CC BY
115
ИСТОРИЯ
УДК 940.5
И. В. Нарский
ВЗРОСЛЫЕ ОЖИДАНИЯ В ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЯХ: ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ДЕТЕЙ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ О БУДУЩЕМ РОССИИ В ШКОЛЬНЫХ СОЧИНЕНИЯХ 1924 г.
В статье рассмотрены особенности взглядов молодого поколения русской эмиграции на реалии действительности 1920-х гг. Автором изучено воздействие внешней среды на формирование представлений о прошлом и будущем России.
24 мая 1924 г. 18-летний семиклассник писал в школьном сочинении об атмосфере, царившей в то утро среди учащихся русской гимназии в болгарском городе Шумене: «Еще с самого утра много толковали на тему: для чего нужно собраться в классы в одиннадцать часов? Слухов было масса. Во-первых, для того, чтобы никого в это время не было в городе, так как там будут казнить коммунистов посредством гильотины. Нашлись даже люди, видевшие эту самую гильотину (очевидно, строившуюся беседку для праздника «Кирилла и Мефодия»), а девочки уже плакали о том, что у этих коммунистов есть дети, которые останутся сиротами. Очень поверили. Во-вторых, нашу гимназию амнистировало советское правительство и принимает в школу курсантов. Собирают для того, чтобы заполнить анкеты. Этому решительным образом не поверили. В-третьих, в Туркестане восстание. Американцы приглашают желающих ехать. В-четвертых, приостанавливается движение на пять минут. Думать о гражданской войне! В-пятых... Ага! Взять карандаши?! Писать сочинение по русскому языку. Кто лучше всех напишет, того повезут в Прагу. И так далее, в этом духе.
В одиннадцать собрались. Нам раздали эту самую бумагу. Дали и для черновой. Но начерно никто почти не писал. Объяснили, в чем дело. Так мол и так. Психология» [1, с. 396-397.].
Сочинения, писавшиеся в тот день детьми, покинувшими Россию во время Гражданской войны, были частью большого проекта, осуществлявшегося Педагогическим бюро по делам средней и низшей русской школы за границей с конца 1923 г. до весны 1925 г. Учащимся 15 русских эмигрантских школ в Турции, Болгарии, Югославии и Чехословакии было предложено без предварительной подготовки в течение двух смежных уроков в свободной форме написать сочинение на тему «Мои воспоминания с 1917 года по день поступления в гимназию» [1, с. 5-6; 2, с. 25-33]. Результатом крупномасштабной акции стали 2403 школьных сочинения-воспоминания, авторам которых было от 8 до 25 лет. Проанализировав полученный материал, деятели Педагогического бюро по горячим следам опубликовали аналитические обзоры вместе с фрагментами самих сочинений [3-5]. Однако относительно репрезентативная публикация школьных сочинений, охватившая около четверти собранных материалов, была осуществлена лишь спустя 70 с лишним лет [1].
Она сразу же привлекла внимание историков. В течение последних лет они стали рассматриваться как один из ценнейших источников по изучению мира детства периода российской революции: образов и языка революции в детских текстах, детского опыта насилия, особенностей детской памяти о гражданской войне [6; 7, с. 193-208; 8, с. 113-132; 9; 10].
Однако нетрудно заметить, что исследователи «детских» текстов преимущественно обращаются к восприятию и осмыслению детьми недавнего прошлого, но не к конструированию ими своего будущего - как личного, так и коллективного. Конечно, сама формулировка темы сочинения исключала целенаправленное обращение учащихся к будущему, и их футурологические прогнозы по определению весьма скупы и менее впечатляют, чем обильные и потрясающие воображение описания пережитого. Вероятно, внимание исследователей к содержащемуся в сочинениях видению будущего России по сей день блокируется также убеждением педагогов - представителей первой волны русской эмиграции, что характерная для подростков «работа души» по составлению планов на будущее в условиях эмиграции «обрывается суровой жизнью на каждом шагу» [11, с. 157], отягощенной утомленностью недавним травматическим опытом, который парализовал способность планировать будущую жизнь [7, с. 202, 204].
Вместе с тем деятели народного просвещения в русском зарубежье, по понятным причинам более оптимистично настроенные, чем историки спустя 70-80 лет, энергично опровергали утверждение, что дети эмиграции представляют собой «целое поколение малолетних стариков, несчастных, остро нуждающихся в помощи инвалидов, людей, к которым законно чувство горячей жалости, обязательно дело активной помощи, но возлагать на которых какие-либо надежды совершенно невозможно» [11, с. 126]. Напротив, делался вывод о постепенном психологическом выздоровлении русской молодежи, выброшенной из России. Этот тезис аргументировался, помимо прочего, тем, что сочинения наполнены изложением «самого важного и дорогого, о чем он (учащийся - И. Н.) думает и мечтает для себя и о себе в будущем» [12, с. 28].
С деятелями Педагогического бюро трудно не согласиться. Дети русской эмиграции не были апатичными стариками. Описанное в начале статьи волнение, царившее в школе в преддверии написания сочинения, свидетельствует, насколько прочно было приковано внимание учащихся к настоящему и будущему России. Малейшее нарушение размеренного течения школьной жизни возбуждало жажду мести в отношении «врагов» Родины - большевиков (у юношей) и жалость к новым потенциальным сиротам (у девочек), страстное стремление вернуться в Россию - если не благодаря сомнительному великодушию советского правительства, то с помощью новой интервенции на волне вооруженного возмущения против ненавистного режима.
Целью статьи не является доказать очевидное - наличие в детских сочинениях ожиданий будущего. В ней предстоит, во-первых, эскизно очертить влияние представлений детей и подростков о собственном прошлом и о прошлом России на их прогноз своего будущего и будущего страны, которую они вынужденно покинули; во-вторых, выявить наиболее характерные возрастные и гендерные различия вариантов такого прогноза; в-третьих, гипотетически обозначить влияния на него «взрослой» среды. В этом смысле заглавие статьи имеет двоякий смысл: ниже речь пойдет об ожиданиях преждевременно повзрослевших детей и о влиянии взрослых на формирование этих ожиданий.
Приступая к поиску ответов на поставленные вопросы, необходимо проявить предельную осторожность при формулировании каких-либо обобщений. Ожидаемые ответы не могут быть распространены на всех детей русской эмиграции. Использованные в данном исследовании источники позволяют говорить лишь об учащихся русской школы за рубежом, интенсивно поддерживавшей русскую социализацию, в то время как за пределами влияния русских учебных заведений дети русских беженцев стремительно теряли связи с русской культурой [13, с. 162]. Кроме того, о представительности используемых здесь источников даже в отношении учащихся русской школы в эмиграции следует говорить с известной сдержанностью. Многие из сочинений остались незавершенными, в то время как размышления о будущем учащиеся, как правило, помещали в конце письменных работ. Наконец, трудно судить о репрезентативности опубликованных в 1997 г. школьных сочинений, поскольку составитель публикации не сообщает о критериях отбора материалов сборника.
Итак, каким видится авторам школьных сочинений недавнее прошлое оставленной ими страны? Для большинства из них прошлое расколото на время до и после 1917 г., а точнее - до и после прихода большевиков (в отдельных регионах России это был 1918 и даже 1919 г.). Время до революции в большинстве сочинений - это идеализированный «утраченный рай» детства, беззаботной, тихой и мирной жизни, защищенной любовью близких и материальным достатком. С революцией, напротив, начинается время страданий, лишений и утрат. Один из первых исследователей детских воспоминаний, видный деятель в прошлом крупнейшей в России либеральной Конституционнодемократической партии и казначей Педагогического бюро Петр Дмитриевич Долгоруков в телеграфной манере перечислил картины революции и гражданской войны, запечатленные в детской памяти: «Все тетрадки наполнены описаниями прихода большевиков, пальбой, жизнью в подвалах, обысками, грабежами, голодом, очередями, скитаниями, холодом, тифом, расстрелами, пытками, кровью, разбрызганными мозгами, сиротством» [13, с. 166]. Младшие школьники, у которых не могло отложиться собственных воспоминаний о революции, описывают прошедшее как поступательное ухудшение жизни («Раньше в России было очень хорошо, а после становилось все хуже», - пишет первоклассница [1, с. 426]).
Революция ассоциируется, прежде всего у девочек, с бездомностью и постоянными скитаниями. Дочь инженера, ученица 3-го класса Ю. Санютич-Курогицкая называет свои скитания с Украины на Урал, во Владивосток и затем морем вокруг Азии в Европу «кругосветным путешествием» [1, с. 200]. Старшеклассница Л. Сазонова, все родственники которой остались в России, пишет, что с 1917 г. она и ее близкие «уже не имели определенного места в России, все время кочевали, большевики нигде не давали. покоя» [1, с. 63]. «. с тех пор мы скитаемся и нигде не можем найти убежища», - вторит ей семиклассница Е. Бренчанинова. Для нее точкой отсчета скитальчества стало разорение родительского имения [1, с. 313].
Старшеклассники, особенно юноши, «вписывают» крах личной судьбы в общее крушение России. Начало Февральской революции 17-летний С. Лавров определяет как «памятный для всех русских день, день падения правительственной государственной жизни России; день, с которого Россия начала совершать свое длинное и кровавое путешествие по наклонной плоскости под
руководством жидов и их ставленников.» [1, с. 130]. Его сверстник С. Попов, как и многие другие старшеклассники, в качестве рокового срока в истории страны видит Октябрьскую революцию: «Приходит день Октябрьской революции, день, когда последние путы, удерживающие уже разъяренного зверя, уничтожены. Захлебнулась бедная Русь в горячих волнах крови невинных жертв, застонала земля под тяжестью копыт расшевелившегося зверя» [1, с. 267]. Жажда универсальных обобщений рождает и манихейские образы «вечной борьбы Добра со Злом, которая ведется от сотворения мира» и достигла во время русской революции небывалого накала [1, с. 446].
Силы зла, враги России, виновники ее бедствий в контрастной картине революции и гражданской войны ясно определены. Для большинства авторов сочинений это - большевики. Очень многие разделяли чувства 18-летнего юноши, воевавшего в Добровольческой армии: «Во мне закипала злоба против людей, у которых не было ничего святого, которые исковеркали жизнь миллионов людей, превратили богатое государство в груды развалин. Я их не считал, да и теперь не считаю за русских; мне казалось, что какие-то полчища диких, совершенно чуждых мне людей нахлынули и затопили собой и кровью тех, на кого они напали» [1, с. 364].
Старшие ученики, особенно воевавшие в «белых» армиях, пользовались для их определения трафаретными терминами, типичными для антибольшевистской пропаганды: «тираны», «палачи», «насильники Русской земли», «злодеи», «изверги», «предатели», «бандиты», «преступники», «кровожадные палачи», «хищники», «зараза» [1, с. 109, 110, 115, 116, 119, 122, 123, 347]. Другие присваивали им уничижительные эпитеты, которыми пользовалась имперская военная и светская элита в отношении низших слоев населения: «сволочь», «дрянь», «мерзавцы», «хамы» [1, с. 89, 104, 251, 259]. Младшие школьники и особенно школьницы обозначали большевиков как объект активного эмоционального неприятия. В их сочинениях фигурировали «противные оборванные большевики», «комиссары, на которых противно было смотреть»; они были «страшными», со «зверскими» лицами [1, с. 36, 39].
Иногда - во всяком случае, чаще, чем полагал П. Д. Долгоруков [13, с. 176], - молодые люди причисляют к виновникам крушения России всех социалистов. «Керенский и вся эсеровская свора была мною осуждена еще тогда, - писал семиклассник, - в моих глазах они больше виноваты, чем большевики. Может, у эсеров и хорошие идеи носятся в их головах, но этого мало. Одними идеями управлять государством нельзя. Нужда твердая и энергичная власть, беспощадно карающая врагов» [1, с. 142].
В большинстве сочинений русская революция интерпретируется как нерусское явление. Желание вытеснить вину за революцию и гражданскую войну в сферу чужой культуры объясняет распространенность и устойчивость юдофобских настроений и образов в детских воспоминаниях [1, с. 116, 134, 138, 140, 144, 251, 368, 379, 382, 388]. Крайне редко в обрушившихся на страну несчастьях обвиняется сам русский народ. В таких случаях революция интерпретируется как наказание за его грехи или как результат его незрелости. «Грехи русского народа требовали наказания, - читаем в сочинении воевавшего в армии А. И. Деникина Н. Плахтиенко, - и он наказал его жестоким большевизмом, который мучает последнего и до настоящего времени» [1, с. 296]. 18-летний К. Померанцев, недоумевая, почему население Украины в 1918 г. с радушием принимало вчерашних заклятых врагов - нем-
цев, пришел к горькому заключению: «Я мало-помалу стал понимать, каким образом русские люди, православный русский народ, так легко отказался от своих убеждений, с таким легким сердцем затоптал свои идеалы. Почему? Да потому, что никогда их у него не было. И если русский человек делал что-либо, так только потому, что так делали другие, а вовсе не по своим убеждениям, которых у него никогда не было, да и не будет» [1, с. 144].
Несмотря на пережитые страдания и ненависть к установившемуся в России режиму, большинство учащихся выражает пронзительную тоску по утраченной Родине. Красной нитью сквозь сочинения учащихся средних и старших классов проходит противопоставление жизни в России и в эмиграции. Почти все они описывают бегство из России как одно из самых травматических событий («1919 год - это черный год в моей жизни, в этот год я покинул Родину», - пишет семиклассник Н. Комнатный [1, с. 279]). Сцены прощания с ней с палубы отплывающего парохода, щемящее чувство неизвестности, слезы на глазах у многих пассажиров и у самих детей - все это живописуется по единой схеме и почти в одних и тех же выражениях [13, с. 162-186].
Резко диссонирует с этим общим настроением зафиксированное в немногих сочинениях равнодушие и даже радость по поводу отъезда из страны. «Я все-таки рад, что уехал от голода и большевиков», - записал в своих воспоминаниях 17-летний юноша [1, с. 159]. Можно предположить, что такие настроения были особенно характерны для подростков, длительное время пребывавших на контролируемых большевиками территориях. Долго в одиночку мыкавшийся по Центральной России в возрасте 10-12 лет сын бывшего городового о своем отъезде написал без доли сожаления: «Цены поднимались на все, работы нет не только на фабриках, но и у крестьян, учиться нельзя. Видя все это, я выехал за границу, и до сих пор не подумал даже ехать <обратно>, и боюсь об этом думать» [1, с. 112]. Сарказмом и горечью проникнуты слова молодого человека, воевавшего в Добровольческой армии, тяжело раненного в 1919 г. и поэтому эвакуированного из России «со всеми удобствами»: «Многие охали, стонали, что потеряли Россию. Мне Россию было не жалко, потому что я не видел там ничего хорошего. Все время война, а потом эта очередь за хлебом и за всякими продуктами, - мало прельщала меня такая жизнь. Я стонал только, когда мне хотелось есть. Жизнь моя за время революции была похожа на жизнь животного, которому не было никакой заботы, кроме желудка.» [1, с. 473].
Несмотря на столь противоречивые чувства по отношению к России, преобладающая часть авторов школьных сочинений связывает свое будущее с судьбой России. Каким же оно им представляется? Универсальный ответ на этот вопрос невозможен. Он принципиально дифференцируется в зависимости от возраста, пола и семейного положения авторов. Для удобства анализа материала представляется целесообразным воспользоваться группировкой учащихся, предложенной первыми аналитиками школьных сочинений в Педагогическом бюро. Ими были выделены три группы учащихся. Первая из них, самая малочисленная, - это дети эмигрантов, покинувшие с родителями Россию в 3-6-летнем возрасте. В момент написания сочинений им было примерно 8-11 лет, и они учились в младшем и старшем приготовительном, а также частично в первом классе. Вторая, более крупная, группа объединяла учащихся части первого, второго, третьего и части четвертого классов в возрасте от 12 до 15-16 лет. Это - дети-эмигранты, малолетние свидетели рус-
ской революции. Третья, самая многочисленная, группа авторов сочинений-воспоминаний - все остальные школьники от 16 лет и старше. Они - не только свидетели, но и участники революционных и военных событий 1917-1920 гг. [12, с. 33, 96; 13, с. 163-168].
Представления учащихся о собственном будущем тесно связаны с темами семьи, образования и перспектив возвращения в Россию. Планы младших школьников на будущее предельно деполитизированы и связаны с ближайшей перспективой. Большинство из них (как, впрочем, и среди учащихся третьего-четвертого классов), в соответствии с установкой, заданной заглавием сочинения, завершают свои работы словами «до настоящего времени», «до сих пор», «по сию пору», «в настоящий момент» и т.п. Изредка в сочинениях прорывается тоска по дому («Как хочется домой!» - восклицает первоклассник К. Безверхов [1, с. 73]). Некоторые ученицы старшего приготовительного, первого и второго классов Английской школы для русских девочек на о. Проти (Турция) в своих сочинениях, написанных 6 апреля 1924 г., с нетерпением ждут Пасху - время каникул, которые можно будет провести в кругу близких («скоро опять будет Пасха, и я с нетерпением ожидаю ее»; «. живу хорошо и жду Пасху»; «вот скоро будет Пасха»; «пока жду Пасху» [1, с. 30, 34, 36]). В более отдаленном будущем некоторые из них мечтают стать учительницами («я хочу быть учительницей»; «я хочу скорее окончить классы и буду воспитательницей такой школы, какой я сама»; «занимаюсь я довольно хорошо и хочу скорей окончить гимназию и быть учительницей» [1, с. 25, 26]). В тех случаях, когда семья оказалась разделенной уже в эмиграции, дети не заглядывают дальше мечты о воссоединении семьи. Так, ученица второго класса школы на о. Проти Е. Морозова, мама и бабушка которой умерли, брат и сестры оказались в Бельгии, а отец - в Китае, пишет в своем сочинении: «Теперь папа ходит на лекции, чтобы быть шофером. И когда он заработает денег, то он за нами приедет. Теперь я не знаю, что будет в будущем. А пока я живу хорошо» [1, с. 48].
В сочинениях учащихся среднего и старшего возраста личное будущее сформулировано более осмысленно, внятно и страстно, с возрастом более интенсивной становится политическая окраска формулировок и отражение в них взрослых трафаретов. Большинство подростков и молодых людей страстно мечтает о возвращении в Россию. Девушки формулируют эту мечту более эмоционально. «Да, помню, как я в России жила! Как бы я хотела опять там жить!» - восклицает 4-классница Г. Лисовец. Отчаянием полны слова 17-летней ученицы шестого класса Русской гимназии в г. Шумене: «Боже, когда же все будет хорошо?! Когда окончится вражда? Когда мы вернемся?! Эти мысли постоянно лезут в голову» [1, с. 390]. Для тех, чьи родители остались в России, возвращение означает долгожданное воссоединение семьи. «Мама в России, я в Константинополе, брат в Сербии. Как разбросала нас судьба! Но я все-таки надеюсь, что скоро оживет Россия, а вместе с этим явится возможность вернуться и мне» [1, с. 69].
Более старшие девушки предпочитают не заглядывать в будущее:
«Все старое - какой-то тяжелый и кошмарный сон, но что-то будет впереди» (В. Стрельцова, 7-й класс).
«Здесь хорошо. Не буду заглядывать в будущее. Пока хорошо. Боюсь, чтобы это «пока» не было февральским «пока» лично для меня» (К. Бондаренко, 7-й класс) [1, с. 310, 318].
Ожидания юношей из средних и особенно старших классов по поводу перспектив возвращения в Россию более лаконичны, эмоционально сдержанны и зачастую пессимистичны:
«Дорогая измученная Родина! Неужели я тебя больше не увижу!» (Ю. Калинин, 5-й класс).
«И, может быть, долго еще придется ждать возвращения на Родину» (5-й класс).
«. есть и здесь светлые надежды на будущее, на скорое возвращение на Родину» (Н. Ляхов, 6-й класс).
«Доживу ли я до того счастливого времени?» (Коновалов, 6-й класс).
«Дай, Боже, лучшие дни» (Б. Крейцберг, 6-й класс).
«Все-таки надежда на возвращение не пропадала еще долго, пока она поддерживалась энергичными вождями» (юноша 20 лет, 6-й класс).
«На пребывание в Праге. приходится смотреть как на временную передышку, за которой опять наступит период скитаний, неизбежных для большинства русских эмигрантов.» (юноша 20 лет, 6-й класс) [1, с. 118, 121, 176, 216, 249, 449].
Большее единодушие среди юношей и девушек среднего и старшего возраста царит по поводу необходимости получения образования. Природу этого явления корректно охарактеризовал П. Д. Долгоруков: «Сами дети много ждут от приютившей их на чужбине русской школы. И она им дорога не только потому, что заменила им семью и родину и дала возможность жить не голодая, но главное, чем они дорожат, это то, что после многолетнего перерыва, когда они в течение пяти-шести лет не брались за книги, они могут с увлечением опять за них взяться и готовиться быть полезными работниками при восстановлении России» [13, с. 181].
Иногда в сочинениях идея служения на благо России соединяется с желанием помочь своей семье:
«Мечтаю только о том, чтобы получить высшее образование. Кроме того, моя цель - успокоить старость мамочки и дать ей счастье на склоне лет» (М. Сливанская, 6-й класс).
«И одно желание остается: иметь возможность кончить какую-нибудь кратковременную специальную школу здесь, в Чехии, чтобы иметь больше возможности помочь нести тяжелый жизненный крест моей несчастной матери» (С. Заорский, 7-й класс).
«У меня сознание, что я должна хорошо окончить образование, чтобы помочь папе и нашей дорогой Родине всем тем, чем я смогу» [1, с. 66, 284; 13, с. 181].
Чаще же получение образования трактуется учащимися, особенно в старших классах, как общественное служение на благо будущей России. Они рассматривают свою учебу как дело государственной важности, направленное «на пользу Родине», чтобы «в будущем принести свои знания на пользу Новой России», «работать для Родины», «помочь своей Родине в ее поднятии, как в культурном, так и в хозяйственном отношениях. быть полезным человеком для государства», «иметь возможность в будущем принести какую-нибудь пользу моей Родине» [1, с. 109, 162, 227, 239-240, 365]. Учащийся седьмого класса Русской гимназии в Моравской Тржебове Н. Комнатный завершил свое сочинение призывом: «Будем учиться и работать, чтобы стать полезными сынами нашей Родины, будем надеяться, что ничего не помешает
нам в этом.» [1, с. 280]. Его одноклассник Б. Чернавин оканчивает свое повествование аналогичным образом: «. мне кажется, эта гимназия, находящаяся в лучших условиях по сравнению с другими учебными заведениями, сумеет воспитать для России сотни честных, горячо любящих Россию и ее исторически сложившиеся традиции людей» [1, с. 289].
Настоящим подвижничеством проникнуто сочинение 23-летнего 6-клас-сника Русской гимназии в Шумене. Уйдя в мае 1917 г. добровольцем на мировую войну, он после прихода большевиков к власти «принял решение: как только кончится война, во что бы то ни стало закончить как среднее, так и высшее образование». В конце 1918 г. он вступил в Добровольческую армию. Участие в Гражданской войне окончилось для него через два месяца потерей ног. В конце 1919 г. он поступил на общеобразовательные курсы, однако учеба вскоре была прервана эвакуацией из России. Наконец, он попал в 5-й класс гимназии в возрасте 20 лет, имея за плечами два класса городского училища. «Но для пользы России в течение двух лет я заставил себя догнать по всем предметам» [1, с. 379-381].
Стремление учиться, в большинстве случаев обосновываемое учащимися политическими соображениями, свидетельствует, насколько тесно они связывают собственное будущее с будущим России. Каким же выглядит оно в школьных сочинениях? П. Д. Долгоруков обратил внимание на то, что «большинство детей говорят лишь о падении большевизма, о своей вере в то, что Россия будет вновь сильной и могучей» [13, с. 179]. Следует подчеркнуть, что упоминания о будущем России почти начисто отсутствуют в письменных работах учащихся младших классов. Большинство школьников и школьниц среднего и особенно старшего возраста действительно представляют будущую Россию как великую и могущественную страну, освобожденную от большевиков. Чаще всего более детально будущее устройство страны не прописывается:
«. теперь я с удовольствием вернулся бы в Россию, но не в сов-Россию, а в единую неделимую Россию, и пока только и живу этой надеждой» (Б. Савельев, 2-й класс).
«.на берегах Босфора или еще где-нибудь будем лелеять давно желанную мечту - восстановить прежнее могущество и славу нашей горячо любимой святой Руси» (Ю. Калинин, 5-й класс) [1, с. 216, 222, 376, 381, 463].
«. эти семь лет были предсмертными часами России. Но бывают же чудеса!..» (Г. Кугушев, 5-й класс).
«Надо надеяться, что Русь вновь восстанет, и над матушкой Москвой Белокаменной разовьется трехцветный русский флаг» (юноша 18 лет,
5-й класс).
«. надеюсь увидеть величие нашей матушки России» (молодой человек, 23 года, 6-й класс).
Можно согласиться с мнением П. Д. Долгорукова, который так объясняет природу мечтаний школьников о величии России: «Весь смысл родины или находящегося в нормальных условиях государства в том и заключается, что оно должно обеспечивать каждому индивидууму известный уклад жизни и известное количество благ. А раз эти нормальные условия исчезают, государство потрясается, наступают страдания людей, а дети все это наблюдают и испытывают на себе, то у них естественно получается стремление к родине здоровой, восстановленной, нормальной» [13, с. 171].
В крайне редких случаях картины будущего устройства России прописаны значительно более конкретно. Вот как рисуется вожделенная российская перспектива учащемуся шестого класса русской гимназии в Моравской Тржебове Г. Сенявскому: «Вспоминая все прошедшее за эти четыре года и проведя параллель между Старой Великой Державой Россией и теперешней, которая доведена до крайности и разорения, Россией той, которую боялся весь мир и слово Императора которой - был закон, и Россией теперешней, которая даже не имеет права считаться Европейской Державой. я живу только надеждой, что мне снова удастся услышать “Боже, Царя Храни”, и на улице снова будет стоять городовой и околоточный, и Россия только тогда станет Сильной и Державной, как прежде. Если же будет другой образ правления, то Россия, подобно другой стране, будет только прозябать. И еще я прибавлю одно свое мнение, может быть, махновщину, но это мое мнение, это - “Бей жидов”; не было бы жидов в России, поменьше бы мутили они народ Русский, особенно интеллигенцию (общественных деятелей), и революции бы не было. А посему я оставляю себе девиз: ”За Веру, Царя и Отечество” и “Бей жидов, спасай Россию”» [1, с. 252]. Аналогичный образ будущего России видится сыну войского атамана Астраханского казачьего войска в период Гражданской войны, шестикласснику Н. Ляхову: «.даст Бог, скоро спадет повязка, которой окутан весь мир, а также и Россия, и мы скоро вернемся на Родину, где снова воцарится спокойствие, тишина и мир, где снова будет царствовать Помазанник Божий и снова восстановится чистая христианская вера... И да будут снова простые и ясные слова “За Веру, Царя и Отечество” лозунгом для всего русского народа и его доблестной армии» [1, с. 118].
В подобных сочинениях отразилась позиция авторов, обозначаемая П. Д. Долгоруковым как «наивное реставрационное политическое мировоззрение», вполне естественное, по его мнению, для упрощенного детского миросозерцания и нередко наблюдаемое и у взрослых: «При царе жилось лучше, при царе Россия была могущественна, следовательно, нужен царь, и тогда все пойдет по-старому» [13, с. 172, 180].
Такие описания характерны исключительно для воспоминаний юношей старшего возраста, принимавших участие в боевых действиях против Красной Армии. Их сочинения представляют собой мифологизированные описания революции и Гражданской войны, часто - без единого факта из собственной биографии («.мальчики старших классов дают самый большой процент рассуждений без единого факта», - замечает Н. Цуриков [12, с. 31]). По мнению А. Попофф, эта тенденция к абстагированию испытаний и историзи-рующая манера изложения представляла собой специфическую для юношей стратегию осмысления пережитого [7, с. 204].
В отличие от девичьих, юношеские сочинения содержат призывы к вооруженному свержению ненавистного режима и готовность принять личное участие в борьбе против него:
«.мне все кажется, что в скором будущем восстановится прежняя власть, и в случае этого-то я без всякого колебания пойду защищать ее» (А. Шпиганович (м.), 19 лет, 5-й класс).
«Если же будут войны с соседями, которые, воспользовавшись бедствиями, ограбили русский народ и которые не пожелают отдать назад будущей России то, что ей принадлежало, то русские офицеры, солдаты, а также и
верные своей Родине казаки во главе своих атаманов будут сражаться не за кровавый 111-й Интернационал и его вождей, а также не за различные социалистические партии, которые предали своего Государя и тем погубили Россию, а за свою Родину, Святую Россию, за веру Христианскую и за своего нового Помазанника Божия, Государя Самодержца Всероссийского» (Н. Ляхов, 6-й класс).
«.жду не дождусь того момента, когда мы все, как один, подымемся и освободим нашу Россию от власти жида; власть, которую я почувствовал на своей спине за всю мою пятилетнюю жизнь в России» (юноша, 17 лет, 6-й класс).
«. придет час, когда услышим клич “за Русь Святую”. И сыны Родины с окрепшими силами и верой в правое дело станут на русский берег и освободят Россию от власти Интернационала» (22 года, 7-й класс) [1, с. 104, 118, 388, 394-395].
Порой мечты о гибели большевистского режима несут отпечаток жажды мщения как у юношей, так и у девушек:
«Если бы я был царем, то обязательно до единого человека поперевешал, не имея никакого ни сожаления, ни сострадания» (юноша, 19 лет,
6-й класс).
«Скорее бы их истребили и избавили от них нашу избитую и истерзанную Родину» (девушка, 8-й класс) [1, с. 378, 454].
Итак, школьные сочинения содержат отнюдь не детские представления о прошлом и будущем России. Наличие в них устойчивых клишированных образов указывает на завершенность процесса формирования последних в школьной эмигрантской среде (симптоматично, что большинство сочинений писалось без черновиков!). Закономерен вопрос об источниках взрослых ожиданий в подростковых текстах, о дифференциации внешних влияний на складывание толковательных матриц по возрастному и гендерному признакам. Содержание школьных сочинений позволяет условно выделить внешние воздействия российского и эмигрантского периодов, а также влияния ближнего окружения - прежде всего семьи, и внешних обстоятельств, связанных с условиями существования, участием в вооруженных действиях и пр.
Во многих сочинениях учащихся среднего и старшего возраста обоего пола зафиксированы эпизоды, отразившие реакции родных на происходящие события. Они врезались в детскую память и, несомненно, повлияли на непосредственное восприятие или более позднее осмысление происходившего. Вот как описывают учащиеся поведение родных в годы революции и Гражданской войны:
«Известие об отречении Государя было встречено у нас дома очень печально. Мои родные отнеслись к этому очень несочувственно» (юноша,
7-й класс).
«Я хоть и мало понимала все происходившее, но была напугана выстрелами и настроением многих родных» (девушка, 16 лет, 4-й класс).
«. меня только удивило, почему все такие грустные, взволнованные и озабоченные» (В. Досужева, 16 лет, 5-й класс).
«Видела, что мама плакала: а я так верила маме и думала тогда, что мама никогда не может ошибиться, что внутренне решила, что революция принесет нам горе, и что это нехорошо» (девушка, 16 лет, 6-й класс).
«Отец как-то странно волновался, и на глазах у него были слезы.» (Н. Степанов, 6-й класс).
«Конечно, я еще был чересчур мал, чтобы понять его (впервые увиденного красного флага - И. Н.) полное значение, но, видя лица всех моих близких и дорогих, я понял, что все погибло» (Г. Кугушев, 5-й класс).
«Тяжело было видеть слезы и мучения ее (матери - И. Н.), и мучило бессилие. В такие вечера накипала злоба в груди и хотелось отплатить сторицею всем, заварившим революцию и разрушившим Россию» (А. Старосколь-ский, 6-й класс).
«Политические интересы появились у меня лишь тогда, когда я видел, что то или иное событие интересует взрослых. Помню, что я даже заплакал, когда распространилась весть о самоубийстве Каледина» (К. Померанцев, 18 лет, 7-й класс).
«Однажды утром я просыпаюсь и слышу, что бухают далеко орудия. Отец очень обрадовался, я тоже поддался настроению всей семьи и обрадовался. Большевики стали, наоборот, волноваться; тогда я ясно понял, что они нам враги» (С. Дыхов, 3-й класс).
«.позднее пришел папа и сказал: “От нашего дома угля не осталось”. И я увидела в первый раз у папы на глазах слезы» (девочка, 12 лет, 2-й класс).
«Помню у нас в зале огромную карту, всю усеянную флажками, обозначавшими линию фронта, и, помню, я всегда с каким-то ужасом следила за рукой мамы или сестры, переставлявшей какой-нибудь флажок вперед или назад, и за выражением ее лица» (девушка, 17 лет, 6-й класс).
«Помню, отец с серьезным грустным лицом молча ходил крупными шагами по комнате и курил папиросу за папиросой» (она же).
«Пришла весть, что нужно уезжать за границу. Все очень опечалились.» (В. Харабуга (ж.), 13 лет, 2-й класс).
«Расставалась я с Россией скорее с радостью, видя, как жаждут этого родные» (девушка, 16 лет, 6-й класс) [1, с. 45, 89, 125, 143, 178, 179, 221, 227, 327, 350, 388, 390].
Отношение близких к происходящему запечатлелось в памяти детей не в последнюю очередь благодаря контрасту межу реакциями семьи и настроениями улицы, особенно на Февральскую революцию, вызвавшую массовое ликование. Резкое отличие высказываний близких взрослых о революции от широко распространившихся настроений также произвело глубокое впечатление на детей и нашло место в ряде сочинений:
«Вижу, отец и мать весьма грустные, а отец-то и знай говорит: “Ах, это добром не кончится, разве мы, русские люди, созрели? Ничего у нас не выйдет! Лишь одни грабежи и сплошное убийство.”» (С. Коваленко (м.), репетиторский класс).
«. я вспоминаю до сих пор фразу своей мамы, как она выразилась: что теперь многие веселятся, но будет время, когда многие же будут вспоминать об этом с горем» (В. Поливодова, 16 лет, 5-й класс).
«Революция произвела на меня жуткое, но в то же время и непонятнорадостное впечатление. Разговоры взрослых о том, что теперь будет хуже, что скоро будет то, что было во Французскую революцию, говорили о терроре, вспоминая гильотины» (юноша, 20 лет, 6-й класс) [1, с. 186, 224, 381].
Семиклассник А. Стоянов вспоминает о первой реакции отца-офицера на Февральскую революцию: «Какой ужас! Пропала Россия!» [1, с. 258]. К. Померанцев отчетливо помнит, под чьим влиянием в 12-летнем возрасте сформировалось его неприятие большевизма: «Под влиянием воспитательницы т-11е С-11е, ярой поклонницы революции и республики, я стал решительно на сторону республиканских форм правления. Но это ничуть меня не заставило стать большевиком; напротив, я стал их горячим ненавистником, в их лице я стал видеть протест против свободы» [1, с. 143-144]. Учащийся третьего класса Спиридонов помнит, как отец - донской казак - сказал его брату: «Если ты пойдешь против нас, то есть казаков, то первая моя пуля будет сидеть в тебе» [1, с. 83]. Его одноклассник С. Дыхов записал в сочинении фразу отца, который после захвата Красной Армией г. Сумы, где они жили, объяснил сыну, что «с ними (большевиками - И. Н.) нельзя разговаривать, что они хамы и воры» [1, с. 89].
Однако не только авторитет родителей, но и трагические внешние обстоятельства жизни в революционной России накладывали отпечаток на формирование представлений о прошлом, настоящем и будущем:
«Потом мы стали получать известия от наших знакомых о смерти тех или других близких, погибших от руки большевиков, и вот с тех пор я возненавидел эту дрянь» (А. Шпиганович (м.), 19 лет, 5-й класс).
«. с появлением на политическую арену большевиков я почему-то стал явно их ненавидеть, и то, кажется, потому, что все стало дорожать и мне меньше стали покупать игрушек» (К. Померанцев, 18 лет, 7-й класс).
«Моя ненависть к большевикам к тому времени (к весне 1918 г. - И. Н.) возросла до необыкновенных размеров. Я видел, как на улице били уже полумертвого прилично одетого человека; я видел, как толпа пьяных матросов издевалась над девушками и как они пристрелили что-то им сказавшего человека» (юноша, 15 лет, 5-й класс).
«Преследования, ночные расстрелы и еще много причин заставили меня довольно легко стать антибольшевиком» (юноша, 20 лет, 6-й класс).
«После всего виденного и испытанного я стал стараться развить дух националиста и ненависть ко всему нерусскому» (юноша, 23 года, 6-й класс) [1, с. 104, 143, 170-171, 380, 382].
Беды, обрушившиеся на членов семьи, потрясли детей. Смерть отца заставила С. Коваленко (юноша, репетиторский класс) проснуться от «детской спячки». «Тогда, - пишет он, - я присмотрелся к большевикам и к их действиям» [1, с. 186]. А. Стоянова (7-й класс) был потрясен моментом возвращения арестованного большевиками отца: «Вечером привезли папу. Он жив, но в каком виде? Будьте вы прокляты, негодяи, бунтовщики, мерзавцы!» [1, с. 258].
В отношении эмигрантского периода формирования (и поддержания) детских и юношеских представлений о покинутой родине и ее будущем можно выделить влияние семьи, школы и внешней (русской и нерусской) среды, однако дифференцировать эти воздействия весьма затруднительно. Сами учащиеся в сочинениях крайне редко проводят различия между своими взглядами и настроениями, сформировавшимися в России и за рубежом [1, с. 314, 382]. Кроме того, нужно учитывать, что значение семьи и школы в жизни детей-эмигрантов было несоизмеримо больше, чем это характерно для детства и отрочества, протекающего в «нормальных» условиях. В. В. Зень-ковский отмечал «трепетную, почти истерическую привязанность к родным»,
характерную для детей русской эмиграции, а также «страстную привязанность к товарищам, к школе, к педагогам». Оба института социализации компенсировали, по его мнению, отсутствие родины, они воспринимались детьми как «уголок былой и родной жизни» [11, с. 154, 156, 157]. В этой связи исходная посылка о том, что семья и школа выступали приоритетными культурными ориентирами и каналами влияния на девочек, в то время как юноши в большей степени ориентировались на внешнюю среду [8, с. 107; 10, с. 420], при изучении детей эмиграции имеет довольно ограниченную эвристическую ценность.
Вероятно, семья оставалась главным каналом поддержания (или конструирования) памяти о России и надежд на ее лучшее будущее для детей и молодых людей, сохранивших непрерывную связь с родными. Особенно ясно это влияние просматривается в немногих сочинениях детей младшего возраста и девушек:
«Россию я помню только по рассказам родителей» (мальчик, 1-й класс).
«Только теперь, среди разговора, я узнаю то, что уже давно миновало и когда-то волновало и тревожило взрослых членов семьи» (Т. Елагина, 20 лет,
7-й класс) [1, с. 311, 459].
Авторы сочинений, рисующих мифологизированные трафаретные образы Гражданской войны - это, как правило, юноши, принимавшие участие в войне против Советов, эвакуированные из России в рядах «белых» армий и пережившие в их составе самое тяжелое первое время на чужбине. Эти молодые люди оказались надолго (если не навсегда) оторваны от родных и близких. Н. Цуриков отмечал обилие среди этой категории молодых людей учащихся военных учебных заведений: «Особенно много одиноких в кадетских корпусах и институтах, то есть в тех учебных заведениях, которые сложились еще в России и эвакуировались как учебные заведения. Многие родители, оставаясь в России и не зная, что ждет их в будущем, с трепетом, но и надеждой доверяли своих детей учебным заведениям, спасая детей от голода, лишений, а иногда и одиночества, в ожидании возможного сиротства детей - то есть своей смерти» [12, с. 32-33].
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что трафаретные, в духе «белой» пропаганды, описания Гражданской войны и промонархические образы будущего России чаще всего встречаются в сочинениях казачьих сыновей, особенно бывших кадетов Донского кадетского корпуса. Можно предположить, что эти молодые люди в эмиграции оказались под идеологическим влиянием созданного П. Н. Врангелем Русского Общевоинского Союза или других монархически настроенных эмигрантских организаций.
Впрочем, сами экстремальные условия выживания за границей также содействовали формированию у молодых людей чувств «на грани между здоровым патриотизмом и несколько гипертрофированным национальным самомнением, которое, в свою очередь, легко переходит в мессианизм, в шовинистическое презрение к гнилому западу, в евразийство» [13, с. 174]:
«Поляки меня сделали заклятым врагом Польши и всего польского. Дай Бог, чтобы была с ними война, я тогда пойду им отомстить за свои страдания» (Р. Озоровский, 19 лет, 6-й класс).
«Чувствуется, что русская душа красивее и шире западной души, идеал которой - рубль» (юноша, 23 года, 6-й класс) [1, с. 231, 383].
Подводя итоги, можно констатировать, что к середине 20-х гг. младшее поколение русской эмиграции представляло собой вполне оформившуюся
дискурсивную группу, носительницу общей системы культурных ориентиров. Оно делило свою жизнь на время до революции и после нее, до эмиграции и после отъезда из России, разделяло общие идеализированные образы прошлого и надежды на лучшее будущее после изгнания большевиков. По мере взросления эти образы политизировались, что особенно заметно у юношей. В качестве наиболее значимых референтов социализации для детей эмиграции выступала семья. Политически большинство учащихся среднего и старшего возраста можно отнести к «непредрешенцам», не определявшим форму государственного устройства России до свержения советского режима. Меньшинство старшеклассников - как правило, из числа участников Гражданской войны, частью разлученных с семьями, - исповедовало монархические идеалы.
Анализируя состояние патриотизма у детей русской эмиграции и отмечая нежелательную, с точки зрения либерала, его деформацию у некоторых из них, П. Д. Долгоруков приходил к заключению, что «младший возраст учеников следует заражать чувством родины, а в старшем главным образом наблюдать, чтобы это чувство не приняло нежелательного направления, а заняло бы должное место в гармоническом и как бы концентрическом развитии его мировоззрения: человеческая личность, семья, родина, человечество» [13, с. 186].
Список литературы
1. Дети русской эмиграции. Книга, которую мечтали и не смогли издать изгнанники. -М., 1997.
2. Дети эмиграции. Воспоминания : сборник статей. - М., 2001.
3. Воспоминания 500 русских детей. - Прага, 1924.
4. Воспоминания детей-беженцев из России. - Прага, 1924.
5. Дети эмиграции. - Прага, 1925 (сборник переиздан в Москве в 2001 г.).
6. Popoff, A. «Ich sehe alles, ich hoere alles, aber ich fuehle nichts». Gewalterfahrungen und Ursachen gewalthaften Verhaltens im Russischen Buergerkrieg. Unveroeffentlichte Lizentiatsarbeit / A. Popoff. - Basel, 2000.
7. Попофф, А. Российская молодежь в эмиграции (1920-е гг.) и ее индивидуальная память о гражданской войне: опыт насилия и стратегии осмысления / А. Попофф // Горизонты Восточной Европы в Х1Х-ХХ веках : сборник статей. - Челябинск, 2003.
8. Сальникова, А. А. Немного о «красном революционном козле», или девочки-современницы о символах и образах революции 1917 года / А. А. Сальникова // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. - 2002. - № 3.
9. Сальникова, А. А. Язык революции 1917 года в «детских» текстах / А. А. Сальникова // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 12. -М., 2004.
10. Сальникова, А. А. «Детский» текст и детская память в «эпоху катастроф» / А. А. Сальникова // Век памяти, память века: Опыт обращения с прошлым в ХХ столетии : сборник статей. - Челябинск, 2004. - С. 413-430.
11. Зеньковский, В. В. Детская душа в наши дни / В. В. Зеньковский // Дети эмиграции. - М., 2001.
12. Цуриков, Н. Дети эмиграции / Н. Цуриков // Дети эмиграции. - М., 2001.
13. Долгоруков, П. Чувство родины у детей / П. Долгоруков // Дети эмиграции. -М., 2001.
