CC BY
90НЕИЗВЕСТНОЕ ИЗ ЖИЗНИ СПЕЦСЛУЖБ •
ÏH
LJ
а.г. зорихин
a.g. zorikhin
«ЯПОНО-СОВЕТСКАЯ ВОИНА... ДОЛЖНА БЫТЬ ПРОВЕДЕНА КАК МОЖНО СКОРЕЕ»
Противоборство военной разведки Японии и советских спецслужб
в 1922—1931 гг.
«THE JAPANESE-SOVIET WAR... IS TO BE WAGED AS SOON AS POSSIBLE»
The confrontation of Japan's military intelligence service and the Soviet special services
in 1922—1931
Г N
Сведения об авторе. Зорихин Александр Геннадьевич — аспирант Тихоокеанского государственного университета (г. Комсомольск-на-Амуре. E-mail: [email protected]).
Аннотация. Статья, основанная на документах российских и японских архивов, посвящена антисоветской деятельности японской военной разведки и противодействию ей спецслужб СССР в 1922—1931 гг. Ключевые слова: военная разведка; Япония; СССР; ОГПУ.
Information about author. Aleksandr Zorikhin — postgraduate at the Pacific State University (city of Komsomolsk-on-Amur. E-mail: [email protected]).
Summary. The paper based on documents from Russian and Japanese archives describes the anti-Soviet activity of the Japanese military intelligence service and what the Soviet secret services did about it in 1922—1931. Keywords: military intelligence; Japan; USSR; OGPU.
История противоборства спецорганов Японии и СССР остаётся слабоизученной страницей отношений двух государств. Недавнее открытие доступа к их архивохранилищам позволяет изучать механизмы функционирования японской и советской разведок, оценивать объективность их информации и в результате осмысливать логику принятых на её основе правительственных решений.
Начало официальной деятельности японской военной разведки относят к последней четверти XIX века. Тогда империя микадо, став крупнейшей региональной державой, в условиях дефицита ресурсов и узости рынков сбыта взяла курс на аннексию Кореи и Северо-Востока Китая. Перечень приоритетных задач военной разведки, объём выделявшихся ей денежных средств и методы разведывательной деятельности определялись текущей военно-политической обстановкой, состоянием отношений Японии с ведущими мировыми державами и долгосрочными планами Токио по укреплению своих позиций в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
L
ЕНТРАЛЬНЫМ разведывательным органом армии Японии являлось 2-е управление генерального штаба (РУ ГШ) в составе 5-го (западного) и 6-го (китайского) отделов. Разведку против Советской России вело соответствующее отделение западного отдела, в котором до 1932 года работали три—четыре оперативных сотрудника, два—четыре стажёра и один—два состоявших в его распоряжении офицера, готовившихся к выезду или уже находившихся за рубежом. В таком виде аппарат управления просуществовал до 1936 года, после чего русское отделение стало советским отделом1.
Провал интервенции на Дальнем Востоке и вывод из Советской России осенью 1922 года войск Японии за-
ставили её кабинет министров пойти на нормализацию отношений с Советами. Такой шаг был обусловлен и решениями Вашингтонской конференции (1921—1922), ограничившими военно-морское присутствие империи в Мировом океане и ослабившими её позиции в Китае. В результате японское руководство решило создать в Дальневосточном регионе советско-японский противовес навязанной США «вашингтонской системе»2.
Активным сторонником нормализации отношений с Советской Россией выступило командование ВМФ Японии, которое традиционно рассматривало Америку в качестве своего главного противника. Представлявшие флот премьер-министры адмиралы Като Томосабуро и Яма-
мото Гомбээ не только инициировали негласные советско-японские переговоры,но и скорректировали в феврале 1923 года основополагающий для государства «Курс национальной обороны империи». В нём определялась первостепенная задача японских вооружённых сил: избегая конфликта с Советским Союзом, готовиться к войне с США3.
В период активного обсуждения деталей нормализации советско-японских отношений военная разведка империи вела сбор необходимой её руководству информации о внутренней и внешней политике СССР, предпринимавшихся им мерах по поддержке национальных движений в Китае, Корее и Северной Маньчжурии. При этом японцы всячески из-
Агент японской военной миссии (ЯВМ) в Харбине и советский разведчик полковник Генерального штаба В.Е. Сотников Из коллекции С.В. Волкова
бегали каких-либо акций, способных дискредитировать позицию Токио на переговорах с Москвой.
Сведения о Советском Союзе поступали в ГШ Японии по линиям её стратегической и оперативной разведок. Первую представляли легальные резидентуры ГШ в Германии, Польше и Латвии под крышей военных атташатов посольств и дипломатических миссий, вторую — японские военные миссии (ЯВМ) в Северной Маньчжурии, Корее и на Сахалине, подчинявшиеся Кван-тунской, Корейской и Сахалинской экспедиционной армиям.
Ведущую роль в получении информации о нашей стране с позиций Европы играл аппарат военного атташе (ВАТ) при посольстве Японии в России, пребывавший после разрыва советско-японских отношений в августе 1918 года в Стокгольме, а с февраля 1921-го — в Берлине. ВАТ возглавлял начальник русского отделения РУ ГШ подполковник Ха-симото Тораносукэ, согласно переписке которого с Токио резидентура преуспела в создании небольшой агентурной сети в СССР и в установлении контактов с эстонской и немецкой разведками. Благодаря их работе японцы получали различные сведения о нашей стране, включая данные о 5-й Краснознамённой армии на Дальнем Востоке и в Забайкалье, оценку положения дел в промышленности, валютно-финансовой сфере и на транспорте Советского Союза4.
Однако возможности Хасимото не были безграничными и не могли в полном объёме удовлетворить потребности кабинета министров в информации об СССР, поэтому ГШ
компенсировал дефицит данных за счёт кооперации с разведками Польши и Латвии. Сотрудничество японской военной разведки со 2-м отделом польского генерального штаба (ПГШ) началось в июне 1919 года с прибытием в Варшаву капитана Ямаваки Масатака. Из-за отсутствия дипломатических отношений между Польшей и Японией Ямаваки имел статус наблюдателя в Польской армии, но после взаимного признания стран весной 1921 года стал первым японским военным атташе в Варшаве. Поступавшая к нему от ПГШ информация касалась характера боевых действий Добровольческой и Польской армий против Красной армии (РККА), организации, дислокации и боеготовности её войск в европейской части страны, а также её социально-экономического и политического положения5.
Со своей стороны, японский военный атташе информировал ПГШ о ситуации на советском Дальнем Востоке, где до 1921 года находилась 5-я польская дивизия. После её ухода РУ ГШ снабжало Варшаву данными о Забайкалье, поскольку ПГШ до 1925 года не имел военного атташе в Токио и остро нуждался в любой информации о регионе, справедливо считая, что происходившие там события влияли на ситуацию на советско-польской границе6.
Контакты с латвийской разведкой из-за отсутствия дипломатических отношений поддерживали стажёры русского языка в Риге капитаны Комацубара Мититаро и Симидзу Норицунэ. Военное министерство Японии придавало большое значение организации разведки по СССР с территории Латвии, поэтому в марте 1924 года запланировало перевод из Берлина в Ригу аппарата подполковника Хасимото. Тем не менее от идеи создания разведцентра в латвийской столице японцы отказались — из-за отсутствия там аккредитованной японской дипмиссии7. В целом же, как констатировали в военном министерстве Японии в декабре 1931 года, «когда у нас не было военного атташе в Москве, разведка против СССР велась, главным образом, через военные ведомства Польши и Латвии»8.
На Дальнем Востоке и в Забайкалье разведывательной деятельностью против Советского государства занимались армейские объединения сухопутных войск Японии в Маньчжурии, Корее и на оккупированной территории Сахалина. Зона ответственности разведывательных органов Сахалинской экспедиционной армии, сформированной и направленной
на материк в июле 1920 года в ответ на уничтожение партизанским отрядом Я.И.Тряпицына японской колонии в Николаевске-на-Амуре, охватывала Сахалин, часть Приамурья (от Николаевска до Хабаровска), южное побережье Камчатки. Согласно утверждённому в октябре того же года плану разведывательной и пропагандистской работы армии она изучала военную географию и природные ресурсы оккупированных территорий, собирала сведения о краснопартизанских отрядах и подпольных организациях, отслеживала политические настроения среди местного населения и деятельность союзных держав9.
В весенне-осенний период эти задачи решал агентурный аппарат (завербованный из глав городской и поселковых администраций)в Ма-риинском, Большемихайловском, Де-Кастри и Николаевске-на-Амуре, а в зимний (из-за эвакуации японских частей на Сахалин) — маршрутные агенты и связники разведывательной группы армии в Погиби. Основу перебрасывавшейся на материк агентуры составляли нивхи, гиляки и местное русское население10.
После принятия японским правительством решения о выводе войск из Дальневосточной республики (ДВР) разведывательные органы Сахалинской экспедиционной армии продолжали контролировать обстановку на материке, получая агентурную информацию из Николаевска-на-Амуре и внимательно изучая русскоязычную прессу Хабаровска11. Однако к концу 1924 года судьба армии была решена. В связи с подписанием советско-японского соглашения о выводе войск с севера острова армейская разведка приступила к плановой консервации агентурного аппарата. По окончании вывода РУ ГШ фактически свернуло разведдеятельность на Сахалине, возложив эту функцию на японские консульства.
Квантунская армия к концу 1922 года имела в подчинении четыре ЯВМ — в Харбине, Хэйхэ, Маньчжоули и Мукдене. Если первые три занимались разведкой против СССР, то мукденская миссия вела сбор информации по Китаю и оказывала помощь клике Чжан Цзолиня, который рассматривался в Токио в качестве главного проводника его внешней политики на континенте.
Координатором разведки Кван-тунской армии на советском направлении выступала харбинская ЯВМ (организована в марте 1918 г.). К январю 1923 года в её штатах числились три офицера разведки и один переводчик, ещё по одному офицеру
А.Г. ЗОРИХИН. «Японо-советская война... Щ
возглавляли подчинённые миссии ЯВМ в Маньчжоули и Хэйхэ12.
Харбинская миссия отвечала за сбор информации по широкому кругу вопросов о Советском Союзе и Китае: дислокация, организация, вооружение и боевая подготовка частей Красной армии на Дальнем Востоке и в Забайкалье; работа местных органов власти; состояние сельского хозяйства, промышленности, транспорта и финансов; социально-экономическая и политическая ситуация в Советском Союзе в целом; советско-китайские отношения; контакты правительства СССР с лидерами милитаристских клик; деятельность белоэмигрантских организаций в Маньчжурии и антисоветского подполья на Дальнем Востоке и в Забайкалье; транспортная инфраструктура Маньчжурии; работа Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД); состояние армии и военной промышленности Китая и др.
Необходимо отметить, что после ухода императорской армии из ДВР харбинская миссия и её отделения утратили большую часть агентурных позиций в Приморье, Приамурье и Забайкалье в связи с оттоком оттуда японских мигрантов, составлявших костяк разведывательной сети. Агентами миссии остались в основном компактно проживавшие в Северной Маньчжурии японские переселенцы. Согласно докладу начальника штаба армии в военное министерство от 14 января 1924 года из 100 человек, контактировавших с ЯВМ, 50 были японцами, 30 — китайцами и 20 — русскими13.
Как правило, японцы являлись агентами-групповодами и проживали в приграничных с Советским Союзом районах: три агента — в Мулине, по два — на станции Пограничная и в Хайлине, один — в Муданьцзяне. Костяк русской агентуры составляли бежавшие в Китай белогвардейцы. Среди них были консультант миссии по советским военным вопросам бывший начальник Академии ГШ России генерал-майор А.И. Андог-ский, организатор разведки в районе Пограничная — Никольск-Уссурий-ский полковник Генерального штаба В.Е. Сотников, бывший приамурский генерал-губернатор Н.Л. Гондатти и резидент по Амурской области (под прикрытием сотрудника газеты «Русское слово») генерал-майор Е.Г. Сычёв14. Ряд агентов действовали среди персонала советского консульства в Харбине. Кроме того, миссия использовала в разведывательно-пропагандистских целях издававшиеся в Северной Маньчжурии газеты «Русский голос», «Новости жизни» и «Мост»15.
Подчинявшаяся харбинскому органу миссия в Маньчжоули собирала информацию в Забайкалье, западном секторе КВЖД и Монголии, наблюдая в первую очередь за 5-й Краснознамённой армией и советско-китайскими отношениями. Основу её агентурного аппарата составляли проживавшие в Маньчжоули и Хайларе резиденты — японские колонисты, а также китайцы, буряты и белоэмигранты, использовавшиеся в качестве маршрутных агентов, которые чаще всего добывали малоценные сведения16.
Хэйхэская миссия занималась агентурной разведкой в Приамурье через японскую диаспору. В октябре 1922 года миссию возглавил капитан Канда Масатанэ, однако из-за того, что в 1923-м сообщение с Благовещенском закрыли, в марте 1924 года ЯВМ ликвидировали, а обязанности резидента перешли к владельцу местной аптеки Миядзаки Масаю-ки. Вместе с Канда из Харбина был отозван офицер-китаист, поэтому с 1 апреля 1924 года в харбинской и маньчжурской миссиях остались три офицера разведки17.
Причинами сокращения миссий являлись нормализация советско-японских отношений, отсутствие потенциальной советской угрозы владениям Японии в Южной Маньчжурии и малочисленность 5-й Краснознамённой армии, чьи дислокация и состав были известны японцам. Помимо прочего основное внимание их военной разведки в начале 1920-х годов сосредоточилось на изучении обстановки в густонаселённом и экономически развитом дальневосточном районе — Приморской губернии, входившей в зону ответственности Корейской армии.
Главным разведывательным органом объединения в 1922—1924 гг. являлась резидентура капитана Мацуи Такуро, прибывшего во Владивосток в октябре 1922 года под легальным прикрытием.
Официально Мацуи находился в порту для изучения русского языка, знакомства с Советской Россией и урегулирования не решённых после ухода японских частей военных вопросов. Правительство ДВР согласилось на пребывание Мацуи во Владивостоке, но поставило перед ним три условия: находиться как частное лицо, не носить японскую военную форму и не участвовать в антисоветской заговорщицкой деятельности18. Кроме резидента в состав группы входили связной Хираи Сэйкити и переводчик Мита Гакаку, контактировавшие примерно с 30 агентами. Для передачи собранной
информации Мацуи использовал радиосвязь стоявшего на рейде Владивостока крейсера «Ниссин» и почтовую линию японского генерального консульства19.
В 1922—1924 гг. резидентура систематически информировала Центр по вопросам военного, социально-экономического и политического положения в Приморье и Приамурье. Однако зимой 1924 года советская контрразведка арестовала всех сотрудников владивостокского разведцентра благодаря агентурному проникновению в ближайшее окружение японского генерального консула и негласной выемке его переписки. С 26 по 29 февраля 1924 года сотрудники приморского губотдела ОГПУ арестовали 18 японцев, двух китайцев и трёх корейцев, в т.ч. вице-консула во Владивостоке Гундзи Томомаро, чиновника Корейского генерал-губернаторства Харута Рэйхатиро, резидента флота капитана 3 ранга Минодзума Дзюндзи, которые независимо от Мацуи вели сбор информации о Приморье и деятельности корейских революционных организаций20. В ходе допросов Мацуи и Минодзума категорически отрицали свою вину, поэтому 23 мая 1924 года (после переговоров в Пекине японских представителей с советским послом в Китае Л.М. Ка-раханом) были выдворены из СССР21.
Несмотря на провал Мацуи, Корейская армия продолжала получать данные о Приморье через сеть приграничных разведорганов. Если в 1923 году ей подчинялись пункты в Хайлине, Хуньчуне и Нанаме, работавшие по югу Уссурийского края, то в 1924-м к ним добавились пункты в Харбине, Чхонджине и Дуннине, также ориентированные на СССР. Разведка велась членами белопар-тизанских отрядов, а работавшие в Нанаме и Чхонджине сотрудники опрашивали экипажи и пассажиров прибывавших из Владивостока судов и забрасывали туда свою агентуру по каналам морских перевозок между СССР и Кореей22.
Тем не менее после разоблачения Мацуи военное министерство Японии решило сосредоточить разведку против Приморья в руках опытного офицера РУ ГШ: 3 октября 1924 года Токио прикомандировал к Корейской армии сотрудника русского отделения майора Иимура Дзё для организации работы против СССР с позиции станции Пограничная23. Выбор места его дислокации был не случаен — на юге Уссурийского края проживало большое количество молодых корейцев, представлявших собой потенциальный вербовочный контингент. В
короткие сроки Иимура организовал агентурный аппарат, в который к лету 1925 года вошли сохранившие связи с Приморьем белоэмигранты, корейцы и члены хунхузских отрядов.
Ахиллесовой пятой разведывательных органов армий империи являлось их недостаточное финансирование и отсутствие постоянных агентурных позиций в СССР, обусловленное резким оттоком японской диаспоры из Забайкалья и Дальнего Востока после ухода оттуда войск интервентов. Поэтому в мае 1923 года японский ГШ разослал специальную директиву командованиям Квантунской и Корейской армий, начальникам военных миссий в Харбине, Хэйхэ и Маньчжоули о заведении специальных формуляров на всех выезжавших в Советский Союз граждан Японии с фиксацией сведений об их службе в действующей армии во время кампании 1904—1905 гг., военно-учётных специальностях, политической ориентации, уровне образования, родах деятельности и степени владения русским языком. Это позволило разведывательному управлению наладить учёт потенциальных агентов или связных из числа эмигрантов для их последующего использования в СССР24.
На работу военных миссий существенно влияла деятельность советских территориальных органов государственной безопасности, преобразованных в ноябре 1922 года из Госполитохраны (ГПО) МВД ДВР в Полномочное представительство Государственного политического управления по Дальневосточной области (ПП ГПУ ДВО). Противодействием японской военной разведке занимались контрразведывательный отдел (КРО) представительства и его отделения в губернских отделах, а также иностранное отделение (ИНО) полпредства. Кроме того, в июле 1923 года были сформированы части пограничной охраны ПП ГПУ, взявшие под контроль госграницу в Дальневосточной области.
Получением сведений о японских спецорганах и белоэмигрантских кругах в Харбине занималась легальная резидентура ГПО под прикрытием аппарата особоуполномоченного МИД ДВР в полосе отчуждения КВЖД. В июне 1923 года она объединилась с местной резидентурой РУ РККА и перешла в подчинение Москвы, в то время как полпредство организовало три легальные резидентуры в Маньчжоули, Пограничном и Хэйхэ с целью агентурного проникновения в аппарат ЯВМ. Хотя им удалось приобрести агентов среди японцев и белоэмигрантов в Маньчжурии, вклю-
чая сотрудников харбинской ЯВМ А.И. Андогского и В.Е. Сотникова, решить главную задачу — регулярно изымать документальные материалы миссий — резидентуры не смогли.
Результативно работали губернские отделы ОГПУ в Приморье и Приамурье, вербовавшие агентов в японской и корейской диаспорах. Благодаря агентурному проникновению приморских чекистов во владивостокское генконсульство в 1924 году были раскрыты резидентуры Корейской армии и Морского генерального штаба (МГШ) Японии. А в Благовещенске 10 марта того же года Амурский губотдел ПП ОГПУ арестовал по обвинению в шпионаже связных начальника хэйхэ-ской миссии Канда — японских подданных фотографа Табата Кудзиро и врача Нарита Дзюро25.
Однако в 1922—1924 гг. имели место случаи необоснованных арестов граждан Японии по обвинению в шпионаже, что свидетельствовало о всё ещё слабой агентурной работе советских спецслужб. Так, в декабре 1922 года в Забайкалье был арестован как«военный шпион» предприниматель Ямадзи Дзиро, в июле 1923-го в Николаевске-на-Амуре подверглись аресту по подозрению в «ведении военного шпионажа и связи с командованием армии Пепеляева» мехо-заготовители Дои Исаму, Кобаяси Кодзабуро и Ивамото Ёсикадзу, а в декабре в Никольск-Уссурийском был задержан управляющий предприятием по очистке льда Онодэра Тигао (до 1921 г. он сотрудничал с местной военной миссией, но затем отошёл от агентурной работы). Ни в одном из указанных случаев арестованные японцы на связи у органов военной разведки империи не состояли26.
Несмотря на сокращение штатов, недостаточное финансирование, отток японских мигрантов из СССР и противодействие советских спецорганов, в 1922—1925 гг. военные миссии Квантунской и Корейской армий собрали большой объём информации о социально-экономической и политической обстановке на Дальнем Востоке, дислокации там частей Красной армии, о работе КВЖД и советском влиянии в её полосе.
Вся поступавшая в Токио информация от военных атташе, ЯВМ, МИД, МВД и МГШ, а также от генштабов Польши, Германии, Латвии и Эстонии сопоставлялась и тщательно анализировалась. На её основе в 1924 году РУ ГШ подготовило серию обзоров по СССР, включавших доклады о состоянии советской авиационной промышленности, Военно-морского флота,
экономической обстановке в стране и белопартизанских отрядах на Дальнем Востоке и в Забайкалье27.
Высшим уровнем аналитической деятельности РУ ГШ стал выпуск с 1925 году адресованных кабинету министров ежегодных секретных обзоров «Нынешнее положение дел в иностранных государствах», в которых рассматривались внутреннее положение и внешняя политика крупных европейских держав.
Касаясь Советского Союза, в обзоре от 31 марта 1925 года военные аналитики отмечали успехи советского правительства в борьбе с контрреволюцией, в решении национального вопроса и восстановлении государства в границах Российской империи. Во внешней политике обращалось внимание на выход СССР из изоляции со стороны западных стран и на налаживание торговых отношений с ведущими государствами. По мнению Ру ГШ, это создавало основу для скорейшего возрождения советской экономики.
Впрочем, обзор носил достаточно сбалансированный характер: наряду с несомненными успехами Советского государства во внутренней и внешней политике специалисты РУ ГШ отмечали целый комплекс ещё нерешённых проблем. В их числе внутрипартийная борьба группировок Сталина и Троцкого, спровоцированное голодом нормирование продуктов питания в отдельных районах страны, притеснение предпринимателей, рост цен на товары народного потребления, вызванное этим недовольство среди населения и антисоветские выступления летом 1924 года на Кавказе и в Туркестане28.
Значительное внимание в обзоре было уделено Красной армии. Оценивая её, составители доклада отмечали, что в тот момент советские Вооружённые силы осуществляли плановый переход от разномастной организационно-штатной структуры военного времени к единой конфигурации мирного периода, но полагали, что данный процесс затянулся.
По мнению японцев, командование РККА акцентировало внимание на оснащении войск современными образцами вооружения, в особенности боевой авиацией и химическим оружием,наусилении боевого потенциала стрелковых и кавалерийских соединений за счёт сокращения вспомогательных и тыловых частей, на реорганизации органов военно-стратегического управления путём оптимизации и уменьшения их кадрового аппарата, а также на повышении денежного довольствия военнослужащих.
А.Г. ЗОРИХИН. «Японо-советская война... Щ
К 1925 году, по оценке японского РУ ГШ, Красная армия насчитывала 562 тыс. человек, 21 стрелковый корпус, 62 стрелковые, 13 кавалерийских дивизий, 6 отдельных кавалерийских бригад, 928 боевых самолётов, причём 2 стрелковых корпуса, 3 стрелковые дивизии и 2 кавалерийские бригады дислоцировались на Дальнем Востоке и в Забайкалье29.
Однако эти сведения являлись дезинформацией, подготовленной РУ Штаба РККА для европейских партнёров японцев. Располагая копиями разведывательных сводок ГШ Франции, Польши, Эстонии, Латвии и снабжая их в рамках оперативных игр ОГПУ выгодными для СССР сведениями30, управление систематически завышало численность, вооружение и боеспособность Красной армии на 50—60 проц.
В реальности согласно докладу начальника военной разведки Я.К. Бер-зина наркомвоеномру М.В. Фрунзе от 21 января 1925 года советские Вооружённые силы располагали 15 стрелковыми корпусами, 62 стрелковыми, 10 кавалерийскими дивизиями, 9 отдельными кавалерийскими бригадами и 403 боевыми самолётами. Доведение до японского ГШ завышенных данных о РККА диктовалось желанием Москвы удержать Токио от повторной оккупации Дальнего Востока. Тем не менее Берзин предлагал отказаться от этой практики, считая, что «исходя из преувеличенных данных, противники ставили своей задачей срочное усиление своих армий и увеличение мобзапаса»31.
Между тем практика передачи японской военной разведке завышенных данных целиком себя оправдала. Оперативные планы ГШ Японии в 1923—1931 гг. не предусматривали нападения на СССР, а разрабатывались в рамках концепции «эластичной обороны и мощного контрудара». Предполагались изначальный захват Красной армией Северной Маньчжурии, а также ответная переброска по Южно-Маньчжурской железной дороге из метрополии и Кореи на помощь уже дислоцированным на юге Маньчжурии пехотной дивизии и охранному отряду Квантунской армии 5 пехотных дивизий. Кроме того, планировались их сосредоточение в районе Чанчуня, быстрое выдвижение через Харбин к Цицикару, окончательный разгром там советских войск с нанесением вспомогательного удара по югу Уссурийского края и последующий перенос боевых действий в район Забайкалья32.
Восстановление отношений с Советским Союзом позволило японской
военной разведке усилить позиции в нашей стране, поскольку согласно Пекинской конвенции Япония получила право открыть посольство в Москве и консульства в Новосибирске, Благовещенске, Хабаровске, Владивостоке и Александровске. Уже в мае 1925 года в советскую столицу прибыли резидент ГШ военный атташе полковник Микэ Кадзуо и его помощник (ПВАТ) капитан Курасигэ Сюдзо, круг служебных обязанностей которых определялся инструкцией начальника ГШ от 11 декабря 1925 года. Она предписывала им собирать материалы о тактике, вооружении, связи, организационно-штатной структуре Красной армии мирного и военного времени, уровне подготовки командного состава, пропускной способности Транссибирской железной дороги и железных дорог в европейской части России, национальной политике советского правительства, внешней политике СССР в отношении Японии и Китая33.
При решении этих задач Микэ был вынужден опираться в основном на открытые источники информации — советскую прессу, данные официальных представителей Красной армии, сотрудников миссий Китая и Польши в Москве34.
В феврале 1927 года военным атташе в Москве был назначен подполковник Комацубара Мититаро. По прибытии в Советский Союз он перестроил деятельность резиден-туры на получение информации от агентов, имевших выход на Штаб РККА.
Кроме того, в августе 1925 года военный атташе Микэ Кадзуо предложил заместителю начальника Штаба РККА С.А. Пугачёву возобновить обмен языковыми стажёрами, разместив по одному офицеру в Хабаровске, Чите и Иркутске с предоставлением аналогичной возможности Красной армии. Однако эта идея не нашла понимания ни у японского МИД, опасавшегося возникновения проблем из-за отсутствия в указанных городах императорских консульств, ни у командования РККА, справедливо рассматривавшего японских стажёров в качестве легальных резидентов военной разведки35. Поэтому СССР предложил прикомандирование офицеров двух стран к воинским частям. Так, постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 июня 1927 года разрешало допускать в войска до пяти японских офицеров на условиях взаимности с другой стороны36.
Но выехать сразу в Советский Союз японцам не удалось. Согласование всех деталей затянулось до 20 ян-
Военный атташе Японии в Германии Хасимото Тораносукэ (1922-1924)
варя 1930 года, когда Политбюро приняло постановление об отправке советских стажёров в Японию и приёме двух японских офицеров для ознакомления с Красной армией. Эта практика получила развитие и прекратилась по инициативе советской стороны только в 1945 году37.
Изыскивая возможности для расширения агентурной работы против СССР, в конце 1920-х годов ГШ развернул несколько новых разведорганов на советском направлении. В сентябре 1927 года мИд учредил при дипмиссии в Турции должность военного атташе, которую занял бывший начальник маньчжурской миссии майор Хасимото Кингоро, а в августе 1928 года военный атташе в Польше стал по совместительству военно-дипломатическим представителем в Латвии, Литве и Эстонии с резиденцией в Риге38.
Кроме того, новый импульс получило сотрудничество РУ ГШ Японии и ПГШ, так как японская разведка рассчитывала на превращение Польши в опорную базу на случай войны с Советским Союзом, а поляки с японской помощью налаживали агентурную работу на советском Дальнем Востоке с позиций Маньчжурии. С этой целью в конце 1924 года Польша учредила должность военного атташе при посольстве в Японии,назначив им сотрудника советского реферата 2-го отдела ПГШ подполковника В. Еджеевича.
Прибыв 28 мая 1925 года в Японию, Еджеевич провёл серию консультаций с японцами и посетил Харбин. В итоговом донесении от 16 октября
военный атташе сообщил в ПГШ о невозможности наладить разведывательную работу в Сибири, где не было постоянно действовавших резидентур японского генштаба, а сбором информации о Дальнем Востоке и Забайкалье занималась харбинская миссия, которая получала малозначимые и разрозненные сведения от платных агентов. Кроме того, польское консульство в Харбине не имело официального статуса и не могло стать прикрытием для разведцентра 2-го отдела39.
В результате сотрудничество Ед-жеевича с японцами свелось к регулярному обмену информацией «о дислокации, боевом расписании крупных соединений Красной армии мирного и военного времени, по вопросам снабжения, мобилизации, железнодорожного транспорта, вооружения, авиации и т.д.»40.
Если аппарат стратегической разведки в Советском Союзе во второй половине 1920-х годов только приобретал очертания, то оперативный уровень разведорганов японского генерального штаба был представлен уже сложившейся системой информационно-аналитических служб Квантунской и Корейской армий.
Сохранив преемственность форм и методов прошлых лет, разведку против СССР вели головная миссия в Харбине, миссии в Маньчжоули, Пограничном и внештатный разведпункт в Хэйхэ в составе пяти офицеров. Основным способом получения информации для всех без исключения миссий до начала 1935 года остава-
Первый военный атташе Японии и резидент ГШ в СССР полковник Микэ Кадзуо (1925-1927)
лась заброска агентов. Харбинская миссия с этой целью использовала квалифицированную агентуру из русских белоэмигрантов, в то время как приграничные разведпункты опирались в основном на корейцев и китайцев. Маньчжурская миссия также активно использовала проводников Забайкальской железной дороги, через которых контролировала военно-политическую обстановку в крае и связи СССР с монгольским движением за независимость в Ху-лун-Буире41.
Заброска агентов ЯВМ на советский Дальний Восток и в Забайкалье облегчалась относительно слабой системой охраны границы и её большой протяжённостью, отсутствием паспортно-визовых ограничений на пересечение границы и поездки внутри регионов, наличием родственных связей у проживавших на юге Уссурийского края корейцев с жителями Хуньчуня и Цзяньдао, широкой контрабандной торговлей между Маньчжурией и Приамурьем. Кроме того, у советских контрразведывательных органов не хватало оперативных ресурсов для тотального наблюдения за контактами членов японской диаспоры и дипломатических миссий с гражданами СССР42.
Однако Квантунская армия считала деятельность своих яВм недостаточной и ратовала за её расширение, о чём свидетельствовал подготовленный для ГШ в конце 1927 года доклад сотрудника харбинской миссии майора Канда Масатанэ «Основы подрывной работы против России».
Считая столкновение между Советским Союзом и Японией неизбежным, Канда предлагал уже в мирное время расширить сеть разведорганов на основных театрах военных действий (ТВД), чтобы с началом войны изолировать советский Дальний Восток от европейской части страны. Майор отмечал полное отсутствие у ГШ резидентур в Сибири и на Дальнем Востоке и поэтому рекомендовал учредить дополнительные разведорганы в Новосибирске, Чите, Благовещенске, Владивостоке, Хабаровске, Нанаме, Хайларе, Цицикаре, Таонане и на Южном Сахалине. По мнению Канда, их главной задачей являлось установление контактов с антисоветскими силами уже в мирное время с целью использования их в период войны для разрушения железных дорог, линий связи и партизанских рейдов в тылу Красной армии.
Особое место в докладе отводилось Китайско-Восточной железной дороге, поскольку «в случае продвижения Красной армии на равнины Северной Маньчжурии быстрее нас необходимо
предусмотреть меры для уничтожения КВЖД». Для этого Канда предлагал во время войны использовать 1600 североманьчжурских хунхузов, а также забрасывать диверсионные группы из русских белоэмигрантов и японских сапёров, которые бы выводили из строя подвижной состав, мосты, горные тоннели, железнодорожные станции и депо.
Оценивая потенциальные возможности белогвардейских организаций в Северной Маньчжурии, Канда считал наиболее пригодными для решения очерченного круга задач Эмигрантский и Офицерский союзы А.В. Бордзиловского. Однако японский разведчик полагал, что хотя Бордзиловский и «может быть весьма полезен нам, но никогда не сумеет взять под контроль все белогвардейские организации», поэтому предлагал «обратить внимание на молодое поколение», т.е. на Союз молодёжи во главе с В.Н. Осиповым43.
В целом Канда представил военно-политическому руководству Японии долгосрочную детально разработанную программу разведывательных и подрывных операций против СССР. Однако её реализация противоречила курсу империи на нейтралитет в отношениях с Москвой и на пять лет «легла в долгий ящик». Единственное, на что согласилось военное министерство, — организовать в июне 1928 года нелегальную резидентуру в Хайларе под видом конторы по торговле мехами44. Но появление этого разведывательного органа у границ Забайкалья диктовалось не необходимостью усиления агентурной разведки против СССР, а повышенным интересом Токио к антикитайскому движению в Хулун-Буире.
Инициативы Квантунской армии по расширению разведки в СССР и Маньчжурии обусловливались в первую очередь активизацией советской политики экспорта революции в Китай во второй половине 1920-х годов. В июне 1925 года в докладе «О советском коммунистическом движении в Китае» ГШ констатировал прямое участие Москвы в организации «часто возникающих в последние годы в различных районах страны бойкотов и забастовок служащих железных дорог, экипажей судов, рабочих промышленности» и её тесную связь с группировками антиимпериалистической и антияпонской направленности. Через полгода — в январе 1926 года — РУ ГШ пришло к заключению о целенаправленном расширении Советским Союзом сфер влияния на КВЖД и об использовании армии Фэн Юйсяна для захвата Северо-Востока Китая45.
А.Г. ЗОРИХИН. «Японо-советская война... Щ
Стремясь предотвратить укрепление в этой стране позиций СССР, Квантунская армия летом 1928 года самостоятельно реализовала разработанный ею годом ранее план превращения Маньчжурии в подконтрольную Японии автономию, для чего ликвидировала вышедшего из-под контроля Чжан Цзолиня. Однако приход к власти его сына Чжан Сюэляна не принёс ожидаемого результата: вместо опоры на Токио он стал проводить ещё более не зависимый от Японии курс. Обострение борьбы великих держав за Маньчжурию спровоцировало летом 1929 года советско-китайский конфликт, в ходе которого военная разведка Японии смогла впервые на практике оценить боевой потенциал Красной армии.
По линии стратегической разведки главным источником сведений о событиях на КВЖД стал военный ат-ташат при посольстве в СССР. Его информационные возможности ограничивались личными наблюдениями ВАТ, сведениями из открытой печати, официальных бесед с начальником отдела внешних сношений Народного комиссариата по военным и морским делам и эпизодических сообщений военного атташе Польши в Москве. Однако это не мешало Комацубара направлять в Токио достаточно достоверные сведения. 27 июля он сообщил о концентрации частей Красной армии и войск ОГПУ в Забайкалье и на Дальнем Востоке, что, по его мнению, свидетельствовало о завершении Советским Союзом подготовки к войне против Китая. Комацубара правильно предсказал проведение советским командованием всех операций в кратчайшие сроки из-за угрозы возникновения финансовых и экономических затруднений у СССР, возможных волнений среди населения и вооружённого вмешательства в конфликт третьих держав. В других сообщениях, датированных августом—декабрём 1929 года, он, опираясь на информацию армейских печатных изданий в Сибири и на Дальнем Востоке, точно установил состав Забайкальской и Приморской групп войск Особой Дальневосточной армии (ОДВА), характер воинских перевозок из внутренних округов на восток46.
Кроме того, сведения о численности, дислокации и оперативных планах ОДВА поступали в японский генштаб из ПГШ через военного атташе в Варшаве. Так, на основе данных поляков 30 августа 1929 года ВАТ проинформировал Токио о сосредоточении в окрестностях Маньчжоули трёх стрелковых дивизий и одной кавалерийской бригады, ещё двух стрелковых дивизий и одной кава-
лерийской бригады — между Благовещенском и Никольск-Уссурийским, о переброске из европейской части СССР нескольких танковых, мотоброневых, авиационных подразделений и подразделений ОГПУ47.
На уровне оперативной разведки основная нагрузка по сбору данных о советских военных приготовлениях легла на Квантунскую армию, которая задействовала ЯВМ в Харбине, Маньчжоули, разведпункт в Хэйхэ и фактически подчинённую ей миссию в Пограничном. На этапе подготовки ОДВА к разгрому китайских войск (июль—сентябрь) миссии испытывали трудности с получением достоверных сведений. В направленной 25 июля 1929 года в Харбин телеграмме начальник маньчжурского органа капитан Кавамата Такэто жаловался на противоречивую информацию агентуры о перебросках советских войск в Даурию, не позволявшую ему прийти к однозначному выводу. Поэтому для перепроверки сообщений агентов в Даурии и Чите Кавамата прибег к опросу пассажиров из Забайкалья, а также проводников поездов и дезертиров-красноармейцев. Часть информации поступала к нему от командования Китайской армии и агентуры, внедрённой в советское консульство в Маньчжоули48.
В аналогичной ситуации оказался начальник миссии в Пограничном майор Суэфудзи Томофуми. К началу конфликта он располагал только пятью агентами в Гродеково во главе с Ким Идэ, поэтому для получения данных активно использовал подслушивание телефонных переговоров между Владивостоком и Пограничным и перехват радиопередач из приморской столицы. Кроме того, благодаря заброске маршрутных агентов в окрестности Гродеково к середине августа ЯВМ имела достаточно полное представление о дислоцированной здесь советской группировке49.
Вся информация из Маньчжоули, Пограничного и Хэйхэ стекалась в Харбин. Начальник миссии подполковник Савада Сигэру обобщал её, сопоставлял со сведениями командования китайских войск охраны КВЖД и перехватами радиопередач из Хабаровска, после чего шифрованными телеграммами отправлял в ГШ Японии.
В свою очередь РУ ГШ с 15 июля 1929 года регулярно готовило для кабинета министров аналитические обзоры «Инцидент с отторжением Китайско-Восточной железной дороги», в которых аккумулировало информацию ВАТ, ЯВМ, МИД и МГШ. С июля 1929 по март 1930 года был
подготовлен 21 такой обзор. Не ограничиваясь анализом текущей ситуации, военная разведка представляла правительству долгосрочные прогнозы развития советско-японских отношений и формулировала предложения о целесообразности тех или иных действий империи в сферах традиционного российского влияния в Китае. Так, в ответ на запрос командования Квантунской армии о вводе войск в Северную Маньчжурию для разгрома ослабленных китайских частей разведуправление предложило воздержаться от каких-либо шагов, затрагивавших интересы Советского Союза на КВЖД, чтобы всеми силами избежать «возникновения нежелательной для нас войны против СССР»50.
Активная часть операции по разгрому армии Чжан Сюэляна проходила осенью 1929 года. Харбинская миссия информировала ГШ о деталях Сунгарийской, Фугдинской и Маньчжуро-Чжалайнорской операций ОДВА с опозданием в два-три дня, черпая сведения в основном из сводок китайского командования, передач хабаровского радио и опроса бежавшего из Маньчжоули китайского технического персонала. Это свидетельствовало об уязвимости японских разведывательных органов в Северной Маньчжурии в вопросах обеспечения связи и функционирования постоянно действовавшего агентурного аппарата в СССР.
Положительной стороной конфликта стал вскрытый военной разведкой рост количественного и качественного превосходства советских Вооружённых сил над японскими. В докладе Кавамата о действиях 18-го стрелкового корпуса в Маньчжуро-Чжалайнорской операции детально анализировались боевое применение авиационных частей, уровень подготовки командного состава, степень манёвренности, слаженности и дисциплинированности советских войск. Наряду с недостатками Кавамата отмечал высокую эффективность ударов бомбардировочной авиацией по пунктам управления и казармам противника, способность пехоты преодолевать 200 км за четыре дня при температуре минус 20 градусов, высокий уровень тактического мастерства старшего комсостава. Начальник маньчжурской миссии пришёл к выводу: «Основанную на строгой дисциплине подготовку командного и рядового состава нужно признать достаточной. Несмотря на несовершенство вооружения, части насыщены артиллерией, пулемётами и винтовками, а постоянное полити-
ческое воспитание войск и большое внимание, уделяемое правительством Красной армии, делают её конкурентоспособной. Советские Вооружённые силы превзошли царскую армию и никак не хуже её»51. Этот вывод обеспокоил японский генералитет, поскольку дальнейшие модернизация и совершенствование боевой подготовки Красной армии могли привести к её качественному усилению и создать реальную военную угрозу для империи52.
В этой связи с 1930 года органы военной разведки всех уровней приступили к отслеживанию реализации первого пятилетнего плана, оценке военной мощи СССР с точки зрения возможной войны за Китай, описанию вероятных ТВД в Маньчжурии, Корее, Приморье и Забайкалье.
В мае 1931 года РУ ГШ подготовило секретный «Обзор организации и вооружения Красной армии с точки зрения её сопоставления с японской армией». В нём констатировались переход Красной армии на новую организационно-штатную структуру, насыщение войск танковой и авиационной техникой, появление у СССР средств ведения химической войны, что ставило советские Вооружённые силы на ступень выше японских. Общий вывод аналитиков ГШ был таков: «Задача проводимой с 1923 г. реорганизации и перевооружения РККА — доведение её до уровня сильнейших армий мира практически решена»53.
Первое место в общем объёме поступавшей в японский генштаб информации о Советском Союзе занимали доклады военного атташе в Москве, которым после отъезда Комацубара в декабре 1929 года стал подполковник Касахара Юкио. В отличие от предшественника новый резидент принадлежал к лагерю «ястребов», ратовавших за скорейшее нападение на СССР. В «Соображениях относительно военных мероприятий империи, направленных против Советского Союза» (29 марта 1931 г.) он так аргументировал необходимость нападения: «Через 10 лет — когда второй пятилетний план будет близок к завершению... Советский Союз поставит проблему независимости Кореи и приступит к полному изгнанию всех японских концессионеров по рыболовной,нефтяной, лесной и угольной части с советской территории». Поэтому Касахара считал, что «японо-советская война, принимая во внимание состояние вооружённых сил СССР и положение в иностранных государствах, должна быть проведена как можно скорее»54.
Однако реализация каких-либо предложений по нападению на СССР обусловливалась прежде всего захватом Северной Маньчжурии, а этот вопрос стал на рубеже 1920—1930-х годов предметом ожесточённых дебатов между дипломатическими и военными кругами. Назначенный в июле 1929 года министром иностранных дел Сидэхара Кидзюро провозгласил политику невмешательства во внутренние дела Китая, признав Маньчжурию его территорией. В то же время ГШ Японии выступил за более активные действия в Маньчжурии и Внутренней Монголии. В подготовленном им в апреле 1931 года докладе «Оценка ситуации в мире» предлагался трёхэтапный план разрешения континентальной проблемы: сначала разработать программу политических и подрывных акций против правительства Чжан Сюэляна, затем свергнуть его и привести к власти прояпонские силы или создать марионеточное государство, после чего оккупировать Маньчжурию. Однако реализация этой программы откладывалась до момента ухода в отставку Сидэхара.
И всё же, несмотря на желание кабинета министров Японии избежать обострения отношений с Советским Союзом в борьбе за маньчжурский плацдарм, в решение континентальной проблемы в 1931 году вмешалась третья и, как показал ход дальнейших событий, не зависимая от Токио сила
— Квантунская армия.
Подготовка к захвату Маньчжурии
проводилась в условиях строгой секретности группой армейских штабных офицеров, считавших, что оккупация Северо-Востока Китая создаст плацдарм для японской экспансии в Восточную Азию и предопределит победу Японии в неизбежной войне с сШа. Организованная ими 18 сентября 1931 года провокация с подрывом Южно-Маньчжурской железной дороги привела к немедленному выступлению японских частей и молниеносному захвату всей Маньчжурии в сентябре 1931
— феврале 1932 года55.
Оперативное управление ГШ Японии, обеспокоенное перспективой советского вмешательства в «маньчжурский инцидент», 30 сентября 1931 года срочно пересмотрело план войны с СССР. В ответ на возможное сосредоточение его войск в ЮжноУссурийском крае,захват Харбина с дальнейшим продвижением к Ци-цикару японцы предложили превентивно отмобилизовать в Маньчжурии две пехотные дивизии, задержать с их помощью наступление Красной армии. Затем разгромить её (за счёт
переброски из метрополии и Кореи ещё 10—11 дивизий) и оккупировать Северную Маньчжурию, Приморье и Забайкалье56.
В этой сложной ситуации, грозившей перерасти в советско-японское вооружённое столкновение, РУ ГШ 19 ноября 1931 года подготовило исключительно важный по своей значимости доклад «Курс в отношении СССР», в котором призвало японское правительство воздержаться от каких-либо агрессивных действий против Москвы. Аргументы военной разведки оказались просты и логичны: не было признаков создания Советским Союзом каких-либо помех для Японии в захвате Маньчжурии, а основная угроза обострения ситуации исходила от Квантунской армии, которая, руководствуясь доктриной «независимости в решениях», могла без санкции кабинета министров напасть на ОДВА. Следовало запретить ей проведение каких-либо самостоятельных операций против советских войск, в случае же обострения отношений с Москвой, вызванного тайной поддержкой ею повстанцев в провинции Хэйлунцзян или концентрацией вооружённых сил на границе, использовать прежде всего дипломатические средства воздействия, т.к. антисоветская пропаганда и подрывная работа на КВЖД подтолкнули бы СССР в лагерь противников империи микадо57.
Деятельность японской военной разведки являлась объектом повышенного внимания советского руководства, считавшего её одним из ключевых элементов подготовки империи к нападению на СССР. В этой связи основные усилия его органов госбезопасности были направлены на перекрытие каналов получения разведкой Японии достоверных сведений о советском военном потенциале и срыв её акций по использованию белоэмигрантских кругов.
Благодаря комплексу оперативных мероприятий органы ОГПУ практически с первыхдней взяли под контроль деятельность ВАТ в Москве. За всеми его работниками было организовано наружное наблюдение, а к Комацубара в 1927 году подведены агенты женского пола, через которых чекисты изъяли ключи от его сейфа, изготовили их дубликаты и, систематически проникая в помещение атташата, переснимали служебную переписку. В руки контрразведки попадали отчёты ВАТ о состоянии агентурной работы,доклады о Красной армии, военной промышленности, политической обстановке в стране, справочные материалы ГШ о Советском Союзе и проч. Это позволило
А.Г. ЗОРИХИН. «Японо-советская война... Щ
отвечавшему за взлом иностранных шифров спецотделу ОГПУ читать в 1927—1945 гг. шифропереписку ВАТ, несмотря на регулярное обновление японцами шифродокументации.
Кроме того, после прибытия Ко-мацубара деятельность советских спецорганов против японской военной разведки приобрела ярко выраженный наступательный характер. Прежняя тактика чекистов сводилась к передаче ГШ Японии дезинформации в рамках оперативных игр с польской и эстонской разведками. Однако теперь КРО создал независимый канал поступления стратегической дезинформации в Токио, «подставив» ему на вербовку в октябре 1928 года сотрудника Штаба РККА, бывшего подполковника царской армии «Полонского».
Органам внешней разведки удалось наладить перехват переписки ЯВМ в Северной Маньчжурии. В 1925 году агент харбинской резидентуры ИНО И.Т. Иванов-Перекрест завербовал обслугу миссии в Харбине, от которой в течение 10 лет поступали изымавшиеся ею из мусора почтовая корреспонденция, обрывки и полные части документов. Служебная переписка фотографировалась и возвращалась в ЯВМ. Таким образом, в руках советской разведки концентрировались финансовые, информационные и другие материалы миссии (включая упомянутый доклад «Основы подрывной работы против России»).
Аналогичную работу, но в меньших масштабах, проводила хэйхэская резидентура ПП ОГПУ ДВК, которая через агентуру в ближайшем окружении резидента Миядзаки получала копии его отчётов в Харбин. Это позволило выявить в 1927 году двух японских агентов во 2-й Приамурской стрелковой дивизии и ликвидировать связанного с ними контрабандиста Д. Тимеркеева. В дальнейшем Миядзаки был подставлен агент Л.Е. Островский, через которого полпредство передавало японцам дезинформацию по ОКДВА.
Часть материалов по ЯВМ поступала в ОГПУ от военной разведки. Зимой 1929/30 года разведотдел штаба ОДВА изъял переписку миссии в Маньчжоули, в которой «содержались хвалебные отзывы о наших частях и подразделениях, отмечались высокая дисциплина личного состава, манёвренность в бою, хорошее обмундирование и снаряжение». Позднее (сентябрь 1930 г.) начальник РУ РККА Я.К. Берзин проинформировал Особый отдел ОГПУ об изъятии его агентурой ещё двух донесений начальника миссии об РККА, которые свидетельствовали «о наличии в его
распоряжении широкой и достаточно осведомлённой сети как среди населения (на приграничной территории обеих стран), так и в рядах армии»58.
Новым направлением в деятельности ОГПУ против японской военной разведки стало проведение легендированных разработок белоэмигрантских организаций в Китае, служивших источником агентурных кадров для ЯВМ. В 1930—1933 гг. ПП ОГПУ ДВК провело несколько разработок против Российской фашистской организации, Трудовой крестьянской партии, Рабоче-крестьянской казачьей партии, Братства русской правды (БРП), в результате которых они были ликвидированы или заметно ослабли.
Не ограничиваясь агентурным проникновением в японские разведорганы, советская контрразведка прибегала к изъятию сотрудников ЯВМ. 18 ноября 1930 года оперативная группа Владивостокского окружного отдела ОГПУ под предлогом совершения контрабандной сделки с опиумом захватила и вывезла в Хабаровск главного резидента миссии в Пограничном О. Донбина. На следствии он раскрыл информацию о кадровом составе разведорганов в Пограничном, Хайлине, Мишани, Дуннине и Дальневосточном крае, о методах разведывательной деятельности, объектах заинтересованности, связях японской разведки с китайскими спецслужбами, выдал 16 своих агентов в Приморье.
Наряду с положительными моментами в деятельности советских спецорганов на рубеже 1920—1930-х годов начали проявляться тенденции к фальсификации дел по шпионажу, получившие массовое распространение в 1937—1938 гг.
Например, в 1931 году ПП ОГПУ ДВК отчиталось о раскрытии по делу «Автомобилисты» в частях ОКДВА в Благовещенске, Спасске, Никольск-Уссурийском и Владивостоке шпи-онско-диверсионных групп из ранее проживавших на КВЖД советских граждан (подобную организацию выявили и по делу «Трактористы» на железнодорожной станции и ремонтном заводе в Чите)59. Они перед прибытием в СССР прошли подготовку в харбинской разведывательно-диверсионной школе БРП, организованной под видом курсов водителей. Агенты внедрялись в воинские части, собирали разведывательную информацию, портили материальную часть, а в случае войны нацеливались на уничтожение комсостава. Глава резидентуры М.И. Гордеев имел курьерскую связь с разведпунктом вХэйхэ.
Следует особо отметить, что в мае 1990 года М.И. Гордеев, М.Я. Калашников, М.Г. Калмыков, С.Т. Камков, К.И. Маркова, К.К. Огнев, М.С. Фейгельман и другие, арестованные осенью 1930 — летом 1931 года, были реабилитированы военной прокуратурой ДВО, не нашедшей в их действиях состава инкриминировавшихся преступлений.
Итак, в 1922—1931 гг. органы военной разведки Японии не занимались подрывной деятельностью против нашей страны, а вели целенаправленный сбор информации о её военно-экономическом потенциале, мерах советского правительства по поддержке национально-освободительного движения в Китае, Корее и Северной Маньчжурии и о деятельности представителей белой эмиграции. На основе поступавших по каналам японской разведки материалов создавались планы ГШ империи на случай войны с Советским Союзом за Северо-Восточный Китай.
До 1925 года центрами РУ ГШ, работавшими по советской тематике, были военные миссии Квантунской, Корейской и Сахалинской экспедиционной армий, отвечавшие за Дальний Восток, Забайкалье и КВЖД, а также ВАТ в Германии и Польше. Не имея прочных агентурных позиций в Советском Союзе, что было вызвано в первую очередь оттоком японских мигрантов с Дальнего Востока и из Забайкалья, военная разведка Японии активно обменивалась информацией с разведывательными органами армий Польши, Латвии, Эстонии и Германии. Однако разведки европейских держав опирались в оценках советского военного потенциала на поступавшую от ОГПУ дезинформацию, поэтому ГШ Японии в 1922—1931 гг. оперировал завышенными данными об РККА.
После установления советско-японских дипломатических отношений в Москве начала функционировать легальная резидентура ГШ империи под прикрытием военного атташата, а с 1930 года возобновился двусторонний обмен военными стажёрами. Кроме того, во второй половине 1920-х годов ГШ развернул новые резидентуры в Стамбуле и Риге, однако любые попытки Квантунской и Корейской армий усилить приграничные разведорганы наталкивались на сопротивление военного министерства, испытывавшего финансовые проблемы и не желавшего обострять отношения с Советским Союзом. Поэтому в 1922—1931 гг. личный состав ЯВМ в Северной Маньчжурии был представлен всего шестью—семью офицерами, а на территории Сибири, Забайкалья и Дальнего Восто-
ка после провала группы Мацуи не осталось ни одной постоянно действовавшей резидентуры. В работе с агентами миссии ориентировались на белоэмигрантов, контрабандистов, китайцев, корейцев, бурятов, работников КВЖД, информация от которых зачастую не отличалась оперативностью и достоверностью.
Неуклонный рост мощи Красной армии (особенно впечатливший японцев во время советско-китайского конфликта 1929 г.) и активная политика СССР по превращению Северной Маньчжурии в сферу своего влияния (отражённая в докладах РУ ГШ) породили обеспокоенность у руководства Японии. Хотя Токио не решился на открытое столкновение с Москвой, командование Квантунской армии и её разведорганы проводили не зависевшую от Центра политику по расширению японского влияния на континенте, что в итоге привело к захвату Маньчжурии в 1931 году.
В качестве ответных шагов органы ОГПУ ликвидировали центр японской военной разведки во Владивостоке, а затем создали прямой канал передачи стратегической дезинформации в Токио через японского военного атташе в Москве и осуществили перехват его линий связи, а также служебной переписки миссий в Харбине, Маньчжоули и Пограничном. Однако полностью парализовать агентурную работу разведки империи советские спецорганы по ряду причин не смогли. Маршрутная агентура японцев просачивалась на советскую территорию ввиду недостаточно плотного прикрытия погранохраной ОГПУ границы с Китаем и отсутствия паспортного учёта жителей приграничной полосы. Советская контрразведка не располагала надёжными агентурными позициями в массе разрозненных белоэмигрантских организаций в Маньчжурии. Кроме того, ЯВМ активно использовали для сбора сведений китайских и корейских агентов, имевших обширные связи в своих закрытых диаспорах в Приморье и Приамурье.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Полная энциклопедия японской армии и флота. Токио, 1991. С. 302, 303, 480 (на яп. яз.).
2 Sakai Tetsuya. The Soviet Factors in Japanese Foreign Policy: 1923—1937 // Sapporo. Acta Slavica Iaponica. T. VI. 1988. P. 27 (на англ. яз.).
3 Ibid. P. 28; Архив Научно-исследовательского института обороны Министерства национальной обороны (НИИО МНО) Японии. Бунко-Миядзаки-3 (C14061002700). Л. 0010—0012 (здесь и далее все документы архивов Японии — на яп. яз.).
4 Архив МИД Японии. 1.6.3.24.13.65.002 (B03051360900). Л. 0537—0540; B.3.2.4.45.53.001 (B10073976400). Л. 0122—0124; 1.6.3.24.10.018 (B03051161800). Л. 0237—0240.
5 Национальный архив Японии. 00679100 (A10113064200). Л. 146.
6 Kruszynski M. Stanislaw Patek w Japonii. Z dzialalnosci polskiego poselstwa w Tokio w latach 1921—1926 // Annales Universitatis Mariae Curie-Sklodowska. Sectio F. Vol. LXI. Lublin, 2006. S. 153 (на польск. яз.).
7 Архив МИД Японии. 6.1.2.76.2 (B15100944400). Л. 0161—0164.
8 Национальный архив Японии. 00706100 (A10113096600). Л. 236.
9 Архив НИИО МНО Японии. Сэнъ-эки-Сибэриа сюппэй-91 (C13110270500). Л. 2759—2762.
10 Там же. (C13110271100). Л. 2793; T9-16-55 (C07061129900). Л. 1619—1620.
11 Архив МИД Японии. 1.6.3.24.13.21.030 (B03051252500). Л. 0122.
12 Там же. 5.1.10.10.2 (B07090491400). Л. 0413.
13 Архив НИИО МНО Японии. T13-1-34 (C07061657400). Л. 1754—1757.
14 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 372. Оп. 1. Д. 1190. Л. 174.
15 Архив НИИО МНО Японии. T13-4-11 (C03022664700). Л. 1175; Архив МИД Японии. 1.6.3.24.13.21.031 (B03051253800). Л. 0288.
16 Архив МИД Японии. 1.6.3.24.13.21.032 (B03051254900). Л. 0075; A.2.2.0.C/R1.001 (B02030817800). Л. 0211.
17 Архив НИИО МНО Японии. T13-2-9 (C03022647100). Л. 0650—0651.
18 Там же. T13-2-9 (C03022654000). Л. 1270—1271.
19 Куртинец С.А. Разведывательная деятельность японских консульств на советском Дальнем Востоке (1922—1931) // Вестник ДВО РАН. 2011. № 1. С. 30.
20 Архив МИД Японии. 1.6.3.24.13.75.002 (B03051383300). Л. 0382 — 0383; (B03051383400). Л. 0464.
21 Архив НИИО МНО Японии. T13-2-9 (C03022654000). Л. 1332—1333.
22 Там же. S1-4-4 (C03022769000). Л. 1801; T12-1-38 (C06031242200). Л. 1221—1230.
23 Там же. T13-2-9 (C03022647300). Л. 0663—0666.
24 Там же. T14-1-6 (C03022687900). Л. 0083; T12-2-8 (C03022599500). Л. 1716—1720.
25 Там же. T13-2-9 (C03022653800). Л. 1254—1255.
26 Архив МИД Японии. 1.6.3.24.13.75.001 (B03051381400). Л. 0341; 1.6.3.24.13.75.002 (B03051383100). Л. 0308—0309.
27 Национальный архив Японии. Дзё-00002100 (A03023706000); (A03023712600); (A03023719900); (A03023720600).
28 Архив НИИО МНО Японии. Тюо-гундзи гёсэй дзёхо-2 (C14010393000). Л. 0210—0211.
29 Там же. (C14010393100), (C14010393200). Л. 0273—0281, 0309—0316.
30 РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 306. Л. 15—16.
31 Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 33987. Оп. 3. Д. 99. Л. 490—500.
32 Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-1 (C13010000600). Л. 0021—0023; Бунко-Миядзаки-5 (C14061003500). Л. 0031—0033.
33 Цит. по: Зданович А.А. Органы государ-
ственной безопасности и Красная армия: деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921—1934). М.: Кучково поле, 2009. С. 603, 604.
34 Архив МИД Японии. 1.6.1.4.2.3.046 (B03050149300). Л. 0343; F.1.9.2.5.3.002 (B10074602100). Л. 0040; 1.6.3.24.10.022 (B03051166000). Л. 0124.
35 Архив МИД Японии. 6.1.5.47 (B16080372500). Л. 0537.
36 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 5. Л. 47.
37 Там же. Д. 8. Л. 50.
38 Полная энциклопедия японской армии и флота С. 79, 113, 370, 371.
39 Kruszynski M. Op. cit. S. 154, 155.
40 Smolinski A. Proba oceny wartosci poznawczej akt pozostal ych po Oddziale II Sztabu Glownego Wojska Polskiego w kontekscie mozliwosci opisu sytuacji wojskowej, ekonomicznej i spolecznej ZSRS w latach 1921— 1939 // Archiwa — Kancelarie — Zbiory. 2012. 3(5). S. 68, 69 (на польск. яз.).
41 Архив МИД Японии. A.6.1.2.1.16.001 (B02031789500). Л. 0387.
42 Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-364 (C13010229300). Л. 1155—1156, 1161.
43 Национальный архив Японии. Хэй 11 хому 02067100 (A08071279300). Л. 9—18, 26—29.
44 Архив НИИО МНО Японии. S3-1-34 (C04021683100). Л. 0265.
45 Там же. T14-6-11 (C03022736900). Л. 1429; Национальный архив Японии. Дзё-00002100 (A03023736300). Л. 77.
46 Архив МИД Японии. О-77 (B10070053000). Л. 0083—0084; F.1.9.2.2.5.4.3.002 (B10074610500). Л. 0033—0034, 0078; (B10074610700). Л. 0302; F.1.9.2.5.4.3.001 (B10074609800)^. 0326; F.1.9.2.5.4.3.003 (B10074611300). Л. 0028.
47 Там же. F.1.9.2.5.4.3.001 (B10074610000). Л. 0077.
48 Там же. (B10074609700). Л. 0119, 0173, 0204.
49 Там же. (B10074609800). Л. 0255.
50 Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сэнсо сидо сонота-9 (C14060827400). Л. 0616—0617.
51 Там же. Сина-санко сирё-27 (C13050028300), (C13050028400). Л. 2372— 2373, 2375, 2380—2382.
52 Хаяси Сабуро. Квантунская армия и советская дальневосточная армия. Токио, 1974. С. 45 (на яп. яз.).
53 Архив НИИО МНО Японии. S6-14-35 (C08051947500). Л. 0272—0292.
54 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 185. Л. 18—19, 22.
55 Kitamura Jun. The Causes of the Manchurian Incident. A Non-Marxist Interpretation. Vancouver: The University of British Columbia, 2002. P. 35, 37, 38, 45, 48, 49 (на англ. яз.).
56 Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сакусэн сидо дзюё кокусаку бунсё-546 (C12120034200). Л. 0648—0675.
57 Там же. Тюо-сакусэн сидо дзюё кокусаку бунсё-542 (C12120008700). Л. 1018—1027.
58 РГВА. Ф. 37967. Оп. 1. Д. 671. Л. 49; Чуйков В.И. Миссия в Китае. М.: Воениздат, 1983. С. 39.
59 Мозохин О.Б. Противоборство. Спецслужбы СССР и Японии (1918—1945). М.: Родина МЕДИА, 2012. С. 214, 215. ■
Автор благодарит за помощь в подготовке статьи полковника в отставке, япониста Алексея Алексеевича Кириченко (1936 - 2019)
