«Я радуюсь, что Господь услышал голос мой, моление мое…»: соотношение текста и образа в Officium defunctorum французских печатных Часословов конца XV ‒ начала XVI века Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

удк 7.046

О. В. Субботина

«Я радуюсь, что Господь услышал голос мой, моление мое...»: соотношение текста и образа в Officium defunctorum французских печатных Часословов конца XV - начала XVI века

статья посвящена анализу соотношений вербального и визуального языка Officium defunctorum французских печатных Часословов, а также литургическому контексту, который является чрезвычайно значимым для понимания и интерпретации текста и образа в изданиях данного периода. не менее важным представляется изучение иконографических особенностей изображений, их возможных истоков и образцов.

Ключевые слова: печатный Часослов; гравюра; текст и образ; христианская иконография; Officium defunctorum.

Olga Subbotina "I Love the Lord, Because He Hath Heard My Voice and My Prayers...": Correlation Between Text and Image in the Officium Defunctorum of the French Printed Books of Hours of the End of 15th - the Beginning of 16th Century

The article is devoted to analyzing the correlation between verbal and visual languages of the Officium defunctorum in the French printed Books of Hours and besides the liturgical context that is very significant for understanding and interpretation of the text and image in the editions of mentioned period. The study of iconographic particularities of images, theirs sources and models is no less important.

Keywords: printed Book of Hours; engraving; text and image; Christian iconography; Officium defunctorum.

Начиная с 1980-х гг. проблема взаимодействия текста и образа становится одной из основополагающих не только в истории искусства, но и в гуманитарной сфере в целом; она затрагивает исторические, социологические, филологические и другие исследования, так или иначе соприкасающиеся с визуальной культурой [см.: 1, с. 394-437]. В связи с этим особый статус среди прочих явлений приобретает книга. Она обладает синтетической природой, соединяющей живопись, графику, орнаментику со словом, которое является носителем информации и одновременно рукой талантливого каллиграфа или художника может быть превращено в произведение искусства. В манускрипте или инкунабуле визуальные образы соседствуют с написанным от руки или напечатанным текстом, постоянно взаимодействуют с ним. Исследователю не обойтись без определенного инструментария, который позволил бы воспринять изображение во всей его сложности, не сводимой к иллюстрации тех или иных идей, а также проанализировать те связи, которые возникают между образом и текстом как в плане художественно-формальном (композиционные соотношения), так и семантическом. Вместе с тем требуется контекст (антропологический, социологический, литургический), создающий необходимую историческую основу.

В данной статье мы обратимся к главе Officium defunctorum (молитвы об усопших) французских Часословов1, появившихся в издательстве Филиппа Пигуше и заказанных Симоном Востром в конце XV - начале XVI в. Важнейшим для выбранной темы представляется литургический контекст, обоснованный тем, что христианин в этот период был тесно связан с практикой церкви, особенно в периоды перехода из одного жизненного цикла в другой: рождение и крещение ребенка, первое причастие, брак и венчание, наконец, соборование и смерть, уход в мир иной, сопровождение которого было одной из важнейших обязанностей священства, как и в дальнейшем - заупокойные службы и память об ушедших. Officium defunctorum (другие названия: Vigilie mortuorum, Vigilia

defuncti), или Заупокойная служба, является важнейшим разделом европейских Часословов позднего Средневековья и раннего Нового времени, включающим в себя псалмы, гимны, чтения и молитвы об упокоении душ умерших, облегчающих их участь в мире ином. Значительную роль упомянутые тексты играли в ритуалах дней поминовения на 3-й, 7-й, 30-й день после смерти, а также Дня всех усопших 2 ноября, когда было принято молиться за участь всех верных душ в чистилище, догмат о котором был утвержден в 1439 г. на Ферраро-Флорентийском соборе.

Officium defunctorum эпохи Средневековья напрямую соотносится с раннехристианской литургической практикой Ordo Defunctorum, которая включала в себя, в т. ч., последнее причастие, пение псалмов и процессию к месту захоронения. Только начиная с IX в. можно говорить о развитии поминальных ритуалов, которые вошли в ежедневные Литургические часы и были связаны главным образом с монастырской религиозностью. «Документ 812 или 813 года, составленный монахом Фульдского аббатства, говорит о том, что Карл Великий пожертвовал большую сумму на поминальные службы в этот монастырь» [16, p. 216]. Большая часть исследователей связывает распространение Officium defunctorum с «Каролингским возрождением» и деятельностью архиепископа Амалария или св. Ангильберта, ученика Алкуина [17, p. 47]. Значительную роль во внедрении в обиход Officium defunctorum сыграл Синод, состоявшийся в Ахене в 816-817 гг., где помимо иных правил, касающихся монастырской жизни, была официально утверждена Заупокойная служба. Таким образом, изначально служба Officium defunctorum входила в погребальный обряд, а также была связана с поминальными практиками уже после предания тела земле. Но постепенно она становится неотъемлемой частью ежедневных молитвенных медитаций и перерастает в каждодневное напоминание о смерти и ушедших. А начиная с XIII в. Officium defunctorum уже был важнейшим разделом европейских Часословов, связанным с развитием понятия личного благочестия в европейской культуре позднего Средневековья и раннего Нового времени.

Первое свидетельство о существовании дня общего поминовения мертвых встречается у Исидора Севильского, и речь идет о периоде после празднования Пятидесятницы [10, с. 230]. С именем св. Одилона Клюнийского связаны изменения в церковном календаре и перенесение даты общего поминовения всех усопших на 2 ноября, сразу же после Дня всех святых [18, p. 199]. Общее и индивидуальное поминание было обращено главным образом к той группе ушедших в мир иной, чьи души можно было спасти, а также облегчить их мучения в чистилище. Жак Ле Гофф отмечает, что к XIII в. было принято разделять усопших на три категории: вполне добродетельных, не нуждающихся в защите, проклятых, не заслуживающих заступничества и, наконец, средне добродетельных, или средне нечестивых, и «ради них Церковь предпринимает заступничество, ибо они заслужили то», - определяет глосса к «Сентенциям» XIII в. [11, с. 333].

Содержание рукописных европейских Часословов XIV-

XV вв., при соблюдении общей структуры и разделов, было весьма разнообразно и напрямую связано с заказчиками, их финансовыми возможностями, статусом, личными святыми патронами и семейными обстоятельствами. Печатные же издания конца XV - начала

XVI в., особенно те, которые предназначались массовому читателю, были более унифицированы в плане содержательном и включали: календарь, фрагменты евангельских и ветхозаветных текстов, молитвы, обращенные к Христу и Богоматери, Св. Духу, Животворящему Кресту и Троице, покаянные псалмы, литании, молитвы некоторым особенно почитаемым святым, а также об усопших. В общей структуре Часословов этого периода Officium defunctorum мог помещаться как в самом конце книги, так и ближе к середине (обычно перед молитвами Св. Троице).

Если обратиться к содержательной стороне этого раздела, то хотелось бы подчеркнуть, что два понятия являлись принципиальными для заупокойных молитв: Placebo (нравиться, быть угодным) et Dirige (руководить, направлять). Оба они использовались в литургической практике католической церкви и, начиная важнейшие разделы Officium defunctorum, соотносились с Псалмом 114:

Placebo Domino in regione vivorum (Буду ходить перед лицем Господа на земле живых2) и Псалмом 5:9 Dirige Domine Deus meus in conspectu tuo viam meam (Господи, путеводи меня в правде Твоей!). Слова о принятии души усопшего и просьба о руководстве ею в мире ином были самыми существенными в этой главе.

В рукописных Часословах XIV-XV вв. Officium defunctorum украшали миниатюрами, сформировавшими особый «словарь» умирания и смерти, поскольку изображаемое было связано и ритуальной практикой подготовки тела к погребению, и с идеей пси-хомахии и макабрическими сюжетами, особенно широко распространившимися после чумных эпидемий середины XIV в. Самые ранние изображения - украшенные инициалы XIV в., например, литера D в слове Dilexi (начало Псалма 114), открывающего Officium defunctorum в Псалтири-Часослове, хранящемся в коллекции Британской библиотеки3 (ил. 1).

Французские печатные Часословы конца XV - начала XVI в. -явление особенное, поскольку именно в них неизменно сохранялась связь с рукописной традицией в плане иконографическом и в декоративном оформлении. Цветные или черно-белые гравюры были настолько близки миниатюрам, что появился термин «миниатюрированная гравюра» [8, c. 18], отражающий не только особенный взгляд на соотношение текста и образа, но и композиционную связь тех и других. Интересно, что память о манускрипте как рукотворном произведении содержалась и в материале печатной книги: некоторые Часословы этого времени печатались не на бумаге, а на пергамене, имели золотой обрез, инициалы писались от руки киноварью или другим цветом, а гравюры раскрашивались в подражание миниатюрам. и более того, орнаментальные бордюры, заполненные монстрами, фантастическими животными и гротескными сценками, зачастую имитировали маргиналии на полях рукописей (ил. 2).

В общей структуре Часословов, созданных для Симона Востра в парижской типографии Филиппа Пигуше, встречаются как гравюры, занимающие всю страницу целиком, предваряющие, как правило, новые разделы, так и изображения, включенные только

в бордюры вокруг основного текста. В связи с этим центральная часть листа оказывается в двойном обрамлении: белых полей и печатных рамок с орнаментами или повествовательными сценами. Внутри же изображения возникает сложное взаимодействие и между текстом и иллюстрацией, и между центральными и периферийными образами. Соотношение черно-белых и раскрашенных иллюстраций было очень разнообразным. В одном из экземпляров Часослова из Российской национальной библиотеки 1496-1497 гг.4 только три первые большие гравюры раскрашены: это издательская марка Филиппа Пигуше, анатомия человека с аллегориями темпераментов по углам и, наконец, мученичество евангелиста Иоанна. В другом издании из той же коллекции почти все большие ксилографии (их 16), кроме знака Пигуше и homo signorum, раскрашены5. Однако обрамления страничных гравюр, коими являются фигуративные и орнаментальные бордюры, остаются черно-белыми. Известны и варианты полностью черно-белых изданий, также выпущенных в уже упомянутой типографии.

Содержание Officium defunctorum может варьироваться, как и содержание самих Часословов. Обычно в этот раздел входят псалмы и молитвы из вечернего, утреннего последований, а также хвалы (Laudes), литании, и особые разделы, связанные с поминальными молитвами по понедельникам и четвергам и чтениями в первую ночь после смерти. Начало раздела достаточно устойчиво: это Псалом 114 Dilexi quoniam audies Domine vocem deprecations mea (Я радуюсь, что Господь услышал голос мой, моление мое), Псалмы 119, 120, знаменитый 129 De profundis (Из глубины взываю к Тебе, Господи). Эта довольно устойчивая часть Officium defunctorum заканчивается гимном Пресвятой Деве Марии (Cantatum Beatae Mariae Virginis). Дальнейшее содержание вариативно, как и заключительная часть, которая может завершаться и молитвами из вечернего последования, и псалмами, к примеру, 85-м - в парижском Часослове 1497 г.6 Это издание интересно еще и тем, что многие молитвы приводятся не полностью, а только первые строчки или слова. Скорее всего, это сделано с целью сокращения объема книги и, соответственно, уменьшения ее стоимости.

Если говорить об иконографии, то чаще всего Officium defunctorum начинается со Страшного суда, Воскрешения Лазаря, Встречи трех мертвых и трех живых, Притчи о бедном Лазаре, сцен погребения или отпевания. Три печатных Часослова из собрания Российской национальной библиотеки и два экземпляра из коллекции Баварской государственной библиотеки, изданные в парижской типографии Филиппа Пигуше, включают гравюры с изображениями упомянутой Притчи о бедном Лазаре и Плясок смерти, выведенных на периферию книжного листа и ставших частью декоративного бордюра. Интересный пример больших страничных гравюр предлагает Часослов из собрания Баварской государственной библиотеки7, целый разворот которого занят печатными изображениями, тексту же отведено небольшое пространство в рамке внизу страницы, где помещаются лишь две строки: в одном случае это заголовок раздела, в другом - первая строка Псалма 114. Совершенно очевидно, что в данном случае образ играет определяющую роль, а текст, вытесненный на периферию, является неким комментарием к гравюрам. Однако для того, чтобы он все-таки воспринимался глазом, литеры размещены свободно, сделан большой межстрочный интервал, выделено цветом не только начало главы, но и первые буквы каждого предложения. Контраст «плотной» композиции гравюры, где каждый миллиметр занят разнонаправленными штрихами, геометрическими и растительными орнаментами, архитектурными деталями8, и зияния полей, а также межстрочного пространства, создает необходимый баланс на книжном листе. Совмещение на одном развороте Страшного суда и Притчи о бедном Лазаре вполне соответствует двум основным понятиям Placebo et Dirige, о которых было сказано выше (ил. 3). Второе пришествие Спасителя, Страшный Суд как окончательное решение участи души человеческой, осуждение ее на вечные муки или блаженство - все это связано с понятием Dirige. Жестокость и равнодушие богача и праведность нищего в Притче о бедном Лазаре напрямую определяют посмертную судьбу каждого. Лазарь, душа которого была спасена и, как мы знаем из евангельского текста, сразу взята на небо, - и печальная участь злого

грешника. на одном развороте, в одном пространстве сопрягаются земное и небесное, решающее событие для всего рода людского и участь конкретного индивидуума, другими словами - большая и малая эсхатология, которые сосуществовали в культуре данного периода. то есть судьба человека, с одной стороны, определяется сразу после его кончины и одновременно - на суде в конце времен: «никто не говорит о двух судах, следующих один за другим с интервалом неопределенной (и неопределимой) длительности. но образы этих судебных процедур как бы накладываются один на другой, то двоясь, то сливаясь вместе до неразличимости» [2, с. 110]. Эта тема присутствует и в бордюрах Часословов, где разворачивается история Иова и спор о его душе между Богом и сатаной. Данная иконография соотносится с чтениями из 7-й и 10-й глав Книги Иова, которая является обязательной для служб понедельника и четверга, а также ночи перед отпеванием и погребением. Интересным примером взаимодействия текста и образа служат Часословы-альманахи начала XVI в. В некоторых из них9 между небольшими гравюрами в бордюрах приведены очень разноплановые тексты. Часть из них (например, в календаре и в Officium defunctorum) - на старофранцузском языке, другие - на латыни. Первые являются отражением народной культуры (простые вирши о каждом из двенадцати месяцев), другие (цитаты из Книги Иова) -скорее выражением культуры ученой. Текст может присутствовать в форме девиза на бандероли вокруг изображения мертвого тела или черепа: «Vado mori» (К смерти иду я) - эти слова не просто напоминают о скором конце любого живущего, но и отсылают к заложенной в более ранний период латинской традиции, «к поэмам, известным под общим названием „Vado mori", наиболее ранняя сохранившаяся версия которых относится к XIII веку. Драматическая формула „я иду умирать" произносится поочередно королем, папой, епископом, солдатом, врачом и логиком, богачом и бедняком, мудрецом и безумцем» [3, с. 97].

В оформлении Officium defunctorum французских печатных Часословов можно выделить еще одну значимую для данного раздела тему: столкновение мира мертвых и живых. Чаще

всего она воплощается в иконографии Плясок смерти и Встречи трех мертвых и трех живых. Последняя, как правило, занимает две страницы, словно на одном развороте сталкиваются два мира, земной и загробный, которые были столь тесно переплетены между собой и постоянно взаимодействовали в эпоху Средневековья и раннего Нового времени. Изображение свидетельствует о бренности и хрупкости всего сущего и о том, что мертвецы могут вторгаться в мир живых как с просьбами (например, о молитвенном заступничестве)10, так и с предостережениями и напоминаниями о конечности бытия. То есть эти трое с истлевшей плотью и есть наглядное свидетельство тщеты того, чем заняты те другие, еще живые, наряженные в богатые охотничьи костюмы. Вспомним также, что охота, столь популярная в аристократической среде этого времени, неоднозначно оценивалась церковью, поскольку сильный азарт и страсть овладевали людьми во время погони за зверем или птицей. Так, не было разрешено охотиться в воскресенье и по большим церковным праздникам. таким образом, охотник на коне в сопровождении собак или ловчих птиц был не только знаком храбрости и доблести, но и гордыни и тщеславия. интересно, что Пляски смерти редко занимали целую страницу в печатных изданиях конца XV - начала XVI в. Однако подобный пример встречается в Officium defunctorum парижского Часослова 1497 г., который начинается с большой гравюры, где смерть с гробом подмышкой начинает свою пляску с Папой Римским, позади которого ожидают своей очереди все остальные сословия. однако чаще всего эта иконография встречается в бордюрах, где представлен не хоровод живых и мертвецов, но каждой паре выделено свое место, начиная от императора и заканчивая простой крестьянкой или шутом (ил. 4). Ритм фигур в Плясках смерти напоминает о постоянном вопрошании: «Ubi sunt?» (Где теперь?) - риторической формуле, которая была частью многих сочинений средневековья и раннего Нового времени от Якопоне де Тодди до Эсташа Дешана и Франсуа Вийона [3, с. 16].

обобщая, можно сказать, что французские Часословы конца XV - начала XVI в. были связаны с понятием memoria ('память'),

столь разнообразно раскрывающимся в печатных кодексах этого периода. В Средние века наряду c разумом (intellegentia) и предусмотрительностью (providentia) память была частью благоразумия, т. е. принадлежала к добродетелям [7, с. 72]. Издания Пигуше являются напоминанием о рукописной традиции, где не только материал (пергамен, золото), но и раскраска гравюр, композиция разворота напоминали манускрипты. Раздел же Officium defunctorum должен был проявлять другие грани этого понятия, отсылая не только к воспоминаниям об ушедших и молитвенным практикам, направленным на спасение их душ, но и к ежедневному переживанию memento mori. Таким образом, то, что ранее было частью молитвенной монашеской практики, к концу XV в. все больше укореняется в сфере индивидуального благочестия, с которым, в т. ч., связано и широкое распространение Часословов.

Что же касается соотношения текста и образа, то новая техника воспроизведения способствовала, с одной стороны, большей унификации изданий и их декора, с другой - неожиданным комбинациям текста и изображений. Граверы пытались с помощью штриха, линии, светлого и темного фона создать новое качество черно-белого листа, привлечь к печатному изображению не меньше внимания, чем к цветным иллюстрациям рукописных фолиантов. «Нестабильность» соотношений вербального и визуального способствовала тому, что на первый план выдвигался то текст, то гравюра, которая из комментария превращалась в центр композиции всего книжного разворота. Постоянное движение глаз читателя от текста к изображению и наоборот обогащало опыт прочтения уже знакомого текста.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В данной статье под термином «Часослов» понимаются западноевропейские молитвословы, появившиеся в конце XIII - начале XIV в. как часть индивидуальной молитвенной практики и личного благочестия мирян. До сегодняшнего дня в гуманитарных науках нет единодушия в отношении этого вида книг. Существует несколько точек зрения на этот термин. Первая принадлежит О. А. Добиаш-Рождественской, которая называет подобные книги «Часовниками» [4]; среди современных историков книги этой традиции

придерживается московская исследовательница Т. A. Долгодрова [5]. Другая точка зрения связана с деятельностью петербургского ученого Л. И. Киселёвой, которая в ряде своих работ использует термин «Книга Часов» [8]. Мы же, в свою очередь, основываемся на традиции, сложившейся среди историков искусства, которые чаще всего употребляют термин «Часослов» (В. В. Стародубова [12], Е. Ю. Золотова [б], A. В. Степанов [13]).

2 Все переводы с латинского даны по синодальной Библии [Библия : Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Канонические. М., 1992].

3 Psalter and Hours. Egerton MS 3277. 2-я пол. XIV в. // Британская библиотека, Лондон. f.142r.

4 Horae Beatae Virginis Mariae (BMV) ad usum Romanum. Paris, 149б-1497 // Российская национальная библиотека, СПб. 8.14.5.5.

5 Horae Beatae Virginis Mariae ad usum Romanum. Paris, 149б // Российская национальная библиотека, СПб. 8.14.5.5а.

6 Horae Beatae Virginis ad usum Romanum. Paris, 1497 // Баварская государственная библиотека, Мюнхен. Ink H-341.

7 Horae für den Gebrauch in Mans. Paris, 15GG // Баварская государственная библиотека, Мюнхен. Ink H-345.

8 Этот прием Й. Хейзинга в своей знаменитой книге «Осень Средневековья» называет «horror vacui» (боязнь пустоты) и связывает с эпохой поздней готики [14, c. 28G].

9 К примеру, Часослов из коллекции БAН: Heurs de Reims. Paris, 1513 // Библиотека Российской академии наук, СПб. 8288^/2G76.

1G Об этом свидетельствуют как exempla (назидательные примеры), широко распространенные в культуре Средневековья, так и дидактические сочинения. Сошлемся только на «Книгу рыцаря Де ла Тура Ландри, написанную в назидание его дочерям», где в т. ч. говорится, что «живым необходимо молиться за умерших еще и потому, что мертвые, в свою очередь, просят там Бога за тех, кто просил за них здесь. Так что каждый раз, когда вы ложитесь спать, не засыпайте до тех пор, пока не помолитесь за покойных. То же следует делать проснувшись» [цит. по: 9, с. 31G; см. также: 18, p. 175-19б; 15, р. 239-247].

БИБЛИОГРAФИЯ

1. Бахманн-Медик Д. Культурные повороты : Новые ориентиры в науках о культуре. М., 2G17. 5G4 с.

2. ГуревичА. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века). М., 1989. 3б8 с.

3. Делюмо Ж. Грех и страх : Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII-XVIII вв.). Екатеринбург, 2003. 752 с.

4. Добиаш-Рождественская О. А. Культура западноевропейского Средневековья. М., 1987. 352 с.

5. Долгодрова Т. Немецкая и нидерландская книга XV века. М., 2014. 197 с.

6. Золотова Е. Ю. Жан Фуке. М., 1984. 160 с.

7. Йейтс Ф. А. Искусство памяти. СПб., 1997. 480 с.

8. Киселева Л. И. Западноевропейские «Книги Часов» в библиотеках Санкт-Петербурга (Описание рукописей XIV-XVI веков). СПб., 2008.

9. Крылова Ю. Представления анжуйского рыцаря XIV века о смерти // Homo historicus : К 80-летию со дня рождения Ю. Л. Бессмертного. Кн. 2. М., 2002. С. 304-314.

10. КунцлерМ. Литургия Церкви. Кн. 3. М., 2001. 304 с.

11. ЛеГоффЖ. Рождение Чистилища. Екатеринбург ; М., 2011. 544 с.

12. СтародубоваВ. Братья Лимбурги : Времена года. М., 1974. 116 с.

13. Степанов А. Искусство эпохи Возрождения : Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия. СПб., 2009. 640 с.

14. Хейзинга Й. Осень Средневековья : Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах. М., 1988. 540 с.

15. Alexandre-Bidon D. La Mort au Moyen Âge XIII-XVI siècle. Paris, 2011. 338 p.

16. Bishop E. Liturgica Historica : Papers on the liturgy and religious life of the Western church. Oxford, 1918. 506 p.

17. Schell S. The Office of the Dead in England : Image and Music in the Book of Hours and Related Texts : c. 1250 - c. 1500 : PhD diss. University of St Andrews, 2011. 329 p.

18. Schmitt J.-C. Les revenants : Les vivants et les morts dans la société médiévale. Paris, 1994.

1. Воскресение. Погребение Ричарада Фитцалана Псалтирь-Часослов Эгертона. 2-я пол. XIV в. Британская библиотека, Лондон

2. Часослов. Париж, типография Филиппа Пигуше, 1500. Баварская государственная библиотека, Мюнхен

3. Страшный суд. Притча о бедном Лазаре. Часослов. Париж, типография Филиппа Пигуше, 1500. Баварская государственная библиотека, Мюнхен

4. Пляски смерти. История Иова. Часослов. Париж, типография Филиппа Пигуше, 1500. Баварская государственная библиотека, Мюнхен