CC BY
194
А. В. Полонский
ЯЗЫК СОВРЕМЕННЫХ СМИ:
КУЛЬТУРА ПУБЛИЧНОГО ДИАЛОГА
ANDREY V. POLONSKY
THE LANGUAGE OF MODERN MASS-MEDIA: THE CULTURE OF PUBLIC DIALOGUE
В статье рассматривается современный язык СМИ как сложный феномен культуры, который нельзя оценить однозначно. Его влияние на родной язык может быть и позитивным, и негативным.
Ключевые слова: язык СМИ, публичный диалог, культура, коммуникативный идеал.
In the article the modern mass-media language is considered as a complex cultural phenomenon, which cannot be estimated unequivocally. Its influence on the native language can be both positive, and negative.
Keywords: mass-media language, public dialogue, culture, communicative ideal.
Андрей Васильевич Полонский
Доктор филологических наук, профессор кафедры языка и стиля массовых коммуникаций Белгородского государственного университета ► polonski@pochta.ru
Представить себе дискуссию о языке СМИ завершенной, наверное, невозможно, как невозможно поставить точку в сложнейшем разговоре о самом человеке и о том публичном диалоге, в который он вступает посредством современных масс-медиа и который далеко не всегда, к сожалению, возвышается до подвижнического призвания человека, однако судить о языке СМИ необходимо с пониманием всей сложности и противоречивости этого феномена, отражающего — воспользуюсь здесь формулой О. Мандельштама — две истории одного процесса: одна говорит только о приобретениях, а другая — только об утратах [7]. Язык современных СМИ, сочетающий традиционное и новаторское, стремится, как известно, и к максимальной экспрессивности, и к максимальной доступности, которые в совокупности обеспечивают требуемый уровень отношений между субъектами публичного диалога, автором и адресатом, журналистом и получателем информации.
По-разному, по всей видимости, можно оценивать те или иные процессы, происходящие в родном языке, однако едва ли плодотворно вину за все негативное возлагать на СМИ, а источник всего позитивного видеть всегда вне их, что, к сожалению, наблюдается в текущей практике научного осмысления роли СМИ в современной культуре. Необходимо помнить, что живой человек, как сказал когда-то главный редактор журнала «Москва» М. Н. Алексеев, делает не только вдох, но и выдох.
Сегодня язык СМИ, хотим мы того или нет, принял на себя важнейшую культурологическую функцию языка-эталона, но эталона, ко-
[А. В. Полонский]
торый формируется не только творчеством журналистов, но и прежде всего нашей повседневной практикой говорения, отражающей особенности современной культуры и ее коммуникативного идеала. СМИ, как говорил Маршалл Маклюэн, это «технологическое расширение» нашей жизни [6], следовательно, своими поступками, своими словами мы формируем характер того публичного диалога, который репрезентирован масс-медиа.
Целесообразно ли в таком случае бесконечно призывать к ответу «языковую личность журналиста», обвинять ее в «непрофессионализме», разрушающем нормы русской литературной речи, возлагать на нее всю ответственность за то, что создается всем обществом и чему само общество еще не способно сказать «нет»? Более плодотворным представляется выстраивание политики социальных оценок на основе осознания своего «события» со словом, своей сопричастности ему, усмотрение истины в том, что наблюдаемые в языке СМИ процессы производны от стиля нашей жизни и его осознания обществом (как верно заметил Б. И. Осипов, «слово отражает не обстоятельства бытия как таковые, а осмысление и изменение бытия людьми» [9]) и влияют как на повышение качества родной речи, так и на его понижение.
Своеобразие современного медийного диалога исследователями обычно определяется посредством понятия «персонификация» как проявления в публичном диалоге личности, открыто заявляющей свое мировоззрение и утверждающей свой стиль. Растабуирование личностного начала качественно изменило культуру публичного диалога, изменило язык СМИ, в котором особую значимость, наконец, приобрело индивидуальное «я», а не безликое «мы». Эта замена сделала публичный диалог не только более раскованным [13], но и более контрастным, выразительным, позволяющим личности открыто предъявить свои идеалы, свои культурные ценности, которые, как известно, формируются не только на основе освоения традиции, но и на ее изломе.
Персонификация публичного диалога продемонстрировала то, что личность никогда не укладывается в жесткие социальные каноны. Более того она сама становится обоснованием
канона, обоснованием жанра (вспомним, к примеру, об обсуждаемом сегодня в СМИ «жанре» «Дмитрий Быков») и языка. Свободная личность, не отягощенная догматическим сознанием, сбросившая с себя оковы идеологии, заявила о себе выразительно и эмоционально. Духовное раскрепощение личности, обрученное с эстетизацией поступка, создало уникальные условия для работы над словом, к которому вернулась забытая способность внятно и эмоционально выражать как самого автора, так и фрагмент осваиваемой мыслью действительности. Как справедливо замечает Г. М. Шипицына, «язык современной мас-смедийной коммуникации... стал своеобразным питомником для выработки и апробации новых языковых средств, как информативных, так и экспрессивных» [15].
Намеренный уход от поэтики стандарта, языковая игра [10], использование различных тропов и фигур речи, афористики и прецедентных текстов, неожиданных сочетаний слов (архитектура власти, паралич власти, радуга вкуса, прививка от инфляции, нефтяная игла, лекарство от глобализма, оздоровление рынка, территория модерна, бюрократический футбол, горячие точки, формат тепла, губители карманов, революция успеха) привели не только к увеличению номинативной, выразительной силы слова и расширению его стилистического регистра, но и к углублению его семантической структуры, к «обрастанию лексемы все новыми и новыми смыслами» [15].
Особую роль в «обновлении» жизни слова и его семантической структуры приобрел инициированный современными масс-медиа способ привнесения в слово смыслов из выделяемого в его звуковой структуре значимого для культуры фрагмента: приМАТы, национальный конфЛИКт, РОМАНтика Севера, СМИренный, моНЕТизация, ФАРСировать. В результате подобного семантического переноса лексема «обрастает» новыми смыслами. Как, например, в лексеме кРУтой («РУ» от Russia) присущие ей смыслы силы, успеха, неординарности и превосходства сочленяются с семой «русский» или «российский»: кРУтой хит «лучшая песня России»; кРУтые парни «лучшие парни России» или даже «лучшие парни — русские».
«Стилистическое диссидентство», как удачно определила происходящие в языке СМИ процессы Н. И. Ажгихина, которое обусловливает решительный отказ от диктата нормативной поэтики, во многом оказывает благотворное влияние и на характер публичного диалога, поскольку способствует обновлению его языка и стиля, способствует выразительности и точности его слова, а также обогащению его жанровых форм, в которых реализует себя личность.
Важно обратить внимание и на еще один аспект позитивной роли языка СМИ. В своем докладе на I Конгрессе РОПРЯЛ (2008) И. Г. Милославский отметил, что русская языковая картина мира «дырчатая», в ней зачастую отсутствуют необходимые слова для номинации актуальных общественных и технологических процессов. «Люди, говорящие на русском языке, весьма часто сталкиваются с такими ситуациями, для которых они не находят наименования... Нам явно не хватает уже имеющихся в русском языке слов с устоявшимися значениями» [8]. Язык СМИ смело берет на себя и эту функцию — функцию поставщика (а зачастую и разработчика) новых слов и новых фразеологизмов: флэшка, онлайн-торговля, экотур, наезд, отгуглиться «воспользоваться поисковой системой google», отцифровка, тачпэд, богатый Буратино, протестное голосование. Вводя их в публичный диалог и закрепляя многократным повторением, язык СМИ ликвидирует «лексические зияния», «латает дыры» на русской языковой картине мира.
Таким образом, язык современных СМИ усиливает прагматический потенциал слова и обогащает его семантическую структуру, чем обеспечивает развитие языка и его качественный рост. Это не может не оцениваться положительно.
Однако необходимо видеть и другие происходящие в языке СМИ процессы, в основе которых лежит пафос предельной раскованности или даже «вседозволенности» [2], сопряженный с неконтролируемой стихией рынка и диктатом покупателя. Личность откровенно и настойчиво заявляет свое «я». Симптоматичны слова Ирины Муромцевой, телеведущей канала «Россия» (15 октября этого года): чтобы быть сегодня ус-
пешным «на все 100», надо «уметь преподнести свою духовность». Это стремление «на все 100» приводит к истинному произволу эго, которое озабочено только демонстрацией своих символов, своих опознавательных знаков.
Следовательно, сегодня необходимо говорить не только о персонификации публичного диалога, но и о его эгоцентризме, поскольку личность, стремясь к максимальной оригинальности мысли и стиля, стремясь «щегольнуть мудреным словцом» [1], предъявляет себя обществу с избыточной артикуляцией, при этом стремясь завладеть всем коммуникативным пространством и вытеснить из него другого. Показательна в связи с этим цитата из интервью газете известного богослова, профессора Московской духовной академии Андрея Кураева: «Я забыл сделать заявление, что я — идиот. В изначальном значении этого греческого слона — от „идиос"— свой, и соответственно оно означало — частное лицо, идиот — это профан, это некий человек, не посвященный ни во что, он не посланник никакой державы, не представитель никакого ордена, монастыря, ложи и так далее. Частный мыслитель, озвучивающий частные мысли...» («Крымская правда». 15 октября 2008 г.).
Личность заявляет себя слишком бескомпромиссно, не сомневаясь в собственных суждениях и оценках, поэтому из современного медийного диалога, репрезентированного СМИ, практически уходят слова «кажется», «может быть», «наверное», «возможно». Безапелляционность «я» проявляется и в провокационных оценках, в подчеркнутых интонациях иронии и стеба, которые характеризуют современный язык СМИ и зачастую являются не приглашением к серьезному социальному диалогу, а вызовом к барьеру. Ярким примером тому может служить оценка Евгения Киселева, данная им журналистам: «Безответственные трепачи, которые обсуждают серьезные проблемы».
Оценка — явление не инородное для диалога, репрезентированного масс-медиа, поскольку его субъект призван самим обществом предъявлять социально-оценочный взгляд на те или иные факты. Однако все чаще эта оценка выставляется не на основе логически выверенного умозаклю-
[А. В. Полонский]
чения, а на основе эмоции и неприятия того, что осуждено изначально, а потому нетерпимо. Это находит свое отражение и в употреблении языка. Так, например, в программе «Непутевые записки» ее ведущий Дмитрий Крылов некоторых «новых русских» путешественников за границей назвал «хрюноподобными существами». Говоря словами Виктора Ерофеева, «пословицы кончились — началось хамство» [3].
Обратим внимание также на тот факт, что оценка репрезентируется не только семантикой негативно заряженных лексем, но «проникает» и в грамматическую семантику. Так, например, значительное число глаголов, как отмечают исследователи, приобретает в качестве нового объектного актанта имя существительное, обозначающее человека: достать кого-либо 'надоесть', заказать кого-либо 'заказать убийство', пасти кого-либо 'следить', замочить кого-либо 'убить' и т. д. Приобретение подобного актанта приводит в движение нетипичный для русского литературного языка механизм — семантический перенос по модели «от нечеловека к человеку» [12], понижающий культурный статус человека.
Известно, что «журналистике как особому виду словесного творчества в ее общении с миром и читателем вообще свойственно некоторое несоблюдение дистанции, заезды на чужую территорию» [14], однако утверждающееся эгоцентричное сознание разрушает традиционный социальный диалог, превращая его в арену жесткого самоутверждения гипертрофированного «я». Как известно, полноценному диалогу необходим коммуникативно-ролевой паритет, обеспечивающий равные возможности выражения разных суждений и оценок как основу для выработки по-настоящему общественного мнения. В условиях же интронизированного эго общественное мнение представляет собой лишь совокупность транслируемых масс-медиа монологов, в которых выдвигаются вперед, как говорил Д. С. Лихачев, «знамена с символами и знаками своей индивидуальности», что связано с «развитием агрессивности в отношении „других"» [5]. «Эгоцентрическое» слово, ориентированное только на самого говорящего, теряет присущий ему диалогизм, что приводит
к потере адресата. Социальный результат данного феномена неосознанно, но весьма точно отражен в подытоживающей фразе Сергея Шустера в его собственной программе «Шустер^гуе» (29 сентября 2008 г.), посвященной глобальному финансовому и экономическому кризису: «Это было не совсем внятно, но это было живо».
Эгоцентризм становится основой инто-лерантности как неуважительно-агрессивного отношения к другому, его неприятия в качестве альтернативно истинного, как отказ, воспользуюсь здесь словами Е. П. Прохорова, «впустить в свой мир „другого" именно как другого, во всей его „инаковости" и „особости", а не какой-то мар-гинальности (на фоне и в рамках оценивающей культуры)» [11], поскольку другой в этих условиях не воспринимается как равный, как личность, обладающая правом на собственное мировиде-ние и мирочувствование. Так, например, Михаил Леонтьев, человек со своим «особым мнением» и словом, с присущей ему прямотой заявил своему собеседнику: «Это не та проблема, которую имеет смысл обсуждать и тратить на это время. Проблема, которую надо обсуждать, это какая скотина все это придумала».
Современный публичный диалог становится все более эмоциональным, однако чрезмерно усиленная эмоция, как правило, не освещает мысль, а ослепляет ее, в результате чего блекнут выразительные контуры мира и человек теряет из виду предмет своей мысли. Публичный диалог опять-таки становится проблематичным, поскольку разрушаются условия для осмысления самой ситуации, ведь, как говорил замечательный русский философ Василий Розанов, двигаться вперед и видеть мир осмысленно можно только имея «большую тишину в душе».
Повышенная раскованность, кроме того, сопровождается риском пересечения границы культурного низа и, как следствие, активизацией стилистически сниженной эмоционально-оценочной лексики, инвективы, эпитетов и метафор «на грани фола»: Унитаз уполномочен заявить (Российская газета. 15 марта 2005 г.).
Переворачивание аристотелевской «культурной пирамиды», в которой верх лучше низа,
в своей массе приветствуют и автор, и аудитория. «Современная культура в ее авангардных, модернистских, постмодернистских образцах, — пишет известный литературный критик К. Кокшенева, — „бросает перчатку" публике. А публика ее подняла, ничуть не оскорбилась, на вызов ответила нежным поглаживанием этой самой „перчатки" как страшно-бесценного дара страшно-смелого и откровенного художника» [4]. В репрезентированном современными масс-медиа публичном диалоге «культурный низ» приобретает высокий социальный статус. Неудивительно поэтому, что дисфемизация становится отличительной чертой публичного диалога. Язык СМИ являет стремление к намеренному огрублению, к использованию негативной, стилистически сниженной лексики: помет политиков и бюрократов, высокооплачиваемые шуты, быдло, кидалово, сортирная тема.
Особенную озабоченность вызывает факт активизации даже в самой высокой публичной сфере лексем, имеющих семантический множитель — 'уничтожение' и 'унижение', другими словами, отрицающих само бытие человека и извращающих его социальную и культурную сущность: зачистка (населенного пункта, вокзала, Петербурга, исполнительных органов, малого бизнеса, истории, памяти, совести, свободы), опускать (мужчину, губернатора, преподавателя, правительство, Думу, Петербург, Россию и Украину). Вступая в новые идиоматические выражения, они «инфицируют» не только взаимодействующие с ними слова, но и номинируемые ими культурные концепты: о это сладкое слово «зачистка»; особенности национальной зачистки; большая зачистка; опускание флага.
Таким образом, язык современных СМИ, ключевая задача которого заключается в обслуживании открытого публичного диалога, с одной стороны, отражает культурные ценности общества, его мировоззрение, идеологию, стиль жизни, его нравственные и эстетические предпочтения, с другой же стороны, он сам формирует собственные традиции, прокладывая как путь восхождения, пусть и тернистый, к высотам культуры, так и путь нисхождения к ее низам.
Все зависит от нашего выбора.
ЛИТЕРАТУРА
1. Головина Э. Д. «Друг мой Аркадий, не говори красиво...»: О лексических ошибках в современной публичной речи // Русская речь. 2004. № 6. С. 77.
2. Горбаневский М. В. Об ответственности за слово // Русская речь. 2007. № 1. С. 70, 71.
3. Ерофеев В. Бог бабу отнимет, так девку даст // Ерофеев В. Мужчины. М., 2001. С. 42.
4. Кокшенева К. А. Революция низких смыслов. М., 2001. С. 175.
5. Лихачев Д. С. Два типа границ между культурами // Лихачев Д. С. Очерки по философии художественного творчества. СПб., 1999. С. 103.
6. Маклюэн М. Понимание медиа: Внешние расширения человека. М., 2007. С. 54, 55.
7. Мандельштам О. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1991. С. 244.
8. Милославский И. Г. От катастройки через прихвати-зацию к социкапизму // Русская речь. 2006. № 4. С. 59, 61.
9. Осипов Б. И. Размышления о русском слове // Мир русского слова. 2002. № 1. С. 44.
10. Покровская Е. Г. Языковая игра в газетном тексте // Русская речь. 2006. № 6. С. 58-62.
11. Прохоров Е. П. Журналистика и демократия. М., 2001. С. 119.
12. Розина Р. И. Семантические процессы при образовании жаргона // Ермакова О. П., Земская Е. А., Розина Р. И. Слова, с которыми мы все встречались: Толковый словарь русского общего жаргона / Под общ. рук. Р. И. Розиной. М., 1999. С. XXVIII-XXXV.
13. Солганик Г. Я. Язык современных СМИ // Журналистика и культура русской речи. 2004. № 1. С. 4.
14. Суздальцева В. Н. «Дорога к храму.»: Лексика религиозной тематики в российской лингвокультурной модели мира // Журналистика и культура русской речи. 2006. № 3. С. 34.
15. Шипицына Г. М. О позитивном влиянии СМИ на развитие русского литературного языка XXI века // Журналистика и медиаобразование: Сб. тр. III Междунар. научно-практич. конф. (г. Белгород, 25-27 сент. 2008 г.). Белгород, 2008. С. 131.
