. Цель работы - рассмотреть некоторые языковые средства текстовой организации произведения, которое аккумулировало в себе жанрово-композиционные особенности как сентиментализма, так и романтизма, является замечательным образцом русской фрагментарной прозы, достаточно полно реализует идеи «нового слога» Н.М. Карамзина. Заметим, что сам термин «фрагментарность» понимается в двух смыслах: а) в качестве характеристики свободных («смешанных») жанров, традиция которых восходит к европейскому романтизму1; б) как отрывочный, «синкопирующий» тип прозы. Роман «Странник» дает возможность выявить признаки фрагментарной прозы в обоих ее проявлениях.
Фрагментарные жанры - это результат ухода от жестких риторических жанровых канонов, настроя автора на свободное, спонтанное самовыражение, высокую степень рефлексии. Не случайно их называют «смешанными», или свободными, такими, которые «оказались идеальным вместилищем всевозможных романтических размышлений и импровизаций, гипотез и проектов, поскольку давали пишущему практически полную формальную свободу и в то же время сохраняли постоянную теснейшую связь с реальной жизнью»2. Принципы организации свободных жанров были сформулированы и реализованы в произведениях английских и немецких романтиков и связывались с устными и письменными формами речи: застольными беседами, спорами, проповедями, лекциями, дневниковыми записями, заметками на полях, конспектами, письмами, стихотворными и прозаическими отрывками. Фрагментарные жанры диалогичны по своей природе. Так, Ф. Шлегель писал: «Диалог - цепь или венок фрагментов. Переписка - диалог большего масштаба, а мемуары -система фрагментов»3. Подчеркивалась безусловная ориентация свободных жанров на живую, устную речь, что близко основной идее «нового слога» - «писать, как говорят». Свободные жанры были той средой, в которой «вызревал центральный жанр XIX столетия - роман»4. «Странник» А. Вельтмана удивительным образом реализует принципы организации свободного жанра. Не случайно сам автор называл свое произведение «свободным романом». Однако в отечественном литературоведении генезис «Странника» определялся по-разному.
Интерес к творчеству А. Вельтмана и непосредственно к «Страннику» возрос в 1920-е гг., когда особое внимание уделялось формальному анализу. Так, Б.М. Эйхенбаум отмечал, что 30-е гг. XIX в. - это время напряженной разработки русского литературного языка, когда одновременно не менее остро стояла проблема повествовательной формы и жанра5. Интересно, что в решении этих проблем Б.М. Эйхенбаум важную роль отводил А. Вельтману, хотя и считал, что он в своем романе не свободен от влияния Л. Стерна и Ксавье де Местра. Речь шла о «литературе путешествий» (Д.С. Лихачев), столь характерной для сентиментализма. Эту мысль как будто актуализирует название произведения: одно из значений слова «странник» - путешественник. Однако, проецируя на название смысл текста, мы понимаем, что автор играет со словом, играет с читателем. Достаточно сказать, что рассказчик путешествует по карте, не выходя из дома, т.е. затевает со своим читателем литературную игру, не скрывает этого и приглашает его принять в этом участие. Само же слово «странник», вынесенное в заглавие, контаминирует сразу несколько
смыслов, отмеченных в словаре В.И. Даля: «чудный, необыкновенный, особенный», «человек с чужбины, приезжий, прохожий; гость, ищущий временного приюта; вечный бродяга»6. Что касается значения «путешественник», то оно соотносится со словом «странствователь» и обозначает того, «кто много ездил по чужим местам»7. Кроме того, лексема «странник» входит в парадигму поэтического языка русских романтиков и выступает там как «некий дескриптор, способный родить целый ряд ассоциаций»8. Можно вести речь о том, что роман не укладывается в рамки жанра путешествий и выходит за пределы традиций сентиментализма. Б.М. Эйхенбаум обращает на это внимание и отмечает «сюжетную фрагментарность» прозы А. Вельтмана, в которой «фабула сама по себе стоит на втором плане - в большинстве случаев она как будто служит только поводом для разработки языковых и повествовательных приемов»9.
Еще более определенно об истоках прозы А. Вельтмана высказался А. Лежнев, подчеркнувший влияние немецкого романтизма на его творчество: «...Вельтмана (по крайней мере Вельтмана "Странника" и исторических романов) следует производить скорее от немцев, особенно от романтиков. Об этом говорит <...> преувеличенный эксцентризм его фрагментарной манеры и сама окраска его филологической учености, вступающей в общий круговорот его литературной игры»10. Что же таится за фрагментарной манерой А. Вельтмана? Прежде всего, жанрово-стилистическое разнообразие, характерное для «смешанных» жанров. А. Вельтман использует в художественном произведении в качестве субстрата материалы, собранные им за время пребывания в Бессарабии и участия в русско-турецкой войне, т.е. то, что составляло «повседневную действительность»11. Эта действительность при-вносится автором, который чрезвычайно подвижен, изменчив, ироничен, он «то стремящийся к полноте и точности эпический рассказчик, то светский болтун, то легкомысленный ухажер, то человек, переживший сердечную драму»12. Перволичное повествование, максимально сближающее автора и героя - Странника, Александра, - позволяет расширить роль автора не только в обеспечении фабульного движения, но и внефабульного. В романе много вставных разножанровых фрагментов: стихотворные отрывки и целая стихотворная повесть о женатом обер-офицере, философская повесть «Эскандер», драматическая сцена «Октавий Август и Назон» и многое другое. К этому надо прибавить авторские отступления, комментарии. Все это как будто создается на наших глазах и с нашим участием. Автор-рассказчик в романе обладает «блуждающим воображением»13, что сближает его в некоторых фрагментах с повествователями из прозы Н.М. Карамзина. Влияние «нового слога» особенно ощутимо в описаниях, сохраняющих экстенсивность в использовании выразительных средств: Посмотрите же на эту природу, обогащенную небом, на столпившиеся горы, на светлые ручьи воды живой, на эту щедрую, девственную землю, не тронутую сошником, на эти плодоносные леса, на эти испещренные цветами скаты и покрытые густою зеленью долины; на эти громады скал, на эти слои снегов, по которым можно было бы определить возраст Вселенной; на этот воздух благовонный, как роза, распустившаяся во время создания Эввы! Смотрите, смотрите, гг. читатели и милые читательницы! (с. 154). Перед нами явный образец синтагматической прозы в понимании Н.Д. Арутюновой. И таких примеров можно привести много, что свидетельствует, как представляется, о синкретизме текстовой организации романа А. Вельтмана.
Фрагментарную прозу можно отнести к актуализирующему типу повествования, когда, по наблюдениям Н.Д. Арутюновой, происходит разрушение синтагматической иерархии14, возникает эффект кажущейся дезинтеграции текста, ориентированного на синтез в процессе восприятия. Фрагментарность проявляется уже на композиционном уровне: роман состоит из трех частей, сюжет разворачивается в течение 45 дней, текст разделен на 325 главок. Эти главки весьма лапидарны: П. Я полагаю, вы заметили, что в течение последнего дня прошло двое суток? Если же не заметили, то это доказывает, что вы человек рассеянный, или... последнее или мне приятнее; но время
мстительно! Оно заставит забыть и меня! Далее! (с. 29); CXCIV. Как иногда приятны сумерки!.. Но, боже мой, мне не удалось сегодня пролететь с читателем и расстояния между слиянием двух математических линий! (с. 97). Внутренняя организация фрагментарного текста связана с его интенсификацией: минимум средств при максимуме информации. При этом надо учитывать как эксплицитно представленную информацию (фактуальную), так и имплицитную - результат интерпретационной деятельности читателя. В этой связи особенно актуально замечание о том, что для фрагментарной прозы характерна «полнота слова при обрыве мысли» (О. Вайнштейн), а это возможно при ориентации на своего читателя, «не самоуспокоенного и мертвого, а живого и противодействующего» (Ф. Шлегель). Лингвистическая интерпретация фрагментарной прозы может быть связана с попыткой выявить наиболее типичные средства ее организации. Рассмотрим некоторые из них.
1. Использование высказываний сентенционного типа. Афоризмы, сентенции, которые могут быть цитатами, включаются в главку и сопровождаются короткими размышлениями: Кто твердо решился, тот уже половину сделал, говорит пословица. Я твердо решился путешестовать кругом света и далее, если можно; вот, от моей твердой решительности, половина света уже объехана: половина света, которая пуста и незамечательна, в которую я - и заезжать не буду (с. 9); «Торопливость носит наружность страха, небольшая медленность имеет вид уверенности», -пишет Тацит, и потому должно ехать медленнее, кто-нибудь скажет; - неправда, говорю я и продолжаю путь во всю прыть своего воображения (с. 11); Всякий, кто имеет права, должен ими пользоваться, иначе, со временем, он теряет их. Вследствие сего предложения я удаляюсь на время с поприща... (с. 43).
2. Вопросительные конструкции, обеспечивающие диалогизацию монологического по форме текста. Как правило, это риторические вопросы, прагматической функцией которых является привлечение внимания адресата к сообщаемой информации: Что за радость ехать одному и по большой дороге, и по проселочной тропинке жизни? На первой встретишь нищих духом, а на другой встретишь нищих обыкновенных, как, например, вот этот, который молит меня о милостыне (с. 50); Скажите, добрые мои, не противозаконно ли думать, что для усовершенствования люди и все их отношения должны быть вылиты в одну форму? Отчего я встречал подобные идеи? (с. 81). Перед нами в первом случае риторический вопрос, в котором содержится суждение с утверждением противоположного, одновременно он входит в своеобразное вопросно-ответное единство, где ответ раскрывает имплицитный смысл вопроса. Во втором вопросе, отрицательном по форме, выражается положительное по смыслу суждение. Достаточно распространены фатические вопросы, служащие для установления или поддержания контакта15: Кто этот друг? - спросите вы меня. Вдохните глубоко о том, что вы некогда любили больше всего в мире; взгляните на то, что для вас дороже всего в мире теперь; слейте эти два чувства; если от слияния их родится существо, то оно подобно будет моему другу (с. 57); Далее что? - Далее... красавицы накладывают на голову прозрачный ток... (с. 83).
Заметим, что выделенные конструкции весьма активно используются в неповествовательной фрагментарной прозе А.С. Пушкина и В.Ф. Одоевского, что позволяет поставить вопрос об инвариантных (с позиций лингвистики) свойствах фрагментарных жанров. Что касается романа А. Вельтмана «Странник», то он дает возможность обратиться к явлениям экспрессивного синтаксиса, которые разнообразно в нем представлены и обусловлены актуализирующим характером прозы.
Вслед за Г.Н. Акимовой синтаксическую экспрессию мы связываем «с авторским повествованием и конструктивным принципом - различными видами синтаксической расчлененности, или
ослабления синтагматических связей»16. Речь, таким образом, идет о том, что экспрессивные конструкции реализуют воздействующую функцию, усиливая авторское начало17. При этом следует иметь в виду, что ориентация на устную речь («писать, как говорят») в полной мере реализуется в «Страннике» и координируется с образом автора, не столько «чувствительным», сколько ироничным. Ирония повествователя направлена в равной мере как на себя, так и на читателя - читателя думающего, неконсервативного, готового к иронической игре, которая предлагается автором с самого начала романа. Естественно, что фрагментарная проза А.Ф. Вельтмана оказалась органичной средой бытования для структур экспрессивного синтаксиса. Обратимся к некоторым из них.
1. Сегментированные конструкции с именительным представления.
XGN. Что за радость ехать одному и по большой дороге, и по проселочной тропинке жизни? На первой встречаешь нищих духом, а на другой нищих обыкновенных, как, например, вот этот, который молит меня о милостыне. Счастье! А что такое счастье? Глупый, нерасчетливый богач, который на бедность смотрит с презрением, сыплет деньги без пользы и без счету и, верно, подобно мне, не вынет серебряной монеты... и не скажет: прими, бедный странник! (с. 50). Экспрессивность создается совокупностью средств: а) риторическими вопросами, один из которых содержит суждение с утверждением противоположного, а другой является фатическим; б) метафоричностью, осложненной языковой игрой с многозначным словом (большая дорога -проселочная тропинка жизни, нищий духом - нищий обыкновенный, счастье - глупый, нерасчетливый богач, бедный странник); в) именительным представления, выраженным абстрактным существительным со значением чувства, отделенным восклицательным знаком, усиливающим медитативный характер главки, ее общую экспрессивность, направленность на воздействие. Кроме того, именительный представления, находясь в середине текста, связан не только с базовым последующим предложением, но и с предшествующим фрагментом, что позволяет ему одновремен-но со структурной сегментацией обеспечивать ассоциативно-семантическую целостность главки. Отметим, что в романе «Странник» именительный представления достаточно часто становится ключевым сегментом в развертывании центральной метафоры, интегрирующей главку: СХХ. Подайте свечей! Впрочем, путь наш везде ясен. Его освещает не то обыкновенное солнце, к которому мы пригляделись и которое иногда охотно променяли бы на луну майскую; <...> но - надежда, солнце душевное!.. надежда!.. Боже, какое богатство лучей!.. сколько затмений!.. блистательное, обманчивое светило!.. светит, светит, и все ничего не видно... Темно!.. подайте свечу! (с 62). В этой главке очень многое свидетельствует об авторской установке на «преднамеренное воздействие» (Я. Мукаржовский), в том числе избыточность пунктуационных знаков, передающих не столько взволнованную прерывистость устной речи, сколько грустную иронию автора, возникающую благодаря ниспадающей интонации, кольцевой композиции главки, повторам. Однако актуализатором возникающих имплицитных смыслов является именительный представления, который определяет движение внутри метафоры (солнце - надежда). Приведем еще три примера: 1) Возвышенная любовь!.. знаю, знаю ее!.. Это, мой друг, также обыкновенная, земная любовь, но в оковах; понимаешь... (с. 90); (2) О сила воображения! Представьте себе, мне кажется, что я уже в толпе красавиц Молдавии, иду по полю, очарованному их прелестью! Вот та, которая всех лучше, отдалилась от общества, я преследую ее, она останавливается, я тоже... (с. 161); (3) Любовь!.. Я верю преданиям очаровательного Гезиода и страстной Сафо... Их сердца знали тебя... Я верю им: ты дочь неба и земли!.. божество и демон, ясновидящая и слепая, ад и рай, блаженство и страдание! (с. 95). Обозначим сходные признаки этих конструкций: 1) формы N занимают инициальную позицию; 2) они внешне совпадают по интонационному и пунктуационному оформлению; 3) это отвлеченные существительные, обозначающие человеческие чувства, состояния. С точки зрения структуры они различаются характером коррелята в предложении, следующем за в (1) и (3) это местоименные корреляты 3-го и 2-го лица соответственно, в (2) коррелят неместоименный, что не противоречит норме18. Сомнение вызывает пример (3), поскольку, по мнению А.С. Попова, коррелят в форме местоимения второго лица свидетельствует о функциональном синкретизме формы в именительном падеже, которую можно рассматривать как риторическое обращение19. С этим трудно не согласиться,
но представляется более важным в контексте предлагаемого анализа, что Ni активно участвует в структурной организации фрагментарной прозы, формирует ее экспрессивный характер.
2. Цепочки номинативных предложений.
(1) CXXV. Смирно!.. в колонны стройсь!.. марш, марш!.. раздавалось на юге России. Быстро, как время, войска приближались к границе.
Вот и перед моими глазами: пространная долина, зеленые камыши, болота, озера, река Прут. Мест. Фальчи на возвышенности противоположного берега. По извилистой дороге тянутся полки, обозы... Понтонный мост! До свидания, Россия! (с. 64).
(2) CXXIX. <...> Мир и наслаждение вступающим в обитель мою... Вы здесь как дома... Все невообразимые богатства и красоты природы к услугам вашим... Храмина воображения пространна. Вы устали? Садитесь в спокойный, роскошный трон, на котором восседал Ксеркс и смотрел на бесчисленный флот Персии. Хотите прохлады? Вот фонтан, подобный тромбу Атлантического океана, касающемуся до небес. Хотите уединения? Вот мир до создания первого человека. Хотите убежища от несчастия? Вот небо.
Все здесь есть, все, кроме начала и конца (с. 66).
(3) CCXXII. Утро было очаровательно. За завесой туманов Балканы... отдельные холмы, белеющие скалы по долине Давно... ущелья правого берега долины Проводской; высоты над Мадардой и Шумлой, освещенные солнцем... Мечеть Козлуджийская в садах... лагерь моих читателей... Какие виды! <...> (с. 108).
(4) CCLII. Глубоко вздохнул я и проснулся. Смотрю. Где я? - Лежу в фургоне, лошади распряженные, спокойно едят сено. Вправо лес; влево... шум... уединенная корчма... (с. 125). Представляется, что приведенные примеры не оставляют сомнения в том, что цепочки номинативных предложений уже в первой трети XIX в. активно использовались как выразительные экспрессивные конструкции. Они формировали синтаксическую расчлененность текста, которая в тексте А.Ф. Вельтмана усиливается активным использованием многоточий, формирующих зрительное восприятие «рубленого» синтаксиса. Еще важнее то, что цепочки номинативных предложений помогали преодолеть герметичность литературного текста и впустить читателя на страницы романа, создать ощущение непосредственного, интимного общения автора и читателей, как в примере (3), где окружающая среда передается через эмоциональное восприятие субъекта, через производимое на него впечатление20. Импрессивность этого фрагмента усиливается за счет монтажного (покадрового) принципа его построения. Номинативные цепочки позволяют представить картины действительности как непосредственно наблюдаемые и автором, и читателем. Этому способствуют вопросно-ответные комплексы (особенно во 2-м примере), в которых реакция представлена указательными номинативными предложениями, что создает иллюзию канонической ситуации общения, хотя читатели знают, что все происходит лишь в воображении автора (Храмина воображения пространна), потому что путешествие, в котором он предлагает принять участие, - это путешествие по карте. Нельзя не отметить структурное разнообразие номинативных предложений в тексте: простые, распространенные, осложненные, с детерминантами.
Подведем некоторые итоги. 1. Текст романа позволяет рассматривать его и как реализацию «свободного» фрагментарного жанра, характерного для романтизма, и как актуализирующий тип прозы. 2. Роман А.Ф. Вельтмана «Странник» естественно вписывается в общеевропейские принципы литературного романтизма, ориентированные на преобладание свободных фрагментарных жанров, субстратом для которых была устная разговорная речь, благодаря чему автор произведения предстает как «человек, говорящий с людьми» (У. Ворд-сворт). Этому способствует игровая природа романа. 3. В романе выявляется целая система структур экспрессивного синтаксиса, позволяющая отнести произведение к актуализирующей прозе, которая характеризуется структурной расчлененностью текста, нарушением в нем синтагматических связей. 4. Роман А.Ф. Вельтмана
«Странник» дает возможность наблюдать те изменения в синтаксической организации художественного текста, начало и активизация которых относится к 30-м гг. XIX в. Роман позволяет наблюдать раннюю стадию вхождения устных конструкций в авторскую речь художественных произведений, благодаря чему создаются экспрессивные синтаксические конструкции. При этом «сущность проявления экспрессии состоит в том, что конструкции становятся синтаксическим элементом художественной речи, который имеет целью не столько имитировать устную речь, сколько воздействовать на читателя»21. 5. Представляется несправедливым тот факт, что до сих пор не определено то место (достойное место), которое занимает роман А.Ф. Вельтмана «Странник» в истории русского литературного языка.
Примечания
1 См.: Вайнштейн О.Б. Индивидуальный стиль в романтической поэтике // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М.: Наследие, 1994.
2 Там же. - С. 413.
3 Цит. по: Указ. соч. - С. 415.
4 Там же. - С. 429.
5 Эйхенбаум Б.М. О литературе. - М.: Сов. писатель, 1987. - С. 257.
6 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. IV. - М.: Русский язык, 1982. - С. 335 - 336.
7 Там же.
8 Риффатер М. Формальный анализ и история литературы // Новое литературное обозрение. - 1992. - № 1. - С. 36.
9 Эйхенбаум Б.М. О литературе. - М.: Сов. писатель, 1987. - С. 263.
10
Лежнев А.З. Проза Пушкина. Опыт стилевого исследования. - М.: Худ. лит., 1966. - С. 149.
11 См.: Акутин Ю.М. Александр Вельтман и его роман «Странник» // А.Ф. Вельтман. Странник. - М.: Наука, 1977. - С. 282.
12 Манн Ю.В. Автор и повествование // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. -М.: Наследие, 1994. - С. 432.
13 Вельтман А.Ф. Странник. - М.: Наука, 1977. - С. 10. Далее цитируется по данному изданию с указанием страниц в тексте.
14 Арутюнова Н.Д. О синтаксических разновидностях прозы // Сборник научных трудов. Вып. 73. - М.: МГПИИЯ им. М. Тореза, 1973. - С. 183 - 189.
15 См.: Линдстрем Е.Н. Классификация русских вопросительных по форме высказываний на базе прагматически обоснованной универсальной модели: Автореф. дис... канд. филол. наук. - Петрозаводск, 2003. - С. 16.
16 Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. - М.: Высш. шк., 1990. - С. 100.
17 т
Там же.
18 Русский язык и советское общество: Морфология и синтаксис современного русского литературного языка / Под ред. М.В. Панова. - М., 1968.
19
Там же. - С. 306.
20 См.: Золотова Г.А. Роль ремы в организации и типологии текста // Синтаксис текста. - М., 1979. - С. 128.
