CC BY
20
ФИННО-УГРЫ - СЛАВЯНЕ - ТЮРКИ: ОПЫТ МЕЖКУЛЬТУРНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
И.В. Чемоданов
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ СЛАВЯНСКОГО, ФИННО-УГОРСКОГО И ТЮРКСКОГО КОМПОНЕНТОВ В ПРОЦЕССЕ ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ АГРАРНЫХ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ 1930-х гг.: НА ПРИМЕРЕ КИРОВСКОГО КРАЯ
В статье анализируются закономерности процесса коллективизации в Вятском (Кировском) крае. Жизнь и хозяйственная деятельность вятского крестьянства 1930-х гг. рассматриваются в общероссийском контексте, при этом раскрывается региональная специфика и выявляется влияние национального фактора.
Ключевые слова: Кировский край, крестьянство, коллективизация, колхозы, кулачество, национальные меньшинства, национальная политика.
Закономерности процесса коллективизации в Вятском крае были связаны со спецификой региона. К концу 1920-х гг., в связи с провозглашением курса на коллективизацию, колхозное движение усилилось не только в зерновых, но также в потребляющих и экономически отсталых национальных районах СССР. Однако,
Чемоданов Игорь Владиславович - доцент кафедры археологии, этнологии и культурной антропологии Вятского государственного гуманитарного университета (г. Киров), кандидат исторических наук.
несмотря на заметные сдвиги в осуществлении коллективизации, в потребляющих районах страны удельный вес коллективизированных хозяйств был в 2-4 раза меньше, чем в среднем по СССР. Типичным в этом отношении являлся Вятский регион. Вятские колхозы не могли рассчитывать на сколько-нибудь значительную материальную поддержку со стороны государства, поскольку приоритет отдавался зерновым районам страны. Поэтому удельный вес колхозных дворов в Вятском регионе к началу массовой коллективизации составлял лишь 3,4%. Это было значительно меньше, чем в целом по стране (7,5%).
Особенно трудно разворачивалось колхозное строительство в национальных районах. Сказывались общая экономическая и культурная отсталость, а также недостаточная работа местных органов власти среди национальных меньшинств. К началу 1930-х гг. национальные колхозы характеризовались крайне слабой производственно-технической и кадровой базой, агрономическое обслуживание там почти полностью отсутствовало. Со стороны русских по отношению к представителям национальных меньшинств имели место проявления великодержавного шовинизма.
К исходу 1932 г. в Вятском регионе (включая Удмуртию) было образовано 9939 колхозов. Они объединяли 240,8 тыс. крестьянских дворов, что составляло 44,7% всех хозяйств. Это было ниже по сравнению с общероссийским и общесоюзным уровнем (около 60%), а также по сравнению с соседними регионами - Марийской автономной областью (45,5%) [11, с. 30], Коми автономной областью (45,8%) [13, с. 200] и Уралом (66,4%) [8, с. 34]. Что касается отдельно взятой Удмуртской автономной области, то уровень коллективизации крестьянских хозяйств в ней в 1932 г. достиг 58,6%, а к лету 1933 г. Удмуртия уже стала областью сплошной коллективизации: в колхозах работало 69,9% крестьянских хозяйств, посевная площадь которых равнялась 76,9% [12, с. 83]. Что касается собственно Вятского (Кировского) региона, то он сумел выйти на этот уровень несколько позднее, к 1934 г.
Резкая активизация колхозного строительства в Вятском регионе наблюдалась в начале второй пятилетки: в 1933 г. процент
коллективизированных хозяйств в регионе (включая Удмуртию) сравнялся с общероссийским и общесоюзным показателями (64,5%), а в 1934 г. - превзошел их (74,5% в Кировском крае против 72% по РСФСР и 71,4% по СССР) [6, с. 11].
С начала второй пятилетки в ряде районов страны, отнесенных к третьей группе, проводилась значительная работа по вовлечению в колхозы единоличников. В то же время многие местные организации перестали работать с единоличниками, исходя из того, что колхозный строй в целом победил. Некоторые работники политотделов, колхозов и сельсоветов опасались, что приход в колхозы единоличников приведет к ослаблению трудовой дисциплины колхозников, помешает организационно-хозяйственному укреплению колхозов. Поэтому они не только не проводили активной работы среди них, а, наоборот, стремились затормозить новый прилив, создавали разного рода ограничения при приеме единоличников в колхозы (отказывали единоличникам, которые не выполнили государственных обязательств, не имели среди членов своих семей трудоспособных и т.д.). В некоторых районах даже требовали, чтобы безлошадные крестьяне перед вступлением в колхоз приобретали лошадей или вносили соответствующую денежную сумму.
Примеры проявления негативного отношения к вступлению в колхозы новых членов из числа малоимущих крестьян имеются и по Вятскому региону. Так, Домкомаровский колхоз Пижанского района предъявил единоличнику требование внести при вступлении 500 руб. в качестве компенсации за то, что у него нет лошади и инвентаря. Оказалось также, что единоличник этот ранее вышел из колхоза, оставив там все свое имущество. Баймовский и Павловский колхозы (этого же района) отказывали в приеме беднякам на том основании, что у них нет лошадей и хорошего инвентаря. «Если принимать бедноту, - говорили отдельные колхозники, - то долго не сделаешься зажиточным» [9, л. 47об.-48]. В дер. Заделье Головенского сельсовета (Верхошижемский район) четверых крестьян (сдавших при вступлении в колхоз лошадей, яровые семена и инвентарь) исключили из
колхоза «за недостаток фуража и картошки». Повторное заявление о вступлении в колхоз было отклонено с такой формулировкой: «Пока не завезете картошку - приняты не будете». А поскольку колхоз отказался вернуть своим бывшим членам обобществленное имущество и предоставить земельные наделы, их семьи оказались без средств к существованию и вынуждены были просить милостыню [10, л. 13-13об.]. Поэтому требования, предъявляемые колхозами в качестве условий повторного приема, весьма напоминали самое обыкновенное вымогательство. Получался точный аналог тех «лжеколхозов», которые создавались еще в первые годы советской власти и в период НЭПа. Для таких объединений были характерны групповой эгоизм, стремление к замкнутости, отказ в членстве представителям малоимущих слоев крестьянства.
Показателен пример колхоза «Красный Маяк» (дер. Б.-Кивары Воткинского района). Колхоз этот был организован в 1928 г. В его состав первоначально вошло 40 хозяйств. Коллективизация сопровождалась раскулачиванием, но часть бывших кулаков все же сумела проникнуть в колхоз. В результате раскулачивания в распоряжении колхоза оказалось большое количество хорошей пахотной земли и лугов, ранее принадлежавших кулакам, однако хозяйственное использование угодий натыкалось на нехватку рабочих рук.
Казалось бы, в подобного рода ситуации колхоз должен был быть заинтересован в притоке новых членов, тем более, что туда поступали многочисленные заявления о приеме, в том числе - из соседних сел. Более того, стремление вступить в колхоз проявлялось со стороны удмуртов и чувашей из Шарканского района соседней Удмуртской области. Некоторые из них приезжали в колхоз со всем своим скарбом.
Однако отношение колхозного руководства к поступавшим заявлениям было на редкость избирательным. Так, в течение года удмуртами и чувашами было подано в общей сложности 30 заявлений, принято же было всего 15 хозяйств, остальным в приеме было отказано. Председатель колхоза Роман Соломенников (уличенный
впоследствии в растрате 1000 руб.), председатель сельсовета Санников и начальник райзо Михряков запрещали принимать в колхоз выходцев из Удмуртской области даже при наличии положительного решения общего собрания колхоза. Мотивировка была предельно простой и лаконичной: «Своих хватит».
В качестве непременного условия вступления в колхоз ставилось наличие лошади. Безлошадным крестьянам, желающим вступить в колхоз, приходилось обзаводиться таковой. Чтобы набрать необходимую сумму на покупку лошади, крестьянка-удмуртка Антонина Соколова вынуждена была даже продать корову. Только тогда ее приняли в колхоз.
Однако, даже соглашаясь принять в колхоз представителей нацменьшинств, руководители колхоза рассматривали их не как полноправных колхозников, а лишь как рабочую силу. Ни один удмурт или чуваш не был поставлен на руководящую работу. Все члены правления колхоза и бригадиры были русскими.
Кулацкие элементы, проникшие на руководящие должности, стремились выжить из колхоза представителей нацменьшинств. Нерусские колхозники подвергались систематической травле. Руководители колхоза открыто заявляли, что удмурты и чуваши - «все лодыри, и их надо выгнать из колхоза». Когда в период сенокоса колхозники-удмурты обратились к председателю Роману Соломен-никову с просьбой улучшить общественное питание (которое почти не было налажено), он заявил: «Кормить вас нужно, как свиней, так вы меньше будете мне указывать».
Среди нерусской части колхозников было немало ударников, но их заслуги не поощрялись должным образом со стороны правления. К 7 ноября 1934 г. в колхозе была выпущена стенгазета со списком лучших ударников. Всего таковых насчитывалось 15 человек, но среди них не фигурировало ни одного представителя нацменьшинств. О предвзятости составителей списка говорит следующее. Удмурт Григорий Караваев выработал 291 трудодень, однако его в список лучших ударников не включили, в то время как в списке оказались
русские колхозники Степан Лебедев и Валентина Касаркина с гораздо более скромными результатами - соответственно, 228 и 128 трудодней.
Удмуртам и чувашам поручались наиболее тяжелые и неквалифицированные работы. Во время уборки звеньевой бригады Сухомясов ставил нерусских колхозниц на вязку ржи туда, где хлеба были гуще, а русских - где реже. При этом выполненная работа оценивалась только по убранной площади, без учета густоты хлебов. Это делалось с целью доказать, что удмурты и чуваши работают хуже русских. Беременную колхозницу-удмуртку Антонину Соколову намеренно поставили на уборку густой ржи. Находясь на поздних месяцах беременности, норму выработки она выполнить не смогла, за что была объявлена в стенгазете лодырем. На молотьбе русские брали себе работу полегче, тогда как женщинам-удмурткам оставляли худшие работы. Кузнеца-удмурта Перевозчикова, получившего травму, правление отстранило от работы, поставив кузнецом бывшего кулака и лишенца Ивана Соломенникова. В воскресенье колхозники-удмурты работали, а большинство русских - нет, но никаких мер в отношении нарушителей трудовой дисциплины правление не предпринимало.
Удмуртов и чувашей в колхозе постоянно обсчитывали и обвешивали. Сдельная работа колхозников бригадами не проверялась, и трудодни часто ставились произвольно, по усмотрению бригадира. Так, Макар Соломенников один «заработал» 635 трудодней. Ударник-удмурт Григорий Караваев к 20 сентября 1934 г. выработал 265 трудодней, а к 5 октября - 272 трудодня. Однако цифры в трудовой книжке счетоводом были поставлены наоборот, в результате получилось, что трудодней у Караваева не прибыло, а убыло. Выяснилось, что цифры были предоставлены бригадиром Коротковым, но счетовод не счел нужным проверить их, поскольку был связан с бригадиром совместными пьянками. Удмурт Тит Хохряков в течение октября работал каждый день по-ударному, неизменно выполняя нормы, но бригадир Коротков начислил ему только 15 трудодней.
Ударница Таисья Хохрякова заявляла, что кладовщик, отпуская колхозникам муку, русским делал скидку 2-3 фунта на мешок, тогда как удмурты и чуваши на подобного рода скидку рассчитывать не могли. Когда мать удмурта-колхозника Александра Хохрякова сломала руку, и сын попросил для доставки матери в больницу лошадь, ему было отказано.
Массово-разъяснительная и культурно-просветительная работа среди нерусской части колхозников не велась. Многие из удмуртов и чувашей не знали русского языка, не умели читать на родном языке, но грамоте их не обучали, литература на национальных языках в колхоз не доставлялась.
Дело доходило до открытых оскорблений и хулиганства. Жена председателя колхоза обзывала детей удмурта Кузьмы Соколова мышами. 24 августа 1934 г. хулиган Сухомясов, будучи пьяным, ходил по селу, ругая и оскорбляя нерусских колхозников. Другой хулиган, Степан Кудрявцев, 7 ноября в пьяном виде вломился с ружьем в избу ударника-удмурта Григория Караваева и выстрелил в окно, перепугав всю семью (у Караваева было четверо малолетних детей).
Подобного рода безобразия осуществлялись при попустительстве местных властей. Неоднократные жалобы колхозников-удмуртов и чувашей во властные инстанции (райком партии, райзо, прокуратуру, суд и т.д.) оставались без ответа.
Следствием национальной дискриминации был выход нерусских хозяйств из колхоза. Из принятых в колхоз 15 удмуртских и чувашских хозяйств в течение 1933 г. из колхоза выбыло 4 хозяйства, а в 1934 г. - 7 хозяйств. К концу 1934 г. в колхозе «Красный Маяк» осталось лишь три удмуртских хозяйства и одно чувашское [1, л. 62-75, 81].
Ввиду ослабления внимания многих местных организаций к вопросам вовлечения единоличников в колхозы, ЦК ВКП(б) счел необходимым созвать специальное совещание по коллективизации, которое состоялось в начале июля 1934 г. В нем участвовали члены ЦК партии и секретари республиканских, краевых и областных
партийных организаций. После совещания работа по вовлечению в колхозы заметно активизировалась.
Осуществление масштабных аграрных преобразований в таком полиэтничном регионе, как Вятский, требовало учета национального фактора. К сожалению, этническая специфика того или иного района нередко игнорировалась, имели место многочисленные искажения национальной политики советской власти. Наглядным примером может служить Вятскополянский район Кировского края. К началу 1935 г. в состав района входил 31 сельсовет, в том числе 7 национальных, 12 смешанных и 12 русских. Общая численность населения в нем составляла 66 420 чел. Нерусское население насчитывало 21 786 человек (или 32,8%), в том числе удмуртов - 12 553 чел. (18,9%), татар - 8701 чел. (13,1%) и марийцев - 532 чел. (0,8%). При столь значительном удельном весе нерусского населения в районе, казалось бы, местные власти должны были уделять работе среди нацменьшинств самое пристальное внимание. На деле же этого не наблюдалось. Вятскополянские районные организации (райзо, райздрав, РОНО и др.) не располагали необходимыми сведениями о хозяйственном и культурном состоянии организаций и учреждений, объединявших представителей нацменьшинств (колхозы, школы, культурно-бытовые учреждения и т.д.). На требование крайкома ВКП(б) предоставить сведения о темпах роста и развития национальных колхозов по сравнению с остальными коллективами, рай-земотдел ответил: «Сведений этих дать не можем, т.к. никогда этим вопросом не занимались, а сведения имеем только общего порядка и то неполные».
Вятскополянский райком партии в течение всего 1934 и двух первых месяцев 1935 г. на своих заседаниях ни разу не поднимал таких вопросов, как борьба с великодержавным шовинизмом и местным национализмом, преодоление экономической и культурной отсталости нерусского населения, подготовка национальных кадров, лечение и профилактика социально-бытовых заболеваний (трахома, сифилис и др.). Районная газета («Вятскополянская правда»)
также не освещала вопросов, связанных с национальной политикой. Не нашли они отражения и в выводах районной комиссии по чистке парторганизаций. В ходе проверки национальных парторганизаций в Нижних и Средних Шунях ни парторгу, ни проверяемым коммунистам не было задано ни одного вопроса по национальной политике.
Вятскополянская районная парторганизация насчитывала в своих рядах 15 удмуртов (или 6,25% от общего числа коммунистов),
13 татар (5,42%) и ни одного марийца. Доля коммунистов из числа нацменьшинств в районной парторганизации (11,67%) была существенно ниже удельного веса нерусского населения района (32,8%), что свидетельствовало о неудовлетворительном состоянии массово-воспитательной работы среди нацменьшинств и о слабой подготовке национальных партийных кадров. Лишь 12 коммунистов из числа нацменьшинств проходили учебу в четырех партшколах. Остальные 16 чел. системой партийной учебы охвачены не были. Партшколы работали нерегулярно, занятия часто срывались из-за отсутствия руководителя, выездов учащихся, по ряду других причин. Так, с осени 1934 г. (за 5/ мес.) партшкола в Средних Шунях собиралась
14 раз, в Сосмаке - 10, Виль-Сюре - 13 и в Нижних Шунях - 16 раз, вместо предусмотренных 33 раз. К комплектованию школ подходили механически, не учитывая уровня подготовки того или иного коммуниста. Бывали случаи, что коммунистов, уже трижды прошедших кандидатскую школу, в четвертый раз заставляли учиться в ней же.
Уровень квалификации руководителей партшкол, в большинстве своем, оставлял желать лучшего, занятия подчас ограничивались лишь простым прочтением материала. Некоторые из руководителей вообще были беспартийные. Так, партшколой в Средних Шунях руководил сочувствующий Деветьяров. Среди учеников этого «знатока марксизма» значились гораздо более маститые партийцы - парторг Тимербаев и уполномоченный по заготовкам Гильманов. В селе Сосмаке дело обстояло еще хуже. Здесь партшколой руководил беспартийный Ямалеев, в свое время исключенный из партии комиссией по чистке за пьянство. Контроль за системой партийной
учебы со стороны райкома отсутствовал. Руководители партшкол не собирались на семинары, не инструктировались.
Слабостью коммунистического влияния пользовались антисоветские элементы. В селах Мултане и Нижних Шунях сгорели две национальные школы. И хотя имелись серьезные основания считать это поджогами, тем не менее, в обоих случаях дела были следственно-судебными органами прекращены, а виновные не установлены.
Весьма нездоровая атмосфера царила в Казань-Омгинском колхозе «Коммунар». Председатель колхоза Пигалов (снятый впоследствии с должности) окружил себя родственниками. Члены правления систематически пьянствовали с кулаками. В ходе одной из таких пьянок был выведен из строя племенной жеребец-производитель (стоимостью 4600 рублей). В 1934 г. в колхозе было съедено 17 свиноматок, в то время как недовыполнение обязательств по мясопоставкам составляло 1200 кг. Конское поголовье было доведено до истощения, в результате чего колхоз был вынужден продать трех лошадей за 640 рублей. Летом 1934 г. правление пропило годовалого жеребенка. В 1933 г. доход колхоза был распределен таким образом, что на трудодень выдавалось по 6 кг, в то время как фуража (при наличии 37 лошадей и свинофермы) оставили всего 61 цент., в результате чего весной 1934 г. на проведение посевной кампании колхозу пришлось брать ссуду в количестве 215 цент.
В колхозе имело место разжигание национальной розни между удмуртами и русскими. Особенно это проявлялось при каких-либо выборах: русские стремились провести своего кандидата, а удмурты - своего, и дело доходило до конфликтов.
В деревне Средние Шуни кулак Фатых Северзянов (бывший торговец и лишенец) открыто вел агитацию против советской власти и коллективизации. Во время посевной он говорил члену ВКП(б) Гильманову в присутствии колхозников: «Сеете, только убирать вряд ли придется». Северзянов устраивал у себя кулацкие собрания, на которых велись такого рода разговоры: «Германия и Япония, а также Китай скоро нападут на СССР и перевернут все колхозы»; «Головку
смахнули [имелось в виду осуждение на 10 лет председателя сельсовета, коммуниста - И.Ч.], а вам и подавно головы отвернем».
В декабре 1933 г. колхоз «Красный Шахтер» обследовала бригада Горьковского крайкома ВКП(б) (территория Вятского региона входила тогда в состав Горьковского края), которая записала в своих выводах о необходимости исключения из колхоза четырех хозяйств как «классово-чуждых». Однако никаких мер по отношению к этим хозяйствам предпринято не было. На фоне слабой культурно-просветительной работы с большим размахом отмечались религиозные праздники, которые сопровождались обильными возлияниями и даже драками. За сутки до праздника Курбан-байрам колхозники прекратили работу по вывозке леса, а затем праздновали 2-3 дня. Муллы же в эти дни собирали вокруг себя по 100-200 чел.
В Сосмаке делегаты, посланные на районный съезд колхозников-ударников, опоздали на съезд из-за того, что были у муллы. Дело доходило до курьезов. Так, районная милиция, стремясь укрепить трудовую дисциплину, послала милиционера с поручением объехать мулл и договориться, чтобы они отказались от проведения праздника. Когда милиционер обратился к сосмаковскому мулле, последний попросил официальную бумагу, запрещающую проводить праздники. После этого милиционер был начальством отозван.
К началу 1935 г. в Вятскополянском районе насчитывалось 15 национальных школ, в которых обучался 1961 чел. Чувствовалась острая нехватка национальных педагогических кадров. В аппарате РОНО (за исключением одного инструктора-татарина) не было ни одного представителя нацменьшинств. Удмуртские школы обслуживались русским инструктором. Последний, не владея удмуртским языком, не мог адекватно оценить качество преподавания, которое велось на родном языке.
Подготовка и переподготовка работников национальных школ осуществлялась медленно (либо путем заочного обучения, либо за пределами района и даже края). Часть потенциальных педагогических кадров посылалась на учебу в Татарскую АССР, где большинство из
них затем и оседало. В силу нехватки школьных работников, нагрузка на имеющихся педагогов по отдельным школам была чрезвычайно велика. Так, в татарской школе в Средних Шунях в 1933 г. было 4 школьных работника, в 1934 г. - 3, а к началу 1935 г. их осталось всего двое, в то время как количество учащихся почти не изменилось.
Заметим, что национальные школы, по сравнению с русскими, пользовались более значительной финансовой поддержкой. Так, национальные педагогические кадры получали зарплату на один разряд выше, чем русские. Ассигнования на одного русского ученика в высшей школе составляли 9 руб. 65 коп., а на представителя нацменьшинств - 11 руб. 75 коп.; в неполной средней школе на русского ученика приходилось 22 руб., а на нерусского - 34 руб.
Весьма слабо разворачивалась работа по ликвидации неграмотности среди нерусского населения: из числа представителей нацменьшинств неграмотных (по неполным сведениям) в районе насчитывалось 927 человек, из них ликбезом было охвачено 386 человек (т.е. 41,6%). В колхозе «Красный Шахтер» на ликпункте обучалось всего 25 чел. (вместо 247-ми), в колхозе им. Сталина -около 12-15 чел. (вместо 116-ти), в ряде колхозов («Виль-Сюрес», «Виль-Гурт», Черново и др.) ликпункты вообще распались.
Значительные недостатки имелись в политпросветработе. В районе имелось 7 национальных изб-читален и 5 клубов, но никакой работы (если не считать различных собраний) они практически не вели. Кинопередвижками нерусское население обслуживалось нерегулярно, и картины демонстрировались, в основном, на русском языке. В колхозе «Красный Шахтер» не использовались два киноаппарата со всем оборудованием. Газеты выписывались, преимущественно, на русском языке. Так, в колхозе им. Сталина из 357 экземпляров газет, выписываемых колхозом и колхозниками, лишь 30 экземпляров были написаны на татарском языке, в Сосмаковском колхозе, соответственно, лишь 50 экземпляров (из 150). Еще хуже обстояло дело с удмуртскими колхозами, из которых большинство выписывало лишь русские газеты. Несколько лучше обстояло дело с учебной
литературой: учебниками (на родном языке) национальные школы были обеспечены лучше, чем русские.
Слабо проводилась работа среди женщин: ни одной женщины из числа нацменьшинств не было на руководящей работе ни в районном центре, ни в сельсоветах и колхозах (за исключением колхоза «Красный Шахтер», где женщина занимала должность заместителя председателя).
Всего в началу 1935 г. в Вятскополянском районе насчитывалось 137 колхозов, в том числе 35 национальных, 4 смешанных и 98 русских. Среди 35 председателей национальных колхозов русских было 2 чел., а в четырех смешанных колхозах двое председателей также были русскими. Несмотря на общую экономическую и культурную отсталость национальных районов, и, соответственно, слабость здесь колхозного строительства, среди национальных колхозов имелись передовые, выделявшиеся своими достижениями. Примером может служить татарский колхоз «Красный Шахтер» Нижне-Шуньского сельсовета. С 1930 по 1935 г. количество дворов в колхозе увеличилось с 29 до 304. Процент коллективизации достиг 90%. Неуклонно возрастали размеры зернопоставок: в 1932 г. они составляли 438,7 цент., в 1933 г. - 683,3 цент., в 1934 г. - 868,5 цент. На 15 марта 1935 г. колхозное стадо насчитывало 108 лошадей, 133 головы крупного рогатого скота (только по молочно-товарной ферме), 170 овец, 2 свиньи (матка и хряк белой английской породы). На трудодень выдавалось: в 1932 г. - 4,8 кг хлеба и 25 коп. денег, в 1933 г. - соответственно, 6 кг и 50 коп., а в 1934 г. - 5 кг и 21 коп. (некоторое снижение веса трудодня в 1934 г. произошло вследствие развертывания большого хозяйственного строительства). Колхоз имел собственный автомобиль, сенопресс, молотилку, сортировку, корчевальную машину, 6 конных грабель, 7 жаток и много другого сельскохозяйственного инвентаря. В колхозе работала своя электростанция, были оборудованы помещения под фермы (молочно-товарную и овцеводческую), конный двор, пожарный сарай, построен двухэтажный деревянный дом под правление колхоза и агролабораторию.
Другим примером передового национального колхоза может служить удмуртский колхоз «Виль-Сюрес», насчитывавший 49 дворов и 50 лошадей. В 1934 г. на трудодень там выдавалось 5 кг хлеба. Колхоз имел 4 молотилки, 2 сортировки, свиноферму, конный двор, 3 зернохранилища (на 200 тонн), кирпичный завод, лесопилку, электростанцию. Кроме того, был построен клуб и оборудованы ясли.
Но, наряду с передовыми, имелись и отсталые колхозы, такие, например, как уже упомянутый Казань-Омгинский колхоз «Коммунар», колхоз «Куюк» Сосмаковского сельсовета и др.
Колхозы (равно как и другие организации) испытывали нехватку национальных кадров. Подготовка их затруднялась тем, что курсы и школы организовывались, по большей части, совместно с русскими, преподавание велось на русском языке, поэтому курсантам из числа нацменьшинств, не знающим русского языка, трудно было усваивать материал, а некоторые из них даже отказывались учиться. Специальных школ и курсов для представителей нацменьшинств в районе не организовывалось. Слабо практиковалось выдвижение национальных кадров на руководящую работу вообще и в районные организации в частности [2, л. 67-80].
Похожая картина наблюдалась и в других районах Кировского края (с декабря 1936 г. - области). В Уржумском районе были случаи назначения в национальные школы русских работников, плохо знающих национальный язык. При организации школьного дела Уржумский РОНО игнорировал национальную специфику. Когда работники национальных школ просили, чтобы их отпустили в соседний район Марийской АССР на конференцию для разработки методики обучения на марийском языке, то получили категорический отказ. А инструктор РОНО Рычкова по этому поводу заявила: «На марийскую методику мы и чихать не хотим [так в документе - И.Ч.], у нас есть своя методика».
К осени 1937 г. в Уржумском РОНО не было инструктора для марийских и смешанных школ (хотя по штату такая должность полагалась). К тому времени в районе имелась лишь одна национальная
неполная средняя школа (Байсинская). Укомплектована она была плохо. Преподаватели (за исключением одного) имели среднее образование (даже не всегда педагогическое). Не удивительно, что учащиеся, окончившие такую школу, затем проваливали экзамены при поступлении в техникум или училище.
Поскольку сеть национальных образовательных учреждений не в состоянии была принять всех желающих учиться, значительный поток учащихся шел из южных районов Кировской области в соседнюю Марийскую АССР. Однако, ввиду перегрузки школ, мест на всех не хватало и там, поэтому немалая часть марийцев-кировчан была лишена возможности учиться [3, л. 59-61].
Со второй половины 1934 г. наблюдался новый подъем колхозного движения. Он охватил все районы страны, хотя его масштабы и интенсивность были неодинаковы. Наиболее высокие темпы коллективизации в это время были в областях бывшей потребляющей полосы, которые к лету 1934 г. все еще заметно отставали от зерновых районов. В дальнейшем, однако, это отставание все более сокращалось. Пример Вятского (Кировского) региона в этом отношении является весьма показательным. К 1 июля 1935 г. в Кировском крае (без Удмуртии) в колхозах состояло 85,4% крестьянских дворов. Это было несколько меньше, чем по Европейскому Северу (86,5%), Северо-Западу (85,8%), Средней и Нижней Волге (87,5%), но больше, чем по Черноземному Центру (81,5%), Верхней Волге (82%), Уралу (83,3%), Западной и Восточной Сибири (соответственно, 82,9% и 78,9%), а также по сравнению с общероссийскими (83,4%) и общесоюзными (83,2%) показателями [4, с. 361; 5, с. 314].
Приведем также данные об уровне коллективизации по Кировской области на 1 июля 1936 г. в сравнении с соответствующими сведениями по РСФСР и по соседним регионам: Кировская область - 92% дворов в колхозах, РСФСР - 90%, Татарская АССР - 89%, Мордовская АССР - 81%, Чувашская АССР - 80%, Марийская АССР - 83%, Удмуртская АССР - 95% [11, с. 31]. Следовательно, к исходу второй пятилетки Кировская область по уровню коллективизации уверенно
опережала целый ряд соседних, южных по отношению к ней регионов, уступая лишь Удмуртии.
Небезынтересно отметить, что техническая оснащенность колхозов Кировской области (по сравнению с другими регионами) оставалась весьма скромной. Посевная площадь колхозов, обслуживаемых МТС, по Кировскому краю в 1935 г. составляла лишь 38,9% от посевной площади всех колхозов. В то же время в ряде регионов с более низкими показателями коллективизации уровень обслуживания колхозов машинно-тракторными станциями был существенно выше, чем в Кировском крае. Так, в Черноземном Центре МТС обслуживали 76,7% колхозных посевов, на Верхней Волге - 48,9%, на Урале - 73,8%. Вятский регион и Европейский Север в середине 1930-х гг. демонстрировали высокие показатели коллективизации при относительно слабом развитии в них сети МТС (соответственно, 38,9 и 26,2% колхозных посевов, обслуживаемых МТС в 1935 г.) [5, с. 337]. В 1936 г. уровень механизации аграрного сектора Кировской области существенно возрос. МТС обслуживали уже 60% посевной площади колхозов. В то же время в ряде соседних южных регионов этот показатель был еще выше (в Татарской АССР - 76%, в Марийской АССР - 67%) [11, с. 33], хотя уровень коллективизации, как уже было показано, там уступал кировскому.
Как видим, между уровнем технической оснащенности колхозов и уровнем коллективизации в отдельных регионах не прослеживалось строгой зависимости. Колхозное строительство в Вятском (Кировском) регионе опиралось не столько на финансовую поддержку со стороны государства, сколько на мощные общинные традиции вятского крестьянства. Необходимо учитывать и то, что за высокими процентами коллективизации далеко не всегда стояли реально функционирующие сельскохозяйственные предприятия. Резкое увеличение в годы второй пятилетки удельного веса вовлеченных в колхозы крестьянских дворов в сочетании с относительно низким процентом раскулаченных хозяйств по Вятскому (Кировскому) региону свидетельствует в пользу того, что вятское крестьянство в условиях радикальной
ломки привычного уклада во взаимоотношениях с властью предпочитало не идти на открытый конфликт, а придерживаться тактики пассивного сопротивления. Формально соглашаясь на проведение коллективизации, часть крестьян не оставляла попыток фактической реставрации (под прикрытием колхозов) индивидуального хозяйства.
Процесс коллективизации в конце второй пятилетки развертывался главным образом путем постепенного втягивания единоличников в существующие колхозы. Показательно, что несмотря на значительное увеличение числа коллективизированных хозяйств, количество колхозов в стране за эти годы выросло незначительно. Если на 1 июля 1934 г. в СССР имелось 233,3 тыс. колхозов, то на 1 июля 1937 г. - 243,4 тыс. Аналогичная тенденция прослеживается и в Вятском (Кировском) регионе: за два года (с 1 января 1935 по 1 января 1937 г.) количество колхозов увеличилось лишь на 33 единицы -с 11359 до 11392 коллективов. Достигнув своего пика к началу 1936 г. (11648 единиц), количество колхозов в Кировской области в последующем неуклонно сокращалось вследствие их укрупнения [7, с. 318].
Таким образом, в Вятском (Кировском) крае условия для проведения коллективизации были значительно сложнее, чем в зерновых районах, а также в более развитых в индустриальном отношении регионах нечерноземной полосы. Дело заключалось не только в слабости материально-технической и кадровой базы формирующегося колхозного строя, но и в относительной прочности традиционно-патриархального уклада, в сильном влиянии кулачества и духовенства, которые в борьбе с колхозами использовали темноту, невежество и религиозные предрассудки отсталых масс. Особенно трудным было вовлечение в колхозное строительство представителей финно-угорских и тюркских национальных меньшинств, исторически проживавших на территории края. Осуществление аграрных преобразований в национальных районах осложнялось их общей экономической и культурной отсталостью, острой нехваткой квалифицированных национальных кадров, ошибками и злоупотреблениями местных властей при работе с национальными меньшинствами.
Источники и литература
1. Государственный архив социально-политической истории Кировской области (ГАСПИ КО). Ф. П-1255. - Оп. 1. - Д. 151.
2. ГАСПИ КО. Ф. П-1255. - Оп. 1. - Д. 199.
3. ГАСПИ КО. Ф. П-1290. - Оп. 1. - Д. 206.
4. Гущин Н.Я. Сибирская деревня на пути к социализму (Социально-экономическое развитие сибирской деревни в годы социалистической реконструкции народного хозяйства. 1926-1937 гг.). - Новосибирск: Наука, Сибирское отд., 1973. - 520 с.
5. История советского крестьянства: В 5 т. Т. 2: Советское крестьянство в период социалистической реконструкции народного хозяйства. Конец 1927-1937 / Отв. ред. И.Е. Зеленин. - М.: Наука, 1986. - 448 с.
6. Кировский край в цифрах. - М.: ЦУНХУ Госплана СССР, 1936. -
321 с.
7. Коллективизация сельского хозяйства в Нижегородско-Горь-ковском крае (1927-1937 гг.): Документы и материалы / Сост. Н.И. Куприянова, З.В. Подавалова. - Киров: Волго-Вят. кн. изд-во, Кировское отд., 1985. - 350 с.
8. Коньшин А.Е. Социально-экономическая история развития коми-пермяцкой деревни в 1917-1940 гг.: автореф. дис. ... докт. ист. наук. - Ижевск, 2006. - 51 с.
9. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. - Оп. 21. - Д. 852.
10. Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 7486. -Оп. 19. - Д. 260.
11. Хлебников А.В. Развитие советской автономии марийского народа 1929-1936. - Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 1976. - 164 с.
12. Шибанов К.И. Социалистическое преобразование удмуртской деревни. - Ижевск: Удмуртское книжное издательство, 1963. - 160 с.
13. Якоб В.В. Крестьянство Коми АО в период НЭПа, индустриализации, коллективизации (1920-1930-е гг.). - Екатеринбург: РИО УрО РАН, 2012. - 216 с.
