CC BY
33
Языковая форма объективации взаимосвязи
*
уголовного и уголовно-процессуального права
КОСТРОВА Марина Борисовна,
доцент Института права Башкирского государственного университета, кандидат юридических наук
Уголовное и уголовно-процессуальное право издавна именуются соответственно материальным и процессуальным уголовным правом. В современный период развития наук криминального цикла к ряду немногочисленных доктриналь-ных аксиом относится признание существования тесной взаимосвязи этих двух самостоятельных отраслей права (иногда эта взаимосвязь характеризуется как неразрывная, глобальная).
Традиционно в уголовно-правовой литературе пишут о соотносительности уголовно-процессуального и уголовного права как формы и содержания1; о том, что уголовно-процессуальное право представляет собой всего лишь форму существования, форму жизни материального (уголовного) права2. По мнению ученых-процессуалистов, уголовно-процессуальное право создает формы применения норм материального уголовного права3; уголовный процесс
* Исследование выполнено при поддержке Министерства образования и науки РФ. Соглашение 14.B37.21.0551 «Взаимосвязь уголовного и уголовно-процессуального права».
1 См., например: Уголовное право России. Общая часть: учебник для вузов / под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжковой. М., 2004. С. 6; Уголовное право. Общая часть: учебник для бакалавров / под ред. А. И. Чучае-ва. М., 2012. С. 12.
2 См., например: Полный курс уголовного права: в 5 т. / под ред. А. И. Коробеева. Т. 1: Преступление и наказание. СПб., 2008. С. 29.
3 См.: Смирнов А. В., Калиновский К. Б. Уголовный процесс: учебник / под общ. ред. А. В. Смирнова. М., 2008. С. 43.
является формой применения уголовного закона4. Такой подход иногда радикализируется до признания уголовного права базой для права уголовно-процессуального, которое является вспомогательным5, что, очевидно, основывается на подразделении норм на первичные (материальные) и вторичные (процессуаль-ные)6. Ссылки преимущественно на литературу учебного характера демонстрируют, что данный подход к пониманию взаимосвязи уголовного и уголовно-процессуального права закладывается в сознании юристов уже со студенческой скамьи. Однако существует как минимум три момента, ставящие под сомнение абсолютность именно такого соотношения уголовного и уголовно-процессуального права.
Во-первых, исторические факты свидетельствуют о том, что «...были эпохи полного отсутствия законодательных определений по уголовному праву материальному, но определения процессуальные появляются с первой страницы сознательной жизни народов»7, а смена типов (форм, моделей) уголовного процесса происходила вне прямой зависимости от изменчивости содержания материального уголовного права.
Во-вторых, уголовно-процессуальное право, безусловно, имеет свои специфические отраслевые пред-
4 См.: Уголовный процесс: учебник для вузов / под ред. В. И. Радченко. М., 2006.
5 См.: Уголовное право Российской Федерации. Общая часть: учебник / под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай, А. И. Рарога, А. И. Чу-чаева. М., 2008.
6 См. об этом: Гредескул Н. А. Процессуальное право. СПб., 1917. С. 3.
7 Фойницкий И. Я. Курс уголовного судопроизводства. Т. 1 (по изданию 1910 г.). СПб., 1996. С. 13.
мет и методы регулирования, при этом применение уголовно-правовых норм не единственное назначение уголовного процесса (уголовного судопроизводства, производства по уголовному делу). Процессуальная форма призвана также обеспечить защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения и осуждения, реабилитацию необоснованно подвергшихся уголовному преследованию (ст. 6 УПК).
В-третьих, уголовно-процессуальное право имеет и свое собственное содержание, не ограниченное прикладной к уголовному праву областью. В него, кроме того, включаются нормативные предписания «чисто» процедурного характера, никак не обусловленные материальным правом (о процессуальных сроках и процессуальных издержках, территориальной подсудности уголовного дела, ходатайствах и жалобах и т. п.).
Не оспаривая действительно тесную взаимосвязь уголовного и уголовно-процессуального права, полагаем, что взаимосвязь уголовного и уголовно-процессуального права не столь прямолинейно подчинена диалектике соотношения содержания и формы, как это традиционно принято считать. Она проявляется в более сложной системе связей — генетической, функциональной, системно-структурной, причем на двух разных уровнях — внешнем и внутреннем. Объективация этих связей происходит в текстах уголовного и уголовно-процессуального законов, в настоящее время — Уголовного кодекса РФ и Уголовно-процессуального кодекса РФ, каждый из которых, как и любой текст, имеет логическую и языковую составляющие8.
Следует отметить, что только в сугубо научных целях для обозначения двух граней единой логико-языковой феноменологии законодательного текста возможно операциональное разделение его логической и языковой составляющей. В действительности мышление и язык находятся в неразрывном органическом единстве; природа мышления как обобщенного и опосредованного отражения действительности, а также природа языка как формы выражения мышления, важнейшего средства общения, обмена мыслями между людьми, не могут быть поняты, если мышление и язык рассматривать изолированно, в отрыве друг от друга9.
В рамках настоящей статьи акцентируем внимание на языковом взаимодействии УК и УПК.
Естественный язык, представляющий собой «средство коммуникации между людьми, средство выражения их мыслей и чувств, систему звуковых, лексических и грамматических средств»10, в законодательстве выступает в качестве формы выражения содержания нормативных правовых предписаний. В настоящее время законодатель не имеет (и никогда не имел!) другой формы воплощения своего волеизъявления, нежели чем через естественный (для УК и УПК — русский) язык. Поэтому первая и основная проблема, причем для обеих отраслей законодательства, состоит во вхождении естественного языка в законодательные тексты. Как справедливо отмечает филолог Н. Д. Го-лев, законодательные тексты строятся на основе естественного языка, но отношения с ним разнообразны и
8 В теории текста существует около 300 определений понятия «текст», наиболее же приемлемым для целей юриспруденции можно признать определение, данное И. Р. Гальпериным, в котором указывается на присутствие в тексте разных типов логической, лексической, грамматической, стилистической связи (см.: Гальперин И. Р.
Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981. С. 18).
9 См.: Галкина-Федорук Е. М. О форме и содержании в языке // Мышление и язык / под ред. Д. П. Горского. М., 1957. С. 354 (см. также аннотацию к сборнику).
10 Будагов Р. А. Человек и его язык. М., 1976. С. 33.
неоднозначны, проблема вхождения естественного языка в законодательные тексты (его адаптация в юридической сфере и обретение им новых значимостей) исключительно многогранна и сложна; в процессе эволю-тивной юридизации происходит все больший его отход от «статуса» естественного языка, но этот процесс не достигает абсолюта11.
Ярким примером, иллюстрирующим отмеченную сложность (перечень подобных примеров может составить книгу внушительного объема), является общеупотребительное слово «родственник», которое в данном в п. 4 ст. 5 УПК определении понятия «близкие родственники» превращается в собственный уголовно-процессуальный термин. В перечень лиц, являющихся близкими родственниками, УПК включает супруга и супругу, которые не являются родственниками в общеупотребительном значении, потому что они не находятся в родстве — отношении между людьми, создаваемом наличием общих ближайших предков12.
Такое «неестественное» решение законодателя, видимо, вызвано соображением экономии текста закона, однако возникает вопрос: возможно ли устанавливать содержание термина, которое не соответствует нормам русского языка? Заметим также, что помимо несоответствия общеупотребительному толкованию анализируемая дефиниция еще и сконструирована в ущерб единству терминологии смежных отраслей права. Конституция РФ (ст. 51), Семейный кодекс РФ (ст. 2, 14) и Уголовный кодекс РФ (ст. 316) четко разделяют понятия «близкий родственник» и «супруг». Так, согласно ст. 14
11 См.: Голев Н. Д. Юридизация естественного языка как юрислингвистическая проблема // Юрислингвистика-2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии: межвуз. сб. науч. тр. / под ред. Н. Д. Голева. Барнаул, 2000. С. 22, 25.
12 См.: Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. М., 1996. Т. 3. С. 1874.
СК РФ близкие родственники — это родственники по прямой восходящей и нисходящей линии (родители и дети, дедушка, бабушка, внуки), полнородные и неполнородные (имеющие общего отца или мать) братья и сестры. А супруги в соответствии со ст. 2 СК являются членами семьи (к ним также относятся родители, дети (усыновители и усыновленные).
В рамках единого законодательного языка как системы лексических и грамматических средств выражения нормативных предписаний существуют отраслевые стилевые особенности, т. е. определенная совокупность приемов использования языковых средств в законах разной отраслевой принадлежности. Соответственно, и языку уголовного закона, и языку уголовно-процессуального закона присущи особенности лексического состава и грамматического строя. Возникающий при этом вопрос об объеме языкового согласования однозначно не решается, что можно проиллюстрировать на примере использования в УК и УПК одноименных терминов и соответствующих им понятий.
К примеру, в УК (примечание к ст. 139) содержится дефиниция термина «жилище» — «...индивидуальный жилой дом с входящими в него жилыми и нежилыми помещениями, жилое помещение независимо от формы собственности, входящее в жилищный фонд и пригодное для постоянного или временного проживания, а равно иное помещение или строение, не входящее в жилищный фонд, но предназначенные для временного проживания», отличающаяся только двумя словами от уголовно-процессуальной дефиниции жилища (п. 10 ст. 5 УПК). Вместо слов «пригодное» и «предназначенное» в УПК употребляется «используемое».
В обычном словоупотреблении жилище означает «помещение для жилья». Таким образом, уголовно-правовое значение термина «жилище» шире общеупотребительного и
уголовно-процессуального. Но в нормативных предписаниях УК, где этот термин используется (ст. 139 «Нарушение неприкосновенности жилища», п. «а» ч. 3 ст. 158 «кража, совершенная с незаконным проникновением в жилище» и др.), такое расширение семантического поля является функционально оправданным. Для УПК же уголовно-правовая дефиниция не вполне пригодна, собственное уголовно-процессуальное определение в контексте ст. 12 «Неприкосновенность жилища» УПК точнее отражает отраслевые уголовно-процессуальные реалии.
Другой пример оправданного сужения значения термина иной отраслевой принадлежности — использование в УК термина «потерпевший» с ограничениями, вытекающими из текста Кодекса. Потерпевшим, т. е. участником уголовного судопроизводства, признанным таковым решением, оформленным постановлением дознавателя, следователя или суда, является «физическое лицо, которому преступлением причинен физический, имущественный, моральный вред, а также юридическое лицо в случае причинения преступлением вреда его имуществу и деловой репутации» (ст. 42 УПК). В то же время по тексту УК в качестве обобщенных наименований носителя охраняемых уголовным законом прав и свобод, которым в результате совершения преступления причинен вред, выступают следующие термины: «человек», «гражданин», «личность», «лицо», «потерпевший», причем последний — исключительно в значении «физическое лицо». В значении же «потерпевший — юридическое лицо» УК использует термин «организация», как правило, в составе словосочетаний «причинение ущерба организации», «нарушение прав и законных интересов организации».
Как видим, в приведенных случаях несовпадение (неполное совпадение) лексических значений терминов и содержания предписаний-дефини-
ций является эффективным средством отраслевого уточнения.
Существует, однако, масса примеров языковой рассогласованности УК и УПК, причем наблюдается она в обоих направлениях: и при формировании содержания уголовно-процессуальных предписаний на основе УК, и при формировании содержания уголовно-правовых предписаний на основе УПК. Например, ч. 2 ст. 148 УПК предписывается: «... рассмотреть вопрос о возбуждении уголовного дела за заведомо ложный донос в отношении лица, заявившего или распространившего ложное сообщение о преступлении». Тем самым УПК в одном понятии «заведомо ложный донос» смешивает два разных преступления, предусмотренных УК: ст. 306 «Заведомо ложный донос» (сообщение заведомо ложных сведений) и ст. 1281 «Клевета» (распространение заведомо ложных сведений).
Языковая рассогласованность при формировании уголовно-правовых предписаний на основе УПК наблюдается, в частности, в ст. 295 «Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование» УК и в ч. 2 ст. 296 «Угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования» УК. Диспозиции данных статей являются бланкетными, так как для конкретизации круга потерпевших отсылают к иным отраслям законодательства, в том числе уголовно-процессуального. Но используемая в настоящее время в ст. 295 и в ч. 2 ст. 296 УК бланкетная терминология не вполне соответствует действующему УПК. Частично эта терминология является устаревшей (в УК — лицо, производящее дознание, а в УПК — дознаватель; в УК — судебный исполнитель, а в УПК — судебный пристав-исполнитель). Кроме того, современные формулировки ст. 295 и ч. 2 ст. 296 УК не включают в число потерпевших такие процес-
суальные фигуры, как руководитель следственного органа и начальник подразделения дознания, которые в соответствии с УПК не только наделены собственными широкими процессуальными полномочиями при производстве предварительного расследования, но и вправе возбудить уголовное дело, принять его к своему производству и произвести предварительное следствие или дознание в полном объеме, обладая при этом полномочиями следователя или руководителя следственной группы либо полномочиями дознавателя (ч. 2 ст. 39, ч. 2 ст. 401). То есть языковое выражение в ст. 295 и в ч. 2 ст. 296 УК круга потерпевших от рассматриваемых преступлений не полностью отражает реалии современного уголовного процесса.
Изложенное лишь в малой степени свидетельствует о сложности языкового взаимодействия уголовного и уголовно-процессуального законодательства и вместе с тем позволяет наметить ряд исходных теоретических основ такого взаимодействия.
1. С учетом сложной системы взаимосвязи уголовного и уголовно-процессуального права (генетической, функциональной, системно-структурной, содержательно-формальной) не существует единого подхода к установлению необходимости или отсутствия таковой в согласовании языкового выражения нормативных предписаний уголовного и уголовно-процессуального законов.
2. Необходимость или отсутствие взаимосвязи уголовного и уголовно-процессуального в согласовании языкового выражения находится в зависимости от содержательной производности или непроизводно-сти конкретного нормативного предписания закона одной отраслевой принадлежности от закона иной отраслевой принадлежности. При этом производность конкретного нормативного предписания обусловливается наличием его первичного «напарника» (в языковом аспекте — семантической предпосылки) в законе
иной отраслевой принадлежности; непроизводность, соответственно, определяется по отсутствию такового. Содержательная принадлежность конкретного нормативного предписания к числу первичных, в свою очередь, устанавливается с учетом разделения компетенций материального и процессуального уголовного права.
3. В своем отраслевом поле, ограниченном предметом правового регулирования, уголовно-процессуальный закон свободен в языковом выражении собственно процедурных правил — порядка осуществления процессуальных действий, не оказывающих влияние на решение вопросов материального права (например, в части правил доказывания и т. п.). Языковое выражение уголовно-процессуальных предписаний об удостоверяющих эти действия процессуальных актах (например, о протоколах, в которых удостоверяются факт производства, содержание и результаты следственных действий) также не требует согласования с уголовно-правовыми предписаниями.
4. Семантически производными уголовно-процессуальными предписаниями следует считать все те, содержание которых основывается на материально-правовых предпосылках. При регламентации таких предписаний, в особенности процедурных правил принятия и содержания процессуальных решений материально-правового характера (т. е. влекущих уголовно-правовые последствия), уголовно-процессуальный закон должен занимать подчиненную позицию: он обязан дословно воспроизводить терминологию уголовного закона, а также языковыми средствами адекватно выражать общий смысл уголовно-правового предписания — своего иноотрасле-вого «напарника». К числу таких процессуальных решений базового материально-правового характера относятся, в частности, следующие: о наличии или отсутствии основания уголовной ответственности и, соответственно, о преступности или не-
преступности совершенного общественно опасного деяния, запрещенного уголовным законом; о неподле-жании уголовной ответственности; об освобождении от уголовной ответственности; об освобождении от наказания; о назначении наказания лицу, совершившему преступление; об иных уголовно-правовых последствиях совершения общественно опасного деяния, запрещенного уголовным законом (например, о применении принудительных мер медицинского характера).
5. Взаимное согласование требуется прежде всего при использовании понятийно-терминологического аппарата одной отрасли в другой, при этом оно должно быть взаимным, т. е. осуществляться по двум направлениям: и при использовании понятийно-терминологического аппарата УК в УПК, и, наоборот, при использовании понятийно-терминологического аппарата УПК в УК.
6. В бланкетных нормативных предписаниях закона одной отраслевой принадлежности, сформулированных путем прямой или подразумеваемой отсылки к закону иной отраслевой принадлежности, следует употреблять только ту терминологию, которая принята в актуальной редакции закона-«бланка».
Таковы, как представляется, исходные теоретические положения, позволяющие обеспечить языковое взаимодействие уголовного и уголовно-процессуального права. Заметим, что они сформулированы с позиций должного. С позиций сущего они далеко не всегда учитываются законодателем. Отсутствие системного межотраслевого подхода к формированию и адекватному языковому выражению корреспондирующих нормативных предписаний уголовного и уголовно-процессуального законов ведет к их рассогласованности и, как крайне негативный вариант, — к возникновению межотраслевых коллизий.
Коллизии в теории права определяются как расхождение содержа-
ния (столкновение) двух или более формально действующих нормативных актов, изданных по одному и тому же вопросу. В практическом плане такое положение имеет как минимум два негативных последствия.
Во-первых, оно создает ситуации законодательной неопределенности, и уяснение в процессе правоприменения содержания уголовно-правовых и уголовно-процессуальных предписаний, сформулированных со смысловым расхождением, весьма проблематично. В связи с этим правоприменители вынуждены искать авторитетные ориентиры — обращаться к доктрине уголовного права, разъяснениям, содержащимся в постановлениях Пленума Верховного Суда РФ, в обзорах и обобщениях судебной практики по уголовным делам, к судебному прецеденту. Но и эти обращения далеко не всегда дают искомый результат: единообразное толкование нормативных предписаний, способствующее формированию единой судебной практики по уголовным делам.
Во-вторых, отсутствие единой судебной практики по уголовным делам на всей территории России не способно обеспечить реализацию в уголовном судопроизводстве конституционно-правовых и отраслевых принципов законности и равенства всех перед законом и судом (ст. 15, 19 Конституции РФ; ст. 3, 4 УК; ст. 1, 7 УПК).
Не имея возможности в рамках настоящей статьи проанализировать все имеющиеся на сегодняшний день проявления языковой рассогласованности нормативных предписаний уголовного и уголовно-процессуального законов, отметим лишь некоторые из них.
1. Языковое выражение нормативного предписания, закрепленного в ст. 436 УПК, искажает уголовно-правовую природу соучастия в преступлении. По УК соучастием в преступлении признается умышленное совместное участие двух или более лиц в совершении умышленного пре-
ступления (ст. 32). Соответственно, термином «соучастник» в УК обозначается вменяемое физическое лицо, достигшее возраста, с которого наступает уголовная ответственность (ст. 19 УК), т. е. лицо, отвечающее признакам субъекта преступления. Однако в ст. 436 УПК содержится формулировка: «если в ходе предварительного расследования по уголовному делу о преступлении, совершенном в соучастии, будет установлено, что кто-либо из соучастников совершил деяние в состоянии невменяемости». Но невменяемый согласно УК (ст. 19, 21), не будучи субъектом преступления, не может совершить преступление ни единолично, ни совместно с другими лицами, следовательно, не может быть соучастником.
Такое несоответствие уголовному закону языкового выражения нормативного предписания, содержащегося в ст. 436 УПК, является одной из причин нестабильности практики квалификации преступлений, совершенных субъектом преступления совместно с невменяемым лицом (лицами), не подлежащим уголовной ответственности (вторая причина — неопределенность содержания термина «лица» в ч. 2 ст. 35 УК). В одних случаях такие преступления не признаются совершенными группой лиц по предварительному сговору13, т. е. в соучастии.
Так, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ исключила из приговора Московского городского суда осуждение Н-ва за совершение преступлений группой лиц по предварительному сговору с Н-ко, не подлежавшим уголовной ответственности в силу ст. 21 УК РФ14. Но встречаются и противоположные решения. Например, в кассационном определении Судеб-
13 См., например, определение ВС РФ от 8 июня 2010 г. № 48-О10-46.
14 См.: Обзор кассационной практики Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации за 2003 год // БВС РФ. 2004. № 9.
ной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 29 октября 2008 г. № 81-О08-87 указано: «Правильно установленным в суде фактическим обстоятельствам дела дана верная юридическая оценка... Характер совершенных ею действий свидетельствует об умысле М. на убийство (квалифицирующий признак убийства, совершенного группой лиц с участием невменяемого лица, никем не оспаривается, правильность данного вывода основана на положениях ст. 32, 33 и 35 УК РФ)».
2. Отсутствие языковой согласованности нормативных предписаний УК и УПК проявляется во включении в ч. 1 ст. 281 УПК дополнительного условия прекращения уголовного преследования по делам о налоговых преступлениях: возмещения в полном объеме ущерба, причиненного бюджетной системе Российской Федерации в результате преступления, только «до назначения судебного заседания», в то время как в УК указанное процессуальное условие не содержится. В части 1 ст. 761 УК закреплено: «Лицо, впервые совершившее преступление, предусмотренное статьями 198—1991 настоящего Кодекса, освобождается от уголовной ответственности, если ущерб, причиненный бюджетной системе Российской Федерации в результате преступления, возмещен в полном объеме». Не обнаруживается указанное процессуальное условие и в примечаниях к ст. 198 и 199 УК, устанавливающих специальные основания освобождения от уголовной ответственности лиц, совершивших налоговые преступления.
По УК освобождение от уголовной ответственности означает отказ государства от реализации уголовной ответственности, выраженной в обвинительном приговоре суда, т. е. отказ от осуждения. Применительно к уголовному судопроизводству это означает, что освобождение от уголовной ответственности возможно на любых его стадиях, вплоть до оконча-
ния производства в суде первой инстанции до момента постановления обвинительного приговора. Однако ч. 1 ст. 281 УПК ограничивает данную уголовным законом возможность избежать уголовной ответственности путем добровольного погашения налоговой задолженности моментом назначения судебного заседания.
Приведенные примеры доказывают, что языковое выражение нормативных предписаний УПК не должно искажать содержание уголовно-правовых предписаний при установлении процедуры их применения, иной подход ведет к возникновению межотраслевых коллизий. В то же время и УК не всегда последователен в языковом согласовании своих бланкетных нормативных предписаний, сформулированных путем отсылки к УПК, используя лексику, не принятую в УПК.
Так, в ч. 3 ст. 78 УК основанием приостановления течения сроков давности признается уклонение лица, совершившего преступление, от следствия и суда. При том что уголовный закон не раскрывает значение составного термина «уклонение от следствия и суда», включение в него составляющих «следствие» и «суд» указывает на то, что его содержание должно формироваться на основе уголовно-процессуальных предписаний. Практически все авторы, определяя материально-правовое содержание термина «уклонение от следствия или суда», конкретизируют его путем обращения к уголовно-процессуальному закону. Однако сделать это весьма непросто, так как в УПК не обнаруживается такого термина в смысловом значении, соответствующем УК. В УПК используются производные термина «сокрытие от следствия или суда» (сокрытие от органов дознания, следствия или суда; сокрытие от дознания, предварительного следствия или суда; сокрытие от органов предварительного расследования или от суда; сокрытие от следствия; сокрытие от суда) с указани-
ем на процессуальный статус скрывшегося лица — подозреваемый, обвиняемый, подсудимый (п. 361 ст. 5, п. 1 ч. 1 ст. 97, п. 4 ч. 1 ст. 108, п. 2 ч. 1 ст. 208, п. 2 ч. 2 ст. 209, п. 1 ч. 1 ст. 238, ч. 2 ст. 238, ч. 3 ст. 253).
Тем не менее изучение работ теоретиков уголовного права и ученых-процессуалистов показывает, что понятие «уклонение от следствия или суда» применительно к нуждам ст. 78 УК рассматривается с привлечением нормативного материала УПК, при этом существует большой простор суждений в определении данного понятия.
Теоретические споры ведутся по поводу процессуального статуса уклоняющегося лица и, соответственно, стадии уголовного судопроизводства, на которой возможно уклонение от следствия или суда. Одни авторы включают в круг уклоняющихся только обвиняемого или подсудимого15, другие добавляют в него подозреваемого16, третьи — лицо, вызванное, но не явившееся для допроса в связи с совершением им преступления17, четвертые без указания на процессуальный статус лица пишут о его специальных действиях, направленных на уклонение от уголовной ответственности (изменение адреса, фамилии и др.), вынуждающих следственные органы вести его розыск18.
15 См., например: Аликперов Х. Освобождение от уголовной ответственности в связи с истечением сроков давности // Законность. 1999. № 8. С. 12.
16 См., например: Закирова Э. Ф. Приостановление предварительного следствия в случае, когда подозреваемый или обвиняемый скрылся от следствия или место его нахождения не установлено по иным причинам: дис. ... канд. юрид. наук. Ижевск, 2004. С. 78—79.
17 См., например: Новиков В. А. Освобождение от уголовной ответственности: дис. ... канд. юрид. наук. Краснодар, 2003. С. 152.
18 См., например: Уголовное право. Общая
часть: учебник / отв. ред. И. Я. Козаченко.
М., 2008. С. 605.
Учитывая, что за термином стоит понятие, а оно, в свою очередь, отражает явление действительности, рассогласованность терминологии УК и УПК, а также отсутствие соответствующих законодательных дефиниций имеют своим следствием отсутствие единой судебной практики по уголовным делам.
Даже в практике Верховного Суда РФ пока нет единообразного решения данного вопроса. Для признания лица уклоняющимся от следствия и суда в основном используется совокупность двух критериев. Первый — фактические данные о поведении подозреваемого, обвиняемого, в том числе подсудимого, свидетельствующие о сокрытии от органов следствия (варианты: от правоохранительных органов, суда), в частности отсутствие постоянного места жительства, частая смена мест проживания, неполучение паспорта после его утраты, отъезд в неизвестном направлении, выезд на территорию другого государства, называние себя другим именем, неявка в судебное заседание, дача ложных показаний о своей личности после задержания; второй — объявление подозреваемого, обвиняемого, в том числе подсудимого, в розыск19.
Однако встречаются решения о признании лица уклоняющимся от следствия и суда на основании только одного из указанных критериев: объявления подозреваемого, обвиняемого, в том числе подсудимого, в розыск20 либо фактических данных о сокрытии обвиняемого от след-
19 См., например, кассационные определения Судебной коллегии по уголовным делам ВС РФ от 22 апреля 2010 г. № 41-010-32; от 13 апреля 2011 г. № 5-О11-72; от 26 июля 2011 г. № 43-О11-29; от 18 июля 2012 г. № 16-О12-32; от 12 июля 2012 г. № 5-О12-45.
20 См., например, кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам ВС РФ от 23 июня 2010 г. по делу № 5-О10-151; постановление Президиума ВС РФ от 27 июня 2012 г. № 76П12.
ствия21. Верховный суд Республики Башкортостан, например, дает следующее разъяснение: «Под уклонением от следствия и суда следует понимать любые умышленные действия, совершенные лицом, которое подозревается или обвиняется в совершении преступления, с целью избежать уголовной ответственности за содеянное, например, перемена места жительства, изменение фамилии, проживание по поддельным документам и т. п.»22.
Необходимо отметить, что анализируемый вопрос был предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ, однако его позиция непоследовательна. Так, Конституционный Суд РФ связывает понятие «уклонение от следствия или суда» в одном случае только с процессуальным статусом лица — подозреваемого или обвиняемого в совокупности с фактическими данными о его поведении23, в другом — с объявлением подозреваемого, обвиняемого в розыск24.
В целом изложенное позволяет не только выявить сложности языкового взаимодействия уголовного и уголовно-процессуального законодательства, но и одновременно характеризует сложности, возникающие в процессе законотворчества, которые следовало бы учесть еще на стадии разработки уголовного и уголовно-процессуального законов. На современном этапе, как представляется, требуется проведение комплексной логико-лингво-стилистической экспертизы, основной целью которой является согласование языкового выражения корреспондирующих нормативных предписаний УК и УПК.
21 См. кассационное определение Верховного Суда РФ от 17 июля 2012 г. № 75-О12-10.
22 Обобщение судебной практики прекращения уголовных дел судами Республики Башкортостан в 2010 году // Судебный вестник Башкортостана. 2011. № 2. С. 21.
23 См. определение КС РФ от 19 июня 2007 г. № 591-О-О.
24 См. определение КС РФ от 20 марта 2007 г. № 225-О-О.
Библиографический список
Аликперов Х. Освобождение от уголовной ответственности в связи с истечением сроков давности // Законность. 1999. № 8.
Будагов Р. А. Человек и его язык. М., 1976.
Галкина-Федорук Е. М. О форме и содержании в языке // Мышление и язык / под ред. Д. П. Горского. М., 1957.
Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.
Голев Н. Д. Юридизация естественного языка как юрислингвистическая проблема // Юрис лингвистика-2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии: межвуз. сб. науч. тр. / под ред. Н. Д. Голева. Барнаул, 2000.
Гредескул Н. А. Процессуальное право. СПб., 1917.
Закирова Э. Ф. Приостановление предварительного следствия в случае, когда подозреваемый или обвиняемый скрылся от следствия или место его нахождения не установлено по иным причинам: дис. ... канд. юрид. наук. Ижевск, 2004.
Новиков В. А. Освобождение от уголовной ответственности: дис. ... канд. юрид. наук. Краснодар, 2003.
Полный курс уголовного права: в 5 т. / под ред. А. И. Коробеева. Т. 1: Преступление и наказание. СПб., 2008.
Смирнов А. В., Калиновский К. Б. Уголовный процесс: учебник / под общ. ред. А. В. Смирнова. М., 2008.
Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. М., 1996. Т. 3.
Уголовное право. Общая часть: учебник / отв. ред. И. Я. Козаченко. М., 2008.
Уголовное право. Общая часть: учебник для бакалавров / под ред. А. И. Чучае-ва. М., 2012.
Уголовное право России. Общая часть: учебник для вузов / под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжковой. М., 2004.
Уголовное право Российской Федерации. Общая часть: учебник / под ред. Л. В. Ино-гамовой-Хегай, А. И. Рарога, А. И. Чучае-ва. М., 2008.
Уголовный процесс: учебник для вузов / под ред. В. И. Радченко. М., 2006.
Фойницкий И. Я. Курс уголовного судопроизводства. Т. 1 (по изданию 1910 г.). СПб., 1996.
