CC BY
241
УДК 811
ЯЗЫКОВАЯ ИГРА КАК ОДНА ИЗ ФОРМ ПРОЯВЛЕНИЯ ОБЩЕЭСТЕТИЧЕСКОИ
КАТЕГОРИИ КОМИЧЕСКОГО
© С. Ж. Нухов
Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы Россия, Республика Башкортостан, 4500000 г. Уфа, ул. Октябрьской революции, 3а.
Тел./факс: +7 (347) 273 25 37.
E-mail: [email protected]
В статье дается краткий обзор существующих теорий комического. Высказывается предположение, что анализ теории и техники юмора может дать более ясное представление о взаимосвязи языка и остроумия, поскольку таким путем мы можем понять «анатомию шутки», вскрыть невидимые на поверхности «пружины смеха», которые лежат в основе языковой игры.
Ключевые слова: языковая игра, эстетическая категория, остроумие, юмор, смех, комическое, семантизация незнакомого слова.
Без сомнения, язык дает нам богатейший материал средств комизма, а комический текст может рассматриваться как один из видов языковой игры. Наше обращение к теории комического продиктовано следующей причиной: она, как нам представляется, может дать ответы на некоторые вопросы как общей теории игры, так и языковой, в частности. Кроме того, значительная часть окказиональных лексических единиц - предмета нашего исследования, представлена словами, несущими в пределах контекста их употребления ощутимый заряд комизма.
Вопрос о природе комического является одной из самых сложных и давно разрабатываемых проблем эстетической науки. Категория комического изучается в эстетике наряду с другими категориями: трагического, возвышенного, прекрасного.
Вместе с тем комическое всегда было и философской проблемой, имеющей более чем двухтысячелетнюю историю изучения. Она привлекала к себе талантливейших мыслителей, среди которых Платон, Сократ, Аристотель, Гоббс, Локк, Юм, Кант, Шопенгауэр, Декарт, Спиноза, Гегель, Спенсер, Бергсон.
В настоящее время вопросы юмора, комического активно разрабатываются еще и в психологии, антропологии, социологии, психиатрии,
фольклористике, литературоведении, лингвистике и теории связи. Регулярными стали международные конференции, которые проходили в США, Великобритании, Болгарии, Индии, Ирландии и Израиле. Объем изданной в последние десятилетия литературы по проблемам комизма, по признанию самих исследователей, превышает все написанное до этого вместе взятое. Несмотря на такой массированный штурм, нельзя сказать, что удалось выработать некое единое понимание того, что есть юмор.
Такое состояние дел вполне объяснимо. Во-первых, каждая наука занимается изучением предмета со своих позиций, и, скажем, физиологические, психологические, или социологические аспекты юмора ставят перед исследователями несколько иные задачи и требуют других подходов к изучению объ-
екта, нежели лингвистические. Во-вторых, говоря словами Яна Мукаржовского, сложность проблемы комического можно объяснить также «широтой сферы его распространения (комическое в искусстве: литература, драматическое искусство, кино, живопись, танец - и вне искусства), обилием и разнообразием его оттенков (см., например, репертуар литературных жанров, имеющих дело с комизмом: юмористический роман и новелла, пародия, травести, сатира, эпиграмма), множественностью его функций (оно может быть полемикой, равно как и пропагандой, - ср. карикатуру в живописи и графике, которая порой нападает, порой прославляет, -может увеселять, равно как и раздражать)» [1, с. 189].
Исходя из изложенного, мы ставим перед собой лишь скромную цель дать общий абрис состояния дел в теории комического на сегодняшний день. Разумеется, не следует предъявлять к материалу краткого обзора требования полноты изложения, ибо автор ограничен не только пределами своей компетенции, но и рамками статьи, не говоря уже о сложности и разнообразии вовлекаемых в сферу исследования проблем.
В обзор будут включены основные теории комического и взгляды наиболее видных их представителей. Необходимо сразу обратить внимание на то, что в поле рассмотрения неизбежно вовлекается и категория смешного, не тождественная категории комического. Смех не всегда признак комического, он может быть проявлением веселого настроения и просто следствием механического раздражения (щекотки), его могут вызвать вино, наркотики, веселящий газ.
С другой стороны, смех не является единственной реакцией на комическое, другой реакцией может быть улыбка. Бывает и так, что человек, по крайней мере внешне, совершенно не реагирует на смешное. Это объясняется типом темперамента, интеллектуальным уровнем и художественным вкусом конкретного человека, а иногда зависит просто от его настроения. Вот что пишет о восприятии комического известный немецкий философ
Н. Г артман: «Более грубый человек всегда прежде всего будет ценить грубые эффекты, ... более утонченный человек предпочтет в основном более тихие, одухотворенные или глубоко спрятанные моменты комизма. Этому как раз соответствуют два часто встречающихся рода комического: грубокомическое легко перерождается в гротеск, злую шутку или скандал, а нежно-комическое, которое всегда связано с изящным, проявляет обратную тенденцию - переходить в забавное, остроумное» [2, с. 625].
Различной бывает и психологическая окраска смеха: «Смех может быть и веселым, и грустным, от радости и сквозь слезы. Смех может быть добрым и злым, счастливым и гневным, умным и глупым, гордым и задушевным, снисходительным и заискивающим, презрительным и ободряющим, испуганным и оскорбительным, ласковым и грубым, наглым и робким, дружественным и враждебным, простосердечным и ироническим, наивным и саркастическим, зазывным и вызывающим, многозначительным и беспричинным, бодрым и унылым, нервным и животным, истерическим и физиологическим, бесстыдным и смущенным, радостным и печальным» [3, с. 5]. Этот перечень очень подробен, но и он не может считаться полным, его можно продолжить, добавляя новые оттенки и качества смеха.
Понятие смешного шире понятия комического, смех вызывается не только комическими причинами, но и физиологическими способами и психологическими состояниями, в целом смешное - «категория психологическая, комическое же - категория эстетическая» [3, с. 12].
В целях сокращения объема цитат и ссылок мы будем давать суть предлагаемых авторами теорий в своем изложении.
Самой древней из дошедших до нас теорий комического можно считать отдельные замечания Платона, суть которых сводится к тому, что смех есть результат одновременного переживания радости и огорчения, которые мы испытываем, например, когда узнаем о чрезмерной самонадеянности и последующих неудачах своих друзей.
Аристотель, ученик Платона, также не оставил сколько-нибудь полных, законченных записей своей теории. Его основной труд по теме комического был утерян, до нас же дошли отдельные заметки, наброски мыслей, послужившие материалом его лекций по теории поэтического творчества, читанных им в последние годы жизни.
Комедия для Аристотеля, это воспроизведение худших людей, но не во всей их порочности, а в смешном виде. Смешное - частица безобразного. Оно может быть определено как какая-нибудь ошибка или уродство, не причиняющее страданий и вреда, как, например, комическая маска.
Из древнеримских мыслителей тема комического занимала прежде всего Цицерона и Квинти-
лиана. Литературные критики эпохи Возрождения придерживались взглядов древнегреческих и римских классиков. Только начиная с середины XVII столетия, почти два тысячелетия после пионерских работ Платона и Аристотеля, появились серьезные теоретические исследования по теме комического, прежде всего «Левиафан» Томаса Гоббса.
Теория Гоббса впервые в достаточной степени ясно трактует психологическую основу комического. Чувство смешного возникает, по мнению Гоббса, из внезапного осознания своего превосходства в чем-либо перед недостатками других. Он первым обратил внимание на существенную роль момента внезапности, подчеркнув, что человек неожиданно и вдруг осознает свое превосходство над другими. Неожиданно возникшая радость и удовлетворение находят выход в смехе. Мы также смеемся и над своими собственными недостатками и глупостями, но только при условии, что мы их преодолели.
Влияние теории Гоббса было огромным, он явился основателем целого направления в эстетике комического. Вот что писал, например, один из сторонников этой теории в прошлом столетии: «Имея определение смеха Гоббса, мы понимаем многое из того, что было необъяснимым ранее. Теперь нам понятно, отчего школьник, стоя на песчаном берегу без одежды под лучами солнца, заливается смехом - и смеется просто так, без видимой причины. Нам понятно, почему молодая девушка, осознавая как безупречен ее наряд, готова рассмеяться в любую минуту по любому поводу. Понятно также, отчего эта же девушка будет вполне искренне и от всей души смеяться над глупейшей фразой, адресованной ей красивым юношей, который ее обожает, и едва обратит внимание на остроумную шутку ничем не примечательного молодого человека, который совсем не замечает ее присутствия. Ничего из сказанного Бергсоном и близко не подходит к истолкованию такого рода смеха» [4, с. 51].
Концепции Гоббса близка теория деградации Александра Бейна. Бейн расширяет теорию Гоббса в двух направлениях. Во-первых, он не считает обязательным прямое осознание своего превосходства. Мы можем, например, смеяться вместе с кем-то над его повергнутым противником. Во-вторых, объектом осмеяния может быть не только человек, но и идея, политическая система и вообще любая вещь, ассоциируемая с величием или высоким положением в обществе. Комическое, в трактовке Бейна, это когда нечто возвышенное и серьезное деградирует до низкого и ничтожного: «Причиной смеха служит унижение некоей важной особы или важного дела в обстоятельствах, не вызывающих какой-либо иной сильной эмоции». Смех служил вначале внешним признаком удовлетворения от одержанной победы, но затем стал признаком удовольствия вообще.
Бейн выделяет также физические причины смеха (щекотка, истерика, иногда холод, острая
боль, не говоря уже о закиси озота, «веселящем газе») и психические причины (шумное веселье в компании, жизнерадостность, свобода, следующая за периодом принуждения, нежность, ощущение силы). Он подчеркивает элемент облегчения в смехе: в конце серьезного испытания нам надо, так сказать, выпустить пар, поэтому мы смеемся. «Заметьте, - говорит Бейн - что смех возникает только тогда, когда есть элемент принуждения. Лишь в этом случае переход от степенности к свободе влечет за собой смех - так, появление собаки или пьяного во время церковной службы вызывает смех только у ребенка или крайне безответственного взрослого».
Основателем другого направления в теории комического явился Иммануил Кант, хотя все его наследие, как и Аристотеля, сводится к нескольким отдельным замечаниям. «Смех, - говорил Кант, -есть аффект, проистекающий из внезапного превращения напряженного ожидания в ничто. В этом определении, кроме элемента неожиданности, содержится другой важный компонент комического -напряженное ожидание. Мы ожидаем чего-то совсем другого, чем то, что происходит на самом деле. Не соответствующее ожиданию явление предстает в форме сюрприза, доставляющего удовольствие сменой впечатлений». Кант приводит пример: если нам расскажут историю о том, что у кого-то за ночь поседели волосы от переживаний, мы не станем смеяться, но если нам скажут, что у кого-то от переживаний поседели волосы на парике, мы тут же рассмеемся.
Концепция Канта дополняется теорией Артура Шопенгауэра, который вводит понятие несоответствия (Іпко^гиеш) как основы комического: комическое есть внезапно обнаруживаемое несовпадение между ожидаемым и тем, что получается, или между понятием и реальным объектом.
Шопенгауэр рассуждает так: часто два или более реальных объекта категоризируются ОДНИМ понятием, и идентичность концепта переносится на объекты; затем с поразительной очевидностью обнаруживается из полного несоответствия объектов во всех других отношениях, что понятие применимо к ним лишь с одной стороны. В результате приходит внезапное ощущение несовместимости реального объекта и понятия, под которое мы его так односторонне подводили.
Комическое подразделяется Шопенгауэром на два вида - остроумие и нелепость: «Все смешное есть либо блеск остроумия, либо нелепый поступок». В остротах мы движемся от объекта (перцеп-та) к понятию (концепту), в абсурдном, наоборот, идем от концепта к перцепту.
В качестве примера остроты Шопенгауэр приводит анекдот о короле, который рассмеялся, увидев в середине зимы крестьянина, одетого в легкое летнее платье. «Если бы ваша светлость надела на себя то же, что и я, вам было бы очень тепло», -
сказал крестьянин. «А что именно?» «Весь свой гардероб». «Последнее понятие, - говорит Шопенгауэр, - включает неограниченный гардероб короля и единственное платье бедного крестьянина».
Как пример нелепости Шопенгауэр приводит приглашение следующего содержания человеку, который сказал, что ему нравится гулять одному. «Я тоже люблю гулять один, пойдем вместе». Здесь мы начинаем с концепта: нечто, что доставляет удовольствие обоим, но подводим под эту категорию случай, который исключает совместное действие.
Герберт Спенсер дает физиологическое объяснение смеха. Для него смех - выход избыточной энергии через мышцы рта и дыхательный тракт. Все нервное возбуждение находит выход по трем каналам. Оно может вылиться в мышечную работу: если обжечь палец, мы либо запрыгаем на месте, либо наше лицо исказится от боли. Снятие нервного напряжения может произойти через внутренние органы, это плохо отражается на пищеварении, учащается пульс, происходят другие, едва уловимые изменения в организме. Наконец, возбуждение может переходить в другие области нервной системы, прямо не связанные с двигательным аппаратом, т.е. энергия переходит не в физическое действие, а в душевное состояние. Ощущения пробуждают мысли и чувства, которые, в свою очередь, вызывают другие мысли и чувства, и так без конца. Нервная энергия может находить выход через один или сразу все три канала. Если какой-то канал блокирован, энергия выйдет через свободные каналы и, наоборот, если любой из трех каналов способен дать выход всей энергии, два оставшихся будут лишь незначительно задействованы. На этой основе Спенсер выстраивает всю теорию смеха.
Смех, по Спенсеру, есть проявление мышечного возбуждения, но он отличается от других проявлений мускульного волнения тем, что вызываемое им действие не имеет определенной цели. Когда человека охватывает страх, у него появляется желание обратиться в бегство, в гневе он готовится к нападению, но единственным мотивом смеха является выход излишней энергии. Избыток нервного возбуждения направляется по самому обычному в этом случае руслу - к речевому аппарату, причем первым органом, приходящим в движение, становится рот, т.к. его мышцы очень подвижны и небольшие по размеру. Затем подключается респираторный механизм. Если этот канал не справляется со своей задачей, то нервное напряжение переходит в другие каналы и тогда все тело начинает сотрясаться от конвульсий.
Чарлз Дарвин в поддержку теории Спенсера приводит истории солдат, которые после смертельной опасности и предельно тяжелых испытаний принимались безудержно хохотать при первой возможности. Маленькие дети, собиравшиеся уже расплакаться, могут иногда (если их неожиданно отвлечь) в последний момент вместо этого рассмеять-
ся. Такая реакция, по всей видимости, не менее эффективная, чем проливание слез, является подтверждением теории избытка нервного напряжения.
Помимо объяснения физиологического механизма смеха, Спенсер обращает внимание на одно важное, по его мнению, обстоятельство: противоречие, лежащее в основе смешного, имеет нисходящее направление, т.е. то, что представлялось значительным и импонирующим, внезапно принимает противоположный характер.
Зигмунд Фрейд одну из своих многочисленных работ посвятил теории комического: «Остроумие и его отношение к бессознательному».
Комическое - категория очень обширная, и Фрейд в своей книге подробно анализирует большое количество самых разных примеров. Во всех рассматриваемых им случаях в основе комического лежит некоего рода противоречие - как, например, между чем-то, к чему следует отнестись серьезно, и чем-то совсем тривиальным, или между чем-то подобающим рационально мыслящему взрослому и чем-то достойным ребенка. Контраст может лежать в основе нашего представления о себе и представления о других людях: кто-то другой делает что-то неуклюже, затрачивая при этом огромные усилия, в то время как мы легко справились бы с этой задачей; наивный ребенок говорит нечто, от чего он бы тут же отрекся, обладай он нашими знаниями о предмете. Противоречие может «гнездиться» и в самом человеке: важная особа может потерять часть своего авторитета, если поскользнется на кожуре банана или станет предметом изображения в карикатуре; мы собираемся с силами, чтобы поднять тяжелый чемодан и вдруг обнаруживаем, что он пуст и т.п.
Большая часть работы посвящена анализу остроумия. Согласно Фрейду, естественные влечения в психике человека подавляются требованиями приличия, морали, логики. На торможение природных импульсов расходуется психическая энергия. Острота помогает человеку избежать торможения и сэкономить некоторое количество энергии.
Фрейд выделяет два типа острот: тенденциозные и безобидные (Ьагт1о8). Первые доставляют нам удовольствие, потому что удовлетворяют в сублимированной форме свойственные каждому человеку половые или агрессивные влечения, обходя при этом существующие в культуре запреты и способствуя экономии психической энергии, которую в ином случае пришлось бы израсходовать на торможение. В безобидных остротах удовольствие доставляет сама техника остроумия, взрослый человек наслаждается как ребенок нелогичностью и абсурдностью игры, которая позволяет ему избежать на какое-то время гнета критического разума.
Идея Фрейда о преодолении запрета, торможения как сути механизма остроумия особенно привлекла внимание его многочисленных последователей. Один из них, Эдвин Хольт, так подытожил
сделанное Фрейдом в этой области: Суть комического состоит в выпускании кота из мешка. Что есть кот? Подавляемое желание. Что в мешке? Внутренний цензор.
Ральф Пиддингтон, профессор антропологии Оклендского университета, Новая Зеландия, подчеркивает, что смех всегда подразумевает систему социальных ценностей, чему, по его мнению, уделяется недостаточно внимания в исследованиях ученых.
«С биологической точки зрения, мы обнаружили, - пишет Пиддингтон, - что смех поначалу служит функции сообщения родителям, что их ребенок полностью удовлетворен; поэтому смех является проявлением субъективного положения, когда нет объективной необходимости в дальнейшей адаптации к текущему состоянию дел, чем та, которая уже имеется. Также на биологическом уровне смех ассоциируется с расположенностью к игре и, возможно, выполняет адаптационные функции в игровой деятельности. Однако когда человек начинает жить в обществе, смех претерпевает дальнейшие видоизменения, суть которых сводится к тому, что он начинает вызываться определенными ситуациями, которые можно характеризовать как «комические»» [5, с. 146-147]. Смех, возникающий как реакция на комическое, уже, скорее, социального, нежели биологического, происхождения.
Таким образом, в смехе имеются как биологическая, так и социальная составляющие. В частности, комическая ситуация предполагает конфликт двух противоположных социальных оценок. Смех возникает как реакция на социально дисфориче-скую ситуацию и является, вследствие этого, общественной мерой воздействия за нарушение социальных установок. Это приводит к тому, что, если слова и поступки отдельного члена общества входят в противоречие с системой социальных ценностей, то такой человек рискует подвергнуться осмеянию и позору, поскольку смех означает, что его поступок не заслуживает даже того, чтобы к нему отнеслись серьезно. Одним словом, смех в любом человеческом коллективе выполняет функцию предотвращения нарушения системы социальных ценностей.
Такой подход встречает поддержку и со стороны других ученых. Так, австрийский естествоиспытатель, один из основоположников современной этологии, Конрад Лоренц, считает, что смех, подобно приветствию, вызывает дружеское расположение. Совместный смех не только направляет агрессию, но и вызывает чувство социального единения.
Интересно выстраивает свою теорию комического Макс Истмэн. «Основной закон юмора, -пишет Истмэн, - состоит в том, что мы способны оценить комическое только когда мы расположены к шутке (we are in fun). ... Даже если мы наполовину расположены ("half in fun"), то и тогда мы восприимчивы к юмору. Но когда мы вовсе не распо-
ложены шутить, когда мы преисполнены серьезности (we are "in dead earnest"), юмор - мертв» [6, с. З].
Я уверен, продолжает свою мысль Истмэн, что большинство ученых философов, написавших целые трактаты о комическом, никогда не видели ребенка. «Видеть ребенка» означает посмотреть на него спокойно и внимательно, не боясь, что вас попросят взять его на руки. В следующий раз, когда к вам обратятся с просьбой поиграть с ребенком, сделайте следующее. Сначала рассмейтесь, а затем скорчите страшную гримасу. Если младенец уже способен воспринимать выражение лица и готов стойко переносить жизненные невзгоды, ожидающие его впереди, он рассмеется вслед за вами. Но если вы скорчите рожу без предварительной подготовки, то ребенок завизжит от испуга. Чтобы рассмеяться, он должен быть настроен на игру.
Если подобное перцепционное усилие еще недоступно ребенку, предложите ему более конкретную шутку. Протяните ему какой-нибудь предмет, который он захочет взять в руки, но когда он потянется за ним, улыбнувшись, отдерните свою руку. Такое действие может вызвать у ребенка пронзительный крик протеста, но может вызвать и веселый, раскатистый смех, как будто вы явились автором самой утонченной шутки со времени сотворения мира.
Этим двум традиционным способам развлечения ребенка, заключает Истмэн, соответствуют две самые известные теории комического: а) Аристотеля («ошибка, или уродство, не причиняющее страданий и вреда»; другими словами, это - «играя, делать страшные гримасы») и б) Канта («внезапное превращение напряженного ожидания в ничто»; другими словами, - «протянуть руку за чем-либо и обнаружить, что там этого нет»).
Эти два, на первый взгляд, разных определения комического на самом деле не так далеки друг от друга. Они лишь обозначают два возможных вида неприятности, когда: 1) задеты ваши чувства (Аристотель) или 2) расстроены ваши замыслы (Кант). Что осложняет проблему комического и наше восприятие юмора, так это то, что мы уже не дети. Мы разучились играть. Все шутки, по своей природе, суть либо нанесенные вам обиды, либо фрустрации ваших ожиданий. Это лишь гримасы судьбы или несбывшиеся надежды.
Мы смеемся, таким образом, когда с юмором относимся к неприятностям. Подтверждением этому может служить тот факт, что все самые распространенные шутки в истории человечества всегда концентрировались вокруг таких тем, как теща, неуплаченные долги, пьяницы, бездельники, налоги, политика, распутство, экскреция, неудачи, напыщенность, эгоизм, сексуальная несостоятельность, отсутствие вкуса, жадность, глупость и т.п. Но все это многообразие неприятностей сводится в конечном счете к двум основным: 1) вы не получаете того, чего хотите, или 2) получаете то, чего на самом деле не хотите. Соответственно существуют
два вида комического: а) забавное зрелище и б) неоправдавшееся ожидание. Первое Истмэн называет перцепционным, или поэтическим, а второе -практическим, или прозаическим, юмором.
Мы кратко остановились на 10 учениях о смешном и комическом. Фактический объем материала огромен, перечисление одних имен теоретиков комического заняло бы многие страницы, но и тогда список не был бы полным. Мы не ставили целью давать оценку и указывать на недостатки рассмотренных здесь теорий. Авторы концепций комического относятся не только к разным эпохам и культурам, но и являются представителями разных научных дисциплин. Многие из них развивали свои теории самостоятельно, часто не принимая во внимание достигнутое и описанное в области исследования, повторяясь и приходя к уже сделанным однажды другими учеными выводам.
Все многообразие теорий можно свести к трем основным:
1) теория превосходства субъекта комического переживания над объектом - Платон, Аристотель, Квинтилиан, Гоббс, Бейн, Бергсон, Эдисон, Ликок, Людовичи, Рапп, Фейблман и др.;
2) теория несоответствия ожидаемого реальному результату - Витти, Кант, Шопенгауэр, Спенсер, Хэзлит, Гегель, Гефдинг, Истмэн, Грейг, Ме-нон, Пиддингтон, Вильман, Кимминс, Нокс, Монро, Кестлер и др.;
3) теория высвобождения психической энергии - Декарт, Хартли, Пеньон, Дьюи, Сэлли, Мак-дугалл, Фрейд, Грегори, Рейк, Клайн, Гротьян, Вульфенштейн и др.
Отнесение отдельных авторов к одной конкретной группе теорий нельзя считать единственно правильным решением, т.к. их концепции могут включать положения, позволяющие отнести их к двум рубрикам одновременно (например,
Г. Спенсер - 2, 3, А. Бергсон - 1, 2).
Общий вывод, который можно сделать из анализа существующих концепций комического, состоит в следующем: ни одна из теорий не может считаться всецело верной или всецело неверной, в каждой есть свое рациональное зерно. Ни одна из теорий, взятая в отдельности, не объясняет все случаи комичности; ни один из теоретиков не предложил универсального и исчерпывающего определения комического. Нет сомнения в том, что смех может быть как результатом внезапного осознания собственного превосходства, так и результатом восприятия несоответствия или высвобождения энергии; что он может вызываться и многими другими причинами, в том числе чисто физиологическими. Видимо, только теория, каким-то образом интегрирующая существующие воззрения на природу комического, будет в состоянии дать по возможности полное определение его сути.
Было бы неправильным не сказать ни слова об отечественных теориях комического. К сожалению,
приходится констатировать, что среди авторов оригинальных, пользующихся мировой известностью концепций комического не оказалось наших ученых. К тому же многие работы советского периода носят явно политически ангажированный характер и имеют в основном прикладное значение.
Так, опираясь на взгляды Н. Г. Чернышевского (сущность комического - это «внутренняя пустота и ничтожность, прикрывающаяся внешностью, имеющею притязание на содержание»), А. И. Герцена («смех - одно из самых сильных орудий против всего, что отжило»), А. В. Луначарс-кого (который подчеркивал «огромнейшую» роль смеха как «оружия в классовой борьбе») и руководствуясь призывом Ф. Энгельса «прежде всего писать о противнике с презрением, с насмешкой», один автор говорил о том, что «комичны, например, талмудисты, цитатчики, схоласты» [7, с. 165], другой приводил в работе перечень тем, «достойных внимания литераторов, владеющих оружием смеха», среди которых были такие, как приспособленчество, мел-котравчатость, страсть к приобретательству, низко -поклонство, делячество, пессимизм, кумовство, аполитичность и болтливость [8, с. 47], третий с удовлетворением отмечал, что «так и ушли из истории буржуазные горе-критики Советской Конституции, провожаемые смехом всего советского народа» [9, с. 29].
Из числа серьезных работ следует упомянуть первую часть из трех задуманных публикаций по феноменологии и поэтике комического
Н. Н. Сретенского [10], статью об эстетической категории комического Ф. С. Лимантова [11], книгу теоретика и историка отечественной кинокомедии Р. Юренева [12], книгу А. Н. Лука о чувстве юмора и остроумии как свойствах психики человека [13] и вышедшую уже после смерти автора литературоведческую работу В. Я. Проппа [14].
Написанные представителями разных научных дисциплин, эти работы содержат ценные наблюдения над эмпирическим материалом различных сфер комического, частичный обзор теоретического наследия и эволюцию взглядов на комическое, но, как мы указывали ранее, не выдвигают сколько-нибудь весомых, самостоятельных концепций.
Основным же недостатком всех существующих теорий комического, как считает В. Я. Пропп, является их ужасающий абстракционизм. В большинстве случаев теории представляют собой мертвые философемы, изложенные так тяжеловесно, что их иногда просто невозможно понять, труды эти состоят из сплошных рассуждений, где иногда на целые страницы или десятки страниц не приводится никаких фактов [14, с. 5].
Предпринятая нами попытка сделать обзор существующих теорий комического и рассмотреть основные связанные с этой эстетической категорией проблемы поможет нам ответить на вопрос о том, как происходит семантизация окказионального
слова - продукта индивидуального речетворчества, предмета нашего исследования в языковой игре. Приведем два примера.
(1) “The guv’nor”, said Parker, breaking the silence, “has some nice little objay dar, sir.”
“Little what?”
“Objay dar, sir.”
Light dawned upon Archie. “Of course, yes. French for junk. I see what you mean now.”
(2) “I learned that there was trouble between Madeline and Gussie ... and I felt that I might accomplish something as a raisonneur.”
“As a whatonneur?”
“I thought that would be a bit above your head. It's a French expression meaning, I believe, though I would have to check with Jeeves, a calm kindly man of the world who intervenes when a rift has occurred between two loving hearts and brings them together again. Very essential in the present crisis.”
В обоих примерах мы имеем дело с внесением французских «вкраплений» в английский текст. В первом случае передается фонетическими (здесь графическими) средствами английского языка французское устойчивое сочетание objet d'art (произведение искусства), во втором - использование французского raisonneur одним из собеседников вызывает непонимание другого участника диалога, который переспрашивает, употребляя окказиональное образование whatonneur. Обе речевые ситуации смоделированы автором (П. Г. Вудхаусом) с целью игры и создания комизма (комично, например, приравнивание objet d’art английскому junk «хлам, утиль»).
В приведенных контекстах нас интересует эффект, производимый на человека незнакомым словом. Полагаем, что новое, неожиданное слово для реципиента сродни загадке, которую необходимо отгадать, и механизм его восприятия также, по всей видимости, схож.
Механизм восприятия потенциального слова и его воздействия на адресата можно представить в виде четырехступенчатой конструкции.
1. Этап предъявления. Коллизия с неизвестным, непривычным всегда характеризуется элементами внезапности, неожиданности, удивления и замешательства. Как показывают психологические эксперименты, удивление усиливает любые эмоции, которые следуют за ним, - ощущение комического, чувство отвращения, раздражения, испуга и т.п. [15, c. 724]. Отсутствием неожиданности и удивления, например, объясняется то, что шутки при их повторении уже не производят своего первоначального эффекта.
2. Этап предъявления сменяется этапом включения аналитического механизма семанти-зации. Для этой фазы характерно напряжение, проистекающее из созерцательной работы ума при осмыслении конфронтации привычного/непривычного. Работа человеческого мышления протекает
таким образом, что новые объекты подводятся под знакомые, привычные категории и, когда это затруднительно сделать, человек приходит на какое-то время в состояние замешательства. Происходит то, что М. Истмэн называет «разрушением привычной схемы» (collapse of а pattern), а И. Кант - «не-сбывшимся ожиданием» (frustrated expectation).
Происходящее на этом этапе удобно объяснить некоторыми положениями учения И. П. Павлова о высшей нервной деятельности. Физиологической основой эмоций, по Павлову, являются процессы установки и нарушения стереотипной нервной деятельности коры больших полушарий. Под влиянием внешних и внутренних раздражителей в коре мозга непрерывно происходят установка и распределение раздражительных и тормозных состояний. Поскольку сами раздражители находятся в определенных отношениях друг к другу в определенном порядке, постольку и процессы, протекающие в коре больших полушарий, характеризуются систематичностью. Однообразная, повторяющаяся обстановка, однородность раздражителей приводят к тому, что распределение раздражительных и тормозных состояний совершается все легче и автоматичнее. Так возникают в коре больших полушарий те слаженные уравновешенные системы, которые И. П. Павлов назвал динамическими стереотипами. Другими словами, происходит формирование определенного взгляда на вещи, определенного мнения о тех или иных явлениях действительности, образование понятий о предметах и явлениях. Но бывает так, что предмет, о котором мы имеем сложившееся, устойчивое понятие, вдруг проявляет себя по-новому, обнаруживает такие черты, которые совершенно не совместимы с нашим прежним мнением о нем. В окружающей среде произошло, таким образом, резкое и быстрое изменение, появился совершенно новый раздражитель, не укладывающийся в систему имеющихся связей, идущий вразрез со сложившимся динамическим стереотипом. Такое столкновение нового раздражителя с уже имеющейся системой нервных связей является физиологической основой как чувства комического, так и ряда других эмоций.
Появление в речи незнакомого слова, не встречавшегося дотоле в языковой практике индивида, является как раз такого рода раздражителем. Происходит мобилизация умственных и психологических ресурсов человека, которые направляются на решение возникшей проблемы.
Фаза «напряженного ожидания» (Кант) заканчивается моментом озарения, разгадки, который тут же сменяется разрядкой создавшегося напряжения, выходом психической энергии.
Интересен, с психологической точки зрения, момент открытия, изумления, которое охватывает человека при вскрытии связей, сторон познаваемого объекта, о которых он ранее не подозревал. «Открытие, - пишет А. Кестлер, - часто означает лишь
обнаружение того, что всегда существовало, но было скрыто от обозрения шорами человеческой привычки. Это относится и к открытиям художника, своим творчеством заставляющего нас по новому взглянуть на привычные вещи и явления, прорывая, так сказать, катаракту, затемняющую наше видение. Яблоко Ньютона и яблоко Сезанна являются открытиями, более тесно связанными между собой, чем это может показаться на первый взгляд» [16, с. 108].
Интеллектуальное любопытство, любознательность, считает А. Кестлер, проистекает от стремления, столь же элементарного, как утоление голода или полового влечения: жажды открытий, исследовательского голода (exploratory drive). Можно выделить две стороны эмоциональных переживаний, связанных с моментом открытия. Первая находит выражение в бурной разрядке накопившегося напряжения, которое стало избыточным при решении проблемы, - тут человек с криком «Эврика!» выскакивает из ванной и бежит на улицу, не в силах более сдерживать переполняющей его радости. Вторая представляет собой медленно угасающую «фосфоресценцию» (slowly fading after-glow), приятное воспоминание, тихую, задумчивую радость от сделанного открытия [16, с. 87-88].
Наблюдения психологов свидетельствуют о проявлениях «исследовательского голода» с самого раннего возраста. Ребенка привлекают цвет и форма предметов, движения, части собственного тела, он может изумиться и обрадоваться солнечному зайчику на стене, красному мячику на ковре и т.п. Американский социолог и психиатр Уильям Фрай приводит случай, произошедший с его сыном. Когда их сыну было 7 месяцев, его оставили на несколько минут в коляске рядом с большим зеркалом в универмаге. Когда мама вернулась к сыну, она увидела за его спиной целую толпу улыбающихся взрослых. Мальчик совершенно не замечал окружающих его людей и был занят тем, что разглядывал себя в зеркало. Каждый раз, когда он в него заглядывал, он разражался заразительным смехом [17, c. 12].
Таким образом, если незнакомое поначалу приводит в замешательство, настораживает, то после его адекватной интерпретации, «семантиза-ции», выход психической энергии проявляется в смехе радости, облегчения или улыбке удовлетворения. Смех, как выразился один автор, есть обратный вздох изумления (а reverse gasp) [18, c. 33].
В связи с этим интерес представляет следующий факт. З. Фрейд задумал написать книгу об остроумии в период подготовки к изданию другой своей важной работы - «Толкование сновидений». Идея была подсказана Теодором Рейком, учеником Фрейда, его другом и биографом, который первым обратил внимание на то, что у студентов Фрейда часто вырывался смех, когда они приходили к пониманию значения символов в снах человека. Это
привело обоих к мысли о сходстве динамики бессознательного в работе сновидений и остроумия (см. [19, с. 2, 21-22]).
Роль аналогии и исследовательской интуиции трудно переоценить. В упоминавшейся книге А. Кестлера описываются ряд открытий, сделанных на основе неожиданных аналогий: идея Мечникова о защитном механизме человеческого организма против микробов, Кеплера о Солнечной системе, лорда Келвина о создании гальванометра, Ньютона о гравитации, Фрейда о сублимации и др. [16, с. 199-200]. Фрейд, например, сделал свое открытие, проведя параллель с рисунком в журнале, изображавшим вначале маленькую девочку с прутиком в руке, присматривающую за стайкой гусят, а затем ее же в зрелом возрасте, ставшую гувернанткой, и с зонтиком в руке сопровождающую стайку юных дам.
Семантизация неизвестного слова также происходит на основе сопоставления его морфемного состава с ранее встречавшимися в речевой практике образцами, на базе аналогий с известными схемами и моделями образования лексических единиц. Если третий этап в представленной нами четырехступенчатой формуле интерпретации окказиональных словесных знаков отсутствует, т.е. адресат не смог дешифровать языковой код, тогда на выходе, на 4-й ступени, возможны совсем другие эмоции, нежели радость и удовольствие. Х. Уолпол приводит анекдотичный случай, произошедший с Г. Честертоном, который прогуливался и, погруженный в свои мысли, вдруг остановился перед прилавком торговки рыбой. С улыбкой глядя ей в лицо, он неожиданно произнес: «Вы существительное, вы глагол, вы предлог». Женщина густо покраснела, но Честертон невозмутимо продолжал: «Вы наречие, прилагательное и союз». На слове «союз» торговка ударила писателя по лицу камбалой и позвала полицейского [20, с. 42]. Незнакомые грамматические термины приобретают в глазах неграмотной женщины силу непонятных, зловещих ругательств.
Таким образом, гамма чувств, переживаемая человеком, разгадавшим загадку, понявшим суть анекдота, оценившим тонкую игру слов, догадавшимся о значении неизвестного ему слова и т.п., согласно предложенной четырехступенчатой модели, будет следующей: замешательство ^ напряжение ^ озарение ^ удовлетворение.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мукаржовский Я. Исследования по эстетике и теории искусства. М.: Искусство, 1994. 606 с.
2. Гартман Н. Эстетика. М.: Изд-во иностранной литературы, 1958. 692 с.
3. Юренев Р. Смешное на экране. М.: Искусство, 1964. 207 с.
4. Ludovici A. M. The secret of laughter. L.: Cons-table & Co. Ltd., 1932. 134 p.
5. Piddington R. The psychology of laughter. A study in social adaptation. N. Y.: Gamut Press, 1963. 224 p.
6. Eastman M. Enjoyment of laughter. N. Y.: Simon and Schuster, 1936. 367 p.
7. Эльсберг Я. Е. Вопросы теории сатиры. М.: Советский писатель, 1957. 427 с.
8. Гуральник У. А. Смех - оружие сильных: Советская сатирическая и юмористическая литература сегодня. М.: Знание, 1961. 48 с.
9. Бореев Ю. Б. Трагическое и комическое в действительности и в искусстве. М.: Знание, 1955. 32 с.
10. Сретенский Н. Н. Историческое введение в поэтику комического. Ч. I. Ростов н/Д.: Трудовой Дон, 1926. 60 с.
11. Лимантов Ф. С. Об эстетической категории комического // Уч. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена. Т. 162. Ч. II. 1959. С. 29-73.
12. Юренев Р. Смешное на экране. М.: Искусство, 1964. 207 с.
13. Лук А. Н. О чувстве юмора и остроумии. М.: Искусство, 1968. 191 с.
14. Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. М.: Искусство, 1976. 183 с.
15. Flugel J. C. Humor and laughter // Handbook of social psychology. V. 2. Ed. by G. Lindzey. Cambridge (Mass.): Addi-son-Wesley Publishing Co, 1954. P. 709-734.
16. Koestler A. The act of creation. N. Y.: Dell Publishing Co, 1967. 751 p.
17. Fry W. F. Sweet madness. A study of humor. Palo Alto: Pacific Books, 1968. 178 p.
18. Durgnat R. The crazy mirror: Hollywood comedy and the American image. L.: Faber and Faber, 1969. 280 p.
19. Grotjahn M. Beyond laughter: humor and the subconscious. N. Y.: McGraw-Hill Book Co, 1966. 285 p.
20. Walpole H. R. Semantics: the nature of words and their meanings. N. Y.: W. W. Norton & Co, 1941. 264 p.
Поступила в редакцию 07.03.2012 г.
