CC BY
102
«язык писателя» как the «writer's language»
семиотический конструкт as a semiotic construct
А. в. КРАВЧЕНКО A. V. KRAVCHENKO
Дается критика традиционного взгляда на язык («языкового мифа») и письменно-языковой предвзятости лингвистики, отождествляющей речь и письмо. Подчеркивается различие между естественным и письменным языком как семиотическими феноменами разной когнитивной природы; это различие позволяет охарактеризовать понятие «язык писателя» как семиотический конструкт, функционально имеющий мало общего с естественным (звуковым) языком.
Ключевые слова: язык, текст, языковые взаимодействия, когнитивная структура, живые системы.
Arguments are given against the traditional view of language (the "language myth") and the written language bias of linguistics which views speech and writing as identical. The difference between spoken and written language as semiotic phenomena of different nature is emphasized; because of this difference, the "writer's language" may be characterized as a semiotic construct functionally dissimilar with natural (spoken) language.
Keywords: language, text, linguistic interactions, cognitive structure, living systems.
1. Два главных заблуждения традиционного взгляда на язык
Понятие «язык писателя» широко используется в различных областях гуманитарного знания, в основе которого лежит характерная для данного общества литературно-художественная книжная культура. Оно занимает одно из центральных мест в литературоведении, и ему уделяется значительное внимание в школьных и университетских курсах по русскому языку и литературе. Мы говорим о языке Пушкина и Гоголя, Толстого и Достоевского, Фета и Некрасова, потому что считаем это важным. Важным не только потому, что великие авторы дают примеры того, как тонко и бережно нужно обращаться с печатным словом («что написано пером, того не вырубишь топором»), но и потому, что слово писателя созидательно, ибо воплощает в себе мир, выстраиваемый писателем в ходе нескончаемого диалога с самим собой. Мир, в котором перед нами раскрываются главные жизненные ориентиры и системы ценностей, нередко в буквальном смысле выстраданные писателем на его долгом пути к своему сокровенному «Я». Писатель, оставивший заметный культурный след в истории - национальной или мировой - это всегда мыслитель, ставящий трудные вопросы и ищущий постоянно ускользающие ответы на них. Говоря о языке писателя, мы должны помнить, что на самом деле говорим о способе его мышления как писателя, предопределенном всей историей его развития как личности.
Вопрос о том, как соотносятся язык и мышление писателя, нельзя считать тривиальным в той мере, в какой не тривиален вопрос о соотношении языка и мышления вообще [КауЛепко 2009а]. Несмотря на огромную литературу, посвященную этому вопросу, говорить о какой-то более или менее общепринятой точке зрения пока не приходится. Вызвано это, в первую очередь, тем, что в области гуманитарного знания до сих пор не определены сами исходные понятия. Причин этому
много, но главная - это нежелание ученых-гуманитариев выйти из концептуально узких дуалистических рамок философии объективного реализма и основанных на ней репрезентативных теориях мышления и языка [см. Кравченко 2012; 2013 а, 20136].
Объективный реализм как научное мировоззрение состоит в том, что наблюдаемый мир, познаваемый через взаимодействия с ним человека и описываемый с помощью языка, существует независимо от нас как субъектов познания [Searle 1998]. Другими словами, реальный мир существует независимо от нас (и, соответственно, от нашего сознания), поэтому каждый приходящий в этот мир человек должен познать его с целью приспособиться к нему, обеспечивая себе необходимые условия для выживания и продления рода. Такой процесс познания в дуалистической (картезианской) философии связан с так называемой отражательной способностью сознания, когда под познанием понимается отображение в сознании индивида аспектов объективной реальности в виде мыслительных (ментальных) репрезентаций. Сознание, в этом случае, репрезентирует («являет вновь») мир субъекту, но уже в виде некоторых ментальных образов, «содержательных структур», операции над которыми, якобы, и образуют собственно мыслительную способность (мышление), лежащую в основе сознания. В свою очередь, сознание контролирует взаимодействие организма с окружающей средой: разумные существа обладают способностью «репрезентировать объекты и положения дел в мире и действовать на основе этих репрезентаций» [Searle 1998: 64]. Принято считать, что у человека существенную роль в этом играет язык, позволяющий людям обмениваться имеющейся у них информацией о мире и выступающий своеобразным «каналом связи» [Reddy 1979]. Такой обмен, якобы, возможен в силу репрезентативной функции языка.
Термин «языковая репрезентация», взятый на вооружение когнитивной лингвистикой как составной частью когнитивной науки первого поколения1, используется для характеристики отношения, существующего между сознанием как нематериальной сферой ментальных образов и языком как материальной системой явлений акустической природы, наделенных семиотической функцией. В различных версиях структурализма семиотическая функция языка отождествляется с функцией «трансляции» значений (смыслов, ментального содержания, идей) от одного сознания к другому сознанию в процессе языковой коммуникации, при этом «ментальные структуры», представляющие собой неявные сущности, «оязыковляются», «репрезентируются» в языковых структурах как явных сущностях, доступных восприятию - а, следовательно, и научному наблюдению/изучению. Таким образом, изучение языковых структур, по мнению когнитивистов, способно приоткрыть дверь в ненаблюдаемый мир мыслительных процессов и сознания, дав ключ к ответу на главный вопрос гуманитарной науки о том, что есть познание [Pylyshyn 1999].
Репрезентационалистская теория сознания и языка является составной частью языкового мифа - верой в то, что язык есть особый код, с помощью которого люди обмениваются мыслями в процессе языковой коммуникации. Несмотря на растущее число ученых, выступающих с хорошо аргументированной критикой языкового мифа [Harris 1981, 1996, Sperber 1995, Love 2004, Linell 2009, Кравченко 2013б и мн. др.], общество в целом продолжает верить в то, что такой обмен информацией о положении дел в объективном мире составляет суть процесса коммуникации,
1 См. Кравченко А. В. О трех поколениях когнитивной науки. 2007.
которая рассматривается как главная функция языка. Вместо того, чтобы задаться вопросом о биологической функции языка (ведь языковая способность - то главное, что отличает человека как биологический вид от всех других известных науке живых существ), ортодоксальная лингвистика продолжает оставаться в плену рационализма как неотъемлемой части философии объективного реализма, пытаясь понять и объяснить язык вне его связи с биологией человека [см. Кравченко 2013д].
Другой не менее важной причиной, по которой тормозится поступательное движение по пути познания природы и функции языка, является письменноязыковая предвзятость лингвистики как науки, положившей своим объектом не живой естественный язык как когнитивную область взаимодействий ориентирующего характера, а бестелесные культурные артефакты - тексты, которые по своей онтологии существенно отличаются от живых языковых взаимодействий, которые они якобы репрезентируют [Кравченко 2008а]. Стоящая на платформе объективного реализма лингвистическая ортодоксия путает язык как естественное явление - особый вид динамически сложного, структурированного рекурсивного поведения, которое и должно выступать в роли истинного объекта науки о языке - с языком как системой письменных знаков, используемых человеком для репрезентации (часто весьма непоследовательной) мимолетных акустических явлений, сопровождающих коммуникативное поведение. Практически все, что составляет теоретический багаж традиционной лингвистики (включая определяемую ею предметную область), основано на том или ином анализе текстов (т.е. письменного языка), которые: а) ни в коей мере не репрезентируют естественный, звучащий, воплощенный в телесной динамике в реальном пространстве-времени язык, поскольку б) являются культурными конструктами, бестелесными атемпоральными артефактами [Линелл 2009]. Однако такой ход мысли чужд философии объективного реализма, и вместо изучения языка in vivo эта методология настаивает на его изучении in vitro.
2. Текст и дискурс
В постмодернистской традиции, основанной на языковом мифе, принято отождествлять текст с разговором, а разговор с текстом. Игнорируя специфику характерной для того и другого когнитивной динамики, взаимодействия с письменными языковыми знаками (чтение и письмо) рассматривают как принципиально не отличающиеся от вокализованных взаимодействий в процессе живой коммуникации, подводя и те, и другие под расплывчатое понятие дискурса. Соответственно, отождествляются понятия высказывания (utterance) и предложения (sentence). Вот, например, определение, данное предложению Н. Ю. Шведовой в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» [Ярцева 1990: 395]: «Предложение ... это любое высказывание (фраза), являющееся сообщением о чем-либо и рассчитанное на слуховое (в произнесении) или зрительное (на письме) восприятие». Аналогичное определение дается в «Словаре грамматических терминов» Р. Траска, где предложение -это «всякое высказывание или письменная последовательность слов, способная самостоятельно выражать связную мысль» [Trask 1993: 250] (курсив автора. - A. K.).
Считать, что слуховое восприятие высказывания и зрительное восприятие предложения - одно и то же, значит сознательно закрывать глаза на то, что в той же ортодоксальной лингвистике хорошо известно. Так, если при встрече один человек говорит другому: Я тебя вчера весь день по городу искал, у собеседника не возни-
кает проблемы в понимании того, кто, кого, когда и где искал. Но если человеку предъявить написанное на бумаге предложение: Я тебя вчера весь день по городу искал, неясность в отношении референции дейктиков я, тебя, вчера и именной группы по городу исключает саму возможность адекватной интерпретации. Проблеме интерпретации дейктиков (эгоцентриков, индикаторов) посвящена обширная литература, в которой, тем не менее, упускается один очень важный момент: в нормальных естественноязыковых (диалогических) ситуациях, погруженных в динамически богатый контекст взаимодействий живых организмов в конкретном месте в реальном времени («здесь-и-сейчас»), такой проблемы, как правило, не возникает [подробнее см. Кравченко 1992]; это проблема интерпретации текстов - бестелесных вневременных артефактов, изначальное предназначение которых (функция) существенно отличается от функции естественного языка как сложной интегрированной деятельности адаптивного характера.
В то время как естественный язык распределен по разным временным шкалам, тексты, будучи графическими артефактами, атемпоральны; в этом их коренное различие. Вряд ли стоит удивляться, что «в целом, попытки перенести методы грамматического анализа на исследования дискурса, в надежде построить 'дискурсивные грамматики', не привели к сколько-нибудь заметному успеху» [Тгавк 1993: 84]. Успех здесь невозможен по той же причине, по которой невозможно перенести принципы кроя и шитья одежды на анализ анатомии и особенностей телесной моторики человека, не поменяв местами причину и следствие.
Ни высказывания, ни предложения не «выражают» мысли. И те и другие суть сигналы, которые ориентируют коммуникантов в их консенсуальной области взаимодействий; они - подсказки для конструирования значения, и, как таковые, они никогда не являются самостоятельными. Но несамостоятельность высказываний отлична от несамостоятельности предложений. Высказывания как часть структурной динамики говорящего организма всегда интегрированы с множественными аспектами физического контекста той чувственно воспринимаемой диалогической ситуации, в которой они осуществляются, и которая самым существенным образом влияет на их интерпретацию. В диалогической ситуации конструирование значений и порождение смыслов протекает в межсубъектной области когнитивных взаимодействий со скоростью, определяемой скоростью психомоторных процессов порождения и восприятия речи, обычно измеряется миллисекундами и носит линейный характер. Динамика же взаимодействий в текстовом поле языка не определяется межсубъектностью в принципе; в этом - главное отличие когнитивных операций создания и прочтения (именно прочтения, а не просто озвучивания) текста от когнитивной динамики естественноязыковых взаимодействий.
Создание письменных знаков и манипулирование ими в процессе написания текста интегрировано в протекающие при этом когнитивные процессы, и как часть структурной динамики организма письмо трансформирует мысль, участвуя в формировании рабочей памяти [Мепагу 2007]. Пишущий не взаимодействует с другим; он вступает в диалог со своим собственным «Я» как когнитивной структурой, сформировавшейся в ходе всей истории его индивидуального развития как живой системы [Кравченко 2011]. Точно так же и читающий, воспринимая созданный другим текст, взаимодействует не с автором текста, но со своим когнитивным «Я», структура которого не идентична когнитивной структуре «Я» автора текста. Скорость и характер психомоторных процессов порождения и восприятия текста -
иного порядка, нежели в живом диалоге. Человеческое мышление - мышление языковое [Maturana, Mpodozis, Letelier 1995, Кравченко 2013в], поэтому и процесс порождения текста представляет собой мыслительный процесс иной динамики [см. Menary 2007] по сравнению с мыслительными процессами в диалогических взаимодействиях.
Поскольку текст и разговор - явления хотя и взаимосвязанные, но различающиеся по своей онтологии [Kravchenko 2009b], и поскольку в разговоре понимание зависит от огромного количества индексальных знаков, присутствующих в коммуникативной ситуации и являющихся по большей мере невербальными (т. е. неязыковыми в традиционном понимании), семиотика разговора (естественноязыковой семиозис) отличается от семиотики текста (текстового семиозиса) в той мере, в какой когнитивная динамика разговора отличается от когнитивной динамики письма/ чтения. В то время как речь телесно воплощена и присущая ей динамика должна контролироваться и анализироваться в режиме реального времени обеими сторонами, участвующими в коммуникации, письменный язык бестелесен относительно человека как деятеля. Языковое поведение не является автономным видом деятельности, независимым от других видов человеческой деятельности, оно интегрировано в сложную поведенческую динамику человека и интерпретируется наблюдателем именно как таковое, т. е. как поведение в наблюдаемом физическом контексте (реляционной области взаимодействий между общающимися) в реальном времени, когда каждая мелочь принимается во внимание.
Семиозис - это интерпретативный процесс, в ходе которого при взаимодействии живой системы с компонентами окружающей среды возникают и категоризируют-ся знаковые отношения как таковые. Языковой семиозис участвует в структурной динамике организма как живой системы [Кравченко 2008б], а поскольку динамика диалогичных естественноязыковых взаимодействий отлична от динамики монологичных взаимодействий писателя со своим когнитивным «Я», результатом которых и являются создаваемые им тексты, коррелирующие с этими двумя видами взаимодействий, мыслительные процессы также отличаются по своей динамике.
3. Язык писателя как семиотическое понятие
Понятие «язык писателя» является типичным примером письменноязыковой предвзятости лингвистики. Уже само выражение «язык писателя» указывает на то, что его референтом выступает не просто человек как живая система, наделенная языковой способностью, т. е. человек говорящий (homo loquens), но человек как создатель культурных артефактов, именуемых текстами, или человек пишущий (homo scribens). Объектом номинации выступает не естественноязыковая способность человека как таковая, а совокупность и система письменноязыковых средств, употребляющихся в произведениях того или иного автора. Сюда входят: 1) конвенциональная система обозначения звуков речи, принятая в данной культуре (например, алфавит), позволяющая создавать графические образы слов естественного языка; как правило, соответствие между буквой (графом) и звуком (фоном) является однозначным и допускает очень незначительные отклонения, максимально приближая алфавит к коду; 2) слова и выражения, графические образы которых писатель способен создать благодаря имеющемуся у него языковому опыту; разный опыт разных писателей проявляется в количестве используемых ими графи-
ческих образов слов и выражений, что является одним из показателей «богатства» языка того или иного писателя (ср. с характерным литературоведческим оборотом: «Словарь имярек насчитывает столько-то слов»); 3) более или менее конвенциональные способы организации графических образов слов в последовательности, допускающие их интерпретацию (фразы и предложения); соответствующие навыки и умения напрямую зависят от его опыта взаимодействий с текстами в роли человека читающего (homo legens), т. е. от количества и качества прочитанного на протяжении жизни; 4) графические внеалфавитные знаки (знаки препинания) как дополнительные средства организации и когнитивного маркирования предложений. То, как именно используются все эти средства тем или иным автором, определяется общим состоянием его организма как живой системы во время создания текста, или его когнитивной структурой. Когнитивная структура как модель действия, лежащая в основе поведения, является атрибутом организации организма как структурно детерминированной системы. На каждом этапе развития организма когнитивная структура определяет динамику его взаимодействий со средой, в том числе и языковых взаимодействий разного вида. Иначе говоря, языковая деятельность (как воплощенная в диалогических взаимодействиях, так и протекающая в текстовом поле языка) является наблюдаемым проявлением когнитивной структуры человека в момент осуществления этой деятельности.
Языковые знаки участвуют в формировании концептов как структур знания [Кравченко 2005], вызывая состояния нейронной активности - репрезентации взаимодействий с постоянно изменяющейся средой, с которой организм находится в структурном сопряжении. Следовательно, языковой семиозис участвует в структурной динамике организма как живой системы. Как эмпирические сущности естественноязыковые знаки являются компонентами среды как части системы организм - среда, а грамматические категории как знаки знаков [см. Кравченко 2013е] отображают отношения между знаками, которые, в свою очередь, отображают отношения между познающим субъектом и теми аспектами среды, которые для познающего находятся в отношении взаимной каузальности со знаками естественного языка. С точки зрения опыта, произнесенные высказывания, членя мир, существенной частью которого они сами являются, помогают говорящему наблюдателю конструировать и упорядочивать мир как структурированную систему категоризированного опыта. В случае естественного языка эта структурированная система, коренясь в индивидуальном чувственном опыте мультимодальных когнитивных взаимодействий с миром, интегрирует в себе все аспекты такого опыта, как осознанного, так и неосознанного. И именно потому, что это индивидуальный опыт, структура «оязыковленного» мира у каждого человека индивидуальна и неповторима. Более того, на протяжении жизни человека его когнитивная структура подвержена качественным изменениям, которые находят проявление в том, как именно и с помощью каких средств человек на том или ином этапе своего развития погружается в поток языковых взаимодействий (ср.: ранний Достоевский, поздний Толстой и т. п.).
Создание текстов, с одной стороны, и их интерпретация (прочтение), с другой - с точки зрения динамики протекающих при этом когнитивных процессов - радикальным образом отличаются от когнитивной динамики живых (диалогических, воплощенных) взаимодействий. Вступая во взаимодействие со своим когнитивным «Я», писатель не находится под прессом необходимости координировать свое пове-
дение с поведением другого в реальном пространственно-временном контексте. Он обращается к своему опыту и своей памяти, возможности которой несопоставимы с памятью других живых существ благодаря ее невероятному расширению за счет особого культурного артефакта - письма (текстов). Но именно потому, что графические образы укорененных в телесном опыте естественноязыковых знаков атем-поральны, они не репрезентируют сознанию писателя какой-то конкретный фрагмент пережитого опыта. Они - всего лишь подсказки, опоры, с помощью которых писатель воссоздает (создает заново) структуру мира как она видится (помнится, представляется) ему, писателю, и которая во многом зависит от когнитивной структуры организма писателя как живой системы. Аналогичным образом и читатель, зрительно воспринимая текст, не «извлекает» из него ровным счетом ничего «и не вступает в разговор» с автором, равно как и автор не вступает в разговор с читателем - что бы нам об этом ни говорили литературоведы и литературные критики в соответствии с устоявшейся традицией. Узнавание графических образов слов и образуемых ими последовательностей (которое отнюдь не всегда бывает полным или надежным) активизирует в мозгу читателя нейронные репрезентации его, читателя, опыта языковых взаимодействий (и в диалогических ситуациях разговора, и при чтении текстов), который по определению не идентичен - хотя, возможно, аналогичен - соответствующему опыту писателя. Понимание и интерпретация текста напрямую зависят от меры специфического опыта читателя по принципу «чем больше опыт, тем лучше понимание». Более того, сам этот опыт, влияя на когнитивную структуру читающего, в определенной степени влияет на выбор им письмен-ноязыковых средств в случае, когда читающий становится пишущим.
С семиотической точки зрения, «язык писателя» как определенным образом параметризованная совокупность порожденных им текстов представляет собой знаковую систему, ценность которой определяется тем, насколько конструируемый этой системой возможный мир соотносится с лингвосемиотическим опытом читателя, проецирующего конструируемые им в процессе прочтения текстов смыслы на свой лингвосемиотический опыт. Язык писателя не характеризует самого писателя как человека говорящего; это понятие охватывает одну из его ипостасей - возможно, главную: мыслителя, в рассуждениях с самим собой порождающего возможный мир, имеющий ценность для читателя как интерпретатора этого мира. Таким образом, понятие «язык писателя» есть не что иное, как лингвосемиотический конструкт, позволяющий определенным образом категоризировать некоторую совокупность текстов по формальным параметрам, отличающим их (хотя и не всегда однозначно) от другой аналогичной совокупности текстов, созданных другим писателем. Оно ни в коей мере не характеризует язык писателя как живой системы, вступающей в диалогические взаимодействия с другими в реальном пространстве-времени. Можно привести примеры выдающихся писателей современности, живое общение с которыми производит удручающее впечатление по простой причине: их речь бедна выразительными средствами, стилистически уныла и никак не коррелирует с авторским идиостилем писателя. С определенной долей условности хорошего писателя можно рассматривать как своего рода шизофреника, живущего в двух мирах: феноменальном мире данной в восприятии реальности и возможном мире альтернативной реальности, представленной в создаваемых им текстах. Обе эти реальности - реальности языковые, но с точки зрения семиотики они разные в той мере, в какой язык человека говорящего (homo loquens) отличен от языка человека
пишущего (homo scribens). Изучение этих языков как различных семиотических феноменов, а также их роли в формировании когнитивной структуры человека как живой системы (важнейшей частью которой является то, что принято называть интеллектом) - задача биологически ориентированной когнитивной науки третьего поколения.
Литература
1. Кравченко А. В. Вопросы теории указательности: Эгоцентричность. Дейктич-ность. Индексальность. Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1992.
2. Кравченко А. В. Что такое коммуникация? Очерк биокогнитивной философии языка // В. В. Дементьев (ред.). Прямая и непрямая коммуникация. Саратов: Колледж, 2003. С. 27-39.
3. Кравченко А. В. Место концепта в соотношении языка, сознания и мышления // Жанры речи: Жанр и концепт. Вып. 4. Саратов, 2005. С. 84-102.
4. Кравченко А. В. О профессиональной и языковой компетенции в журнальных публикациях по когнитивной лингвистике // Е. И. Голованова (ред.). Языки профессиональной коммуникации. Челябинск: Изд-во ЧелГУ, 2007. С. 44-48.
5. Кравченко А. В. Речь и письмо как разные когнитивные области // Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Мат-лы 3 Междун. н.-пр. конф. 14-15 октября 2008. Бийск: Изд-во БПГУ им. В. М. Шукшина, 2008а. С. 133-139.
6. Кравченко А. В. Языковой семиозис и пределы человеческого познания. Когнитивные исследования языка. Вып. 3: Типы знаний и проблема их классификации. М.; Тамбов: ИЯ РАН; ТГУ им. Г. Р. Державина, 2008б. С. 37-45.
7. Кравченко А. В. Что такое «когнитивная структура», или Об одном распространенном заблуждении. Когнитивные исследования языка. Вып. 9: Взаимодействие когнитивных и языковых структур. М.; Тамбов, 2011. С. 96-104.
8. Кравченко А. В. «Репрезентация мыслительных структур в языке» как тема научного дискурса. Когнитивные исследования языка. Вып. 12: Теоретические аспекты языковой репрезентации. М.; Тамбов: ИЯ АН; ТГУ им. Г. Р. Державина, 2012. С. 205-216.
9. Кравченко А. В. Некоторые соображения о сознании и языке: гомункулус когнитивного интернализма // Т. Ю. Тамерьян (ред.). Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. Вып. 15. Владикавказ: Изд-во СОГУ им. К. Л. Хета-гурова 2013а. С. 39-46.
10. Кравченко А. В. От языкового мифа к биологической реальности: переосмысляя познавательные установки языкознания. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2013б.
11. Кравченко А. В. Понятие языковой когниции, или Что в имени? Когнитивные исследования языка. Вып. 15. Факторы и механизмы языковой когниции. М.; Тамбов: ИЯ АН; ТГУ им. Г. Р. Державина, 2013в. С. 58-66.
12. Кравченко А. В. Биологическая реальность языка // Вопросы когнитивной лингвистики. 2013д. Вып. 1. С. 55-63.
13. Кравченко А. В. Грамматика как семиозис // Когнитивная динамика в языковых взаимодействиях (Studia linguistica cognitiva). Вып. 3. М.: Флинта; Наука, 2013е. С. 58-80.
14. Лав Н. Когниция и языковой миф // А. В. Кравченко (ред.). Язык и познание: методологические проблемы и перспективы (Studia lingüistica cognitiva). Вып. 1. М.: Гнозис, 2006. С. 105-134.
15. Линелл П. Письменноязыковая предвзятость лингвистики как научной отрасли // А. В. Кравченко (ред.). Наука о языке в изменяющейся парадигме знания (Studia lingüistica cognitiva). Вып. 2. Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2009. С. 153-191.
16. Harris R. The Language Myth. London: Duckworth, 1981.
17. Harris R. Signs, Language and Communication: Integrational and segregational approaches. London and New York: Routledge, 1996.
18. Kravchenko A. V. Language and mind: A bio-cognitive view. In H. Gotzsche (ed.), Memory, Mind and Language. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2009a. Р. 103-124.
19. Kravchenko A. V. The experiential basis of speech and writing as different cognitive domains. Pragmatics & Cognition. 2009b. 17(3). Р. 527-548.
20. Linell P. Rethinking Language, Mind, and World Dialogically: Interactional and contextual theories of human sense-making. Charlotte, NC: Information Age Publishing. 2009.
21. Love N. Cognition and the language myth // Language Sciences, 2004. Р. 26. 525544. [Рус. перев.: Лав Н. Когниция и языковой миф // А. В. Кравченко (ред.). Язык и познание: методологические проблемы и перспективы (Studia linguistica cognitiva). Вып. 1. М.: Гнозис, 2006. 105-134.]
22. Maturana H., Mpodozis J. and Letelier J. C. Brain, language, and the origin of human mental functions. Biological Research, 1995. 28. Р. 15-26.
23. MenaryR. Writing as thinking. Language Sciences, 2007. 29(5). Р. 621-632.
24. Pylyshyn Z. What's in your mind? In E. Lepore and Z. Pylyshyn (eds.), What is Cognitive Science? New York: Blackwell, 1999. Р. 1-25.
25. Reddy M. The conduit metaphor. In: A. Ortony (ed.), Metaphor and Thought. Cambridge: Cambridge University Press, 1979. Р. 284-324.
26. Searle J. R. Mind, Language and Society: Philosophy in the real world. New York: Basic Books, 1998.
27. Sperber D. How do we communicate? In J. Brockman and K. Matson (eds.), How Things Are: A science toolkit for the mind. New York: Morrow, 1995. Р. 191-199.
28. Trask R. L. A Dictionary of Grammatical Terms in Linguistics. Routledge. 1993.
