CC BY
63
«удерживаться от всякого излишнего диктования, но наипаче подавать основательное наставление... на латинском языке». Если же говорить о нормах академического сообщества, то преподаватель обязан был «с кафедры не произносить иного ничего как собственное своё сочинение» [12].
Таким образом, несмотря на малую долю преподавателей Московского университета в общем количестве чиновников во второй половине XVIII в., происходит упорядочивание данного вида службы. Можно проследить её специфику по целому ряду организационно-правовых характеристик. Европейский образ университета и науки как приоритетной деятельности профессора входил в конфликт с российскими условиями и служением государству как целью всей деятельности преподавателя.
Литература
1. См.: Петров Ф.А. Немецкие профессора в
Московском университете. - М., 1997; Волков В.А., Куликова М.В. Московские профессора XVIII и XIX веков. - М., 2003; Илизаров С.С. Московская интеллигенция XVIII века. - М., 1999; Андреев А.Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века. - М., 2000; Кулакова И.П. Университетское пространство и его обитатели. Московский университет в историкокультурной среде XVIII в. - М., 2006.
2. Биографический словарь профессоров и
преподавателей Императорского Московского университета, изданный к его
столетнему юбилею (1755-1855). Ч. 1-2. -М., 1855 (далее - БСППИМУ).
3. Воспоминания о Московском университе-
те, написанные по случаю возобновления онаго // Русский вестник. - 1818. - №23.
4. Обращения и рапорты и доношения кура-
тора Адодурова в Правительствующий Сенат // РГАДА. - Ф. 248 «Решенные дела по университету разных годов». Оп. 263 (1766-1772). Д. 5477; Протокол заседания Сената // РГАДА. - Ф. 261. - Кн. 5477. -Л. 70.
5. Представления и Письма Ивана Иванови-
ча Шувалова о Московском университете // РГАДА. - Ф. XVII. - Оп. 1. - Д. 48 (1779-1791 гг.).
6. Проект об учреждении Московского Уни-
верситета // Белявский М.Т. М.В. Ломоносов и основание Московского Университета. - М., 1955.
7. Контракт Дильтея // РГАДА, разр. XVII б,
Д. 42; «Послужной список А.А. Прокопо-вича-Антонского» // РГАДА. - Ф. 359. -Оп. 1. - Д. 13; «Контракт Московского университета с профессором истории Иоганном Рейхелем от 26 марта 1768 г.» // РГАДА. - Ф. 359. - Оп. 1. - Д.5.
8. Полное собрание законов Российской Им-
перии. - СПб., 1826-1832.
9. Документы и материалы по истории Мос-
ковского университета. Т. 1-3. - М., 19611963.
10. Шамхалов Ф. Теория государственного управления. - М., 2002. - С. 324.
11. См.: Писарькова Л.Ф. Государственное управление России с конца XVII до конца XVIII века: Эволюция бюрократической системы. - М., 2007. - С. 306.
12. РГАДА. разр. XVII б. - Д. 42. - Л.20-21.
Н. ЕРЕГИНА, доцент Ярославская государственная медицинская академия
Поиск оптимальной модели высшего медицинского образования, выработка программы деятельности и принципов ее реализации предполагают знание исторического опыта, что определяет актуальность заявленной темы.
Высшая медицинская школа России в годы Гражданской войны
К моменту революции 1917 г. в Российской империи насчитывалось 17 высших медицинских учебных заведений. Им предстояло продолжить работупо подготовке специалистов-медиков в новых условиях советской России. Первым радикальным
Страницы истории
173
шагом по пути реформирования высшей школы стал Декрет Совета народных комиссаров (СНК) от 2 августа 1918 г., открывавший двери вузов для демократической молодежи. Декрет предусматривал, что «каждое лицо, независимо от гражданства и пола, достигшее 16 лет, может вступить в число слушателей любого высшего учебного заведения без представления диплома, аттестата или свидетельства об окончании средней или какой-либо школы». Декреты и постановления последующих месяцев были всецело направлены на расширение доступности высшего образования. Отменялись дипломы и свидетельства, а также сессии, полукурсовые испытания, государственные экзамены.
Постановлением от 21 октября 1918 г. в вузы назначались комиссары «для контроля за деятельностью вузов и решения вопросов, связанных с реформированием» [1]. Они наделялись обширными полномочиями: правом участвовать во всех делах университета, отменять постановления их советов и факультетов, издавать распоряжения, которые должны были выполняться «под страхом ответственности перед революционным трибуналом ». Решение Народного комиссариата просвещения РСФСР от 18 ноября
1918 г. предусматривало участие студентов в управлении вузами посредством их включения с правом решающего голоса в советы факультетов и совет университета. Занятия в вузах переносились на вечернее время, поскольку в дневное «дети пролетариата заняты работой на фабриках».
Оценивая результаты дарованной студентам свободы, Наркомпрос уже в 1919 г. вынужден был констатировать, что «в университетах очень плохо с фактически обучаемыми. Сколько-нибудь приличнее дело обстояло на медицинских факультетах, где фактически, а не по отчетам только - работало в Москве от 10 до 15% списочного состава студентов, причем желающих работать всегда было больше, чем числилось свободных мест в лабораториях и анатомическом театре» [2].
Несмотря на хозяйственную разруху и Гражданскую войну, в условиях политического и социально-экономического кризиса медицинские факультеты не прекратили своей деятельности, хотя не раз находились на грани закрытия. Более того, число вузов увеличилось. В 1918 г. начали работу медицинские факультеты в Симферополе, Воронеже, Нижнем Новгороде; в
1919 г. - в Москве (ВМШ), Самаре, Ярославле, Иркутске; в 1920 г. - в Астрахани, Краснодаре, Екатеринбурге, Омске.
Среди множества проблем, мешавших нормальной работе, острейшей являлась нехватка преподавательских кадров. Советская власть не могла в полной мере доверять «старым» специалистам, учитывая их буржуазное и мелкобуржуазное происхождение. 1 декабря 1918 г. СНК РСФСР принял декрет «О некоторых изменениях в составе и устройстве государственных ученых и высших учебных заведений Российской республики ». Действовавшие до революции ученые степени и звания и связанные с ними права и преимущества отменялись. Устанавливалось единое звание профессора для лиц, ведущих преподавание самостоятельно, и звание преподавателя для остальных. Избрание на профессорскую должность проводилось только по всероссийскому конкурсу. Новые правила вводились с целью отбора кадров, лояльных Советской власти. На деле они мало сработали. Как отмечалось в отчете Наркомпро-са за 1918-1919 гг., «хозяева кафедр» почти все остались на своих местах. Реальным последствием декрета стало лишь упразднение ученых степеней.
Недоверие власти к профессуре объяснялось ее негативной позицией по отношению к новациям в высшей школе. Врач-революционер С.И. Мицкевич писал много лет спустя: «Врачи в подавляющей массе заняли в первые месяцы революции позицию непризнания, бойкота, саботажа рабочекрестьянской власти. Тяжело вспоминать и писать об этом периоде врачебного бойкота. Но слова из песни не выкинешь - ис-
торическая правда прежде всего» [3]. Еще более резко оценивал ситуацию первых послеоктябрьских месяцев председатель СНК В.И. Ленин в выступлении на I Всероссийском съезде по просвещению (август 1918 г.): «Это был саботаж, объявленный наиболее образованными представителями старой буржуазной культуры. Этот саботаж показал нагляднее, чем любой агитатор, чем все наши речи и тысячи брошюр, что эти люди считают знание своей монополией, превращая его в орудие своего господства над так называемыми низами » [4].
Профессора, доценты составляли привилегированный слой старой интеллигенции, крепко связанный с дворянством и буржуазией, а потому тяготевший к кадетам и другим партиям либерального толка. Советской власти подавляющее их большинство не сочувствовало и нововведений и лозунгов большевиков не принимало. Так, летописец Казанского университета, выпускникмедицин-ского факультета и современник тех дней М.К. Корбут писал: «В общем хоре протестов против “захватчиков-большевиков”, несшемся из лагеря буржуазии и интеллигенции, прозвучал и голос профессуры Казанского университета, которая в лице совета университета решила 9 декабря 1917 г. присоединиться к резолюции совета профессоров Харьковского университета по текущему моменту. Эта резолюция клеймила “группу фанатиков и темных дельцов”, захвативших власть накануне Учредительного Собрания “с помощью обманутой ею вооруженной толпы”» [5].
На совещании военкомов медвузов республики в 1922 г. прозвучала следующая оценка: «Состав слушателей, профессуры и преподавателей Военно-медицинской академии самый отвратительный - черносотенный, поэтому военкому приходится постоянно наблюдать за ними, чтобы не допустить саботажа [6].
На первых порах новая власть в большинстве случаев не прибегала к крайним мерам, отчетливо сознавая важность привлечения специалистов на свою сторону.
Так было в Казани, Томске. В центре, где проблема преподавательских кадров не стояла так остро, как на периферии, отношения складывались более жестко. Во многих представителях «старой» профессуры новая революционная власть видела скрытых заговорщиков. В сентябре 1919 г. ректор Военно-медицинской академии проф.
B.Н. Тонков ходатайствовал перед В.И. Лениным об освобождении арестованных ученых Петрограда, объявленных «социально чуждыми элементами». Среди них были и профессора академии В.П. Осипов,
C.Я. Терешин, С.П. Федоров. После вмешательства В.И. Ленина они были освобождены, но позже В.П. Осипова и С.П. Федорова вновь арестовывали органы ВЧК по подозрению в связях с белогвардейскими организациями и вновь освобождали [7].
В сентябре 1919 г. в Москве директор Высшей медицинской школы обращался в Наркомпрос с просьбой освободить из-под ареста председателя Московского общества детских врачей профессора А.А. Киселя, возглавлявшего комиссию по детскому туберкулезу и необоснованно арестованного в первые дни сентября. В феврале 1920 г. руководству Московского университета пришлось ходатайствовать об освобождении своих арестованных профессоров [8]. Ходатайство не удовлетворили, и в августе
1920 г. профессора С.А. Котляревский, Г.В. Сергиевский, П.Н. Коптерев, Н.К. Кольцов и М.С. Фельдштейн предстали перед судом Верховного революционного трибунала по делу так называемого «Тактического центра». Вскоре они были освобождены.
Конфликт московских властей с клиницистами МГУ, не желавшими снять иконы в принадлежавших университету клиниках на Девичьем поле, длился три года. В октябре 1921 г. по распоряжению Хамовни-ческой РКИ, несмотря на протесты медиков и многочисленные обращения пациентов, иконы были сняты. Профессорам Московского университета биологу М.М. Новикову и бывшему ректору МГУ профессору М.А. Мензбиру за неисполнение дек-
Страницы истории
175
рета СНК о ликвидации домовых церквей, принадлежавших клиникам Московского университета, неоднократно угрожали привлечением к ответственности. В сентябре 1918 г. профессор М.М. Новиков был арестован и 13 дней находился в Сущевской районной ЧК по подозрению в принадлежности к т.н. подпольному контрреволюционному «Тактическому центру». В доме его проводился обыск. Несмотря на это, вскоре после освобождения, весной 1919 г., М.М. Новиков был избран ректором университета. В сентябре 1922 г. после вызова в ГПУ ему предъявили немотивированное требование покинуть страну в семидневный срок [9]. Что касается храмов клинического городка МГУ, то они разделили общую участь православных храмов. Кресты с них были сняты, церковные ценности изъяты, а сами храмы закрыты. Храм Саввы Освященного в 1930 г. был полностью разобран.
Нередко основанием для ареста профессуры становились публичные лекции, содержание которых не вписывалось в генеральную линию РКП(б). Нарком просвещения А.В. Луначарский, посетивший в феврале 1921 г. Саратовский университет, писал В.И. Ленину: «.Три профессора, в том числе ректор университета Зернов, приняли участие в вольных религиозных собеседованиях, которые устроены местным протоиереем. Каждый из этих профессоров читал там нечто вроде лекции, в которой доказывали бытие божие, исходя кто из теории Максвелла, кто из математики, кто из успехов современного витализма. .Местный руководитель здравотдела, коммунист, доктор Мамушин исключил всех трех профессоров из числа служащих Губздравотдела. Жалобу их я обещал передать т. Семашко.» [10].
Последним аккордом в противостоянии академической высшей школы с властью стала т.н. профессорская забастовка 1922 г. В январе забастовала профессура ряда вузов Москвы, Петрограда, Казани, отказавшись начать занятия после каникул. Воедино сплелось все. Это и недовольство
«Положением о вузах», утвержденным осенью 1921 г. Совнаркомом, и накопившиеся за годы Гражданской войны трудности в организации учебной и научной деятельности, и недовольство существованием рабфаков и уровнем подготовки их слушателей. Наконец - крайняя материальная нужда, бесконечные невыплаты заработной платы. Последние в конце 1921 г. случались особенно часто.
В постановлении объединенного собрания профессоров МГУ от 1 февраля 1922 г. выражалось осуждение власти за катастрофическую материальную деградацию вузов и тяжелейшее материальное положение преподавателей, при котором «профессор в высшем техническом институте - специалист по легкому транспорту, уникальный в России, получает в 5 раз меньше, чем шофер, который его возит» [11]. Не случайно Л.Д. Троцкий 4 ноября 1921 г. сообщал В.И. Ленину: «. ученым нашим действительно грозит вымирание под флагом “нового курса”. Если перемрут, придется долго восстанавливать “преемственность ”» [12].
Активное участие в забастовке приняли преподаватели медфакультета Казанского университета. На заседании совета 24 января 1922 г. ректор А.А. Овчинников докладывал: «Денежных средств за прошлый год для покрытия расходов совершенно не имеется. Задолженность университета по выдаче жалованья профессорам, преподавателям и другим лицам на 1 января простирается до трех миллиардов____А между
тем служащие в университете профессора и другие лица голодают, истощаются от недостатка питания и разных тифов ». 17 февраля 1922 г. проф. А.А. Груздев докладывал на совете медицинского факультета КГУ: «Можно к величайшему сожалению категорически утверждать, что медицинский факультет Казанского университета уже и в настоящее время гибнет, гибнет не только в смысле упадка научно-медицинской деятельности, но и в смысле понижения уровня подготовки необходимых для государства врачей» [13].
Власть официально связала протесты с откликом «кадетствующей » профессуры на статью П.Н. Милюкова «Разгром высшей школы», опубликованную в Париже в «Последних новостях». 21 февраля 1922 г. «Правда» писала: “Профессура бастует по директивам Милюкова, но студенчество и рабочие предлагают забастовщикам работать”. Известна реакция В.И. Ленина на эти события. В постскриптуме письма к Л.Б. Каменеву и И.В. Сталину от 21февраля 1922 г. он пишет: «Надо вызвать в “Правде” и “Известиях” дюжину статей на тему “Милюков только предполагает”». «Правда» от 21/11. Если подтвердится, уволить 20-40 профессоров обязательно. Они нас дурачат. Обдумать, подготовить и ударить сильно» [14]. Статьи появились. А что касается «ударить сильно », то под эту формулировку естественным образом вписались прошедшие в августе-сентябре 1922 г. аресты интеллигенции по составленным и утвержденным на заседаниях комиссии Политбюро ЦК РКП(б) спискам и последовавшие вслед за этим высылки из страны директоров Московского и Петроградского университетов (М.М. Новикова и Л.П. Карсавина), директоров и деканов других вузов, десятков известных ученых, профессоров. Часть ученых-медиков по собственной воле покинула страну. Блестящие российские таланты, они продолжили научную и преподавательскую деятельность, работая в университетах Софии, Белграда, Парижа, Праги, Берлина, Нью-Йорка и других центров русской эмиграции.
Нехватка помещений, топливный кризис, отсутствие книг, лабораторного оборудования, досрочные выпуски в связи с отправкой на фронт - все это и многое другое неизбежно сказывалось на качестве подготовки врачей. На I Всероссийском съезде по медицинскому образованию в августе 1920 г. отмечалось: «Не прекращающиеся с начала мировой войны выпуски недостаточно подготовленных врачей ставят перед государством чрезвычайно серьезный
вопрос о необходимости без промедления организовать дополнительные курсы по особым программам для таких врачей ускоренных выпусков, на началах обязательности» [15].
Высшая медицинская школа устояла. В условиях революции и Гражданской войны она в силу возможностей обеспечивала республику врачебными кадрами. Но все количественные показатели этих лет шли в ущерб качественным. Уровень подготовки врачей удовлетворительным назвать было нельзя. Поэтому с начала 1920-х гг., когда исход Гражданской войны был практически предрешен, высшая медицинская школа Россия вступила в период реорганизации.
Литература
1. ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 18. Д. 92. Л. 14.
2. ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 18. Д. 177. Л. 18 об; Д.
200. Л. 16 об, 17.
3. Мицкевич С.И. Записки врача-общественни-
ка. 1888-1918 гг. - М.; Л., 1941. - С. 177-178.
4. Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т. 37. - С. 77.
5. Корбут М.К. Казанский государственный
университет им. В.И. Ульянова-Ленина за 125 лет. - Казань, 1930. - Т. 2. - С. 300.
6. ГАРФ. Ф. А-1565. Оп. 7. Д. 72. Л.7.
7. Профессора Военно-медицинской (меди-
ко-хирургической) академии (1798-1998).
- СПб., 1998. - С. 20.
8. ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 18. Д. 225. Л. 44; Д. 548.
Л. 8.
9. Русское зарубежье. Золотая книга эмигра-
ции. Энциклопедический библиографический словарь. - М., 1997. - С. 463-464.
10. В.И. Ленин и А.В. Луначарский. Письма, документы, доклады. - М., 1971. - С. 491.
11. Власть и наука, ученые и власть: 1880-е -начало 1920-х годов. - СПб., 2003.
12. См.: Ревякина И.А. Четыре миллиарда рублей ученым Петрограда // Вестник РАН.
- 1994. - Т. 64. - № 12. - С. 1103.
13. ГАРФ. Ф. А 1565. Оп. 7. Д. 69. Л. 315.
14. Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т. 54. - С. 127.
15. Первый Всероссийский съезд по медицинскому образованию. Август 1920 года. -М., 1920. - С. 13.
