CC BY
21
УДК 2-677
А. Ю. Рахманин*
ЯЗЫКОМ ЦЕННОСТЕЙ: О ФОРМИРОВАНИИ ВНЕКОНФЕССИОНАЛЬНОГО БЛАГОЧЕСТИЯ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ**
Статья посвящена описанию достаточно нового явления в религиозной жизни современной России, которое называется автором «внеконфессиональным благочестием», поведением, приемлемым с точки зрения религиозных групп, рассматривающих себя в качестве активных участников социального процесса, а потому обязательным для всех участников. Демонстрируется механизм оформления такого благочестия, предполагающий взаимодействие акторов внутри религиозной группы, различных религиозных групп друг с другом (прежде всего православия и ислама), а также религиозных групп с государством. Одним из значимых фрагментов этого процесса является обращение всех акторов к понятиям «ценности» и «традиционные ценности», солидаризация с которыми делает поведение приемлемым с точки зрения религиозных групп и государства, в связи с чем оказывается возможным интерпретировать нормы религиозных традиций во внеконфессиональном смысле и, соответственно, как обязательные в пространстве публичного.
Ключевые слова: религиозные традиции, ценности, традиционные ценности, благочестие, публичное, постсекулярное.
A. Yu. Rakhmanin
In Terms of Values: on the Formation of the Inter-Religious Piety in Present-Day Russia
This article discusses a relatively new phenomenon in religious life in today's Russia — the phenomenon of "inter-religious piety", i. e. activity defined as appropriate by religious groups, which are significant participants in social processes, and therefore activity defined as imperative for all participants in social activity. The dynamics forming this kind of piety presupposes interrelation between the actors of religious groups, between distinct religious groups (especially the Russian Orthodox Church and Islam), and interrelation between religious groups and the state. The significant feature of this process, among other things, is the
* Рахманин Алексей Юрьевич — кандидат философских наук, Русская христианская гуманитарная академия, rabox@mail.ru
** Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 1518-00106 «Междисциплинарное исследование конфессиональных факторов ценностной структуры российской цивилизации»).
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 3
271
appeal of all actors to the notions of "values" and "traditional values". Agreement with these values makes social activity appropriate in the view of both religious groups and the state, so it becomes possible to treat the norms which originated in different religious traditions in an inter-religious way, and hence, as imperative in the public sphere.
Keywords: religious traditions, values, traditional values, piety, public sphere, postsecular.
Общественно-политический дискурс последних лет позволяет говорить о формировании нового типа религиозного смыслополагания. Этот тип смыс-лополагания можно было бы вписать в те многообразные тенденции, которые обычно характеризуются понятием «постсекулярное». Сослагательный характер последнего предложения вызван не сомнением в эффективности самого понятия «постсекулярное», но убежденностью в принципиальном разнообразии и многообразии явлений, которые этим понятием описываются; очевидно, что оно не столько объясняет феномены, сколько группирует некоторые из них в класс, доступный для последующего объяснения. Мы исходим из того, что постсекулярное возможно увидеть во всех тех социальных явлениях, которые — в самом общем виде — оказываются результатом взаимодействия религиозных традиций, ограниченных в большей или меньшей степени контекстом национальных государств и политических проектов западноевропейского типа (в которых религиозное вытесняется в сферу приватного, тогда как секулярное становится единственно приемлемым в публичном, т. е. политическом, поле) [14, с. 181-184; 12]. В этом отношении оправданно предполагать, что понятия «секулярный» и «постсекулярный» описывают не два последовательно сменяющих друг друга состояния, но попросту различные состояния.
Понятие «постсекулярное» используется нами в качестве не столько объяснения, ведь довольно сложно увидеть за ним строгую теорию, предлагающую некую модель реальности, сколько описания, а именно описания класса ситуаций. Это ситуации, в которых для участника социального процесса неочевидны преимущества какой-то одной стратегии общественно-политического взаимодействия, отчего все такие стратегии оказываются конкурирующими. Конкуренция — от открытого противостояния до диалога — предполагает обращение субъекта ко всему спектру общественной (и — шире — культурной) жизни как ресурсу, способному обосновать социальную эффективность того или иного поведения. Это обращение может быть направлено и на ресурс, прежде для данной стратегии враждебный, — например, обоснование привилегированного статуса религиозного института средствами светской науки или средствами секулярной по своему декларируемому характеру политической системы.
Притом что конечные итоги, мозаики, складывающиеся в результате таких процессов, могут быть сколь угодно разнообразны, все они так или иначе воспроизводят логику, в которую обыкновенно вписываются явления, маркируемые понятием «постсекулярное». Речь идет о привлечении подчеркнутого внимания к религиозной группе всеми доступными ресурсами, в том числе традиционно религии альтернативными — как мировоззренчески, так и на уровне повседневной практики. Принципиально важно, что этот «бриколаж» обеспечивает не только религиозный реванш, но также может
быть средством противостояния последнему. Иными словами, феномены как постсекулярного характера, так и секулярного оказываются таковыми исключительно в контексте соответствующих дискурсивных практик, тогда как «онтологически» могут быть идентичными.
Если принять, что характерной особенностью современного религиозного процесса является взаимодействие различных (культурно, мировоззренчески, идеологически, политически и т. д.) дискурсивных стратегий, то небезынтересно обратиться к конституирующим это взаимодействие элементам. Мы далеки от того, чтобы надеяться на выявление полной логики, которая может лежать в основе этих явлений, и в настоящей работе намерены отметить те фрагменты общественных дискуссий и религиозного процесса в России последних лет (явленных прежде всего в официальных документах, а также «федеральной» повестке), которые позволяют говорить о формировании достаточно нового класса феноменов. Эти феномены, на наш взгляд, не могут быть однозначно охарактеризованы в системе сложившихся концептуализаций — таких как «викарная религия» или «гражданская религия», — притом что в них отчетливо просматривается закономерность «постсекулярного», а именно включение религиозных дискурсов в то пространство, которое прежде рассматривалось как исключительное поле влияния секулярных практик и институтов. Это включение должно приводить к появлению новых форм взаимодействия, коль скоро участвующие в нем акторы вынуждены не только реализовывать мировоззренческие практики в секулярном поле, но и взаимодействовать друг с другом. Ситуация, которая часто описывается понятием постсекулярного, предполагает обоснование не только религиозного плюрализма средствами светской парадигмы, но также и обоснования светского плюрализма как такового; утрата же светским мировоззрением — сколь бы размытым это понятие ни было — господствующего положения в социально-политическом взаимодействии фактически лишает безусловной значимости обоснованные им принципы взаимодействия. Таким образом, неизбежно возникает необходимость выработки новых принципов, определяющих взаимодействие религиозных акторов друг с другом, с акторами, которые мотивированы светскими интенциями, а также акторами, представляющими иные религиозные традиции.
Класс феноменов, которые, на наш взгляд, складываются на пересечении этих практик и отражают разнообразные интересы участников социального процесса, уместно объединить под понятием внеконфессионального благочестия. Речь идет о выработке социально приемлемого поведения, которое не только оказывается общим для представителей религиозных групп, наиболее активно участвующих в социальной жизни, но и получает мировоззренческое обоснование — или претендует на такое обоснование — средствами тех ресурсов, к которым религиозные группы прибегают в своем самоопределении. Иными словами, феномены внеконфессионального благочестия конституируются в связи с самоопределением религиозных групп, высказывающих намерение все более активного участия в социальной жизни и тем самым намерение эту социальную жизнь изменить. Как раз такого рода феномены позволяют достаточно определенно констатировать возвращение религии как политической силы, поскольку она включается в публичный дискурс [5, с. 13].
Данное выше определение остается достаточно широким, в связи с чем кажется оправданным выделить несколько базовых признаков, присущих этому явлению. Во-первых, оно является результатом взаимодействия друг с другом различных религиозных групп. С одной стороны, это взаимодействие вынужденно, коль скоро такие группы должны сосуществовать в рамках государства, базовая структура которого нормативно определяется секу-лярными императивами. С другой стороны, такое поликонфессиональное пространство размечено в соответствии с интересами тех групп, которые рассматривают свою деятельность как это пространство определяющую. Иными словами, или в соответствии с собственными представлениями, или в соответствии с общественными запросами в пространстве общественного взаимодействия неизбежно выделяются группы, закрепляющие это состояние межрелигиозного взаимодействия в качестве некой нормы, отвечающей интересам доминирующих групп. Социально (и политически) значимое поведение рассматривается не только как приемлемое в том смысле, что оно удовлетворяет правовым нормам, но прежде всего как допустимое, т. е. удовлетворяющее сложившимся стереотипам религиозных групп. В свою очередь эти стереотипы рассматриваются группами как общие, поскольку они разделяются основными акторами.
Во-вторых, осознание группами себя в качестве акторов общественного процесса в ситуации, когда секулярный принцип отношений между государством и религиозными группами перестает быть самоочевидным, порождает необходимость формирования легитимного с точки зрения государства способа взаимодействия. Важно, что государство в целом не исключено из этого процесса, напротив, его участие является определяющим. Сама ситуация «постсекулярного» порождает необходимость выработки новых практик и оформления институтов, легитимных с точки зрения государства, коль скоро сложившийся секулярный принцип отношений перестает быть актуальным для значительной части сфер жизни. В этом случае развитие ситуации предполагает или открытое взаимодействие государства со всеми участниками процесса, или же заинтересованность государства в тех акторах, которые представляют наибольшие возможности для институциализации новых отношений. Таким образом, внекон-фессиональное благочестие является результатом не только деятельности религиозных групп, заинтересованных в новых способах взаимодействия с «секулярными» институтами, но также и государства, стремящегося зафиксировать сложившееся положение дел.
В-третьих, взаимодействие, в котором участвуют религиозные группы и государство, предполагает обнаружение смыслов, общих для всех акторов. Наиболее очевидным пространством таких смыслов является историческая память, прежде всего совокупность повествований, обладающих не только ин-тегративной силой и нравственной убедительностью, но совокупностью норм, безусловных и безальтернативных. Поскольку же история является общей, постольку эти нормы рассматриваются как всеобщие в национально-этническом измерении и обязательные — в религиозном. Соответственно, оформление новых отношений религиозных акторов друг с другом, а также религиозных
акторов с государством предполагает общее обращение к истории и воспроизводство тех смыслов, которые рассматриваются всеми участниками как общие.
Важно, что существен не каждый фактор сам по себе, но их взаимодействие. На наш взгляд, ключевым элементом, позволяющим говорить об осмыслении акторами общего пространства взаимодействия и обеспечивающим единство факторов, является связь категорий «ценности» и «традиция». В течение последних лет они стали едва ли не обязательным элементом общественных дискуссий и публичной политики. При этом религиозные акторы заинтересованы не в ценностях как таковых, но лишь имеющих историческое измерение, способное фундировать отношения между государством и религиозными группами желательным для последних образом; показательно, что употребление понятия «ценность» в публичном дискурсе, как правило, семантически оказывается малоинформативным в отсутствие уточняющего элемента, «традиции». Ценность является дискурсивно значимой лишь в том случае, когда она соотносится с традицией — соответствует или противоречит ей. В этом отношении «ценности», оказывающиеся предметом публичных дискуссий, сопоставимы с нормами традиции, которые очевидны преимущественно в ситуациях их нарушения.
Показательной для последнего времени является попытка осмысления ценностей именно как традиционных, тогда как «важной чертой традиционной практики является то, что чаще всего акторы не склонны оправдывать или рационализировать ее» [13, с. 11]. В свою очередь, обращение акторов, выступающих от лица религиозных групп, к понятию «ценность» в качестве существенного ресурса определения нового сложившегося порядка взаимоотношений всех заинтересованных во взаимодействии участников процесса, неизменно «ценности» традиционализируют и прежде всего придают им религиозное измерение. Пространство ценностей оказывается системой смыслов, которые рассматриваются (или, было бы точнее, могли бы рассматриваться) в качестве обязательных в формировании поведения, приемлемого с точки зрения различных акторов. Определяющую роль в таком формировании должны играть те акторы, которые воспринимаются всеми участниками процесса как носители традиционных ценностей, несмотря на то что последние не являются определенными. К этому состоянию неопределенности мы вернемся позже, но прежде обратим внимание на то очевидное обстоятельство, что эффективное определение традиционных ценностей возможно только акторами, выступающими от лица традиции. В силу особенностей российской истории и ее культурной географии традиция считается заведомо неоднородной, в связи с чем и формирование межконфессионального и мультиконфессионального пространства требует особого освоения культурного пространства, прежде всего пространства ценностей.
В этом отношении показательны выступления общественных лиц на открытии Международного молодежного форума «Объединенные верой — устремленные в будущее», который проходил в августе 2015 г. в Казани, столице одного из наиболее поликонфессиональных регионов. В документе, размещенном на официальном сайте Московского патриархата, подчеркивается, что основная задача форума состоит в том,
чтобы молодое поколение, за которым будущее, уже сейчас активно бы включилось не просто в диалог, но в созидательное дело веры. Через веру — к нравственному возрождению, через веру — к милосердию и социальному служению, через веру — к заботе о нищих и обездоленных, через веру — к совершенствованию личному, семейному и общественному [2].
Кроме того, в этом приветственном слове подчеркивается, что традиционные ценности противоположны атеизму, «одевающемуся в тогу либерализма», вследствие которого «отметаются нравственные нормы; нам хотят преподнести то, что противоречит физиологическому, нормальному состоянию человека» [2]. Таким образом, традиционные ценности являются не столько историческими, сколько естественными; вечный характер нравственных ценностей подчеркнул в своей речи и председатель Отдела Московского Патриархата по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин [2].
Эта характеристика, на наш взгляд, так и осталась бы малопримечательным высказыванием, если бы не была дополнена утверждением о наличии единства между православными и мусульманами относительно понимания будущего развития общества. Позволим себе большую цитату:
Очень важно, что вместе с нами наши братья мусульмане. Нас очень многое объединяет: мы верим в Единого Бога, в бессмертие души и в ответственность за прожитую жизнь. Нам одинаково угрожают вызовы современности. Наше взаимопонимание — не просто на бумаге. Оно проявляется в постоянном добром соработничестве — это наша жизненная необходимость» [2].
Председатель Государственного совета Республики Татарстан Фарид Му-хаметшин подчеркнул, что
в современных условиях общечеловеческие ценности, идеи добра, терпимости, милосердия, — а они и составляют основу религиозного мировоззрения, — в силу своего универсального характера становятся все более востребованными. Вне зависимости от конфессиональной принадлежности мы учим молодежь чтить старших и защищать слабых, уважать традиции и веру соседей, воспитываем в них патриотизм и гражданственность [2],
т. е. перечисляются ценности, семантически составляющие поле традиции (см. ниже).
Взаимопонимание православных и мусульман также было закреплено участием их представителей в заседании рабочей группы по взаимодействию со структурами гражданского общества президиума Совета при Президенте РФ по противодействию коррупции (2 октября 2015 г.). В соответствии с сообщением, «необходимо <...> всемерно задействовать в этом направлении (формировании нравственной мотивации. — А.Р.) на общероссийском уровне огромный потенциал всех структур традиционных религий России — в первую очередь, имея в виду численность их последователей, Православия и ислама» [6] (Протоиерей Лев Семенов, руководитель Духовно-просветительского центра Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета). Показательно, что, по материалам официального сайта Московского Патриархата, министр юстиции А. В. Коновалов
подчеркнул в связи с прозвучавшими выступлениями то важное значение, которое имеет нравственный императив человека в формировании его антикоррупционного поведения, указав на задачу эффективной трансляции ценностей традиционных религий в повседневную жизнь и практику их последователей, призвав осуществлять системный подход в поддержке законопослушного поведения россиян [6].
Отметим, что традиционный характер ценностей до сих пор не является очевидным, однако показательно, что они семантически противопоставляются ценностям либеральным. Именно предельная абстрактность формулировки ценностей является условием не только их риторической силы и убедительности, но также и эффективности в формировании межконфессионального пространства взаимодействия, достаточно однородного аксиологически и доступного для включения в него субъектов с различной историей идентичности. Речь идет о ценностях не столько как о нормативе, определенном на уровне общезначимых (например, правовых) текстов, сколько о норме, которая только и отвечает требованиям традиции. Так, ценности, сформулированные в рамках документа «Базисные ценности — основа общенациональной идентичности» [1], принятого на XV Всемирном русском народном соборе (2011), являются очевидно столь общими, что с ними могут солидаризироваться все представители «традиционных религий».
Традиционные ценности как результат культурной деятельности традиционных религий остаются — в содержательном аспекте — их культурной прерогативой. В то же время ведущие акторы — православие, ислам, иудаизм и буддизм — оказываются носителями традиционных ценностей уже в силу самого традиционного статуса, формируя своего рода привилегированную изоляцию, в рамках которой религиозный и традиционный дискурсы совпадают. Так, в недавнем выступлении по случаю открытия нового здания Московской соборной мечети (23 сентября 2015) Святейший Патриарх Кирилл отметил, что «на протяжении веков православных христиан и мусульман России связывают добрососедские отношения, основанные на взаимном уважении», а также выразил надежду на продолжение «плодотворного взаимодействия, направленного на утверждение традиционных духовно-нравственных ценностей в жизни общества, на укрепление мира и согласия между людьми разных религиозных убеждений и национальностей» [8]. Месяцем ранее, в принятой на общественном форуме «Что нас объединяет» (Москва, 29 августа 2015)«Де-кларации единства России» также было отмечено, что духовно-нравственные ценности являются «плодом исторического пути России и сформировались в своей основе благодаря ее традиционным религиям» [9].
Неоднократно подчеркивалось, что множественность фетв и деклараций, имеющих предметом социальную активность мусульман в России, делает ее недостаточно определенной. Тем не менее в подписанной в Болгаре этим летом «Социальной доктрине российских мусульман» хоть понятие «традиционные ценности» и употребляется всего один раз («традиционные семейные ценности», составляющие приоритетный предмет усилий российских мусульман [10]), наличествуют семантически близкие понятия «консервативно-религиозные ценности», а также «подлинные ценности», а именно «религиозные и наци-
ональные традиции, культура человеческого духа, идеал счастья в крепкой и здоровой семье» [10]. Понятие «традиционный» употребляется преимущественно по отношению к исламу, что отличает его от нежелательных или неприемлемых форм (экстремизма). В целом же «общими для всех граждан ценностями являются благо Родины и общества, обеспечение безопасности, развитие экономики в интересах всех граждан» [10].
При этом трансформация религиозности под влиянием секулярных процессов в государствах современного типа оценивается как неприемлемая:
умаление в этих актах (европейских декларациях ХУШ-ХХ вв. — А. Р.) консервативно-религиозных ценностей привели в конечном счете к таким крайностям современного либерализма, как публичная легитимизация пороков, включая подмену исторически сложившегося понятия семьи понятием «однополых браков» [10].
Примечательно, что именно государство рассматривается как важнейший институт, благодаря которому определяется приемлемый для религиозной традиции аксиологический и социальный статус субъекта:
Права человека в его земном бытии нуждаются в защите, поскольку человек, совратившийся к греху, может нанести вред себе и другим и лишить себя и других дарованных Всевышним Создателем прав и свобод. Поэтому для их защиты устанавливаются общественные и государственные механизмы, препятствующие легитимизации греховных пороков и изолирующие преступников от пагубного воздействия на общество [10].
Здесь следует отметить, что процитированные документы сами по себе не формируют пространство смыслов, скорее, они узаконивают сложившееся положение дел, однако таким образом, чтобы были учтены возможные интересы основных участников процесса взаимодействия общественных групп и государственных институтов. Примечательно, что в «Социальной доктрине российских мусульман» понятие «традиционная религия» употребляется лишь однажды, но в контексте публичного взаимодействия: «Журналисту в публикациях на религиозные темы следует избегать собственных оценочных суждений в отношении истинности или ошибочности того или иного вероисповедания, особенно когда речь идет о традиционных религиях России» [10].
Содержание понятия «традиционные ценности» являлось принципиально неопределенным до тех пор, пока субъектами такого определения оставались представители религиозных групп. В качестве примера оформления этого понятия можно упомянуть утвержденный недавно документ «Стратегия развития воспитания в Российской Федерации на период до 2025 г.» (Распоряжение Правительства РФ от 29.05.2015 Ш96-р). Неслучайно традиционные ценности являются основой развития культуры воспитания детей (111.1), ведь именно «традиционные культурные, духовные и нравственные ценности российского общества» составляют основу гражданской ответственности (111.2). В свою очередь, расширение «сотрудничества между государством и обществом, общественными организациями и институтами в сфере духовно-нравственного воспитания детей, в том числе традиционными религиозными общинами», является одним из важнейших инструментов «духовного
и нравственного воспитания детей на основе российских традиционных
ценностей» [7].
Важным элементом конструирования пространства традиционных ценностей как обязательным образом регулирующих общественные отношения и совпадающих со смыслами, с которыми себя идентифицируют (традиционные) религиозные группы, являются случаи их нарушения. Поскольку норма становится очевидной в случае ее нарушения, постольку благочестие требует оформления таких случаев на приемлемом для всех участников языке, ведь до тех пор, пока отсутствуют отчетливые последствия нарушения нормы, она остается малоэффективным средством в социальном оформлении ценностей. В этом смысле показательны характерные для последних лет дискуссии, касающиеся проблемы оскорбления чувств верующих, а также общественные выступления ключевых акторов.
Так, в отношении недавней скандальной постановки оперы Вагнера «Тангейзер» обращало на себя внимание не то, что часть православной аудитории была оскорблена неприемлемыми сценическими решениями, а прежде всего, институциализированность и согласованность протеста. Практически одновременно с заявлениями, в которых утверждается недопустимость предпринятой режиссером Т. Кулябиным интерпретации образа Иисуса Христа, выступили представители Русской православной церкви МП и мусульман, причем одна из традиций оказывалась — на уровне дискурса — образцом для другой. В частности, в «новосибирской митрополии приравняли постановку к карикатурам на пророка Мухаммеда» [3], причем в митрополии состоялось совещание, в резолюции которой представители традиционных религий призвали органы власти не допускать таких событий, как постановка оперы «Тангейзер», карикатуры на пророка Мухаммеда, польская выставка, оскверняющая память жертв Холокоста (видимо, речь идет о выставке «Моя Польша. Вспоминая и забывая», Тартуский музей искусств, Эстония, 07.02-29.03.2015), и разрушение буддийских святынь в Афганистане. В свою очередь портал Islam.ru опубликовал обширный материал, включающий в себя заявление муфтия Москвы, Центрального региона и Чувашии, члена Общественной палаты РФ А. Р. Крганова о недопустимости осквернения образа Иисуса Христа. Он подчеркнул, что примером последствий оскорбления чувств являются парижские события (в связи с публикациями журнала «Charlie Hebdo»):
мы были свидетелями того, как христиане и мусульмане вместе противостояли попыткам навязать современному обществу нормы воинствующего секуляризма и безбожия. Вместе с нами православные заявляли о недопустимости ущемления прав верующих и оскорбления веры [4].
Глава синодального Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин также отметил сходство событий в Новосибирске и во Франции и заметил, что «осквернение распятия, иконы, Корана, меноры и так далее — это однозначное нарушение закона, кто бы его ни совершал — уличный хулиган или известный деятель искусства» [4].
Нужно отметить, что тождество православного и мусульманского благочестия — на уровне дискурса — воспроизводится не только в официальных
выступлениях первых лиц, но также на уровне повседневного словоупотребления, в особенности в дискуссиях в социальных сетях. Поскольку эта тема должна образовывать предмет самостоятельного и большого исследования, мы здесь отметим в качестве наблюдения любопытную фигуру таких дискуссий: воспринимать действие, потенциально оскорбляющее чувства носителя одной религиозной традиции, в контексте другой религиозной традиции. Так, в случае если оскорбительный для православной традиции характер действия неочевиден, оно может быть проверено на оскорбительность для чувств мусульман. Прояснение структуры этого аргумента (а также подобных ему) возможно в рамках антропологического по характеру исследования, однако само его наличие в публичных дискуссиях демонстрирует, что особый тип дискурса реализуется не только представителями религиозных элит, но также и на уровне повседневности. В будущем, вероятно, такая симметрия будет все более интенсивно актуализироваться, обеспечивая тождество политического и социального измерений постсекулярного [11, с. 25].
Мы не утверждаем, что предлагаемое нами понятие концептуализирует все разнообразие религиозной жизни России. Тем не менее описываемая реальность не подпадает под сложившиеся к настоящему времени понятия, такие как «гражданская религия» (не говоря уже о «пострелигии», «викарной религии», «повседневной религии» и т. п.). Тот способ поведения, о котором шла речь, не является формой гражданской религии, поскольку он предполагает религиозную идентификацию. Последнее не обязательно для очевидных форм гражданской религии (например, реализованной в праздновании дня Победы), очевидных именно потому, что базовыми интенциями являются секулярные. Благочестие же остается поведением, маркированным преимущественно религиозными интенциями, которые соотносятся с интенциями, общими для пространства взаимодействия ключевых — в рамках социально-политического дискурса — акторов. Понятие «постсекулярного» остается адекватным описанием — несмотря на критику в том числе со стороны тех авторов, которые его разрабатывали (например, П. Бергер), — по крайней мере тех ситуаций, в которых акторы, представляющие различные религиозные группы, вынуждены взаимодействовать друг с другом и государством. Благочестие, складывающееся в результате этого процесса, не есть форма приватной религиозной жизни, ограниченной требованиями конкретной религиозной традиции, но воплощает традицию как таковую, представленную «важнейшими» — с точки зрения базового политического дискурса — религиями.
Дальнейшее изучение этого вопроса должно учитывать различия между семантически близкими, однако институционально различными типами ценностей (такими как «традиционные», «духовные», «нравственные», «вечные» ценности), особенности исторической рефлексии, к которой обращаются представители религиозных традиций, способы оформления советской и постсоветской коллективной памяти, объективацию ценностей в предметах и объектах и т. д. Кроме того, особенно интересен вопрос, насколько возможно включение в систему внеконфессионального благочестия в качестве важных участников тех групп, которые хотя и солидаризируются
с традиционными ценностями, традиционные религии все же не представляют. В качестве же результата предварительных наблюдений можно отметить различие между вечными и традиционными ценностями, которое как будто наметилось в публичном дискурсе РПЦ. Если вечными оказываются только такие ценности, которые составляют элементы православной идентификации, то традиционные (как нравственные, так и духовные), вероятнее всего, делают возможным пространство внеконфессионального благочестия, приемлемого способа отношений между представителями различных религиозных групп, рассматривающих себя в качестве активных участников социального процесса, и государственных институтов. С одной стороны, такое внеконфес-сиональное благочестие может рассматриваться как форма религиозного консерватизма, т. е. вполне закономерное явление, ведь он свойствен всем религиозным традициям уже в силу того, что они суть традиции. С другой стороны, это явление характеризуется рядом особенностей, выводящих его из области классической в историческом смысле традиции в поле, которое концептуализируется понятием «постсекулярное».
ЛИТЕРАТУРА
1. Базисные ценности — основа общенациональной идентичности. — URL: http:// www.patriarchia.ru/db/text/1496038.html
2. Международный форум православной молодежи проходит в Казани. — URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/4208448.html.
3. Минаева В. «Как бы Вагнер», или споры о «Тангейзере» продолжаются. — URL: http://www.nsk.kp.ru/daily/26355/3237220.
4. Мы против оскорблений в адрес Иисуса Христа (мир ему). — URL: http://www. islam.ru/news/2015-09-04/39093.
5. Намли Е. Православное богословие и искушение властью // Государство, религия, церковь в России и за рубежом — 2014 — № 3. — С. 12-41. — URL: https://tjournal. ru/32923-raspolozhennie-po-raznie-storoni-ot-granici-goroda-rossii-i-polshi
6. Представители традиционных религий приняли участие в заседании рабочей группы президиума Совета при Президенте РФ по противодействию коррупции. — URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/4236305.html.
7. Распоряжение Правительства Российской Федерации от 29 мая 2015 г. Ы996-р «Стратегия развития воспитания в Российской Федерации на период до 2025 года» // Российская газета. — 2015. — 8 июня. — URL: https://rg.ru/2015/06/08/vospitanie-dok.html
8. Святейший Патриарх Кирилл поздравил председателя Духовного управления мусульман России Р. Гайнутдина с открытием нового здания Московской соборной мечети. — URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/4230079.html
9. Священнослужители Русской Православной Церкви приняли участие в общественном форуме «Что нас объединяет». — URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/4207916. html
10. Социальная доктрина российских мусульман. — URL: http://islam-today.ru/ socialnaa-doktrina-rossijskih-musulman
11. Тернер Б. Религия в постсекулярном обществе // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. — 2012. — № 2. — С. 21-51.
12. Asad T. Formations of the Secular: Christianity, Islam, modernity. — Stanford: Stanford University Press, 2003.
13. Boyer P. Tradition as Truth and Communication: A Cognitive Description of Traditional Discourse. — Cambridge: Cambridge University Press, 1990.
14. Casanova J. Public Religion in the Modern World. — Chicago: University of Chicago Press, 1994.
