CC BY
141
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. XIV, № 4
Ж
зык и смысл
1. Цель исследования
В данной работе мы намереваемся прояснить некоторые семасиологические понятия, которые, на наш взгляд, имеют большое значение для методологии науки и, соответственно, для теории познания. Помимо всего прочего, здесь будет предложено определение смысла языкового выражения. То понятие «смысл», которое мы здесь имеем в виду, не связано с понятием субъективного смысла как некоторого психического феномена, который постигается в процессе понимания языкового выражения. Под «смыслом выражения» мы будем понимать нечто интерсубъективное, что присуще высказыванию в связи с языком, а не в связи с отдельным человеком. Это понятие интерсубъективного смысла выражений имеет большое значение для методологии и теории познания, ибо теоремы науки представляют собой не что иное, как смыслы определенных предложений, которые присущи этим предложениям в соответствующем языке. В своем наиболее чистом виде знание (в отличие от познания) как раз и состоит из этого смысла определенных предложений и иных выражений.
Казимеж АЙДУКЕВИЧ
Несмотря на то большое значение, которое это понятие смысла имеет для теории познания, оно, насколько мне известно, еще никогда не было точно определено. Говоря о «смысле», обычно довольствуются ссылками на «интуицию». Метод, которым мы будем руководствоваться на пути построения определения «смысла», отчасти является аналитическим, а отчасти - синтетическим и произвольным. Это означает, что наше определение «смысла» должно, насколько возможно, соответствовать общепринятому значению этого термина. Однако это возможно лишь до некоторой степени. Мы стремимся получить определение, задающее строгое и точное понятие. Однако объем обыденного понятия «смысла» отнюдь не имеет четких очертаний. Поэтому если мы хотим точно задать объем этого понятия, мы должны иметь возможность проводить четкие разграничительные линии внутри этого расплывчатого контура. Их можно проводить по-разному, но неясность имеющегося понятия оправдывает эти различия. Однако не все точные формулировки равноценны в отношении их применимости, т.е. в отношении тех результатов, которые мы хотим получить.
В*
1Й1
ПК
Iм
* *
X к
<1
Предлагаемое нами определение понятия «смысл» приводит к далеко идущим следствиям. В частности, оно приводит к теоре-тико-познавательной позиции, которую мы называем радикальным конвенционализмом. Рассмотрению этого следствия мы посвятили особую статью «Картина мира и концептуальный аппарат», которая вскоре должна появиться в журнале «Erkenntnis».
В настоящей статье мы хотим подготовить базис для выведения теоретико-познавательных следствий, поэтому прежде всего обращаемся к анализу некоторых познавательных процессов, в частности к анализу суждения (Urteil).
I
2. Суждение
и его виды
Проводят различие между суждениями в психологическом и логическом смыслах. Суждения в психологическом смысле представляют собой определенные психические явления, о природе которых много писали и спорили. Мы не собираемся вступать в эти споры и лишь хотим привлечь внимание читателя к некоторым сторонам процесса суждения, не стремясь к точному определению этих сторон. Нам достаточно лишь одного указания.
Существуют акты суждения (так мы будем называть суждения в качестве психических явлений, отличных от суждений в логическом смысле, которые мы будем называть просто суждениями), *■: допускающие адекватное выражение в предложениях некоторого Q, языка. Такие акты суждения мы <«'| будем называть артикулирован-
ными актами. Они отличаются от актов суждения, которые не могут быть адекватно выражены в предложениях. Их мы будем называть неартикулированными. Рассмотрим пример неартикулированного акта суждения: мой слуга входит в комнату и подает мне почту в тот момент, когда я пишу эти строки, сидя за столом. Я не отрываюсь от работы, но замечаю его приход, и во мне пробуждаются какие-то внутренние процессы, в частности процессы суждения. Но если я хочу выразить их в языке, то обнаруживаю, что какие бы слова я ни выбирал для этой цели, я не могу с их помощью адекватно выразить эти процессы. Такие процессы суждения весьма расплывчаты и неясны в своем содержании, а слова для их выражения, напротив, чрезмерно точны и слишком определенны. Попробуем облечь в слова наш процесс суждения. На ум приходят приблизительно такие предложения: «Мой слуга входит в комнату», «Евгений входит в комнату», «Евгений открывает дверь», «Евгений здесь», «Он здесь» и т.д. Каждое из этих предложений годится для более адекватного выражения некоторого другого процесса суждения, ибо все процессы суждения, адекватно выразимые посредством этих предложений, отличаются друг от друга по своему содержанию. Но то, о чем я думаю, когда замечаю входящего слугу, можно выразить посредством любого из этих предложений. Отсюда следует, что в точности этого никогда нельзя вполне выразить. Это похоже на то, как если бы мы попытались провести четкую разграничительную линию между
красным и оранжевым в солнечном спектре. Это можно сделать по-разному. Каждая попытка отличается от других, и все они в равной мере хороши и в равной мере неудовлетворительны.
В повседневной жизни мы постоянно имеем дело с такими процессами суждения. Когда я, прогуливаясь по улице, замечаю приближающийся автомобиль, я сужу об этом, однако ни одно предложение не способно точно выразить моего суждения. То же самое происходит, когда мы вспоминаем какое-то законченное дело или когда на ум приходит первая мысль, дающая решение какой-то научной проблемы. Хорошо известно, сколько требуется усилий для того, чтобы первую смутную мысль довести до такой ясности, когда она может быть выражена в языке.
Мы не хотим вступать в споры о том, заслуживают ли вообще психические процессы, которые мы назвали неартикулированными процессами суждения, имени суждения. Нам достаточно лишь указать на их существование. Для нашего исследования это важно потому, что в своих дальнейших рассуждениях мы будем имеем в виду только артикулированные суждения.
Артикулированные суждения в большинстве случаев (если не всегда) воплощены в каком-то звучащем или письменном языке (который можно видеть или слышать). Иначе говоря, артикулированное суждение представляет собой составной психический процесс, в котором можно выде-
лить отдельные фрагментарные представления о словесных конструкциях. Эти наглядные представления переплетаются с другими компонентами, образуя целостность артикулированного суждения. С нашей точки зрения, нельзя считать, будто суждения связаны с представлением предложений только ассоциативно. Представление о предложении целиком входит в процесс суждения и образует его существенную часть. Это было убедительно показано Гуссерлем'.
Артикулированные суждения, существенная часть которых образуется наглядным представлением некоторого предложения, мы будем называть вербальными суждениями. Вопрос о существовании артикулированных, но невербальных суждений, здесь рассматриваться не будет. Зрелые научные суждения всегда осуществляются в вербальном мышлении. Из числа компонентов вербального акта суждения, не имеющих наглядного представления, мы хотим указать на моменты убеждения и утверждения. Они могут быть позитивными или негативными в зависимости от того, выражается ли в суждении признание или отвержение, причем момент утверждения может иметь разную силу. Если же этот момент утверждения полностью отсутствует, то мы имеем дело с мейнонговским предположением. Акт суждения с позитивным моментом утверждения мы называем позитивным убеждением, суждение с негативным моментом утверждения -негативным убеждением.
««г.;:
■¡а:'-;
| |
Ii j
31><
i» iüli
Ii
и
щы
См.: Husserl Е. Logische Untersuchungen. Unt. 1: Ausdruck und Bedeutung.
Halle, 1913. Bd. II. Teil 1.
И
I fffil V,!
К
о.
<!
В дальнейшем мы часто будем использовать такие выражения: «X признает предложение Z» и «X отвергает предложение Z». Первое из этих выражений означает: «X выражает предложением Z позитивное убеждение». При этом X не нуждается в том, чтобы произносить или писать предложение Z, слышать его или читать, он вообще может никак его не воспринимать. Он может лишь представлять себе это предложение. В этом случае X переживает вербальный акт суждения с позитивным утверждением, наглядной составной частью которого является представление предложения Z.
Выражение «X отвергает предложение Z» означает: «X переживает такое негативное убеждение, что позитивное убеждение, возникающее из первого посредством замены содержащегося в нем негативного момента утверждения на позитивный момент, он выразил бы предложением Z». Негативное убеждение, состоящее в отвержении некоторого предложения, и позитивное убеждение, состоящее в признании этого же предложения, будем называть противоположными убеждениями. К введенным выше определениям мы добавим еще следующее указание. Когда мы говорим, что X признает предложение «Снег идет», то мы, в общем, не имеем в виду, что X стремится выразить такое суждение, которое немцы обычно выражают предложением «Es schneit» («Идет снег»). Даже если мы говорим «X признает предложение "Идет снег"», то мы оставляем неопределенным вопрос о том, воспользуется ли он предложением, которое предпи-
сывает немецкии язык, или каким-то другим. Таким образом, когда мы говорим «X признает предложение "Идет снег"», то отсюда еще не следует, будто X думает, что идет снег. Это лишь означает, что данным предложением X выражает какое-то позитивное убеждение. Это убеждение может быть таким, что оно выражается предложением немецкого языка, а, может быть, и каким-то иным.
Благодаря Брентано предложения вида «X признает У» истолковывают таким образом, будто У является неким предметом, в существование которого верит X. Наше разъяснение таких выражений отчетливо показывает, что мы придаем им совершенно иное значение. Это следует подчеркнуть еще раз. И на этом мы заканчиваем рассмотрение суждения как психического процесса.
Теперь мы обращаемся к рассмотрению суждений в логическом смысле. Под суждением в логическом отношении мы понимаем тот смысл, который присущ некоторому предложению в каком-либо языке. Если мы имеем дело с артикулированным актом суждения, который может быть выражен в предложении Z языка 8, то тот смысл, которым данное предложение обладает в этом языке, мы будем называть содержанием этого акта суждения. (Мы не будем здесь останавливаться на вопросе о том, можно ли в качестве содержания рассматривать также неартикулированные суждения.) Суждение (в логическом отношении) может быть утвердительным или отрицательным, однако оно не может быть признаваемым или отвергаемым, ибо
моменты признания или отвержения входят лишь в психологический акт суждения, но не в его содержание.
3. Осмысленность как
необходимая характеристика языка
Язык характеризуется не только своим запасом слов и синтаксическими правшами, но также и тем способом, которым его слова и выражения получают свой смысл. Если бы, например, кто-то произносил слова немецкого языка, но придавал бы им иной, нежели обычно, смысл, то мы сочли бы, что это имитация немецкого языка, а не сам немецкий язык.
К характеристике языка относится также задание порядка его звуков (знаков и т.п.) и смысла этого порядка. Это соподчинение мы будем называть смыслообра-зованием языка. Оно еще не вполне установлено, если зафиксировано только соподчинение слов и выражений языка обозначаемым с их помощью предметам. Во-первых, не все выражения обозначают предметы, а только те, которым присущ номинативный характер, т.е. имена, однако смыслом обладают все слова и выражения языка. Во-вторых, два выражения могут обозначать один и тот же предмет, но, тем не менее, обладать разными смыслами. Так, например, выражения «самая
высокая горная вершина в Европе» и «самая высокая горная вершина в Швейцарии» обозначают один и тот же предмет, но различаются по своему смыслу. Школьная логика не рассматривает смысл всех выражений и ограничивает свой анализ лишь смыслом имен, который она отождествляет с содержанием понятий, соподчиненных этим именам. Приведенный выше пример, иллюстрирующий различие между смыслом имени и обозначаемым им предметом, в школьной логике мог бы служить для указания на различие между объемом и содержанием (именного) понятия. Содержание понятия и смысл имени являются хотя и родственными, но все-таки разными понятиями.
4. Правила смысла
Если бы мы уже сейчас захотели сформулировать определение термина «смысл выражения», то это было бы преждевременно2. То немногое, что мы сказали выше об этом термине, имело цель устранить наиболее серьезные недоразумения.
В этом разделе мы хотим обосновать чрезвычайно важный для дальнейшего исследования тезис, который предварительно и не очень точно можно сформулировать так: смысл, которым обладает выражение в некотором язы-
" Я пытался сформулировать такое определение в работе, опубликованной на польском языке «О znaczeniu wyrazen» («О смысле выражений») (Sonderabdruck aus der Festschrift der Polnischen Philosophischen Gesellschaft. Lwow, 1931). В настоящей статье я предложу более широкое определение смысла, которое несколько отличается от сформулированного в предыдущей работе.
I!
i
ШШ
т
I
Ж
к
<|
111 |
11 ш;
ш!
X
а
<3
ке, задается правилами его употребления. Именно этот тезис, который лишь позднее получит точную формулировку, мы сейчас хотим разъяснить и обосновать.
Смысл, который человек связывает с некоторым выражением, зависит от типа мысли, которую человек хочет выразить с помощью этого выражения. Таким образом, посредством смысла, присущего выражению, устанавливается связь между выражением и типом мысли. Ясно, что люди, использующие одинаковые выражения в одном и том же смысле, не обязательно связывают с этим выражением одну и ту же мысль (в качестве психического индивидуального процесса). Это было бы невозможно, если бы речь шла о разных людях или об одном человеке в разные моменты времени, использующих одно и то же выражение. Требуется только, чтобы при использовании одного и того же выражения в одном и том же смысле, они связывали с этим выражением мысли, принадлежащие к одному типу, однозначно заданному смыслом этого выражения.
Мы не будем здесь пытаться решать вопрос о том, каким образом образуются те типы мыслей, которые сопоставляет выражениям их смысл. Нам нужно, скорее, более внимательно рассмотреть тот метод, который используют для обнаружения неправильного понимания. Таким образом, речь пойдет о методе, помогающем узнать, что кто-то связывает с некоторым выражением, например с предложением, иной смысл, нежели мы. Сначала рассмотрим пример действия этого метода.
Допустим, стоматолог грубо затронул обнаженный зубной нерв пациента. Пациент дергается и издает крик. Возможно, в этом случае излишне спрашивать, испытывает ли пациент боль. Предположим, однако, что такой вопрос был задан и наш пациент ответил на него, отвергнув предложение «Мне больно». Как оценить такое его поведение? Во-первых, можно предположить, что наш пациент просто лжет, и на самом деле не отвергает предложение «Мне больно», а лишь создает видимость такого отвержения. Во-вторых, возможно, что пациент не лжет, т.е. он действительно отвергает соответствующее предложение, ибо не испытывает никакой боли. Наконец, также возможно, что пациент не лжет и действительно отвергает предложение «Мне больно», хотя при этом испытывает боль. Просто с этим предложением он связывает не такой смысл, который придаем ему мы. Во всяком случае, мы исключаем возможность того, что кто-то испытывает боль и при этом отвергает предложение «Мне больно», хотя придает ему тот же смысл, что и мы. Таким образом, мы устанавливаем: если кто-то испытывает боль, но при этом отвергает предложение «Мне больно», то отсюда можно заключить, что он этому предложению придает иной смысл, нежели мы.
Это дает нам способ обнаружения неправильного понимания, схему которого можно было бы сформулировать следующим образом: если мы хотим установить, употребляет ли человек определенное предложение в том же самом смысле, что и мы, то для это-
го предложения мы ищем особо показательный вид чувственных переживаний - таких, что когда мы их испытываем, то с уверенностью признаем данное предложение. Тогда если кто-то испытывает переживание данного вида, но в то же время отвергает соответствующее предложение, то это позволяет нам сделать вывод о том, что он придает данному предложению иной смысл, нежели мы. Следует заметить, что переживания данного вида должны быть наиболее характерными для обсуждаемого предложения, причем их особенность должна заключаться не только в том, что они побуждают нас принять данное предложение. Они должны принуждать нас к этому непосредственно, т.е. переход от переживания к предложению не может быть разбит на несколько шагов. Если, например, принятие некоторых посылок (их можно также рассматривать как переживания) вынуждает меня к принятию какого-то их отдаленного следствия, а другой человек отвергает предложение, выражающее данное следствие, хотя принимает те же самые посылки, то это еще нельзя считать доказательством того, что между нами существует непонимание относительно посылок или следствия. Переживания какого вида выделяются в качестве наиболее характерных для того или иного предложения устанавливается в конкретных случаях благодаря чувству языка.
Описанный выше метод позволял бы получать абсолютно надежные результаты, если бы его практическое применение не было ограничено невозможностью с до-
стоверностью установить, действительно ли другой человек испытывает чувство соответствующего типа и действительно ли он отвергает соответствующее предложение или это лишь видимость. Тем не менее, если переживание некоторого типа Э избрано для предложения Ъ и если кто-то, испытывая переживание Э, в то же время отвергает предложение Ъ, то можно с уверенностью утверждать, что он связывает с этим предложением иной смысл, нежели мы. По-видимому, не стоит говорить о том, что таким способом можно установить лишь расхождение в понимании, но не единство понимания. Таким образом, предложенный метод служит необходимым, но недостаточным критерием для решения вопроса о том, связывает ли другой человек с некоторым предложением тот же самый смысл, что и я.
Рассмотрим теперь еще один пример обнаружен™ взаимного непонимания. Допустим, кто-то принимает предложение вида «Если А, то В» и принимает также его антецедент «А», но отвергает кон-секвент «В». Если он это делает искренне, то его поведение мы могли бы объяснить тем, что этот человек, отвергая «В», уже забыл о ранее принятых посылках. Если же он отвергает «В» вполне сознательно, помня о принятых посылках, то для нас это служит несомненным признаком того, что, по крайне мере, одно из предложений «Если А, то В», «А» и «В» он употребляет не в том смысле, в котором употребляем его мы. Мы считаем невозможным, чтобы кто-то, кто употребляет предложения немецкого языка в том же смысле,
Щй;
ш II
!И!
ШШ
1 1 !
I
X
к
о,
что и мы, принимал предложения вида «Если А, то В» и «А», отвергая в то же время предложение «В».
Попробуем теперь более внимательно рассмотреть те тезисы, на которые опираются два рассмотренных выше примера. Первый тезис говорит о том, что невозможно, переживая ощущение боли, в то же время испытывать негативное убеждение, состоящее в отрицании правильно употребляемого немецкого предложения «Мне больно». В человеческом сознании не могут одновременно сосуществовать чувственное переживание определенного рода (ощущение боли) и другое переживание (отрицательное убеждение определенного рода). Обозначим теперь мысль того вида, которую немецкий смысл сопоставляет предложению «Если А, то В», буквой «Н»; мысль, сопоставляемую немецким смыслом антецеденту «А», обозначим буквой «V»; наконец, мысль, сопоставляемую немецким смыслом консеквенту «В», - буквой «14». Тогда наш второй тезис гласит: переживание позитивных убеждений вида Н и V исключает из сознания переживание негативного убеждения, противоположного но отношению к мысли вида N.
В гаком истолковании эти тезисы, на которые опирается наш способ раскрытия взаимного непонимания, кажутся не более чем эмпирически-психологическими истинами. Однако, с нашей точки зрения, эти тезисы возникают не из опыта, а являются аналитическими утверждениями. Нет никакой опасности, что они когда-нибудь столкнутся с опытом, точ-
но так же, как для утверждения о том, что вода, находящаяся под нормальным давлением, закипает при температуре 100° С.
Общее предложение вида «Каждый А есть В» нуждается в эмпирической проверке и может быть опровергнуто опытом в том случае, когда для некоторого X существует возможность установить, что есть некий А, который не является В, и нет каких-то иных данных, свидетельствующих о наличии В. Если же нельзя решить вопрос об А-бытии некоторого X без одновременного признания его В-бытия, то понятие В входит в содержание понятия А. Предложение «Все петухи кукарекают» нуждается в эмпирической проверке и может быть опровергнуто опытом. Предложение «Каждый петух есть птица» не ссылается на опыт, ибо невозможно о каком-то X установить, что он является петухом, и при этом сомневаться, является ли он птицей. Точно так же и предложение «Всякая вода при нормальным давлении закипает при 100° С» не является эмпирическим и не подвергается опасности со стороны опыта. Свойство «находиться при нормальном давлении» является конститутивным для понятия «вода, закипающая при 100° С».
Не будет ли точно таким же и положение с нашими двумя тезисами? Рассмотрим тезис «Каждый, кто ясно и правильно понимает предложение "Если А, то В", не может отрицать его консеквент "В", если он признает это предложение и его антецедент "А"». Можно ли быть уверенным в том, что кто-то правильно понимает предложение «Если А, то В», если
неизвестно, принимает ли он предложение «В», когда соглашается с предложениями «Если А, то В» и «А»? Или можно ли согласиться с тем, что кто-то связывает с предложением «Мне больно» смысл, сопоставленный ему в немецком языке, если не исключена ситуация, когда он отрицает это предложение в то время, когда испытывает боль? Мы думаем, что это невозможно и что в рассмотренных выше тезисах заданы конститутивные свойства осмысленного употребления соответствующих предложений. Пока мы не можем строго доказать данное утверждение, ибо находимся на такой стадии нашего исследования, на которой наши понятия не являются достаточно точными и не допускают построения строгих доказательств. Однако мы уверены в истинности данного утверждения и надеемся, что читатель с нами согласен. Больше мы не будем на этом останавливаться.
Анализ способа обнаружения неправильного понимания показывает, что между смыслом, который придает выражению язык, и способом его употребления существует связь, которую можно сформулировать таким, например, образом: только тот человек связывает с некоторым выражением немецкого языка смысл, сопоставленный ему в этом языке (скажем, с предложением «Мне больно»), который при наличии переживания определенного рода (переживания боли) готов признать это предложение. Анализ второго примера приводит к следующему утверждению: только тот человек связывает с некоторым выражением немецкого языка смысл, сопос-
тавленный ему в этом языке, который, принимая предложен™ вида «Если А, то В» и «А», готов принять также предложение «В».
Таким образом, для каждого языка, в котором смысл выражений однозначно определен, можно установить правило приблизительно следующего вида: только тот человек придает словам и выражениям языка Б присущий им в этом языке смысл, который в ситуациях типа Ь готов принять предложения типа Ъ (причем «2» может быть функцией «Е» или составной частью «Е», как это было в нашем втором примере). При этом утверждение «X в ситуации Е готов признать предложение Ъу> означает то же самое, что и утверждение «Если X в ситуации Е отвечает на вопрос предложением Ъ, то он признает предложение Ъ>. Поскольку, далее, ответ на вопрос, принимает ли X предложение Ъ или нет, может состоять лишь в признании или отрицании предложения Ъ, постольку вместо «X отвечает на вопрос относительно Ъ» можно сказать «X принимает предложение Ъ или X отвергает предложение 7». Поэтому наше истолкование готовности X мы могли бы выразить следующим образом: «X готов в положении Ь признать предложение Ъу> означает «Если X находится в положении Е и либо признает, либо отвергает предложение то X признает предложение 2». Последняя формулировка устраняет из «готовности X» мифологическое понятие о психической предрасположенности.
Для некоторого языка можно установить правила такого рода. Мы будем называть их правилами
смысла. Эти правила смысла сопоставляют предложениям языка чувственные данные особого рода, при переживании которых отклонение предложения может произойти только при искажении его смысла.
Однако не для всякого языка можно точно и без сомнений сформулировать все его правила смысла. Причины этого будут рассмотрены ниже. Для искусственного же языка символической логики эта задача решается легко и в полном объеме. В обычном исчислении предложений имеется два исходных знака «—»» (знак импликации) и «~» (знак отрицания) и два так называемых правила вывода: правило отделения, позволяющее из «А —» В» и «А» выводить «В», и правило подстановки. Кроме того, посредством определений (которые трактуются как правила замещения одних выражений другими) можно образовать другие правила вывода. Все эти правила вывода легко преобразуются в правила смысла. Так, например, правило отделеши можно преобразовать в правило смысла для знака «—>» следующим образом: только тот со знаками языка этой логистической системы связывает смысл, который придает им система, кто готов принять предложение «В», когда он принял предложения «А В» и «А». Из определения знака «v», позволяющего выражение «~АуВ» заменять на выражение «А —» В», опять-таки можно образовать следующее правило смысла: только тот со знаками языка логистиче-
ской системы связывает смысл, придаваемый им системой, кто готов признать каждое предложение образованное из предложения Б2 путем замены выражения «~AvB» на выражение «А —> В», когда он признал предложение
Для естественных языков также можно сформулировать похожие правила смысла, хотя это связано со значительно большими трудностями и никогда не может быть осуществлено полностью.
Таким образом, смысл слов и выражений некоторого языка определен правилами смысла, требующими от каждого, использующего этот язык, определенного поведения в отношении признания предложений этого языка в тех или иных ситуациях. Тот, кто не следует этим правилам, тем самым обнаруживает, что со звуками данного языка он не связывает смысла, придаваемого им этим языком, следовательно, пользуется одинаково звучащим, но каким-то иным языком. Следование правилам смысла похоже на следование правилам фонетики или синтаксиса: им следуют, хотя не всегда могут ясно сформулировать. Что в каком-то данном случае правила смысла требуют признать некоторое предложение, мы узнаем из того, что иное поведение, т.е. отвержение этого предложения, истолковывается нами как непонимание языка. Признание некоторого предложения, осуществляемое в соответствии с правилами смысла, отличается абсолютной уверенностью и несомненностью'.
X И
а
' На связь между смыслом выражения и критериями для признания предложения, в которое оно входит, недавно обратил внимание Р. Кар-нап. См. его статью «Устранение метафизики посредством логического
sSSiSs
5. Дедуктивные, аксиоматические и эмпирические правила
смысла
Теперь мы хотим перечислить некоторые виды правил смысла, входящие в существующие языки. Я думаю, не претендуя на полноту, можно указать на три вида таких правил, которые я обозначаю как: 1) дедуктивные, 2) аксиоматические и 3) эмпирические правила.
Приведенный выше вариант правила отделения представляет собой пример дедуктивного правила смысла. Оно звучит приблизительно следующим образом: «Только тот с немецким предложением связывает соподчиненный ему в немецком языке смысл, кто готов согласиться с предложением "В", когда он согласился с предложениями вида "Если А, то В" и "А"». Другие примеры дедуктивных правил смысла можно, как уже было отмечено, вывести из определений. Например, если в языке арифметики «2» определено как «1 + 1», то для этого языка будет справедливо правило: «Только тот со знаками арифметики связывает присущий им в языке арифметики смысл, кто готов согласиться с предложением Ъ, содержащим знак "2", когда он согласился с предложением, отличающимся от Ъ только тем, что вместо знака "2" оно содержит знаки "1 + 1"».
Каждое дедуктивное правило смысла некоторого языка требует от того, кто хочет использовать выражения этого языка в надлежащем смысле, чтобы он был готов из посылок определенного вида вывести определенное заключение. Таким образом, каждому предложению определенного вида, рассматриваемому как посылка, дедуктивное правило смысла сопоставляет предложение другого вида в качестве следствия. (Если же правило смысла требует вывода из нескольких посылок, то в таком случае каждому классу предложений определенного вида оно соподчиняет предложение другого вида в качестве его следствия.) Отсюда ясно, что каждое дедуктивное правило смысла задает некоторое отношение, членами которого являются предложения (или классы предложений), и это отношение между предложениями (классами предложений) является специфическим для данного правила смысла. Предобласть, после-область и область этого отношения мы можем также называть предобластью, послеобластью и областью соответствующего дедуктивного правила смысла. Напротив, объемом дедуктивного правила смысла мы будем называть класс упорядоченных пар предложений (или пар, состоящих из класса предложений и отдельного предложения), между первым и вторым членами которых
НШ
1 !
анализа языка» (Erkenntnis. Bd. 2. Н. 4. S. 221 ff. В указанном месте Кар-нап ссылается на аналогичные взгляды Витгенштейна в «Логико-философском трактате» (1922), которые можно суммировать следующим образом: «Смысл предложения заложен в условиях его истинности». Я подозреваю, что эти «условия истинности» родственны нашим правилам смысла.
к
имеется отношение, задаваемое этим дедуктивным правилом смысла.
В языках аксиоматических систем можно найти вполне определенные примеры того, что мы называем аксиоматическими правилами смысла. Каждый, кто стремится слова такой системы использовать в том смысле, который им придает язык этой системы, обязан безоговорочно признавать предложения, являющиеся аксиомами этой системы. Как мне представляется, аксиоматические правила такого рода можно встретить и в повседневном языке. Например, каждый человек, употребляющий слова «каждый» и «является» в том смысле, который придает им немецкий язык, обязан признавать предложение вида «Каждый А является А». Вообще говоря, все так называемые априорно очевидные предложения указывают на какое-то правило смысла, требующее принимать такие предложения, чтобы не нарушать смыслообразования языка. Подобно тому как дедуктивное правило смысла задает определенное отношение между предложениями, так и аксиоматическое правило смысла характеризует класс признаваемых в соответствии с ним предложений. Такие классы предложений мы будем называть объемом аксиоматического правила смысла.
Третий класс образуют эмпирические правила смысла. Эти правила отличаются тем, что в качестве ситуации, где истолкова-.«' ние языка требует признания не-5 которого предложения, задают такую ситуацию, которая целиком ,или почти целиком заключается
в переживании некоторого ощущения. В соответствии с одним из таких правил, когда человек испытывает зубную боль, он должен признать предложение «Мне больно». Если бы мы встретили человека, который при сильном раздражении обнаженного зубного нерва, что должно вызвать у него известное ощущение, не соглашается с предложением «Мне больно» и принимает, скажем, предложение «Мне хорошо», то в его поведении мы усмотрели бы доказательство того, что с предложениями «Мне больно» и «Мне хорошо» он связывает не тог смысл, который придаем им мы.
Существуют эмпирические правила двух видов, которые мы будем называть простыми и составными эмпирическими правилами смысла. Простым будет такое эмпирическое правило смысла, которое говорит: только тот не нарушает смысла языка, кто при наличии определенного ощущения готов согласиться с таким-то предложением. Напротив, составным эмпирическим правилом смысла мы называем такое, которое предполагает готовность принять определенные предложен™ при выполнении некоторых условий, включающих в себя и переживание определенного ощущения. Совокупность таких условий, как и отдельные ощущения, мы будем называть данными опыта. Они могут заключаться, например, в наличии определенных ощущений и невыраженных суждений, которые истолковывают ситуацию как «нормальную». Также может быть, что составное эмпирическое правило смысла требует признания определенных предложений
на основе ряда следующих друг за другом ощущений и некоторых других данных. По-видимому, это имеет место для так называемых «предложений о внешнем мире». Если в обычном повседневном языке не удается обнаружить несомненных эмпирических правил смысла, которыми мы могли бы руководствоваться в наших высказываниях о внешнем мире, то причина этого заключается в том, что обыденный язык вовсе не является языком в строгом смысле этого слова, поскольку его смыс-лообразование является неопределенным и текучим. (См. заключительный раздел этой статьи.)
Слова, употребление которых (существенно) связано с эмпирическими правилами смысла, мы называем словами, имеющими эмпирический смысл, и подразделяем их на слова с составным и простым эмпирическим смыслом в зависимости от того, связаны ли они с составными или простыми правилами смысла. Слова, являющиеся именами внешних вещей и их свойств, могут обладать только составным эмпирическим смыслом. Простым эмпирическим смыслом обладают только имена психических сущностей и их свойств. Вследствие того, что в повседневном языке имена свойств внешних вещей и имена свойств психических сущностей часто выглядят одинаково (например, слово «красный» как обозначение цвета розы и как выражение содержания чувственного восприятия), это приводит к разнообразным трудностям и парадоксам, в частности к приписыванию так называемых чувственных качеств внешним вещам. Более
подробно я буду говорить об этом в другой связи.
Аксиоматические и дедуктивные правша смысла мы будем называть дискурсивными правилами смысла. Языки, в которых имеются только дискурсивные правша смысла (например, языки чистой логики и чистой математики), будем называть дискурсивными языками. Языки с эмпирическими правилами смысла называются, соответственно, эмпирическими.
Как для каждого дедуктивного правила смысла, связывающего предложение (класс предложений) с предложением, мы устанавливали специфическое отношение между предложениями, так и для эмпирического правила смысла мы можем установить специфическое отношение между опытными данными и предложениями. Пре-добласть такого отношения состоит из чувственных данных, после-область - из предложений. Объемом эмпирического правила смысла мы будем называть класс тех пар «чувственные данные -предложение», члены которых находятся между собой в отношении, задаваемом этим эмпирическим правилом смысла.
6. Терминологические
разъяснения
Если некоторое предложение является либо 1) элементом объема аксиоматического правила смысла, либо 2) элементом пре-добласти дедуктивного или эле-ментом послеобласти дедуктивно- и го или эмпирического правила & смысла, либо 3) элементом класса
!
11
x
х
а
<3
предложении, в который входит предобласть некоторого дедуктивного правила смысла, то мы будем говорить, что соответствующее правило смысла охватывает данное предложение.
Если какое-то выражение входит в предложение, охватываемое некоторым правилом смысла, мы будем говорить, что это правило смысла относится к этому выражению.
Правило Я оказывается несущественным для выражения А тогда и только тогда, когда оно вообще не затрагивает этого выражения или когда объем этого правила смысла остается неизменным при замене выражения А в предложениях, охватываемых этим правилом смысла, любым выражением А* того же логического типа. Если некоторое правило смысла для выражения, к которому оно относится, не является несущественным, то мы говорим, что это правило для данного выражения является существенным. Так, например, упомянутое выше аксиоматическое правило смысла немецкого языка, требующее принимать любое предложение вида «Каждый А есть А», существенно для слов «каждый» и «есть». Если в этом случае во всех предложениях вида «Каждый А есть А» мы заменим слово «есть» на слово «любит» (допустим, слова «есть» и «любит» относятся к одному логическому типу), а в предложениях со словом «любит» заменим его на слово «есть», то объем упомянутого правила смысла изменится. В то же время для любого имени, которое можно подставить на место «А», данное правило смысла несущественно.
Вполне очевидно, что если для какого-то выражения А некоторое правило смысла несущественно, то оно будет несущественным для всех выражений, принадлежащих к тому же логическому типу, что и А.
Если два выражения А и А* одновременно входят в один и тот же элемент объема какого-то правила смысла языка 8, то мы будем говорить: в языке Э между А и А* имеется непосредственная связь по смыслу. Если можно образовать конечный ряд выражений, состоящий по меньшей мере из трех членов, причем первым членом является выражение А, а последним - выражение В, и между двумя следующими друг за другом членами этого ряда имеется непосредственная связь по смыслу, то можно сказать: между А и В имеется непосредственная связь по смыслу.
Следует еще заметить, что правила смысла языка относятся не только к выражениям, но также и к синтаксическим формам. Эту связь можно определить так, как мы это делали для выражений. Затем можно провести различие между синтаксическими формами, для которых некоторое правило смысла существенно, и теми, для которых оно несущественно. Наконец, можно определить отношение связи по смыслу между выражениями и синтаксическими формами. Но мы не будем на этом останавливаться.
7. Задание правил
смысла через смысл
Обратимся теперь к вопросу о том, должно ли изменение какого-
то правила смысла языка обязательно вызывать изменение истолкования этого языка. Выше мы утверждали, что истолкование некоторого языка однозначно задает его правила смысла. По-видимому, это утверждение дает ответ на поставленный выше вопрос. Но все еще сохраняется возможность неправильного понимания. А именно, мы вовсе не утверждаем, что истолкование языка определяет отдельные правила смысла. Истолкование языка задает лишь некоторую совокупность правил смысла. Это требует пояснений. Как было сказано выше, каждому правилу смысла однозначно соподчинен его объем. Объемы отдельных правил смысла, если они принадлежат к одному и тому же логическому типу, можно суммировать. Ясно, что эти суммы могут оставаться неизменными, несмотря на то что их компоненты, т.е. объемы отдельных правил смысла, могут образовываться разными способами. Иными словами, различные правила смысла могут иметь объемы, суммы которых тождественны. Поэтому наше утверждение о том, что истолкование языка задает правила смысла, следует понимать в том смысле, что это истолкование задает лишь суммы объемов правил смысла.
Для того чтобы пояснить это, предположим, что у нас имеется язык всего с тремя аксиоматическими правилами смысла, причем в объем первого входит предложение «2x2 = 4», в объем второго - предложение «1 + 1 = 2», в объем третьего - предложение «1 х 1 = 1». Суммой всех объемов этих правил смысла будет класс,
содержащий в качестве своих элементов указанные предложения. Теперь предположим, что вместо этих трех правил смысла у нас имеется всего два таких правила, из которых первое в свой объем включает предложения «2x2 = 4» и «1 х 1 = 1», а второе - только одно предложение «1 + 1 = 2». Сумма объемов этих двух правил будет такой же, как сумма объемов предыдущих трех правил. Мы не угверждаем, что упомянутое изменение правил смысла влечет изменение истолкован™ языка, ибо эти изменения не затрагивают суммы объемов правил смысла.
Совокупность сумм объемов всех правил смысла мы в дальнейшем для краткости будем обозначать именем «общий объем правил смысла», хотя такое обозначение и не является вполне корректным. Следует обратить внимание на то, что изменение общего объема правил смысла может происходить двояким образом: либо вследствие того, что в общий объем включается элемент, содержащий выражение, ранее не принадлежащее данному языку; либо изменение происходит без включения в объем нового выражения. Когда выше мы говорили о том, что изменение общего объема правил смысла влечет изменение смысла каких-то выражений, то при этом мы подразумевали только такие изменения, которые осуществляются без введения новых выражений. Прежде чем переходить к рассмотрению другого вида изменений общего объема правил смысла и их влияния на истолкование языка, нам нужно ввести еще некоторые различия между языками.
17 Зак 3080
И
ив!
I
1
X"
X
а
8. Закрытые
и открытые языки
Допустим, у нас имеется два языка Б и Б*, причем каждому слову и выражению языка 8 соответствует одинаково звучащее слово и выражение языка Б*, но не наоборот4. Кроме того, одинаково звучащие выражения этих двух языков должны быть взаимно переводимы. Может случиться так, что выражение А* из более богатого языка 8*, которому в 8 соответствует перевод А, находится в непосредственной связи по смыслу с каким-то другим выражением А*1, однако для выражения А*1 в 8 нет никакого перевода. Если такое возможно, то язык 8 по отношению к языку 8* мы будем называть открытым языком. Если некоторый язык открыт в отношении какого-то другого языка, то мы будем просто называть его открытым языком. Если язык не открыт, то мы будем называть его закрытым языком.
Обозначение «открытый язык» мы выбираем потому, что язык такого рода допускает увеличение запаса своих выражений без изменения смысла тех выражений, которые в нем уже содержатся. Такой язык 8 посредством увеличения запаса его выражений можно перевести в язык 8*, не изменяя смысла ранее входящих в него выражений. Для закрытых языков такое не всегда возможно. В открытом языке некоторые правила смысла содержатся в смысле его выражений как бы в скрытом виде. Смысл выражения А уже опре-
деленным образом подогнан к смыслу еще отсутствующего в 8 перевода А*', и когда этот перевод добавляется к запасу выражений языка 8, изменения смысла А не происходит. Но хотя эта приспособленность к другим смыслам уже в некотором роде существует, она не находит выражения в употреблении языка вследствие его бедности. Иначе обстоит дело с закрытыми языками. Все нюансы смысла выражений в таких языках находят выражение в их употреблении.
Теперь мы могли бы ограничиться выводами предшествующего параграфа, однако в нем осталась одна нерешенная проблема: влечет ли изменение общего объема правил смысла, состоящее во введении нового выражения, изменение также истолкования всего языка? Нам нужно рассмотреть эту проблему отдельно для закрытых и открытых языков. Начнем с закрытых языков.
Предположим, что 8 есть некоторый закрытый язык; добавляя к запасу его выражений какое-то новое выражение мы получаем более богатый язык 8\у. Этот язык
включает в себя все выражения языка 8 и, кроме того, выражение \У. Общий объем правил смысла языка 8\у содержит все выражения языка 8 (будем называть их старыми выражениями) и дополнительное выражение XV. Встает вопрос: сохранят ли все старые выражения в языке 8\у тот смысл, который они имели в языке 8? Здесь следует различать две возможности: либо У/ непосредст-
Под «выражением» мы будем понимать как составные выражения, так и простые слова.
венно связано по смыслу со старыми выражениями Бш, либо не имеет такой связи. Если эта связь имеется, то старые выражения языка не могут сохранить тот смысл, который они имели в Б, ибо в противном случае 8 был бы открытым языком, или же \У не было бы непосредственно связано по смыслу со старыми выражениями или одинаково по смыслу с одним из них. Но если выражение XV не связано непосредственно по смыслу ни с одним старым выражением, то оно никак не связано с этими выражениями.
Непустой подкласс выражений некоторого языка («часть языка»), элементы которого не имеют связи по смыслу ни с одним выражением остальных частей этого языка, будем называть изолированной частью языка. Если в языке нет ни одной изолированной части, будем называть такой язык внутренне связанным. Теперь из сказанного выше мы можем извлечь следующий вывод: если к закрытому языку Б добавляется новое выражение \У, не связанное по смыслу ни с одним старым выражением, и старые выражения сохраняют свой прежний смысл в более богатом языке то этот новый язык 8\у не будет внутренне связанным.
Теперь обратимся к открытым языкам и поставим вопрос: должно ли какое-то выражение такого языка изменить свой смысл, когда к языку добавляется новое выражение и изменяется общий объем правил смысла этого языка? Из определения открытого языка следует, что добавление к нему нового выражения необязательно изменяет смысл старых выражений и делает язык внутренне не свя-
занным. Это может произойти лишь в том случае, когда введение нового выражения приводит к появлению языка, относительно которого первый язык открыт. При таком переходе получают более богатый язык, общий объем правил смысла которого включает в себя общий объем правил смысла более бедного языка в качестве своей части.
Подводя итог, теперь мы можем сказать: изменение общего объема правил смысла некоторого языка, обусловленное введением в этот язык новых выражений, всегда влечет за собой изменение истолкования языка, поскольку новое истолкование, помимо связи между старыми выражениями и их смыслом, включает в себя еще и связь между новыми выражениями и их смыслом. В смысловых связях старых выражений не происходит никакого изменения только тогда, когда: либо 1) новый язык не является внутренне связанным, либо 2) новое выражение тождественно по смыслу одному из старых выражений, либо 3) старый язык открыт относительно нового языка.
9. Синонимия
и переводимость
Прежде всего нам нужно установить необходимое условие равенства по смыслу или синонимичности двух выражений А и А*, принадлежащих к одному языку 8. Это условие выглядит так: если А и А* в языке Б имеют один и тот же смысл, то они должны вести себя как «изотопы» в общем объеме правил смысла, т.е. общий объем правил смысла не испытает
811;
1 111 ¡1
!!
¿п.;?;:: ¡11 11
й ii:
ii
ИИ 11
X «к
щ
И
«Iii 1
x к CL
никакого изменения при замене во всех его элементах А на А* или А* на А. Это означает: 1) если согласно некоторому аксиоматическому правилу смысла предложение Z должно быть признано, то существует аксиоматическое правило смысла, согласно которому должно быть признано предложение, полученное из Z посредством замены А на А* и А* на А; 2) если имеется дедуктивное правило смысла, согласно которому из предложения (класса предложений) Zl должно следовать другое предложение Z2, то должно существовать дедуктивное правило смысла, согласно которому из предложения, полученного из Zl путем замены в нем А на А* и А* на А, должно следовать предложение, полученное из Z2 путем замены в нем А на А* и А* на А; 3) если согласно некоторому эмпирическому правилу смысла на основе определенных данных принимается предложение Z, то должно существовать эмпирическое правило смысла, согласно которому на основе тех же данных принимается предложение, полученное из Z заменой А на А* и А* на А,
Следует заметить, что равенство по смыслу и эквивалентность двух выражений не одно и то же. Два выражения А и А* эквивалентны, если каждому истинному предложению, содержащему А, соответствует истинное предложение, полученное из первого путем замены А на А* и А* на А. Но два эквивалентных предложения необязательно равны по смыслу. Так, например, в логистическом исчислении предложений Уайтхеда и Рассела выражения
«~avB» и «а —> в» эквивалентны, но не равны по смыслу, поскольку имеется дедуктивное правило смысла, позволяющее из «а в» и «а» получать «в», однако аналогичного правила смысла для «~avB» нет. Из приведенного выше определения эквивалентности двух выражений можно с помощью абстракции получить определение валентности (Valenz) выражений, которое для имен превращается в определение объема (в терминологии Милля, «денотата») имени.
Теперь мы хотим обратиться к вопросу о взаимной переводимо-сти и непереводимости языков. При этом мы имеем в виду перевод слов, а не предложений. Два языка мы называем взаимно переводимыми тогда и только тогда, когда каждому выражению одного языка соответствует одно или несколько выражений другого языка, являющихся переводами данного выражения.
Мы утверждаем следующее: если два языка S и S* являются оба замкнутыми и внутренне связанными и в языке S* имеется выражение А*, являющееся переводом выражения А языка S, то оба языка взаимно переводимы. Если бы это было не так, то в S имелось бы выражение А, которому в языке S* не соответствовало бы никакого перевода. Но если какое-то выражение замкнутого языка непереводимо в другой замкнутый язык, то должны быть непереводимы и все другие выражения, непосредственно связанные с ним по смыслу. Пусть, например, Ах будет выражением, непосредственно связанным по смыслу с выражением An. Если
Ап нельзя перевести из Б в Б*, то этого нельзя сделать и с Ах. Если бы Ах имело перевод в Б*, то (поскольку 8*, по предположению, является замкнутым языком) и все непосредственно связанные с ним по смыслу выражения, в том числе и Ап, должны были бы иметь переводы в Б*. Однако предполагается, что Ап не имеет перевода. По той же причине возможное Ау, непосредственно связанное с Ах по смыслу, будет непереводимо. Точно так же можно доказать, что выражения, непосредственно связанные с Ау по смыслу, также будут непереводимы. Но все эти выражения так или иначе связаны с Ап по смыслу. Таким образом, если Ап непереводимо, то все выражения, опосредованно или непосредственно связанные с ним по смыслу, будут также непереводимы.
Теперь рассмотрим класс выражений языка Б, связанных по смыслу с выражением Ап (обозначим его Б1) и класс остальных выражений языка 8 (обозначим его 82). Первый из этих классов состоит только из непереводимых выражений и, таким образом, не содержит выражения А, которое, согласно предположению, переводимо. Поэтому класс 82 не является пустым. Каждое из входящих в него выражений не может находиться в связи по смыслу с каким-либо выражением класса 81, иначе оно было бы связано по смыслу и с выражением Ап, следовательно, входило бы в класс 81. Таким образом, если выражение А переводимо, а выражение Ап непереводимо, то отсюда следует, что класс выражений языка 8 можно разбить на два непустых класса, при-
чем между выражениями этих двух классов отсутствуют какие-либо смысловые связи, т.е. оказывается, что язык 8 не является внутренне связанным, что противоречит исходному предположению.
Таким образом, мы доказали, что если 8 и 8* являются внутренне связанными и замкнутыми языками и если некоторое выражение одного из них переводимо в другой, то и все выражения первого будут переводимы во второй язык.
Теперь мы можем возвратиться к вопросу о том, может ли ка-кой-либо открытый язык быть замкнут на два замкнутых, внутренне связанных и взаимно переводимых языка. Из сказанного выше ясно, что этого не может быть. Если бы такое случилось, то мы имели бы два замкнутых и внутренне связанных языка, в которых некоторые выражения были бы переводимы (а именно выражения, общие с открытым языком), а некоторые - непереводимы. Но это противоречит доказанному выше утверждению.
Из высказанных выше соображений вытекает, что всякий смысл, присущий некоторому замкнутому и внутренне связанному языку, должен быть присущ всем языкам, находящимся с ним в отношении взаимной переводи-мости, и должен отсутствовать во всех других замкнугых и внутренне связанных языках. Система всех смыслов замкнутого и внутренне связанного языка не пересекается ни с одной другой подобной системой. Поэтому систему смыслов мы будем называть понятийным аппаратом. Нельзя пользоваться языком, содержащим
щщ ■ ■
II
¡1
X X
а
<3
I
1
I
X И
а
<3
смыслы двух разных понятииных аппаратов: это означает переход к языку, лишенному внутренней связи.
10. Обычное
понятие языка
Многие утверждения, лежащие в основе нашего исследования, могут показаться читателю неверными, если под языком он подразумевает то, что имеют в виду, когда говорят о немецком, французском, польском и других конкретных языках. Возьмем наш первый тезис, утверждающий, что если два человека с одними и теми же выражениями связывают разные смыслы, то они пользуются не одним и тем же языком. Можно ли тогда о двух людях, которые используют язык, не нарушая правил немецкой фонетики и синтаксиса, но из которых один под «звездами» понимает только неподвижные звезды, а другой также и планеты, и при этом они не расходятся в истолковании других слов, сказать, что один из них говорит по-немецки, а другой - нет? Мне кажется, так сказать нельзя. Если два человека пользуются одними и теми же словами, но связывают с ними разные смыслы, то мы скажем, что они пользуются не одним и тем же языком, только в том случае, если их истолкования этих слов расходятся достаточно далеко. Даже когда они расходятся в своем понимании слов, но не слишком сильно, мы скажем, что они пользуются одним и тем же языком, если слово «язык» понимать в его обычном смысле.
Следовательно, обычное понятие языка до некоторой степени
расплывчато, как расплывчато понятие достаточного сходства. Поэтому для проведенных нами семасиологических исследований обычное понятие языка столь же непригодно, как непригодны понятия «горячий» и «холодный» для физики или понятия «большой» и «маленький» для математики. Понятие языка, которое мы имеем в виду, столь же похоже на обычное понятие языка, как понятие «вода» в химии похоже на понятие «вода» нашей повседневной жизни.
С нашей точки зрения, для точной характеристики языка еще недостаточно более или менее определенно задать соотношение между словами и смыслом, для этого требуется указать совершенно точное истолкование. При точном определении понятия языка мы уже не будем больше говорить, что имеется некий один немецкий язык, но будем утверждать, что существует много немецких языков, которые все звучат одинаково, но отличаются - пусть и не очень сильно -соподчинением слов и смыслов. Действительно, можно указать несколько немецких языков (даже отвлекаясь от существования различных диалектов и этапов исторического развития): существует несколько немецких обыденных языков, существует физикалист-ский немецкий язык, язык медицины и т.н. О том факте, что язык в обычном смысле этого слова не является одним языком (в нашем смысле), а в более строгом смысле представляет собой множество языков, теоретики познания часто забывают, что приводит их к трудностям. Согласно нашей тер-
минологии, однозначное определение языка требует однозначного соподчинения выражения и его смысла, поэтому ни в одном языке не может существовать двузначных слов. Одно единственное двузначное слово указывает на наличие двух языков, отличающихся друг от друга только в одном пункте: одному и тому же слову они приписывают разные смыслы.
Если мы будем помнить о различии между нашим истолкованием слова «язык» и его обыденным пониманием, то, по-видимому, у нас отпадут возражения против утверждения о том, что в каждом языке однозначно заданы определенные правила смысла. Если в каком-то языке (в обычном смысле этого слова) его истолкование не строго фиксировано, то также и
его правила смысла не будут однозначно определены. При таком понимании языка правила смысла столь же неопределенны, как и его истолкование. Но этого нет там, где истолкование языка точно определено, например, в языках дедуктивных систем и в первую очередь в языках символической логики. В этих языках правила смысла легко задать, опираясь на их аксиоматику и правила вывода. Таким образом, языки логистических систем являются языками в наиболее точном смысле этого слова, хотя почти всегда они являются открытыми языками.
Перевод с немецкого А.Л. Никифорова.
Выполнено в рамках проекта РГНФ № 06-03-00275а
н
II
И
X X
О.
