CC BY
10
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 7. ФИЛОСОФИЯ. 2023. Т. 47. № 3. С. 20-35 LOMONOSOV PHILOSOPHY JOURNAL. 2023. Vol. 47. No. 3. P. 20-35
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
Научная статья
УДК 1(091)
doi: 10.55959/MSU0201-7385-7-2023-47-3-20-35
ЯЗЫК РЕЛИГИИ ДЖОРДЖА БЕРКЛИ И ЯЗЫК ПОЭЗИИ ЭДМУНДА БЕРКА
А.П. Беседин*
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, 119991, Ленинские горы, МГУ, учебно-научный корпус «Шуваловский», г. Москва, Россия
Аннотация. Статья посвящена анализу влияния философии языка Джорджа Беркли на эстетическую концепцию Эдмунда Берка. Приводится краткий разбор двух теорий, представленных в философии языка Беркли: репрезентативной теории абстрагирования и теории операционального языка. Производится сравнение объяснений Беркли и Юмом того, как общие термины получают свое значение. Анализу подвергается пятая часть «Философского исследования о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» Берка, посвященная философии языка. Утверждается, что теория Берка, изложенная в этом разделе «Исследования», сочетает элементы теорий Беркли и Юма. Тем не менее особое значение для объяснения эстетического эффекта поэзии имеет именно теория операционального языка Беркли, которая изначально создавалась им для решения конкретных проблем с языком религии и которая, как показано в статье, сохраняет свою теологическую основу и в «Исследовании» Берка.
Ключевые слова. Беркли, Берк, Юм, философия языка, эстетика, поэзия
HISTORY OF PHILOSOPHY
Original article
GEORGE BERKELEY'S LANGUAGE OF RELIGION AND EDMUND BURKE'S LANGUAGE OF POETRY
A.P. Besedin
Lomonosov Moscow State University, Leninskie Gory, Moscow, Teaching and
Scientific Building "Shuvalovsky", 119991, Russia
Abstract. The article analyses the influence of George Berkeley's philosophy of language on the aesthetic conception of Edmund Burke. The author provides a
© А.П. Беседин, 2023
brief analysis of two theories presented in Berkeley's philosophy of language: the representative theory of abstraction and the theory of operative language, compares Berkeley's and Hume's explanations of how common terms get their meaning, as well as examines the fifth part of Burke's "A Philosophical Enquiry into the Origin of Our Ideas of the Sublime and Beautiful" devoted to the philosophy of language. The article shows that Burke's theory, presented in the fifth part of the "Enquiry", combines elements of the theories of Berkeley and Hume. Nevertheless, just Berkeley's theory of operative language is of particular importance for explaining the aesthetic effect of poetry. Finally, the article shows that the theory of operational language, which was originally created by Berkeley to solve specific problems regarding the language of religion, retains its theological basis in Burke's "Enquiry".
Keywords: Berkeley, Burke, Hume, philosophy of language, aesthetics, poetry
Эдмунд Берк известен в первую очередь как политический философ, однако его значение для эстетики также трудно переоценить. Главной книгой Берка по философии искусства является его «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» (1757), которое историк ирландской мысли Дэвид Бер-ман назвал «последней великой работой в ирландской философии» [1, 130] (хотя сама книга была не только опубликована, но и написана уже после того, как в 1750 г. Берк покинул Ирландию и переехал в Лондон [2, 92]). Основанием для такого утверждения является то, что это произведение явно затрагивает проблемы, обсуждение которых было характерно для ирландской философии первой половины XVIII в., и несет на себе следы влияния ирландских философов, среди которых историки философии часто отмечают крупнейшего ирландского философа той эпохи Джорджа Беркли [1, 130-134; 2, 105; 3, 193; 4; 5]. В первую очередь это касается философии языка.
Две теории в философии языка Беркли
Исследовательница истории философии языка Лиа Формигари дала такую характеристику основному направлению ее развития в XVIII столетии: «Дискуссии XVIII века о соотношении языка и мышления можно рассматривать как комментарий к локковской теории общих имен. <...> В той линии, которая была очерчена Беркли и Юмом, можно усмотреть переход от репрезентативной семантики (какой все еще была локковская семантика и в которой обозначение основано на взаимно-однозначном соответствии между знаком и идеей независимо от того, как они конституированы) к семантике обыкновения или привычки, т.е. употребления» [6, 113-115]. Действительно, локковское учение об абстрактных идеях, ставшее предметом критики Беркли во «Введении» к «Трактату о принципах человеческого знания» (далее «Введение»), может служить удобной
отправной точкой для изложения того, что происходило в британской философии языка в XVIII в. Абстрактные идеи, с точки зрения Локка, являются значениями общих терминов. Так, слово «треугольник», являющееся общим термином, должно обозначать идею треугольника вообще. Однако Локк и сам видел, насколько проблематичным может быть процесс формирования таких идей: «Например, разве не нужны усилия и способности, чтобы составить общую идею треугольника? (А она еще не принадлежит к числу наиболее отвлеченных, широких и трудных идей.) Ибо она не должна быть идеей ни косоугольного, ни прямоугольного, ни равностороннего треугольника; она должна быть всем и ничем в одно и то же время. На деле она есть нечто несовершенное, что не может существовать, идея, в которой соединены части нескольких различных и несовместимых друг с другом идей» [7, 74]. На подобные места Беркли и опирается в своей критике Локка во «Введении».
Учение Локка об абстрактных идеях основано, среди прочего, на тезисе, который можно назвать «тезисом обозначения»: всякое значимое слово (за исключением синкатегорематических терминов [8, 529]) обозначает идею [8, 461-462]. Из тезиса обозначения следует, что имеющие значение общие термины обозначают идеи — общие абстрактные идеи. Беркли утверждает, что у него нет способности создавать такие идеи [9, 101], однако, отказываясь от локковского учения об абстрагировании, Бекрли сталкивается с проблемой в области философии языка: он должен объяснить, как мы можем осмысленно использовать общие термины, если они не обозначают общих абстрактных идей.
Репрезентативная теория абстрагирования
В опубликованных работах Беркли обнаруживаются две взаимосвязанные линии ответа на этот вопрос. Первую из них можно назвать «репрезентативной теорией абстрагирования»: «Насколько мне известно, особенно настаивают на том пункте, что всякое знание и доказательство касаются универсальных понятий, с чем я совершенно согласен. Но при этом мне кажется, что такие понятия образуются не через абстрагирование вышеуказанным способом; универсальность состоит, насколько я понимаю, не в безусловной положительной природе или понятии чего-нибудь, а в отношении, которое она вносит в обозначаемые или представляемые ею частности, вследствие чего вещи, названия или понятия, будучи частными по своей собственной природе, предстают общими» [9, 105].
Действительно, тезис обозначения сам по себе не вынуждает нас принять локковский вывод о существовании общих абстракт-
ных идей как отдельного вида идей, феноменально отличимых от конкретных. Беркли может сохранить этот тезис, указав на то, что значениями общих терминов являются конкретные идеи, используемые определенным образом. При этом мы можем отказаться (как это делает Беркли) от положения о взаимно-однозначном соответствии, подмеченного Формигари у Локка: одно слово — одна идея. Этот принцип не следует из тезиса обозначения.
Нужно отметить, что Локк сам не вполне однозначно трактует понятие абстрагирования. Так, в одиннадцатой главе второй книги «Опыта» он описывает эту операцию в манере, почти что совпадающей с тем, что пишет Беркли: «Это и называется абстрагированием, при помощи которого получаемые от отдельных вещей идеи становятся общими представителями всех предметов одного и того же рода, а их имена — общими именами, применимыми ко всему, что только соответствует таким отвлеченным идеям» [8, 208]. Комментатор Локка Джон Мэкки полагал, что Беркли исказил теорию Локка в своей критике, выбрав в качестве объекта для атаки второстепенные фрагменты из четвертой книги «Опыта» (как приведенный выше пассаж об абстрактной идее треугольника) [10, 107-121]. По Мэкки, теория абстрагирования Локка практически совпадает с репрезентативной теорией. Тем не менее позиция Локка неоднозначна, и Беркли имел полное право интерпретировать ее именно так, как он это делал. К тому же современники приписывали создание репрезентативной теории именно Беркли.
Репрезентативной теории абстрагирования придерживался Дэвид Юм, который прямо признавал, что позаимствовал ее у Беркли [11, 76]. Именно в версии Юма репрезентативная теория в полной мере приобретает ту новаторскую черту, о которой говорит Форми-гари, — становится теорией значения как употребления. Юм прибавляет к концепции Беркли объяснение механизма, при помощи которого мы можем использовать слова без того, чтобы каждый раз вызывать в воображении соответствующую идею: «Так как слово не может оживить идеи всех этих единичных объектов, то оно лишь затрагивает душу, если позволительно так выразиться, и оживляет ту привычку, которую мы приобрели путем рассмотрения этих идей. Последние не реально, не фактически, а лишь в возможности на-личны в уме; мы не рисуем их отчетливо в воображении, а держим себя наготове к тому, чтобы обозреть любые из них, в случае если нас побудит к тому какая-нибудь наличная цель или необходимость. Слово пробуждает единичную идею наряду с определенной привычкой, а эта привычка вызывает любую другую единичную идею, которая может нам понадобиться» [11, 80]. Таким образом, Юм делает
важнейшим фактором, определяющим значение того или иного выражения, связанную с ним привычку — способ употребления. Хотя Юм все еще остается верен тезису обозначения, согласно которому значением слов являются идеи.
Можно предположить, что и Беркли имел в виду что-то в духе решения, предлагаемого Юмом. В седьмом диалоге «Алкифрона» Беркли пишет: «Слова могут быть вовсе не лишенными смысла, даже если они и не всякий раз при своем употреблении вызывают в наших умах обозначаемые ими идеи. Довольно и того, что мы, если нужно, в силах ставить вещи и идеи на место их знаков» [9, 492]. Ниже будет приведена цитата, где Беркли связывает значение таких слов с пониманием правил, не проясняя при этом, с помощью каких механизмов эти правила работают, и не объясняя, что значит их понимать.
Теория операционального языка
Вторую линию в рассуждениях Беркли можно назвать «теорией операционального языка». Проблема с репрезентативной теорией заключалась в том, что она была не в состоянии ответить на все вызовы, с которыми сталкивалась берклианская философия. Один из них — это критика религиозного языка, выдвинутая соотечественником Беркли и Берка Джоном Толандом. Толанд показывает, что, согласно философии языка Локка, многие из терминов христианского лексикона оказываются бессмысленными. Например, выражение «Святая Троица» не может означать соответствующей ему идеи, поскольку у нас не может быть идеи Троицы. Значит, это выражение лишено смысла [1, 83-84; 3, 142-143].
Сама эта проблема напрямую не касается теории абстракции, тогда как решение, которое предложит для нее Беркли, будет распространяться и на общие термины. Можно попытаться преодолеть эту трудность, используя ресурсы репрезентативистского подхода к языку. Такое решение предложили философы и теологи Эдвард Синдж, Уильям Кинг и Питер Браун. Их подход Берман характеризует как «теологический репрезентативизм» [1, 88-97]. Основная мысль этого подхода заключается в том, что, хотя у нас нет идей Бога, благодати, рая и ада как таковых, тем не менее соответствующие им термины обозначают какие-то идеи, которые определенным образом, метафорически, по аналогии репрезентируют эти объекты.
Беркли критикует теологический репрезентативизм и предлагает вместо него новаторский подход, который состоит в отрицании тезиса обозначения как такового. В общих чертах он намечен во «Введении»: «Сообщение идей, обозначаемых словами, не составляет, как это обыкновенно предполагается, главной или единствен-
ной цели языка. Существуют другие его цели, как вызов некоторых страстей, возбуждение к действию или отклонение от него, приведение души в некоторое частное состояние, — цели, по отношению к которым вышеназванная цель во многих случаях носит характер чисто служебный или даже вовсе отсутствует, если указанные цели могут быть достигнуты без ее помощи, как это случается нередко, я полагаю, при обычном употреблении языка» [9, 108]. Однако свое наиболее полное выражение теория Беркли получила в седьмом диалоге «Алкифрона», где он утверждает: «Помимо обозначения и внушения определенных идей, слова могут иметь еще одну цель, а именно: влиять на наше поведение и поступки, что достигается образованием правил, коими нам надлежит руководствоваться, или пробуждением в наших душах известных страстей, склонностей и чувств» [9, 492]. Главным отличием тезиса, выдвигаемого Беркли в «Алкифроне», от того, что говорится во «Введении», является указание на правила, по которым языковые выражения вызывают у нас страсти, склонности и чувства.
Беркли применяет свою теорию к анализу понятия физической силы, которое, по его мнению, не соответствует никакой идее: «Существуют весьма достоверные утверждения или всеобщие положения, касающиеся силы, которые содержат полезные истины: например, что тело, на которое действует результирующая сила, проходит диагональ параллелограмма за то же время, за которое оно прошло бы его стороны, если бы эти силы действовали по отдельности. И разве не имеет этот принцип чрезвычайно широкого применения? Не на нем ли основывается учение о сложении и разложении сил, а как следствие этого — бесчисленные правила и теоремы, которые руководят человеческими действиями и истолковывают различные явления во всей области механики и математической философии?» [9, 495]. По Беркли, термин «сила» приобретает свое значение за счет того, что он употребляется в рассуждениях определенного типа (например, при решении конкретных физических задач) по установленным правилам. Эти рассуждения сами по себе являются осмысленными потому, что имеют неоспоримое практическое значение. Общий термин «сила», таким образом, может иметь значение и применяться, не обозначая какую бы то ни было идею: ни абстрактную, ни конкретную.
Ту же логику можно перенести и на язык религии. Во «Введении» Беркли рассматривает в качестве примера обещание награды или наказания: «Разве обещание хорошей вещи не может, например, возбудить в нас чувства, хотя бы мы не имели идеи о том, что это за вещь? Или разве недостаточно угрозы опасностью для возбуждения
страха, хотя бы мы не думали о каком-либо частном зле, которое, вероятно, угрожает постигнуть нас, и не образовали абстрактной идеи опасности?» [9, 108]. Исследователи усматривают здесь ссылку на одно из самых цитируемых Беркли мест Нового Завета: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор 2:9). В «Алкифроне» Беркли обсуждает понятие благодати: «Так не должны ли мы заключить по разумной аналогии, что истинные и полезные положения могут существовать как в том, так и в другом случае [как науки, так и религии]? Что благодать может быть предметом нашей веры и влиять на нашу жизнь как начало, уничтожающее дурные склонности и порождающее добрые нравы — пусть даже мы и не в силах получить ясную ее идею, отличную или абстрагированную от Бога — Творца благодати, человека — ее объекта, добродетели и благочестия — ее следствий?» [9, 495]. Как и в случае с понятием физической силы, понятия обещанного посмертного воздаяния и благодати приобретают свое значение только в контексте определенных рассуждений, имеющих важные практические следствия, в данном случае касающиеся нашей моральной жизни. Рассуждения о воздаянии, благодати, рае, аде и тому подобном склоняют нас к морально правильному поведению, вызывают у нас определенные страсти, склонности и чувства.
Некоторые исследователи называют теорию значения, предлагаемую Беркли, эмотивной [1, 101-102]. Другие предпочитают использовать выражение «операциональный язык» [12; 13, 36-45]. В первом случае внимание привлекается к тому, что, по Беркли, некоторые слова приобретают значение за счет того, что они мотивируют нас к совершению определенных поступков, вызывают у нас эмоции. Во втором случае больший акцент делается на правила, по которым слова используются. К тому же сторонники теории «операционального языка» утверждают, что он, по Беркли, несет не только эмотивное значение, но также и дескриптивное. Действительно, с точки зрения простого эмотивизма, такие слова, как «Бог», «Троица», «ад» и «рай», мотивируют нас к определенным действиям, но не передают никакой информации. Нужно согласиться с операциональной интерпретацией в том, что Беркли вряд ли мог пойти на такие ограничения в своей теории и утверждать, что при использовании данных терминов мы всегда только побуждаем других людей к каким-то действиям и ничего не узнаем о предметах, соответствующих этим терминам.
Философия языка Юма в данном случае расходится с Беркли. Юм, по-видимому, не испытывал трудностей с применением теологического репрезентативизма, основанного на некоторой аналогии. Например, в «Исследовании о человеческом познании» Юм говорит:
«Идея Бога как бесконечно разумного, мудрого и доброго существа порождается размышлением над операциями нашего собственного ума и безграничным усилением качеств доброты и мудрости» [14, 16]. Нужно отметить, что Юм сомневался в том, что мы можем по аналогии познавать Бога [15]. Тем не менее верным остается то, что мы можем говорить о Боге по аналогии.
Новаторская теория Беркли не получила широкого распространения в том числе и потому, что она в известной степени противоречила «пути идей», ставшему главной дорогой британской философии в XVIII в. Понятие идеи (или восприятия в случае с Юмом) находило столь широкое применение в философских объяснениях, что попытка истолкования чего-то без отсылки к идеям не могла встретить широкого понимания. «Сказать, что слова могут стимулировать эмоцию или действие без того, чтобы сначала произвести идею в уме слушателя, — это все равно что сказать, что слово может быть услышано и иметь значение без того, чтобы быть понятым» [3, 142]. Тем не менее теория операционального языка получила неожиданное преломление в эстетической мысли Эдмунда Берка.
Философия языка Эдмунда Берка
Пятая часть берковского «Философского исследования о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» представляет собой небольшой, но вполне цельный трактат по философии языка. Концепция, излагаемая Берком, отражает дух эпохи (переход от репрезентативной семантики к семантике употребления), являясь при этом достаточно оригинальной.
Берк обращается к философии языка в связи с объяснением эстетического эффекта поэзии, при этом он затрагивает и проблему значения общих терминов. Он делит все слова на три категории: «Первую составляют слова, представляющие множество простых идей, самой природой соединенных для образования некоего одного определенного сочетания, например "человек", "лошадь", "дерево", "замок" и т. д. Такие слова я называю совокупными словами. Вторую — слова, обозначающие одну простую идею таких сочетаний, и ничего больше, например "красный", "синий", "круглый", "квадратный" и т.п. Их я называю простыми абстрактными словами. К третьей категории относятся слова, образованные произвольным соединением первых двух и различными отношениями между ними, большей или меньшей степени сложности, например "добродетель", "честь", "убеждение", "правитель" и т.п. Их я называю составными абстрактными словами» [16, 184]. Берк интегрирует в свою теорию представление о том, что некоторые слова действительно обознача-
ют идеи, однако это верно не для всех типов слов: «Я начну с третьей категории слов, составных абстрактных, таких как "добродетель", "честь", "убеждение", "послушание". В отношении их я убежден, что, какое бы влияние они ни оказывали на аффекты, оно возникает не в результате каких-либо возбуждаемых в душе образов вещей, которые они замещают. Будучи сочетаниями, они не являются реальными сущностями и, я думаю, вряд ли вызывают какие-либо реальные идеи... Такие слова в действительности представляют собой лишь звуки; но, будучи употребленными в конкретных случаях, когда мы воспринимаем какое-либо благо или страдаем от какого-либо зла либо видим, что другие испытывают воздействие добра или зла; или же будучи примененными в нашем присутствии в отношении других явлений или событий, то есть будучи употребляемыми в столь разнообразных случаях, что мы в силу привычки легко узнаем, к каким явлениям они принадлежат, такие звуки вызывают в душе, когда бы их ни упоминали в дальнейшем, последствия, похожие на те, которые вызывались их причинами» [16, 184]. Данная цитата обнаруживает согласие Берка с представлением Беркли о том, что существуют слова, которые могут осмысленно употребляться без того, чтобы вызывать в уме какие бы то ни было идеи. Дальше эта часть теории Берка будет рассмотрена несколько подробнее, но, прежде чем переходить к этому рассмотрению, нужно обратить внимание и на юмианский элемент в концепции Берка — на механизм приписывания значения составным абстрактным словам, основанный на привычке. В другом месте Берк опирается на другое важное понятие юмовской философии — симпатию: «Дело [поэзии и риторики] — воздействовать, скорее, симпатией, а не подражанием, скорее выявлять воздействие вещей на душу говорящего или на души других, чем представлять ясную идею самих вещей» [16, 192]. Можно заключить, что теория Берка сочетает в себе элементы философии языка Беркли и Юма.
Сходство философии языка Берка с концепцией Беркли и возможное влияние Беркли на Берка уже давно было отмечено исследователями: Диксон Вектер еще в статье 1940 г. подробно разобрал их сходства и различия [4]. Вектер предполагал, что источником влияния было «Введение» Беркли (то же верно и для некоторых более современных исследований, например [8, 280-282]), тогда как, скорее всего, главная роль принадлежит седьмому диалогу «Алкиф-рона» [1, 132]. Чтобы прояснить то, в чем именно обнаруживается влияние Беркли на Берка, нужно подробнее рассмотреть, как приобретают свое значение составные абстрактные слова: «Если все слова обладают определенной возможной силой воздействия, то в душе слушателя возникают три последствия. Первое — звучание;
второе — картина, или образ явления, обозначенного звуком; третье — аффект души, вызванный одним или обоими ранее упомянутыми последствиями. Составные абстрактные слова, о которых мы говорили ("честь", "справедливость", "свобода" и т.п.), вызывают первое и третье из этих последствий, но не второе» [16, 187]. В пользу того, что слова могут вызывать свое действие — аффект души, минуя стадию репрезентации, Берк приводит пример со слепым поэтом Томасом Блэклоком: «Несомненно, на этого поэта его собственные описания воздействовали так же, как и на любого человека, кто может их прочесть; и тем не менее он охвачен этим сильным чувством благодаря вещам, идеи которых он не имеет и не в состоянии иметь, за исключением одного лишь звука; и почему те, кто читает его произведения, не могут подвергнуться такому же воздействию, как и он сам, имея столь же мало каких-либо реальных идей описываемых вещей?» [16, 189]. В случае с Блэклоком слова, используемые им для описания зрительных образов, напрямую связаны с теми аффектами, которые они обычно вызывают.
Язык религии и язык поэзии
При исследовании влияния Беркли на Берка нельзя игнорировать то обстоятельство, что берклианская философия языка создавалась во многом для решения конкретной проблемы в области философской теологии — проблемы значимости слов религиозного лексикона. На основании чтения комментаторской литературы может сложиться впечатление, что Берк берет теорию языка Беркли и просто переносит ее из области теологии в область эстетики. При этом не отмечается то обстоятельство, что у Берка эта теория сохраняет и свою изначальную область применения.
Историки философии отмечают, что «Исследование» имеет теологическую подоплеку. Фредерик Локк указывает на то, что «он [Берк] боялся, что субъективистские теории, такие как у Хатчесона или Юма, приведут к моральному релятивизму и разрушат религию. "Исследование" — это, в основании, теологическая работа. Первостепенный интерес Берка касался не искусства, а того, как некоторые идеи вызываются в человеческом уме. Он утверждает, что эти идеи единообразны, потому что они отражают провиденциальный замысел» [2, 98]. Иан Харрис отмечает, что Берк использовал эстетику для того, чтобы напомнить человеку о его отношении к Богу: «Эстетика была связана с моральной теорией одной школы мысли таким образом, который уменьшал объяснительную роль Бога в последней. Тогда как традиционно зависимость человека от Бога использовалась для объяснения того, почему Бог вправе давать ему законы,
теория морального чувства забывала о рассмотрении человека как существа зависимого и брала его в основном в качестве существа сотворенного» [18, х1х]. Одним из важных аспектов философской теологии и эстетики Берка, позволяющих ему соединить две эти области, является представление Берка о Писании как о поэтическом тексте. Исследователи отмечают, что такая трактовка Библии была характерной чертой эпохи [2, 113; 17, 265]. Ф. Локк, тем не менее, указывает на то, что прямые цитаты из Писания появились лишь во втором издании «Исследования» [2, 113]. Это, однако, не означает того, что Берк изначально не рассматривал Библию как поэтический текст. Связь эстетики и философской теологии Берка хорошо исследована, но для большей полноты ее понимания необходимо указать на значение теории языка Беркли для философии Берка.
Характерной чертой метафизики Беркли является представление о так называемом зрительном языке — языке творца природы: «Собственные объекты зрения, — пишет Беркли в "Опыте новой теории зрения", — образуют язык творца природы. Они нам предписывают, как нам регулировать свои действия, чтобы получать те вещи, которые необходимы для сохранения и благосостояния наших тел, и каким образом избегать всего того, что может быть вредно и гибельно для них. И вот их-то указанием мы главным образом и руководствуемся во всех своих отправлениях и делах нашей жизни. И тот способ, которым они обозначают и отмечают для нас объекты, находящиеся на расстоянии, совершенно таков же, как и способ обозначения, присущий языкам и знакам человеческого соглашения» [9, 89]. В теории Беркли язык творца природы устанавливает связь между зрительными (знак) и тактильными (обозначаемое) восприятиями, а к выводу о существовании Бога мы можем прийти при помощи такого принципа: если нам явлен язык, то должен существовать и говорящий на нем [9, 376-377]. Но нельзя ли предположить, что знаки языка творца природы могут непосредственно вызывать в нас определенные страсти, склонности и чувства? Именно такую гипотезу принимает Берк: «В тех случаях, когда мудрость нашего создателя предусматривает, что мы должны подвергнуться воздействию какого-либо предмета, он не доверяет выполнение своего замысла медлительному и ненадежному действию нашего разума, а наделяет этот предмет такими способностями и свойствами, которые, предупреждая ум и даже волю, захватывают чувства и воображение и завладевают душой прежде, чем ум готов либо присоединиться к ним, либо выступить против них. Только путем дедукции и долгих и многотрудных изысканий мы обнаруживаем достойную восхищения мудрость Бога в его творениях; когда она обнаружена, воздействие ее
не только из-за того способа, с помощью которого мы ее раскрыли, но и по самой своей природе резко отличается от того, которое без всякой подготовки мгновенно оказывает на нас возвышенное или прекрасное» [16, 133]. Наблюдаемые нами явления непосредственно воздействуют на нас, вызывая переживания возвышенного или прекрасного.
Берк согласен с Беркли в том, что у нас нет идеи Бога: «Кроме того, многие идеи вообще не были представлены чувствам людей иначе, как только с помощью слов — например, Бог, ангелы, черти, рай и ад, — однако все они имеют огромное влияние на аффекты» [16, 193]. Д. Берман утверждает, что Берк придерживался теории теологического репрезентативизма [1, 116-117]. Берман ссылается на фрагмент из второй части «Исследования»: «Но только одно Св. писание может представить идеи, отвечающие величию данного предмета. В Писании всюду, где представлен Бог, где он появляется или говорит, все страшное в природе призвано усилить благоговейный трепет и торжественность божественного присутствия. В псалмах и книгах пророков приводится множество примеров такого рода: "Земля тряслась, даже небеса таяли от лица Божия". И примечательно то, что картина сохраняет тот же самый характер не только тогда, когда считается, что бог спускается с неба, чтобы отмстить людям порочным, но даже и тогда, когда он проявляет такое же могущество своей силы в деяниях, благодетельных для людей: "Пред лицем Господа трепещи, земля, пред лицем Бога Иаковлева, превращающего скалу в озеро воды и камень — в источник вод"» [16, 99-100]. Этот фрагмент можно интерпретировать в духе теологического репре-зентативизма, однако в пятой части Берк ясно дает понять, что поэтическое описание Бога может вызывать у нас представление о его величии и без аналогии с доступными нам идеями. Берк использует в качестве примера строки из Лукреция:
«В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом, С областей неба главу являвшей, взирая оттуда Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу, Эллин впервые один осмелился смертные взоры Против нее обратить...»
Какую идею выводите вы из столь превосходной картины? Безусловно, никакой; поэт и не произнес ни единого слова, которое могло бы хоть немного служить обозначением хотя бы одного члена или черты призрака, которого он намеревался изобразить во всех ужасах, какие только может себе представить воображение» [16, 192]. Берман основывает свой тезис о приверженности Берка
теологическому репрезентативизму в том числе на факте его связи с деятельностью школы теологических репрезентативистов в дублинском Тринити Колледже в 1740-е гг. Приведенная выше цитата не ведет к однозначному опровержению точки зрения Бермана, однако она указывает на то, что Берк использовал не только инструменты теологического репрезентативизма, но и торию Беркли для объяснения того, как мы можем говорить о Боге и других недоступных нам возвышенных предметах.
Применение берклианской философии языка в особенности касается того, как поэтическая репрезентация Бога создает представление чего-то возвышенного. Берк придает понятию возвышенного значение, закрепившееся в позднейшей традиции: «Аффект, вызываемый великим и возвышенным, существующим в природе, когда эти причины действуют наиболее сильно, есть изумление, а изумление есть такое состояние души, при котором все ее движения приостановлены под воздействием какой-то степени ужаса. В этом случае душа настолько заполнена своим объектом, что не может воспринять никакого другого и, следовательно, не может размышлять о том объекте, который ее занимает. <...> Ни один аффект не лишает дух всех его способностей к действию и размышлению так, как страх» [16, 88]. Но ни одно налично данное нам явление не вызывает такого страха, как нечто скрытое от нас, масштабы и сила чего нам неизвестны: «Для того чтобы сделать любую вещь очень страшной, кажется, обычно необходимо скрыть ее от глаз людей, окутав тьмой и мраком неизвестности. Когда мы полностью представляем размеры любой опасности, когда мы можем приучить наши глаза к ней, страхи намного уменьшаются» [16, 89-90]. Из этого следует такой вывод: «Все общие отрицательные состояния, характеризующиеся отсутствием позитивного начала, — пустота, темнота, одиночество и молчание — величественны, потому что все они вызывают страх» [16, 101].
У нас нет идеи Бога, но из-за этого наш страх перед ним только растет, а это приводит к появлению у нас представления о нем как о чем-то эстетически возвышенном, величественном. Возвышенный образ Бога может создаваться в поэзии (в том числе и в Писании) по аналогии с величественными явлениями природы: «Все страшное в природе призвано усилить благоговейный трепет и торжественность божественного присутствия». Такой способ поэтической репрезентации Бога дает основания трактовать Берка как сторонника теологического репрезентативизма. Однако кроме такого катафатического способа представления Бога в поэзии Берк выделяет еще и способ апофатический, который подчеркивает отсутствие Бога в восприятии, тем самым вызывая больший страх перед
ним и больший эстетический эффект. Такой апофатический способ поэтического описания Бога обосновывается средствами философии языка Беркли, согласно которой слова могут вызывать у нас аффекты (в данном случае страх) без того, чтобы репрезентировать какие бы то ни было идеи. Андре Сетшени обнаруживает подобный механизм эстетического познания Бога у самого Беркли [5], однако выявление его в работах этого философа требует довольно глубокой интерпретации. Можно сделать вывод, что именно Берк в полной мере раскрыл потенциал теории языка Беркли для эстетики, в том числе в ее связи с философской теологией.
Заключение
Философия языка Джорджа Беркли обычно не рассматривается как серьезный вклад этого философа в историю философии, а ее влияние часто ограничивают британскими философами середины — второй половины XVIII в. Между тем, если верно, что учение Берка о возвышенном имеет философию языка Беркли в качестве одного из своих оснований, значение этой теории для дальнейшего развития философии может быть весьма существенным. Берк мог выступить проводником идей Беркли в немецкую философию, ведь влияние его «Исследования» на немецких философов второй половины XVIII в. было колоссальным. Т. Хлобил выделяет четыре пика рецепции «Исследования» в Германии в XVIII в.: «Первый пик представлен рассмотрением "Исследования" Лессингом и Мендельсоном в конце 1750-х — начале 1760-х; второй, продолжавшийся с середины 1760-х до начала 1770-х, связан в основном с интересом Гердера к эстетике Берка; третий — это критическое рассмотрение Берка в кантовской "Критике способности суждения" (1790); четвертый маркирован полемической позицией, выраженной в посткантовской немецкой философии, в особенности в ее идеалистическом направлении» [19, 279]. Рецепция и критика этими философами философии языка, представленной в «Исследовании» Берка, может стать предметом дальнейших исследований, которые, возможно, покажут, насколько теория религиозного языка Беркли могла повлиять на формирование немецкой эстетической мысли.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. Berman D. Berkeley and Irish philosophy. L.: Continuum, 2005. x + 234 p.
2. Lock F.P. Edmund Burke. Vol. I, 1730-1784. N.Y.: Oxford University Press, 1998. xv + 564 p.
3. Duddy T. A history of Irish thought. L.: Routledge, 2002. xvi + 362 p.
4. Wecter D. Burke's theory concerning words, images, and emotion // PMLA. 1940. Vol. 55, N 1. P. 167-181.
5. Szecsenyi E. The aesthetics of the invisible: George Berkeley and the modern aesthetics // History of European Ideas. 2022. Vol. 48, N 6. P. 731-743.
6. Formigari L. A history of language philosophies. Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 2004. x + 250 p.
7. Локк Дж. Сочинения: В 3 т. М.: Мысль, 1985. Т. 2. 560 с.
8. Локк Дж. Сочинения: В 3 т. М.: Мысль, 1985. Т. 1. 621 с.
9. Беркли Дж. Трактат о принципах человеческого знания и другие сочинения. М.: Академический проект, 2016. 554 с.
10. Mackie J.L. Problems from Locke. N.Y.: Oxford University Press, 1976. ix + 237 p.
11. Юм Д. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1996. Т. 1. 733 с.
12. WillifordK. Berkeley's theory of operative language in the Manuscript Introduction // British Journal for the History of Philosophy. 2003. Vol. 11, N 2. P. 271-301.
13. Pearce K. Language and the structure of Berkeley's world. N.Y.: Oxford University Press, 2017. xiv + 218 p.
14. Юм Д. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1996. Т. 2. 799 с.
15. Russell P, Anders K. Hume on Religion // The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter 2021 Edition) / Ed. by E.N. Zalta. URL = https://plato.stanford.edu/archives/ win2021/entries/hume-religion/
16. Берк Э. Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного. М.: Искусство, 1979. 237 с.
17. De Bruyn F. 'Expressive uncertainty': Edmund Burke's theory of the sublime and Eighteenth-Century conceptions of metaphor // The Science of sensibility: Reading Burke's philosophical enquiry / Eds K.Vermeir and M. Funk Deckard. Dordrecht: Springer, 2012. P. 265-282.
18. Harris I. Introduction // Burke E. Pre-revolutionary writings / Ed. I. Harris. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. xvi-xxxiii.
19. Hlobil T. The reception of the enquiry in the German-language area in the Second Half of the Eighteenth Century: August Gottlieb Meißner and Johann Gottfried Herder // The reception of Edmund Burke in Europe / Eds M. Fitzpatrick and P. Jones. L.: Blooms-bury, 2017. P. 279-296.
REFERENCES
1. Berman D. Berkeley and Irish Philosophy. L.: Continuum, 2005. x + 234 p.
2. Lock F.P. Edmund Burke: Volume I, 1730-1784. N.Y.: Oxford University Press, 1998. xv + 564 p.
3. Duddy T. A history of Irish thought. L.: Routledge, 2002. xvi + 362 p.
4. Wecter D. Burke's Theory Concerning Words, Images, and Emotion. PMLA. 1940. Vol. 55, N. 1. P. 167-181.
5. Szecsenyi E. The aesthetics of the invisible: George Berkeley and the modern aesthetics. History of European Ideas. 2022. Vol. 48, N 6. P. 731-743.
6. Formigari L. A history of language philosophies. Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 2004. x + 250 p.
7. Locke J. Sochinenija v treh tomah [Works in Three Volumes]. M.: Mysl', 1985. Vol. 2. 560 p. (In Russ.)
8. Locke J. Sochinenija v treh tomah [Works in Three Volumes]. M.: Mysl', 1985. Vol. 1. 621 p. (In Russ.)
9. Berkeley G. Traktat o principah chelovecheskogo znanija i drugie sochinenija [A Treatise concerning the Principles of Human Knowledge and Other Writings]. M.: Akademicheskij proekt, 2016. 554 p. (In Russ.)
10. Mackie J.L. Problems from Locke. N.Y.: Oxford University Press, 1976. ix + 237 p.
11. Hume D. Sochinenija v dvuh tomah [Works in Two Volumes]. M.: Mysl, 1996. Vol. 1. 733 p. (In Russ.)
12. Williford K. Berkeley's Theory of Operative Language in the Manuscript Introduction. British Journal for the History of Philosophy. Vol. 11, N 2. P. 271-301.
13. Pearce K. Language and the Structure of Berkeley's World. N.Y.: Oxford University Press, 2017. xiv + 218 p.
14. Hume D. Sochinenija v dvuh tomah [Works in Two Volumes]. M.: Mysl, 1996. Vol. 2. 799 p. (In Russ.)
15. Russell P., Anders K. Hume on Religion. In: The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter 2021 Edition). Ed. by E.N. Zalta. URL = <https://plato.stanford.edu/ archives/win2021/entries/hume-religion/>
16. Burke E. Filosofskoe issledovanie o proishozhdenii nashih idej vozvyshennogo i prekrasnogo [A Philosophical Enquiry into the Origin of our Ideas of sublime and Beautiful]. M.: Iskusstvo, 1979. 237 p. (In Russ.)
17. De Bruyn F. 'Expressive Uncertainty': Edmund Burke's Theory of the Sublime and Eighteenth-Century Conceptions of Metaphor. In: The Science of Sensibility: Reading Burke's Philosophical Enquiry. Eds K.Vermeir and M. Funk Deckard. Dordrecht: Springer, 2012. P. 265-282.
18. Harris I. Introduction. In: Burke E. Pre-Revolutionary Writings. Ed. I. Harris. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. P. xvi-xxxiii.
19. Hlobil T. The Reception of the Enquiry in the German-Language Area in the Second Half of the Eighteenth Century: August Gottlieb Meißner and Johann Gottfried Herder. In: The Reception of Edmund Burke in Europe. Eds M. Fitzpatrick and P. Jones. L.: Bloomsbury, 2017. P. 279-296.
Информация об авторе: Беседин Артем Петрович — кандидат философских наук, доцент кафедры истории зарубежной философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (495) 939-23-15; a.besedin@hardproblem.ru
Information about the author: Besedin Artem Petrovich — Candidate of Philosophical Sciences, Associate professor, Department of History of World Philosophy, Lomonosov Moscow State University, tel.: +7 (495) 939-23-15; a.besedin@hardproblem.ru
Поступила в редакцию 11.11.2022; принята к публикации 27.02.2023
