CC BY
126
В. О. Пучков
ООО «Правопроцесс» (Екатеринбург)
ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ СМАРТ-КОНТРАКТ ДОГОВОРОМ? (К ПРОБЛЕМЕ ЦИФРОВОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ ЦИВИЛИСТИЧЕСКОЙ ДОКТРИНЫ)*
Рассматривается феномен смарт-контракта с точки зрения доктрины и догмы гражданского права. Цель исследования состоит в том, чтобы показать, как методологические дефекты цивилистической доктрины (в том числе неопределенность содержания базовых понятий) порождают проблемы гражданско-правовой концептуализации смарт-контракта как социально-правового феномена.
Обращаясь к философским (герменевтике, диалектике), метанаучным (системному подходу, классической логике) и специально-юридическим средствам научного познания, автор заключает, что в методологическом смысле проблемы концептуализации смарт-контракта обусловлены категориальной неопределенностью гражданско-правовой науки. Рассогласованность исследовательских интерпретаций содержания понятия «гражданско-правовой договор» приводит к неопределенности в осмыслении смарт-контракта. Эвристически состоятельную и обоснованную конструкцию смарт-контракта отечественная цивилистическая теория сможет выработать только после уточнения содержания базовых ее категорий (в первую очередь - «договор», «обязательство», «обеспечение исполнения обязательства»).
Автор заключает, что смарт-контракт допустимо определить в качестве электронной (цифровой) формы гражданско-правового договора, а также технического способа исполнения обязательства, объектом которого выступает тот или иной цифровой актив (виртуальный объект).
Ключевые слова: смарт-контракт, правовая доктрина, методология, цифровые технологии, гражданско-правовой договор, обязательство, обеспечение исполнения обязательства
DOI: 10.34076/2410-2709-2020-19-31
В условиях, глобальной цифровизации социально-правовых практик проблемным вопросом науки гражданского права становится юридическая природа смарт-контракта (smart contract), основанного главным образом на технологии распределенного реестра транзакций - блокчейн (blockchain) [Мин-балеев, Сафронов 2018: 96; Савельев 2016; 34]. Как отмечается в экспертном докладе, подготовленном под эгидой Международной ассоциации юристов, смарт-контракт - это компьютерный протокол, который посредством обработки вносимых в него данных
* Исследование выполнено при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований в рамках научного проекта № 18-29-16148 «Трансформация права в условиях развития цифровых технологий».
автоматически осуществляет предписанные действия в соответствии с условиями договора [Patrick, Bana 2017: 5].
Однако в чем заключается юридическая сущность соответствующей технологии?
С позиции доктрины и догмы1 гражданского права смарт-контракт можно рас-
1 Доктрина (наука) и догма как способы «мыслимо-сти» права (Н. Н. Тарасов) разграничиваются в настоящей работе в соответствии с подходом, утвердившимся в методологических исследованиях юридической науки.
Согласно ему догма права - это положительное право, представленное в юридическом познании своей логической структурой, формами и юридико-кон-структивным содержанием [Алексеев 2001: 12]. Наука (доктрина) права - система общественных отношений по воспроизводству и систематизации нового зна-
сматривать как самостоятельный договор, а также относить его к числу обеспечительных обязательств или способов исполнения обязательств. Однозначного ответа на поставленный вопрос в современной теории гражданского права нет. При этом определение юридической сущности смарт-контракта с точки зрения гражданского права непосредственно отражается на его концептуализации в коммерческой практике, на его месте и роли в обеспечении движения гражданского правоотношения.
Впервые соответствующий термин был использован американским ученым Н. Сабо в значении компьютеризированного тран-закционного протокола, обеспечивающего автоматическое исполнение договорных условий [Szabo 1996: 18]. В связи с этим Л. Т. Бакулина отмечает, что «фундаментальный со времен римской юриспруденции принцип договорного права „pacta sunt servanda" применительно к смарт-контрактам доведен до его абсолютных значений: „умный" контракт не может быть нарушен, поскольку технологически невозможна ситуация его неисполнения» [Бакулина 2019: 175].
Определение понятия «смарт-контракт» в современном законодательстве отсутствует. В то же время правовая основа для применения технологии смарт-контракта в практике гражданского оборота закреплена в ч. 2 ст. 309 Гражданского кодекса Российской Федерации, в силу которой «условиями сделки может быть предусмотрено исполнение ее сторонами возникающих из нее обязательств при наступлении определенных обстоятельств без направленного на исполнение обязательства отдельно выраженного дополнительного волеизъявления его сторон путем применения информационных технологий, определенных условиями сделки».
Акцент на понятии «обязательство» в данной норме сделан, на наш взгляд, не случайно. Специфика технологии смарт-
ния о правовой действительности в целом (предмете правовой науки) посредством следования принципам, процедурам и правилам научного метода (методологическим нормам). В этом смысле, как обоснованно отмечает Н. Н. Тарасов, догматическое исследование (исследование позитивного права) представляет собой одну из форм юридического исследования per se наряду с наукой и философией права [Тарасов 2001: 130].
контракта заключается в том, что он существует внутри определенной цифровой среды [Финогеев, Гамидуллаева, Васин и др. 2018: 144; Kerikmäe, Rull 2016: 112]. Вследствие этого, как верно отмечает Е. Е. Богданова, технология смарт-контракта нацелена на «исполнение лишь тех обязательств, в которых передача имущественного предоставления происходит в виртуальном мире с помощью соответствующих технических средств» [Богданова 2019: 110]. Можно сказать, что смарт-контракт - специфическое технико-правовое средство, предназначенное для структурирования отношений в сфере цифровой экономики. В связи с этим допустимо, с нашей точки зрения, утверждать, что сфера его применения ограничена именно областью отношений в цифровом пространстве, складывающихся по поводу цифровых активов (криптовалюты, виртуального имущества и пр.). Б. М. Гонгало и Л. А. Новоселова пишут, что «смарт-контракт работает именно с цифровым активом, поскольку передача (предоставление) предмета сделки (актива, определенной обособленной ценности) обеспечивается посредством его привязки к конкретному блоку информации в распределенной системе. Материальные или нематериальные активы для этого должны быть „перемещены" в виртуальную среду, отражены в виртуальной форме» [Гонга-ло, Новоселова 2019: 181].
Таким образом, как информационно-телекоммуникационная технология смарт-контракт нуждается в специфической информационно-правовой архитектуре [Шнепс-Шнеппе, Сухомлин, Намиот 2017: 370; Zachman 1987: 276], под которой мы понимаем модель регулятивного построения прав, обязанностей и ответственности сторон гражданского правоотношения, способную к трансформации на уровне компьютерного кода, т. е. с помощью конкретных языков программирования. Иными словами, правовые положения, фиксируемые в смарт-контракте, должны для целей алгоритмизации быть определены в точном соответствии с правилами деонтической логики, поскольку любой программный алгоритм основан на функционировании условных операторов [Ельчанинова, Саак 1999: 90; Кислов 2015:
23; Швецкий, Демидов, Голанова и др. 2020: 614]. Однако данный вывод по существу юридико-технический; в первую очередь нас, разумеется, интересуют гражданско-правовые вопросы сущности смарт-контракта как нового инструмента структурирования цифрового гражданского оборота.
Смарт-контракт (повторим) может пониматься в качестве договора, а также способа обеспечения и исполнения обязательства. Вначале обратимся к самому распространенному, на наш взгляд, пониманию смарт-контракта как самостоятельного договора.
А. И. Савельев пишет, что смарт-контракт представляет собой договор, существующий в форме программного кода, имплементиро-ванного на платформе blockchain и обеспечивающего автономность и самоисполнимость условий такого договора по наступлении заранее определенных в нем обстоятельств [Савельев 2016: 46]. Тем самым исследователь рассматривает смарт-контракт только как особую цифровую форму договора (наряду с письменной, устной и конклю-дентной), которая (с учетом особенностей информационной среды) может конституировать условия ряда гражданско-правовых договоров, известных законодательству и правовой доктрине. В качестве особой формы стандартного гражданско-правового договора определяют смарт-контракт также А. С. Генкин и Л. А. Маврина [Генкин, Мав-рина 2017: 140] и ряд других исследователей [Иващенко, Шаститко, Шпакова 2017: 66; Саликов, Несмеянова, Мочалов и др. 2019: 68; Сомова 2019: 80].
Действительно, с позиции функционального подхода смарт-контракт по сути предназначен для оформления договорных условий в цифровой среде и их автоматического исполнения, и в этом смысле условия, заложенные в соответствующий программный алгоритм, могут быть определены как договорные. Однако дает ли сказанное основания считать, что сам смарт-контракт имеет договорную сущность? Полагаем, что нет.
Обосновывая данное утверждение, обратимся к сущности гражданско-правового договора per se. С нашей точки зрения, фундаментальной характеристикой договора выступает согласование воли сторон. До-
говор - это в первую очередь юридическии факт в виде действия, конституирующий гражданское правоотношение и определенный его сторонами юридический эффект, который воплощен в системе правил взаимного поведения субъектов данного правоотношения. Указанные правила обусловливают характер данной системы - обязательственный, вещной, интеллектуально-правовой и т. п. Следовательно, для договора первостепенное значение имеет характер устанавливаемых им правил взаимного поведения
Смарт-контракт допустимо считать договором лишь в том смысле, в котором термин «договор» используется для обозначения способа согласования воли сторон
сторон [Анненков 1898: 3-4]. «Динамическая» сторона юридического эффекта договора (т. е. реализация опосредованных им прав, обязанностей и ответственности) является в этом смысле характеристикой не самого договора, а возникшего на основании него правоотношения. Иными словами, необходимо отличать договор как соглашение (источник индивидуального правового регулирования) от правоотношения как следствия заключения договора (таким же образом различаются, к примеру, закон и процедура его исполнения) [Агарков 1922: 14; Рабинович 1960: 11].
Если мы рассмотрим феномен смарт-контракта исходя из предложенной логики, то увидим, что смарт-контракт есть в первую очередь способ исполнения договорных условий. Тем самым считать его договором, с нашей точки зрения, неправомерно прежде всего из методологических соображений, поскольку это приведет к смешению договора как конституирующего гражданское правоотношение правового акта и самого опосредуемого им гражданского правоотношения, т. е. по сути - к фундаментальной понятийной ошибке. Смарт-контракт допустимо считать договором лишь в том смысле, в котором термин «договор» используется для обозначения способа согласования воли сторон, юридического документа [Ка-
занцев 2002: 257]. Если же говорить о договоре как о правовом акте, то очевидно, что в этом случае использование термина «смарт-контракт» вряд ли обоснованно. Особенности технологии смарт-контракта лежат в связи с этим именно в плоскости динамики гражданского правоотношения, в области исполнения договорных условий, а не в сфере их конституирования в качестве соглашения. Здесь представляется безусловно справедливым замечание Б. М. Гонгало о том, что «существо любого понятия не следует выводить из его наименования», сами по себе названия (термины) условны» [Гонгало 2002: 49].
Изложенное обусловливает необходимость рассмотрения еще одной концепции смарт-контракта, в основе которой лежит понимание его как способа обеспечения или исполнения обязательства. Отметим, что п. 1 ст. 329 ГК РФ предусматривает открытый перечень способов обеспечения исполнения обязательств. В литературе эти способы иногда называются обеспечительными обязательствами [Вахрушев 2018: 26; Гринь 2016: 10; Рассказова 2004: 43]1, однако такой термин видится нам не вполне удачным, поскольку, к примеру, указанные в приведенном положении ГК РФ залог вещей и удержание по своим сущностным характеристикам относятся не к обязательственному праву, а к вещному. Кроме того, задаток и неустойка по существу являются не обеспечительными мерами, а мерами гражданско-правовой ответственности.
Можно, конечно, возразить, что обе эти конструкции выполняют обеспечительную функцию, стимулируя должника к надлежащему исполнению, что оправдывает отнесение их к числу способов обеспечения обязательств [Белов 2006: 28; Гонгало 2019: 38]. Однако такая точка зрения представляется
1 Б. М. Гонгало, в свою очередь, обращает внимание и на условность термина «обеспечение исполнения обязательств»; ряд мер, указанных в качестве таковых в ГК РФ, не имеют отношения к исполнению основного обязательства. Мы солидарны с Б. М. Гонгало в том, что наиболее удачным является используемый еще со времен дореволюционной юриспруденции термин «обеспечение обязательств» [Гонгало 2004: 9-10]. Также в дальнейшем для обозначения правовых средств, направленных на обеспечение обязательств, мы будем употреблять термин «обеспечительная конструкция».
нам не вполне обоснованной. В частности, можно обратиться к институту несостоятельности, в соответствии с которым требования о взыскании неустойки, заявленные кредиторами третьей очереди, учитываются в реестре требований кредиторов и подлежат удовлетворению после погашения основной суммы задолженности и причитающихся процентов (п. 3 ст. 137 Федерального закона от 26 октября 2002 г. № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)», далее - Закон о несостоятельности). Более того, приоритет требования конкурсного кредитора, обеспеченного залогом, сохраняется и в случае утраты предмета залога (определение Верховного Суда РФ от 9 июля 2018 г. № 304-ЭС18-1134 по делу № А03-140/2014).
Совершенно иная ситуация наблюдается в отношении требований кредиторов по обязательствам, обеспеченным залогом: положения конкурсного права (в частности, ст. 18.1 и п. 1 ст. 138 Закона о несостоятельности) объективно свидетельствуют именно об обеспечительном эффекте залога. Неустойка же в этом смысле предстает как мера договорной ответственности, имеющая штрафной, а не обеспечительный характер.
Правда, следует отметить, что в практике Высшего Арбитражного Суда РФ встречаются правовые позиции, указывающие на двойственную природу неустойки как меры ответственности и как гражданско-правовой обеспечительной меры (постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 13 октября 2011 г. № 5531 по делу № А43-7693/2010-47-225, от 22 октября 2013 г. № 801/13 по делу № А40-118783/11-59-1052). Однако, по нашему мнению, современная судебная практика в большей степени склоняется к признанию за неустойкой качества меры гражданско-правовой ответственности. В частности, именно такой вывод сделал Пленум Верховного Суда РФ, осуществляя толкование п. 1 ст. 319.1 ГК РФ в п. 40 постановления от 22 ноября 2016 г. № 54 «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации об обязательствах и их исполнении».
Таким образом, неустойка является мерой штрафного характера. Аналогичную
правовую сущность имеет и задаток. Предусматривая обязанность должника, ответственного за исполнение договора и не исполнившего его, возвратить двойную сумму задатка (п. 2 ст. 381), ГК РФ по сути определяет задаток как в первую очередь штрафную меру [Гонгало 2004: 84; Зардов 2018: 159-160]. Об обеспечительном характере задатка можно говорить, с нашей точки зрения, только в том случае, если присвоению кредитором полученного ранее задатка будет препятствовать возбуждение дела о банкротстве должника-задаткодателя. На этот счет в судебно-арбитражной практике нет единообразия, поскольку на момент написания настоящего исследования ориентирующая нижестоящие суды позиция Верховного Суда РФ по данному вопросу не сформулирована (определение Верховного Суда РФ от 23 марта 2017 г. № 305-ЭС15-5574(5) по делу № А41-29928/2013).
В связи с этим сущность обеспечительных конструкций состоит, по верному замечанию Р. С. Бевзенко, в «предоставлении кредитору дополнительных возможностей по получению долга либо в виде иного (чем имущественная масса должника) источника удовлетворения требований кредитора (поручительство, гарантия), либо в виде предоставления кредитору приоритета при удовлетворении его требований из имущества должника (залог, удержание, а также, возможно, обеспечительный платеж), либо в виде предоставления приоритета при удовлетворении долга из иной имущественной массы (залог третьего лица)» [Договорное и обязательственное право 2017: 215].
Таким образом, способами обеспечения обязательств (обеспечительными конструкциями) являются акцессорные1 гражданско-правовые конструкции, которые направлены на стимулирование должника к надлежащему исполнению обязательства и одновременно с этим гарантируют соблюдение ин-
1 Идея акцессорности обеспечительных конструкций (т. е. их зависимость от наличия и динамики обеспечиваемого обязательства) оригинально выражена Апелляционным судом штата Аризона в следующей метафоре: «Долг подобен корове, а обеспечение -ее хвосту; корова вполне может существовать без хвоста, но хвост без коровы - нет» (Best Fertilizers of Arizona Inc v. Burns, 571 P 2d 675 (Ariz. Ct. App. 1977).
тересов кредитора [Бевзенко 2012: 8; Новиков 2012: 8-11; Труба 2006: 28; Steven 2009: 393]. Именно через призму данных характеристик обеспечительных конструкций мы рассмотрим феномен смарт-контракта, чтобы обосновать возможность или невозможность отнесения его к способам обеспечения обязательств.
Прежде всего обратимся к такому свойству обеспечительных конструкций, как акцессорность. Это прежде всего свойство обязательства, выражающее его связь с основным обязательством [Крашенинников 2000: 55; Фролов 2018: 196]. В этом смысле рассмотрение смарт-контракта как обеспечительной конструкции обусловливает необходимость концептуализации его в качестве обязательства. На данное обстоятельство обращают внимание В. С. Белых и М. О. Болобонова, которые отмечают: «...Чтобы рассматривать смарт-контракт как обязательство, необходимо, чтобы программный код содержал все необходимые условия и соответствовал правилам действующего законодательства, кроме того, необходимо, чтобы воля сторон была выражена путем заключения смарт-контракта» [Белых, Болобонова 2019: 109]. Однако представляется, что основания для рассмотрения смарт-контракта в качестве обязательства отсутствуют по следующим причинам.
Во-первых, в предложенной логике смарт-контракт должен соответствовать по своим ключевым характеристикам легальному понятию обязательства, закрепленному в п. 1 ст. 307 ГК РФ. Тем не менее юридическая конструкция обязательства не соотносится в этом смысле с сущностью смарт-контракта: ГК РФ и правовая доктрина исходят из понимания обязательства как правоотношения, т. е. идеального явления [Белов 2016: 26-29, 66; Рузанова 2015: 60], в то время как смарт-контракт объективно нельзя относить к числу подобных явлений. Тем самым смарт-контракт не может быть правоотношением, а следовательно, не может считаться и обязательством (поскольку любое обязательство есть правоотношение [Рассолов 2012: 53]).
Во-вторых, как отмечалось ранее, договор - это правовой акт, форма объективации
волеизъявления сторон и основание возникновения прав и обязанностей, которые могут лежать как в обязательственной «плоскости», так и в области вещного, наследственного, интеллектуального права и т. п. Тогда к процедуре оформления договора применимо понятие «заключение договора». Однако его, с нашей точки зрения, недопустимо употреблять при описании смарт-контракта как по сути технического, автоматизированного способа исполнения должником своей обязанности перед кредитором.
Итак, поскольку смарт-контракт не является обязательством, постольку нельзя говорить о его акцессорности по отношению к обязательству в целом.
Обратимся теперь к такой характеристике гражданско-правовых обеспечительных конструкций, как их направленность на стимулирование должника к надлежащему исполнению его обязательств перед кредитором. Стимулирование в теории управления традиционно понимается как один из видов целенаправленных внешних побуждающих воздействий на субъекта с целью реализации им желательного поведения [Новиков 2003: 9]. А. В. Малько пишет, что «правовой стимул есть правовое побуждение к законопослушному деянию, создающее для удовлетворения собственных интересов субъекта режим благоприятствования» [Малько 1994: 72]. Стимулирующий характер обеспечительных конструкций состоит в том, что их применение создает условия, которые способствуют надлежащему исполнению обязательства и основаны в первую очередь на интересах самого должника (например, в случае удержания вещи надлежащее исполнение должником обязательства влечет обязанность кредитора (ретентора) возвратить удерживаемую вещь).
Таким образом, стимулирующий характер обеспечительных конструкций означает лишь, что ими создаются благоприятные условия для добровольного исполнения обязательства должником; условия эти по существу не «связывают» волю должника, поскольку наличие обеспечения вовсе не гарантирует того, что обязательство будет исполнено надлежащим образом. Иными словами, даже в ситуации обеспечения обя-
зательства у должника всегда остается выбор: исполнять обязательство надлежащим образом или отказаться от исполнения.
Применительно же к смарт-контракту такого выбора у должника нет: обязательство будет исполнено автоматически внутри конкретной цифровой среды. Как верно отмечают М. Кауларц и Й. Хекман, смарт-контракт исполняет обязательство «без оглядки на волю сторон (в том числе кредитора)» [Kaulartz, Heckman 2016: 619]. Это обусловлено тем, что при отсутствии «от-казобезопасного» кода (т. е. кода, позволяющего прекратить действие смарт-контракта при наступлении условий, согласованных сторонами) в алгоритмической структуре смарт-контракта исполнение обязательства будет осуществлено в любом случае [Мажо-рина 2019: 102]. А значит, нельзя говорить о стимулирующем характере смарт-контракта, поскольку любой стимул только создает благоприятные условия для реализации того или иного поведенческого акта, но не делает данный акт единственно возможным образцом поведения, представляя обязанному лицу свободу усмотрения. В соответствии со смарт-контрактом исполнение будет осуществлено непременно, и в этом смысле он не стимулирует, не побуждает к исполнению, а делает его единственно возможным вариантом поведения. В принципе об исполнении обязательства посредством применения технологии смарт-контракта сложно говорить, используя термины «поведение», «субъективное волеизъявление», «усмотрение» и т. п., поскольку по существу действия и воля обязанного субъекта для технологии смарт-контракта безразличны: она сама осуществляет автоматическое исполнение, участия должника здесь не требуется.
Полагаем, что в связи с изложенным смарт-контракту присуща только одна характеристика обеспечительной конструкции - гарантирование интересов кредитора (поскольку, как было отмечено, исполнение обязательства при использовании технологии смарт-контракта будет осуществлено omni casu). Однако отсутствие стимулирующего характера (означающего в то же время наличие свободного волеобразо-вания и волеизъявления должника) и ак-цессорности с основным обязательством
затрудняет отнесение смарт-контракта к числу обеспечительных конструкций. Кроме того, в случае реализации обеспечительной конструкции всегда наступают какие-либо неблагоприятные последствия для должни-ка1, выражающиеся в имущественных потерях. Смарт-контракт подобных последствий не влечет, поскольку направлен только на само исполнение. Таким образом, по нашему мнению, смарт-контракт не является способом обеспечения обязательств.
Считаем, что наиболее подходящей для определения правового режима смарт-контракта выступает конструкция способа исполнения обязательства. С. В. Сарбаш отмечает, что «под совершением исполнения обязательства посредством действий как должником, так и кредитором следует понимать их волеизъявления в виде передачи и принятия объекта гражданских прав, равно как и приспособление либо создание соответствующих внешних факторов, выраженных таким образом, что объект гражданского оборота мог бы передаваться и приниматься без какого-либо их непосредственного участия в
1 На наш взгляд, единственным исключением из этого правила является конструкция независимой гарантии, поскольку п. 1 ст. 379 ГК РФ предусматривает обязанность принципала возместить гаранту денежные суммы, выплаченные согласно условиям независимой гарантии, только в том случае, если иное не установлено соглашением о выдаче гарантии.
период всего времени исполнения или какой-то части этого процесса» [Сарбаш 2005: 10]. Применение технологии смарт-контракта означает создание внешнего фактора, при котором исполнение будет произведено автономно, без непосредственного участия кредитора и должника. Само по себе применение сторонами технологии смарт-контракта приобретает в связи с этим характер исполнения обязательства как «правопрекращаю-щей (ремиссионной) двусторонней сделки, обнимающей собой волеизъявление сторон, направленное на исполнение обязательства, из которой прав и обязанностей не возникает и ее правовым эффектом является получение права на объект (для случаев, когда обязательство предусматривает передачу или создание прав) и прекращение обязательства исполнением» [Там же: 22].
Таким образом, смарт-контракт можно рассматривать в двух аспектах: 1) в качестве электронной (цифровой) формы гражданско-правового договора (в том числе если условия фиксируются как в электронной, так и в традиционной письменной форме) применительно к юридической интерпретации заложенных в нем алгоритмов; 2) в качестве технического способа исполнения обязательства, объектом которого выступает тот или иной цифровой актив (виртуальный объект).
Список литературы
Kaulartz M., Heckman J. Smart Contracts - Anwendungen der Blockchain-Technologie // Computer und Recht. 2016. № 9. S. 618-634.
Kerikmäe T., Rull A. The Future of Law and e-Technologies. Cham: Springer International Publishing, 2016. 233 p.
Patrick G., Bana A. Rule of Law Versus Rule of Code: A Blockchain-Driven Legal World. London: International Bar Association, 2017. 51 p.
Steven A. Accessoriness and Security over Land // Edinburgh Law Review. 2009. Vol. 3. № 3. P. 387-426.
Szabo N. Smart Contracts: Building Blocks for Digital Markets // EXTROPY: The Journal of Transhumanist Thought. 1996. Vol. 16. P. 16-28.
Zachman J. A. A Framework for Information Systems Architecture // IBM Systems Journal. 1987. Vol. 26. № 3. P. 276-292.
Агарков М. М. Юридическая природа железнодорожной перевозки // Право и жизнь. 1922. № 3. С. 29-40.
Алексеев С. С. Восхождение к праву. Поиски и решения. М.: Норма, 2001. 752 с. Анненков К. Н. Система русского гражданского права. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1898. Т. III: Права обязательственные. 483 с.
Бакулина Л. Т. Общая теория договорного правового регулирования: дис. ... д-ра юрид. наук. М.: Ин-т законодательства и сравнит. правоведения при Правительстве Рос. Федерации, 2019. 440 с.
Бевзенко Р. С. Акцессорность обеспечительных обязательств: европейская правовая традиция и российская практика // Вестник гражданского права. 2012. № 5. Т. 12. С. 4-36.
Белов В. А. Теоретические проблемы учения о способах обеспечения исполнения обязательств // Законы России: опыт, анализ, практика. 2006. № 12. С. 24-39.
Белов В. А. Гражданское право: в 4 т. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Юрайт, 2016. Т. IV: Особенная часть. Относительные гражданско-правовые формы: в 2 кн. Кн. 1: Обязательства. 443 с.
Белых В. С., Болобонова М. О. Проблемы правового регулирования смарт-контрактов в России // Правовое регулирование экономических отношений в современных условиях развития цифровой экономики: коллектив моногр. / отв. ред. В. А. Вайпан, М. А. Егорова. М.: Юстицинформ, 2019. С. 97-116.
Богданова Е. Е. Проблемы применения смарт-контрактов в сделках с виртуальным имуществом // Lex Russica. 2019. № 7. С. 108-118.
Вахрушев Л. А. Независимая гарантия: дис. ... канд. юрид. наук. Екатеринбург, Урал. гос. юрид. ун-т, 2018. 246 с.
Генкин А. С., Маврина Л. А. Блокчейн плюс «умные» контракты: преимущества применения и возникающие проблемы // Экономика. Бизнес. Банки. 2017. № 2. С. 136-149.
Гонгало Б. М. Учение об обеспечении обязательств. М.: Статут, 2002. 222 с.
Гонгало Б. М. Учение об обеспечении обязательств. Вопросы теории и практики. М.: Статут, 2004. 222 с.
Гонгало Б. М. Д. И. Мейер и формирование учения о обеспечении обязательств // Ученые записки Казанского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2019. Т. 161. № 4. С. 37-43.
Гонгало Б. М., Новоселова Л. А. Есть ли место «цифровым правам» в системе объектов гражданского права // Пермский юридический альманах. 2019. № 2. С. 179-192.
Гринь О. С. Основные подходы к пониманию способов обеспечения исполнения обязательств // Вестник Университета имени О. Е. Кутафина. 2016. № 10. С. 44-51.
Договорное и обязательственное право (общая часть): постатейный комментарий к статьям 307-453 Гражданского кодекса Российской Федерации / отв. ред. А. Г. Карапетов. М.: Статут, 2017. 1120 с.
Ельчанинова Н. Б., Саак А. Э. Применение деонтической логики для построения соответствующих систем в области права // Известия ТРТУ. 1999. № 2. С. 90-94.
Зардов Р. С. Законная неустойка: теоретические и практические аспекты: дис. ... канд. юрид. наук. Хабаровск: Хабаровск. гос. ун-т, 2018. 245 с.
Иващенко Н. П., Шаститко А. Е., Шпакова А. А. Смарт-контракты в свете новой институциональной экономической теории // Journal of Institutional Studies. 2017. № 3. С. 64-83.
Казанцев М. Ф. Понимание гражданско-правового договора: традиционные взгляды и новые подходы // Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2002. Вып. 3. С. 257-282.
Кислов А. Г. Онтические и телеономические аспекты семантики нормативных операторов // Философия права и права человека: сб. науч. ст. Екатеринбург: Макс-Инфо, 2015. С. 23-32.
Крашенинников Е. А. К вопросу об изолированной уступке требования, обеспеченного поручительством // Очерки по торговому праву: сб. науч. тр. Ярославль: Изд-во Ярослав. ун-та, 2000. Вып. 7. С. 59-63.
Мажорина М. В. О коллизии права и «неправа», реновации Lex Mercatioria, смарт-контрактах и блокчейн-арбитраже // Lex Russica. 2019. № 7. С. 93-107.
Малько А. В. Правовые стимулы и ограничения: двоичность информации как метод анализа // Общественные науки и современность. 1994. № 5. С. 67-76.
Минбалеев А. В., Сафронов Е. Г. Правовая природа блокчейн // Вестник ЮУрГУ. Серия: Право. 2018. Т. 18. № 2. С. 94-97.
Новиков Д. А. Стимулирование в организационных системах. М.: Синтег, 2003. 312 с.
Новиков К. А. Понятие способа обеспечения исполнения обязательств в гражданском праве: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М.: Высш. шк. экономики, 2012. 26 с.
Рабинович Н. В. Недействительность сделок и ее последствия. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1960. 171 с.
Рассказова Н. Ю. Вопросы общей теории обеспечительных обязательств // Правоведение. 2004. № 4. С. 41-59.
Рассолов М. М. Проблемы теории правоотношения // Правовая культура. 2012. № 1. С. 52-59.
Рузанова Е. В. Гражданско-правовые обязательства: понятие и классификационные критерии // Юридический вестник СамГУ. 2015. Т. 1. № 4. С. 59-67.
Савельев А. И. Договорное право 2.0: «умные» контракты как начало конца классического договорного права // Вестник гражданского права. 2016. № 3. С. 32-60.
Саликов М. С., Несмеянова С. Э., Мочалов А. Н. и др. Права человека в сети Интернет: коллектив. моногр. Екатеринбург: Изд-во УМЦ УПИ, 2019. 148 с.
Сарбаш С. В. Общее учение об исполнении договорных обязательств: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М.: МГУ им. М. В. Ломоносова, 2005. 49 с.
Сомова Е. В. Смарт-контракт в договорном праве // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2019. № 2. С. 79-86.
Тарасов Н. Н. Методологические проблемы юридической науки. Екатеринбург: Изд-во Гуманитар. ун-та, 2001. 264 с.
Труба А. Н. Субъективное право удержания и пределы его осуществления: дис. ... канд. юрид. наук. Тюмень: Тюмен. гос. ин-т мировой экономики, управления и права, 2006. 203 с.
Финогеев А. Г., Гамидуллаева Л. А., Васин С. М. и др. Смарт-контракты как инструментарий безопасного взаимодействия субъектов региональной инновационной системы // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. 2018. № 3. С. 139-157.
Фролов А. И. Акцессорность как эффект функциональной производности гражданского правоотношения // Вестник Томского государственного университета. Серия: Право. 2018. № 29. С. 193-204.
Швецкий М. В, Демидов М. В., Голанова А. В. и др. Программирование: математическая логика: учеб. пособие для вузов. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Юрайт, 2020. 675 с.
Шнепс-Шнеппе М. А., Сухомлин В. А., Намиот Д. Е. Об информационных моделях цифровой экономики // Selected Papers of the II International Scientific Conference Convergent Cognitive Information Technologies (Convergent 2017). М.: Фонд содействия развитию интернет-медиа, ИТ-образования, человеческого потенциала «Лига Интернет-медиа», 2017. С.367-379.
Владислав Олегович Пучков - магистр юриспруденции, исполняющий обязанности руководителя практики разрешения коммерческих споров ООО «Правопроцесс». 620144, Российская Федерация, Екатеринбург, ул. Шейнкмана, д. 128, кв. 8. E-mail: [email protected].
Is Smart Contract a Contract?
(To the Issue of the Digital Transformation of the Doctrine of Civil Law)
The study explores the smart contract phenomenon in the view of civil law doctrine and dogmatics. The purpose of the article is to show, how the civil law doctrine's methodological defects (i. e. the basic concepts' uncertainty) lead to the problems of the smart contract legal conceptualization.
Having studied the philosophical (hermeneutics, dialectics), metascientific (system approach, classical logics) and special legal means of cognitions, the author comes to conclusion that the problems of smart contract conceptualization are methodologically driven by the civil law science' categorical uncertainty. The Russian civil law doctrine would be able to formulate the heuristically based smart contract construction only after clarifying the basic civil law categories (firstly, the contract, the obligation, the securing of the obligation performance). The author concludes that a smart contract can be defined as an electronic (digital) form of a civil law contract, as well as a technical way of performing an obligation, the object of which is a particular digital asset (virtual object).
Keywords: smart contract, legal doctrine, methodology, digital technologies, contract, obligation, security for the obligation performance
References
Agarkov M. M. Yuridicheskaya priroda zheleznodorozhnoi perevozki [Legal Nature of Rail Transportation], Pravo i zhizn', 1922, no. 3, pp. 29-40.
Alekseev S. S. Voskhozhdenie kpravu. Poiski i resheniya [The Ascension to Law. Searches and Decisions], Moscow, Norma, 2001, 752 p.
Annenkov K. N. Sistema russkogo grazhdanskogo prava [The System of Russian Civil Law], Saint Petersburg, M. M. Stasyulevich Publishing House, 1898, vol. 3, 483 p.
Bakulina L. T. Obshchaya teoriya dogovornogo pravovogo regulirovaniya [General Theory of Contract Legal Regulation]: doct. jur. sc. thesis, Moscow, Institute of Legislation and Comparative Law under the Government of the Russian Federation, 2019, 440 p.
Belov V. A. Teoreticheskie problemy ucheniya o sposobakh obespecheniya ispolneniya obyazatel'stv [Theoretical Problems of the Doctrine on the Ways of Enshuring the Fulfillment of Obligations], Zakony Rossii: opyt, analiz, praktika, 2006, no. 12, pp. 24-39.
Belov V. A. Grazhdanskoe pravo [Civil Law], in 4 vols., 2nd ed., revised, Moscow, Yurait, 2016, vol. 4, book 1, 443 p.
Belykh V. S., Bolobonova M. O. Problemy pravovogo regulirovaniya smart-kontraktov v Rossii [The Problems of Legal Regulation of Smart Contracts in Russia], Vaipan V. A., Egorova M. A. (eds.) Pravovoe regulirovanie ekonomicheskikh otnoshenii v sovremennykh usloviyakh razvitiya tsifrovoi ekonomiki [Legal Regulation of Economic Relations in Modern Conditions of Development of the Digital Economy], Moscow, Yustitsinform, 2019, pp. 97-116.
Bevzenko R. S. Aktsessornost' obespechitel'nykh obyazatel'stv: evropeiskaya pravovaya tra-ditsiya i rossiiskaya praktika [Accessory Security: European Legal Tradition and Russian Practice], Vestnik grazhdanskogo prava, 2012, no. 5, vol. 12, pp. 4-36.
Bogdanova E. E. Problemy primeneniya smart-kontraktov v sdelkakh s virtual'nym imushchest-vom [Problems of Using Smart Contracts in Transactions with Virtual Property], Lex Russica, 2019, no. 7, pp. 108-118.
El'chaninova N. B., Saak A. E. Primenenie deonticheskoi logiki dlya postroeniya sootvetst-vuyushchikh sistem v oblasti prava [The Use of Deontic Logic to Build Appropriate Systems in the Field of law], Izvestiya TRTU, 1999, no. 2, p. 90-94.
Finogeev A. G., Gamidullaeva L. A., Vasin S. M. etc. Smart-kontrakty kak instrumentarii bezopasnogo vzaimodeistviya sub"ektov regional'noi innovatsionnoi sistemy [Smart Contracts as
a Tool for Safe Interaction of Regional Innovation System Entities], Izvestiya vysshikh uchebnykh zavedenii. Povolzhskii region, 2018, no. 3, pp. 139-157.
Frolov A. I. Aktsessornost' kak effekt funktsional'noi proizvodnosti grazhdansko-go pravootnosheniya [Accessory as an Effect of the Functional Performance of Civil Law Relations], Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Pravo, 2018, no. 29, pp.193-204.
Genkin A. S., Mavrina L. A. Blokchein plyus «umnye» kontrakty: preimushchestva primeneniya i voznikayushchie problemy [Blockchain Plus Smart Contracts: Benefits and Challenges], Ekonomika. Biznes. Banki, 2017, no. 2, pp. 136-149.
Gongalo B. M. Uchenie ob obespechenii obyazatel'stv [Theory of Securing Obligations], Moscow, Statut, 2002, 222 p.
Gongalo B. M. Uchenie ob obespechenii obyazatel'stv. Voprosy teorii i praktiki [Theory of Securing Obligations. Theoretical and Practical Affairs], Moscow, Statut, 2004, 222 p.
Gongalo B. M. D. I. Meier i formirovanie ucheniya o obespechenii obyazatel'stv [D. I. Meyer and the Formation of the Doctrine of Securing Obligations], Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye nauki, 2019, vol. 161, no. 4, pp. 37-43.
Gongalo B. M., Novoselova L. A. Est' li mesto «tsifrovym pravam» v sisteme ob"ektov grazhdanskogo prava [Is There a Place for «Digital Rights» in the System of Civil Law Objects], Permskii yuridicheskii al'manakh, 2019, no. 2, pp. 179-192.
Grin' O. S. Osnovnye podkhody k ponimaniyu sposobov obespecheniya ispolneniya obyazatel'stv [Basic Approaches to Securing Obligations Understanding], Vestnik Universiteta imeni O. E. Kutafina, 2016, no. 10, pp. 44-51.
Ivashchenko N. P., Shastitko A. E., Shpakova A. A. Smart-kontrakty v svete novoi institutsional'noi ekonomicheskoi teorii [Smart Contracts in the Light of the New Institutional Economic Theory], Journal of Institutional Studies, 2017, no. 3, pp. 64-83.
Karapetov A. G. (ed.) Dogovornoe i obyazatel'stvennoe pravo (obshchaya chast'): postateinyi kommentarii k stat'yam 307-453 Grazhdanskogo kodeksa Rossiiskoi Federatsii [Contract Law and Law on Obligations (General Part): Article-by-Article Commentary on Articles 307-453 of the Civil Code of the Russian Federation], Moscow, Statut, 2017, 1120 p.
Kaulartz M., Heckman J. Smart Contracts - Anwendungen der Blockchain-Technologie, Computer und Recht, 2016, no. 9, pp. 618-634.
Kazantsev M. F. Ponimanie grazhdansko-pravovogo dogovora: traditsionnye vzglyady i novye podkhody [Understanding the Contract: Traditional Views and New Approaches], Nauchnyi ezhegodnik Instituta filosofii i prava Ural'skogo otdeleniya Rossiiskoi akademii nauk, 2002, vol. 3, pp. 257-282.
Kerikmäe T., Rull A. The Future of Law and e-Technologies, Cham, Springer International Publishing, 2016, 233 p.
Kislov A. G. Onticheskie i teleonomicheskie aspekty semantiki normativnykh operatorov [Ontic and Teleonomic Aspects of the Semantics of Normative Operators], Filosofiya prava i prava cheloveka [Philosophy of Law and Human Rights]: collection of articles, Yekaterinburg, Maks-Info, 2015, pp. 23-32.
Krasheninnikov E. A. K voprosu ob izolirovannoi ustupke trebovaniya, obespechennogo poruchitel'stvom [On the Issue of an Isolated Assignment of a Claim Secured by a Guarantee], Ocherki po torgovomu pravu [Essays on Commercial Law]: collection of articles, Yaroslavl', Yaroslavl' State University, 2000, vol. 7, pp. 59-63.
Mal'ko A. V. Pravovye stimuly i ogranicheniya: dvoichnost' informatsii kak metod analiza [Legal Incentives and Limitations: Duality of Information as a Method of Analysis], Obshchestvennye nauki i sovremennost', 1994, no. 5, pp. 67-76.
Mazhorina M. V. O kollizii prava i «neprava», renovatsii Lex Mercatoria, smart-kontraktakh i blokchein-arbitrazhe [On the Conflict of Law and «Not-Law», the Renovation of Lex Mercatoria, Smart Contracts and Blockchain Arbitration], Lex Russica, 2019, no. 7, pp. 93-107.
Minbaleev A. V., Safronov E. G. Pravovaya priroda blokchein [Legal Nature of Blockchain], Vestnik YuUrGU. Seriya: Pravo, 2018, vol. 18, no. 2, pp. 94-97.
Novikov D. A. Stimulirovanie v organizatsionnykh sistemakh [Stimulation in Organizational Systems], Moscow, Sinteg, 2003, 312 p.
Novikov K. A. Ponyatie sposoba obespecheniya ispolneniya obyazatel'stv v grazhdanskom prave [The Concept of a Method of Ensuring the Fulfillment of Obligations in Civil Law]: auto-abstr. of cand. jur. sc. thesis, Moscow, Vyssh. shk. ekonomiki, 2012, 26 p.
Patrick G., Bana A. Rule of Law Versus Rule of Code: A Blockchain-Driven Legal World, London, International Bar Association, 2017, 51 p.
Rabinovich N. V. Nedeistvitel'nost' sdelok i ee posledstviya [Invalidity of Deals and its Consequences], Leningrad, Izd-vo Leningrad. un-ta, 1960, 171 p.
Rasskazova N. Yu. Voprosy obshchei teorii obespechitel'nykh obyazatel'stv [Questions of the General Theory of Security Obligations], Pravovedenie, 2004, no. 4, pp. 41-59.
Rassolov M. M. Problemy teorii pravootnosheniya [Theory of Legal Relations Problems], Pravovaya kul'tura, 2012, no. 1, pp. 52-59.
Ruzanova E. V. Grazhdansko-pravovye obyazatel'stva: ponyatie i klassifikatsionnye kriterii [Civil Obligations: Concept and Classification Criteria], Yuridicheskii vestnik SamGU, 2015, vol. 1, no. 4, pp. 59-67.
Salikov M. S., Nesmeyanova S. E., Mochalov A. N., et al. Prava cheloveka v seti Internet [Human Rights on the Internet], Yekaterinburg, UMC UPI, 2019, 148 pp.
Sarbash S. V. Obshchee uchenie ob ispolnenii dogovornykh obyazatel'stv [General Doctrine of Contractual Obligations Performance]: auto-abstr. of doct. jur. sc. thesis, Moscow, Moscow State University, 2005, 49 p.
Savel'ev A. I. Dogovornoe pravo 2.0: «umnye» kontrakty kak nachalo kontsa klassicheskogo dogovornogo prava [Contract Law 2.0: Smart Contracts as the Beginning of the End of Classic Contract Law], Vestnik grazhdanskogo prava, 2016, no. 3, pp. 32-60.
Shneps-Shneppe M. A., Sukhomlin V. A., Namiot D. E. Ob informatsionnykh modelyakh tsifrovoi ekonomiki [On the Digital Economy Information Models], Selected Papers of the II International Scientific Conference Convergent Cognitive Information Technologies (Convergent 2017), Moscow, Foundation for the Development of Internet Media, IT Education, Human Potential «League of Internet Media», 2017, pp. 367-379.
Shvetskii M. V. Programmirovanie: matematicheskaya logika [Programming: Mathematical Logic], 2nd ed., revised, Moscow, Yurait, 2020, 675 p.
Somova E. V. Smart-kontrakt v dogovornom prave [Smart Contract in Contract Law], Zhurnal zarubezhnogo zakonodatel'stva i sravnitel'nogo pravovedeniya, 2019, no. 2, pp. 79-86.
Steven A. Accessoriness and Security over Land, Edinburgh Law Review, 2009, vol. 3, no. 3, pp.387-426.
Szabo N. Smart Contracts: Building Blocks for Digital Markets, EXTROPY: The Journal of Transhumanist Thought, 1996, vol. 16, pp. 16-28.
Tarasov N. N. Metodologicheskie problemy yuridicheskoi nauki [Methodological Problems of the Legal Science], Yekaterinburg, Izd-vo Gumanitar. un-ta, 2001, 264 p.
Truba A. N. Sub"ektivnoe pravo uderzhaniya i predely ego osushchestvleniya [Subjective Right of Retention and the Extent of its Exercise]: cand. jur. sc. thesis, Tyumen', Tyumen. gos. in-t ekonomiki, upravleniya i prava, 2006, 203 p.
Vakhrushev L. A. Nezavisimaya garantiya [Independent Warranty]: cand. jur. sc. thesis, Yekaterinburg, Ural. gos. yurid. un-t, 2018, 246 p.
Zachman J. A. A Framework for Information Systems Architecture, IBM Systems Journal, 1987, vol. 26, no. 3, pp. 276-292.
Zardov R. S. Zakonnaya neustoika: teoreticheskie i prakticheskie aspekty [Legal Forfeit: Theoretical and Practical Aspects]: cand. jur. sc. thesis, Khabarovsk, Khabarovsk. gos. un-t ekonomiki i prava, 2018, 245 pp.
Vladislav Puchkov - master of law, acting head of the commercial dispute resolution practice of «Pravoprocess» company. 620144, Russian Federation, Yekaterinburg, Sheinkman str., 128, ap. 8. E-mail: [email protected].
Дата поступления в редакцию / Received: 15.04.2020
Дата принятия решения об опубликовании / Accepted: 01.06.2020
