CC BY
70
ИСТОРИЯ
УДК 913
Е. В. Кустова
ВЯТСКИЙ УСПЕНСКИЙ ТРИФОНОВ МОНАСТЫРЬ В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
В статье на примере Успенского Трифонова монастыря рассматривается духовная жизнь г. Вятки в 1918-1923 гг. Анализируется динамика религиозной политики советской власти, взаимодействие государственных, партийных и церковных органов по вопросам церковной жизни. Показано постепенное усиление антирелигиозной политики государства, роль в этом процессе обновленческого движения. Особое внимание уделяется проблеме поиска церковью способов существования в новых исторических условиях.
The article tells about the religious life of Vyatka in 1918-1923. The example of it is Vyatka Dormition Trifonov monastry. The dinamics of religious politics of soviet power, interaction of state, party and church bodies on the church life questions are analysed. The text shows gradually strengthening the atheistcal policy of the state, the role of «Living church» in this process. Particular attention is given to the problem of searching of methods of existence the church in the new historical conditions.
Ключевые слова: монастырь, церковная община, «Живая церковь», репрессии, советско-партийная школа, атеизм
Keywords: cloister, church's community, "Living church", repression's, soviet-party school, atheism
Революция 1917 г. кардинально изменила положение церкви в стране. По декрету 1918 г. церковь лишь формально была отделена от государства. Советская власть, провозгласив своей официальной идеологией атеизм, стала активно вмешиваться в дела религии. Чтобы ослабить влияние церкви на общественное сознание, первоочередной удар необходимо было нанести по монастырям, которые составляли духовный стержень Православия.
Для многих поколений вятчан Успенский Трифонов монастырь, основанный еще в конце XVI в., являлся духовным центром края. 8 (21)сентября 1918 г. по распоряжению советской власти древнейшая вятская обитель была ликвидирована. Еще в конце августа - начале сентября 1918 г. иноки
КУСТОВА Елена Витальевна - кандидат исторических наук, доцент по кафедре истории и краеведения ВятГГУ
© Кустова Е. В., 2009
монастыря (по штату 1917 г. в число братии входило 15 человек) были высланы в Пермскую губернию. Из братии в Вятке остались иеромонах Герасим, находившийся в момент закрытия обители в крестном ходе, и три больных старца-монаха, которые были переведены в подвальные помещения за пределами обители. Имуществом монастыря стала распоряжаться особая ликвидационная комиссия Горсовета во главе с Л. С. Наумовым. В ближайшем будущем гражданские власти планировали превратить храмы в складские помещения. Вернувшемуся из крестного хода иеромонаху Герасиму каждый раз приходилось просить у нового «заведующего» монастырем ключи от Успенского храма для совершения богослужения. В результате этих действий властям удалось резко сократить число прихожан монастырского храма. Попечение о монастыре попытались взять на себя сестры Вятского Преображенского монастыря во главе с настоятельницей игуменьей Рафаилой. Однако власти не допустили их под предлогом, что монахини не являлись членами общины [1].
Когда судьба Успенского собора, казалось, была предрешена, свою роль сыграл субъективный фактор. Энергичная и глубоко верующая женщина Юлия Лавровская нашла законный способ спасти храм от закрытия через создание приходской общины. Формально власть разрешала создавать в бывших монастырских храмах приходы и поэтому не имела оснований для запрета. Лавровская к этому времени была уже хорошо известна властям как активный член комиссии по охране церковных ценностей [2]. В 1918 г. по решению совета сестер Преображенского женского монастыря г. Вятки она стала также заведующей церквями обители и их имущества. В ноябре 1918 г., когда власти поставили вопрос о закрытии одного из храмов, Лавровская поехала за помощью в Москву к патриарху Тихону. Попутно она рассказала ему о состоянии Трифонова монастыря и его храмов. Патриарх принял живое участие в этом деле и предложил через Лавровскую верующим города Вятки принять все меры к охране святынь обители.
По возвращении в город она ревностно принялась за организацию приходской общины при Успенском соборе Трифонова монастыря. 4 (17) декабря 1918 г. община официально была зарегистрирована. Во главе ее стоял совет, в который вошли Ю. Лавровская на правах предсе-
дателя общины, церковный староста А. Федоров, Н. Соколов и И. Утробин [3]. Тогда же, в декабре 1918 г., члены Трифоновской общины подписали с Вятским советом депутатов соглашение, по которому приняли в «бессрочное, бесплатное пользование богослужебные здания с богослужебными предметами». При этом они обещали использовать церкви только для богослужений, не допускать в храмах политических собраний, враждебных советской власти, произносить проповеди и распространять книги аналогичного содержания. В случае неисполнения данного обещания им грозила уголовная ответственность «по всей строгости революционных законов» [4].
В Трифоновской общине, в состав которой вошли несколько сестер Вятского Преображенского женского монастыря, насчитывалось 50-70 человек. Как вспоминала Ю. Лавровская, община приняла храмы «...в самом запущенном виде. Большой храм (Успенский. - Е. К.) с осени ни разу не отапливали, (он) был очень грязный и завален имуществом престарелых монахов, одной рухлядью. Благовещенский храм, средняя его часть, была превращена в склад имущества, конфискованного у граждан г. Вятки. Ввиду того что двери этого храма были испорчены, то ни днем, ни ночью храм не запирался. Ключи большого храма находились у заведующего монастырем и только на время служения выдавались одному старцу-монаху, который совершал богослужения. На дворе монастыря у монахов был запас дров 40 куб. саженей, но им не разрешили брать эти дрова для отопления, поэтому храм не отапливался. Общине пришлось сразу же затратить большую сумму на дрова, и начали отоплять храм. По просьбе в Горсовет Благовещенский храм был освобожден от вещей. 20 членов общины в течение пяти дней приводили все в порядок. В палатках при Благовещенской церкви находилось имущество бывшего Епископа монастыря, все ящики и корзины были разломаны, и по полу валялись митры, посохи, облачения, иконы, а другого имущества... уже не было. В башне при большом корпусе находилась библиотека монастыря, и когда я добилась разрешения от Отдела народного образования взять богослужебные книги и принимала таковые, то библиотека была в ужасном виде. Шкафы все открыты, книги свалены в общую кучу и валялись то разорванные, то с оторванными переплетами, и по ним ходили больныя солдатики, выбирая, что кому надо (в это время в большом корпусе был лазарет). Я получила книги, которые уцелели, а шкафов мне не разрешили взять. Все книги пришлось сносить в Благовещенский храм. Община обратилась в Квартирный отдел Горсовета с тем, чтобы нам дали хотя бы какое-нибудь помещение для священнослужителей и для сторожей, но нам в этом отказали. И общине пришлось палатки при
Благовещенской церкви обратить в жилое помещение и таким образом опять затратить большия средства, что для общины было тяжело, так как община тогда была только из 50 человек. Также. книги и имущество пришлось поместить в Благовещенский храм. Трех-Святская церковь в это время временно была занята под имущество ликвидированных церквей» [5].
Прихожанам вновь образованной общины необходимо было проделать большую работу: привести в надлежащий вид храмы, очистить их от грязи, пыли, плесени, освободить их от вещей. Основные труды по приведению храмов в порядок легли на плечи сестер женского монастыря во главе с игуменьей Рафаилой. В это время Лавровская с членами общины старалась изыскать средства на отопление и содержание Успенского храма. С первого дня материальное состояние монастыря было крайне тяжелым, община с трудом сводила концы с концами. Тем не менее даже в это сложное время удалось отремонтировать печи в соборе, для проведения богослужений в помощь старцу-иеромонаху был приглашен приходской священник, для пения - хор монахинь женского монастыря.
В знак благодарности за усердные труды патриарх Тихон в марте 1920 г. прислал Юлии Лавровской грамоту и свое благословение, которое заканчивалось такими словами: «Да призрит Господь Спаситель на Ваши усердные во благо святой церкви труды» [6].
Однако власти постепенно прибирали здания монастыря к своим рукам. В декабре 1919 г. по постановлению Вятского губкома РКП(б) в братском корпусе, настоятельских палатах и Никольской церкви разместилась Вятская губернская советско-партийная школа [7].
Поскольку подобное соседство в будущем грозило конфликтами, освободить монастырь от нежелательного соседа попытался губернский архитектор Иван Аполлонович Чарушин - один из немногих союзников верующих в органах советской власти. Еще в 1894-1896 гг. он руководил работами по реконструкции и капитальному ремонту Успенского собора [8] и прекрасно знал художественную и культурную ценность того, что находилось в монастыре. Чтобы избавить его от совпартшколы, в июле 1921 г. он попытался убедить Губком-мунотдел, что здания монастыря не приспособлены для учебных классов, предложив более удобный вариант в здании бывшей богадельни. Кроме того, Чарушин имел в этом деле собственный интерес. В качестве заведующего Губмузеем он попросил передать усадьбу Трифонова монастыря Вятскому областному музею, который с 1918 г. не имел постоянного помещения. Все эти годы он был разбросан по разным учреждениям и частным квартирам. По этой причине не были разобраны и сис-
тематизированы его фонды, не развертывалась экспозиция. Монастырский ансамбль, являвшийся художественно-архитектурным памятником, вполне подходил для этих целей.
Инициативу Чарушина поддержала Москва в лице Главного коммунального управления при НКВД и Наркомата просвещения. Столичные органы постановили «закрепить усадьбу Трифонова монастыря за Вятским областным музеем». Музей должен был разместиться в братском корпусе, палатах настоятеля, Никольском надвратном храме. В одном из зданий планировалось устроить музей церковной старины. Казалось, дело решено, но последовал «категоричный отказ Комитета Губернской Коммунистической партии о невыводе (партшколы) из монастыря». Начав наступление на монастырь, местные коммунисты не хотели сдавать свои позиции, несмотря ни на разумные доводы, ни на решение центральных и местных органов власти. Даже когда спустя какое-то время совпартшкола все-таки согласилась перейти в здание бывшего духовного училища, это решение осталось только на бумаге [9].
В июле 1921 г. ансамбль Трифонова монастыря с храмами и церковным имуществом перешел из ведения Горсовета под юрисдикцию Главного комитета по делам музеев и охране памятников искусства, старины, народного быта и природы (Главмузея). Монастырь был причислен к памятникам старины 2-го разряда. В свою очередь, полномочные представители Главмузея (Москва) и Губмузея (Вятка) подписали с представителями Трифоновской общины договор, по которому верующие приняли в пользование здания и предметы, имеющие историко-художественное значение. В договоре особо оговаривалось, что община обязуется беречь переданное народное достояние и использовать их исключительно по назначению. Договор запрещал общине заниматься несанкционированным ремонтом зданий, тем более передавать имущество и здания кому-либо [10]. Среди ценных предметов, полученных верующими, можно увидеть Евангелие конца XVI в., по преданию принадлежавшее самому прп. Трифону, два напрестольных Евангелия XVII в., иконы XV-XVII вв., в том числе икону конца XVII в. моления прп. Трифона перед Богоматерью с самым ранним изображением города Хлынова (ныне хранится в Кировском областном краеведческом музее) [11]. Все предметы, объявленные «древностью», были разложены в Благовещенском храме. Время от времени сюда приходили представители Губмузея и Библиотечной комиссии для разбора старинных вещей и книг. Предполагалось, что со временем все старинные предметы, представляющие историческую ценность, перейдут для хранения в Губмузей [12]. Однако даже покровительство Главмузея и Губмузея не смог-
ло спасти ни монастырь, ни находящиеся в нем ценности.
Летом 1921 г. в советской России начался страшный голод, катастрофический по своим масштабам. Первоочередной задачей стал импорт продовольствия, который требовал значительных финансовых средств. Руководство православной церкви откликнулось на народные бедствия. В августе 1921 г. патриарх Тихон основал Всероссийский церковный комитет помощи голодающим и обратился с воззванием к православным, в котором просил о помощи стране, «кормившей многих и ныне умирающей с голода». Патриарх, призвав паству к «подвигу самоотверженной любви», не только предлагал прихожанам делать благотворительные пожертвования, но и разрешил духовенству и приходским советам передавать в пользу голодающих «драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления». Хотя данное имущество согласно декрету января 1918 г. и не принадлежало церкви, однако слово патриарха имело для верующих особую силу.
Чтобы увеличить сбор средств, советская власть в 1921-1922 гг. взяла кампанию по изъятию церковных ценностей в свои руки. В феврале 1922 г. ВЦИК указал на необходимость изымать все предметы из золота, серебра и камней. Святейший патриарх этого шага не одобрил, поскольку использование богослужебных предметов не по назначению «воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство - миряне отлучением от нее, священнослужитель - низвержением из сана» [13].
Однако о позиции патриарха на Вятке по ряду причин почти никто не знал. Во многом именно поэтому вятское духовенство и верующие, за небольшим исключением, лояльно встретили государственную кампанию по изъятию церковных ценностей. 6 марта 1922 г. комиссией по изъятию церковных ценностей и представителями Трифоновской общины был подписан акт о сдаче ценных предметов. С икон были сняты оклады, предметы из золота и серебра забрали на нужды голодающих Поволжья. Среди изъятых предметов были богослужебные сосуды, в частности потиры и дарохранительницы. Общий вес изъятого составил 16 пудов 5 фунтов 72 золотника (264,4 кг чистого серебра). В дополнительный акт, кроме того, попала посеребренная рака прп. Трифона [14], которая по каким-то причинам не была изъята. Вероятно, прихожанам удалось выкупить ее у властей.
Но, подписав договор об изъятии имущества, далеко не все верующие смирились с этими шагами советской власти. В первый же день изъятия ценностей (7 марта 1922 г.) в г. Вятке власти пресекли попытку сокрытия 8 фунтов церковной ут-
вари из позолоченного серебра, вынесенной из церкви Трифонова монастыря. По данному факту были привлечены к ответственности игумен Успенского Трифонова монастыря Герасим (Черников), иеродиакон Борис Иванович Комаровский, мирянин Афанасий Дмитриевич Сычугов. У последнего при обыске были обнаружены серебряные потир, дискос, лжица, звездица, две тарелки и икона святителя Николая Чудотворца. Все они попали на скамью подсудимых [15].
3 апреля 1922 г. Вятский губернский революционный трибунал приговорил игумена за «сокрытие церковных ценностей» к трем годам лишения свободы при Исправительном рабочем доме. Но «учитывая преклонный возраст обвиняемого (75 лет), Трибунал постановил: приговор в отношении игумена Герасима в исполнение не приводить, считая таковой условным». Афанасий Сычугов и Борис Комаровский за то, что «содействовали игумену Герасиму Черникову в сокрытии утаенных им церковных ценностей, зная, что ценности эти подлежат передаче в пользу голодающих», были приговорены к трем месяцам принудительных работ без содержания при Отделе управления Вятского губисполкома. Трибунал также постановил вещественные доказательства по делу: потир, дискос, лжицу и другие предметы конфисковать и передать в Вятский Губкомитет помощи голодающим [16].
В мае 1922 г. было заведено уголовное дело и на других членов Трифоновской общины - председателя Юлию Лавровскую, церковного старосту Андрея Федорова и монахиню Марию Томи-лову. Поводом послужило то обстоятельство, что они выдали игумену Герасиму бумагу, которая подтверждала, что данные предметы являются его личной собственностью. От наказания их спасло лишь постановление правительства об амнистии в связи с 5-й годовщиной Октябрьской революции. Дело в связи с этим в декабре 1922 г. было прекращено [17]. Но активность Лавровской не осталась незамеченной со стороны органов ОГПУ, которые вели за ней постоянное наблюдение.
Верующие также пытались помочь бедствующим. Так, Лавровская предложила создать в одном из домиков усадьбы монастыря приют для голодающих детей, в ведение которого должны были отойти сад и огород. Однако Епархиальное начальство не оказало этому проекту должной поддержки. Как писала сама Лавровская, «на открытие приюта средств было мало, и представители духовенства во главе с Епископом Павлом в соединенном собрании с представителями членов общины предложили в предоставленном при монастыре для приюта доме открыть столовую на 15 человек. Конечно, Губисполком на это не согласился, так как это была бы насмешка над умирающей от голода Россией. 600 церквей Епархии
со своими богатствами собрались открыть столовую на 15 человек голодных детишек» [18].
Несмотря на материальные трудности, Успенская община росла и крепла. Заботясь о целостности Трифонова монастыря, в июле 1921 г. Юлия Лавровская предложила, чтобы при монастыре постоянно жил епископ, «...который бы являлся душой, проповедником и молитвенником в этой чтимой. обители». На собрании, куда пришли не только члены Трифоновской общины, но и верующие всей Вятки, было решено просить у патриарха назначить настоятелем монастыря епископа Виктора (Островидова), в котором «верующие Вятки почуяли сердцем. такого пастыря, в котором они с любовью могли найти ответы на все свои душевные нужды и запросы». К тому времени епископ Виктор уже проживал в монастыре и много помогал обители, как материально, так и духовно.
Верующие направили письмо к вновь назначенному епископу Вятскому и Слободскому Павлу (Борисовскому), в котором отмечалось, что епископ Виктор за свою «кротость, простоту, любовь и учительность достойно и праведно пользуется всеобщей любовью и глубоким уважением как граждан г. Вятки, а особенно любовью детей, так и верующих всей епархии, и за свою лояльность приобрел доверие даже со стороны гражданской власти, доверившей ему организацию помощи голодающим в Вятке и, в частности, устройство приюта для голодающих детей».
Однако епископ Павел рассмотрение дела затягивал, а спустя некоторое время к всеобщему удивлению он сам был назначен настоятелем монастыря. Отношения с общиной у него складывались непросто, поскольку епископ практически не занимался материальным обеспечением обители. Епархиальные доходы он всецело направлял на зарплату священникам, не отпуская средств на отопление и уход за храмами. В итоге все хозяйственные расходы легли бременем на плечи мирян. Выступая перед прихожанами Успенского собора, Лавровская с горечью отмечала, что «.о доходах общины никто со стороны духовной власти не выразил заботы. Как и чем будет отопляться и содержаться храм, где покоятся мощи преподобного Трифона, никто как будто из них не заинтересован, есть ли у церкви свечи, вино и мука. Между тем на общину пали расходы по освещению и отоплению не только храма, а также и помещения священнослужителей и сестер, причем последние за свое трехлетнее служение при общине пользовались самой мизерной платой и в то же время обслуживают бесплатно священнослужителей» [19]. Именно поэтому большие надежды община по-прежнему возлагала на епископа Виктора.
Только 25 августа 1922 г. епископ Павел подготовил указ, в котором епископ Виктор получил своим местожительством Трифонов монастырь г. Вятки на правах его настоятеля. Однако в том же указе было объявлено о временной автокефалии Вятской епархии, которую советская власть принять не могла. В результате через 2 дня епископа Виктора арестовали в Трифоновом монастыре по обвинению в «контрреволюционной деятельности» и после проведения следствия сослали в Нарымский край. Впоследствии прихожане посылали деньги сосланным епископам Павлу и Виктору [20].
19 августа 1923 г. Трифоновская община Вятки обратилась к свт. Тихону Патриарху Московскому с просьбой ввиду ареста еп. Вятского Павла и еп. Уржумского Виктора совершить хиротонию архимандрита Трифоновского монастыря Авраамия (Дернова). По благословению патриарха Тихона 16 сентября 1923 г. Авраамий был хиротонисан в епископа Уржумского, получив управление всеми приходами Вятской епархии. Правда, уже в конце 1923 г. власти лишили его права служить [21].
Усиление Трифоновской общины, несмотря на арест епископов, сильно беспокоило местные власти, которые за глаза называли ее «рассадником контрреволюционной заразы» и стремились воспрепятствовать ее деятельности. В 19221923 гг. в этом деле у них появился надежный союзник в лице обновленцев.
Обновленческая церковь (или, иначе, «Живая церковь») организационно оформилась в мае 1922 г. Выступая за пересмотр догматов православного вероучения, она при поддержке советской власти объявила себя высшей церковной властью в стране. Более того, как свидетельствуют секретные документы Политбюро и 6-го отдела ГПУ, ее деятельность была санкционирована властями с целью раскола и ослабления православной церкви [22].
Своего апогея раскол достиг к маю 1923 г. 29 апреля открылся обновленческий собор. Узаконив постановления «Живой церкви» о закрытии монастырей, ликвидации святых мощей и разрешении второбрачия священникам, «соборяне» расправились с патриархом Тихоном. Было принято постановление о лишении его сана, звания и монашества, которое патриарх не признал [23].
В результате деятельности обновленцев Вятская епархия оказалась расколотой на враждующие группировки. В середине 1923 г. обновленцы захватили церковную власть в Вятке, соединив Епархиальный совет и Епархиальный комитет группы «Живой церкви». В это время на первый план в проведении обновленческой церковной политики в Вятской губернии выступил уполномоченный Священного Синода А. В. Кряжев-
ских. Основным направлением деятельности обновленческого Епархиального совета стала борьба с духовенством и верующими «тихоновского направления», выступавшими против обновленцев, Священного Синода, его реформ и указов. Уже 9 июля 1923 г. Епархиальный совет поручил Кря-жевских предоставить в губисполком доклад о «врагах обновления» и «агитаторах церковной реакции», распускающих «вредные слухи» о Епархиальном совете и гражданской власти [24].
Центром сопротивления «живоцерковникам» стал Успенский Трифонов монастырь. Для борьбы с обновленческими идеями епископы Виктор (Островидов), Павел (Борисовский) и Авраамий (Дернов) создали нелегальный «Союз христианской молодежи». Его деятельность была направлена на распространение идей тихоновского течения церкви [25].
Среди активных противников обновленчества на Вятке оказалась и председательница Трифоновской общины Юлия Лавровская, за которой органы ГПУ установили негласный надзор. Деятельность Лавровской против обновленцев хорошо раскрыта в докладе начальника секретного отдела, составленном на основе агентурных данных:
«Гражданка Лавровская женщина глубоко религиозная и фанатичная последовательница бывшего патриарха Тихона, награжденная последним особой патриаршей грамотой за усердные и полезные труды для Вятского Трифоновского монастыря - главного гнезда местных церковных контрреволюционеров. Она с 1918 г. состоит председателем религиозной общины означенного монастыря и проявляет активную деятельность как заядлый реакционер-тихоновец, объединяя в общине подобных себе людей. С момента появления в Вятке обновленцев, начавших усиленно проводить в церковную жизнь идеи обновления, Лавровская повела против них усиленную борьбу, и первым шагом в этой борьбе, с ея стороны, было объявление Трифоновской религиозной общиной полной автокефалии - неподчинения церковно-обновленческой власти и замкнутости в своем монастыре.
В дальнейшем антиобновленческая деятельность гражданки Лавровской вылилась в следующую форму: она всюду и везде, на всех церковных собраниях, богослужениях, молебствованиях и просто в толпах горожан занималась агитацией против обновленцев, в самых грубых выражениях чернила их в глазах несознательных верующих, как только возможно, а также пропагандировала, что в Живую церковь залезли коммунисты, которым помогает Советская власть, якобы заинтересованная в полнейшем исчезновении религии, и что эти разбойники-коммунисты стремятся произвести раскол в церкви. Лавровская считает всех обновленцев еретиками-раскольниками. во всеуслыша-
ние заявляет, что Живую церковь и обновленцев она никогда не признает, хотя бы пришлось за это понести самые жесточайшие наказания. После ареста в прошлом (1922-м. - Е. К.) году Вятских епископов Павла и Виктора Лавровская говорила мирянам, что их арестовали за непризнание Живой церкви и собирала помощь им среди мирян, деньги.
Будучи арестована в начале текущего (1923-го. -Е. К.) года вместе с группой Вятского реакционного духовенства за контрреволюционную деятельность, гражданка Лавровская была отправлена в Москву и по освобождению побывала у бывшего патриарха Тихона, от которого получила словесное благословение на продолжение активной борьбы с обновленцами без всяких уступок.
По прибытии обратно в Вятку Лавровская, несмотря на пятимесячное заключение, повела ту же линию усиленного противленчества обновленческому движению, идя решительно против всех решений второго поместного собора («Живой церкви». - Е. К.) и всячески препятствуя Местному епархиальному Управлению в проведении таковых в жизнь.
Проводимая Лавровской по возвращении из Москвы злостная агитация и пропаганда против обновленцев имела желанные для нея результаты. Во-первых, из некоторых церквей города, реакционно настроенных под влиянием возбуждающих речей Лавровской, миряне буквально выгнали своих попов-обновленцев, запретив им священнодействовать, и на место их поставили тихоновцев, рекомендованных Лавровской. Во-вторых - многие приходские собрания, устраиваемые обновленцами для разрешения текущих вопросов, благодаря агитации Лавровской были сорваны, и миряне, уходя с таковых, бросали различные угрозы и оскорбления по адресу живоцерковников.
Со времени отправления в ссылку Вятских епископов Борисовского и Островидова Лавровская усиленно поддерживает с ними переписку, снабжает таковых деньгами, вещами и в письмах выражает надежду на скорое возвращение их в Вятку, а также сообщает, что она лично и большинство мирян считает законными правителями Вятской епархии только их и никаких обновленческих епископов не признает.
Суммируя все вышеизложенное и подводя итоги контрреволюционной деятельности гражданки Лавровской, можно определенно сказать, что таковая по своим убеждениям является ненавистным противником Советской власти и, прикрываясь религиозностью, искусственно проводила среди масс верующих тихоновские контрреволюционные тенденции, и в то же время, будучи фанатичным последователем бывшего Патриарха Тихона, вела активную антиобновленческую работу в явный
ущерб обновленческой церкви, имея большой авторитет со стороны Вятского тихоновского и реакционно настроенного духовенства и мирян, а своими контрреволюционными речами и действиями дискредитировала Советскую власть в глазах несознательных мирян» [26].
За свою борьбу с обновленчеством 23 февраля 1923 г. Лавровская была арестована по обвинению в контрреволюции и распространении суеверий и отправлена в Москву в Бутырскую тюрьму. Это был уже ее третий арест. На допросе она с твердостью отвечала: обновленцев «.не признаю и признавать не буду, хотя бы мне за это и пришлось пострадать - за религию я умру, в Живую Церковь залезли еретики и мы будем жить по-старому, не признавая Ж.Ц., потому что она неблагодатна, т. е. не преемственна от патриарха Тихона» [27].
Одним из успешных совместных мероприятий обновленческого Епархиального управления и органов местной власти стала кампания по ликвидации Трифоновской общины - одного из главных оплотов «тихоновщины».
Сначала на монастырь посыпались безосновательные обвинения. Так, завотделом Управления губернией Губисполкома Плюснин заявил, что Благовещенский храм превращен «.не в церковь, а в общежитие, совместно: попы и монашенки, отсюда видно, что здесь не только не производится служение, а церковь служит хорошим рассадником развития проституции», предлагая на этом основании закрыть Благовещенскую церковь. Президиум Вятского губисполкома согласился, указав отделу управления, что необходимо только хорошо юридически этот шаг обосновать, а закрытие проводить «с проявлением особой осторожности». При этом к Благовещенской церкви власти добавили еще и Трехсвятительскую [28].
Чтобы получить основания для закрытия храмов, 20 июля 1923 г. было произведено обследование зданий Трифонова монастыря особой комиссией, в которую вошли Мамаев (зав. административным подотделом отдела управления губернией), Ежов (пред. Рабоче-крестьянской инспекции), Попов (пред. Губкоммунотдела), Кря-жевских (член Епархиального управления).
Основания для претензий к общине действительно были. Здания Благовещенской и Трех-святительской церквей использовались не по назначению, богослужение в них не совершалось с осени 1918 г. В Благовещенской церкви проживали архимандрит и три женщины. В обеих церквах, в том числе в алтаре Благовещенского храма, было складировано различное имущество, помещения были не убраны. В Трехсвятитель-ской церкви, - говорилось в докладе о результатах осмотра, - «входные двери представляют из себя разрушенный вид, стекла выбиты, дверь
взломана. Вход перед церковью завален различным мусором. Алтарь не очищен и полон различным мусором» [29]. Все это нарушало договор, подписанный общиной с властями в декабре 1918 г.
Подобное положение храмов было вполне объяснимо. Жизнь быстро дорожала, а денег, которые поступали от прихожан, не хватало на их содержание. Поэтому благолепный вид удавалось поддерживать только в Успенском соборе, к которому у комиссии никаких претензий не было. Кроме того, разрушения и безобразия в монастыре происходили по ночам. Несмотря на неоднократные просьбы Лавровской, органы советской власти не оказали никакого содействия в борьбе с хулиганами. Также следует отметить, что председателя общины не было в Вятке около 5 месяцев. Только 7 июля ее выпустили из Бутырской тюрьмы под подписку о невыезде из Вятской губернии. Когда Юлия Лавровская по возвращении из Москвы пришла в монастырь, то обнаружила, что за время ее отсутствия монахини, проживавшие в палатках при Благовещенской церкви, устроили в храме без ее ведома кладовую своих вещей и продуктов.
На следующий день после работы комиссии Мамаев вызвал Лавровскую и архимандрита монастыря Авраамия (Дернова) к себе, потребовав в трехдневный срок освободить церкви от жилья, а в пятидневный срок передать церкви и имущество местному обновленческому Епархиальному управлению, угрожая, в противном случае, арестом. Лавровская отказалась выполнить его указание, объясняя это тем, что «.если я не исполню Ваше распоряжение, то Вы отдадите меня под суд, а если исполню, то меня будет судить община и Главмузей за самовольные действия». Для выяснения вопроса в Москву от общины был послан делегат [30].
Местная власть в это время приступила к активным действиям. На основании результатов работы комиссии 3 августа 1923 г. Президиум Вятского губисполкома постановил закрыть Благовещенскую и Трехсвятительскую церкви, передать их под жилье в ведение Губкоммунотдела, а Успенский собор и имущество всех церквей Трифонова монастыря передать Епархиальному управлению (обновленцам). Также Губкоммунотде-лу было указано воспрепятствовать производить захоронения на кладбище при бывшем Трифоно-вом монастыре [31].
Для реализации этого решения 14 августа 1923 г. особая комиссия прибыла в монастырь. Во главе комиссии стоял А. К. Мамаев, который передал Лавровской бумагу о передаче храмов и церковного имущества обновленцам.
Лавровская понимала, что, несмотря на постановление Губисполкома, комиссия не имеет
реальных оснований для изъятия храмов и монастырского имущества: Трифоновская община была лишь их пользователем. Поэтому она заявила Мамаеву, что выполнить распоряжение властей не может, так как церкви находятся в ведении Главмузея. Трифоновская религиозная община заключила с ним договор, и без его разрешения не имеет права передавать имущество. Поскольку на днях от общины был послан делегат в Главмузей для окончательного решения этого вопроса, Лавровская просила подождать несколько дней, до возвращения его из Москвы. Однако Мамаев был настроен решительно, и, видя нежелание исполнять распоряжение властей, приказал арестовать председателя общины [32]. В тот же день ей было предъявлено обвинение в антисоветской агитации и сопротивлении представителям власти.
При этом в официальном отчете комиссии события были представлены в ином свете, чем в протоколах допросов свидетелей. В частности, Лавровская была показана в виде истеричной верующей, которая, несмотря ни на какие разумные доводы, не хотела отдавать ключи от храмов. Обращение к одному из прихожан было описано как антиправительственная агитация «толпы», из-за которой, якобы, и был произведен арест. Появились фразы, которые Лавровской не произносились, вроде «пусть насилуют» и что «это пришла не власть» и т. п. О договоре с Главмузеем, делегате, посланном в Москву, и просьбах подождать несколько дней даже не упоминалось. Сам Мамаев на допросах говорил, что ничего не знал о договоре с Главмузеем, но показания других свидетелей опровергают это. Кроме того, сохранилась бумага, посланная Губ-музеем в отдел управления губернии (где и состоял Мамаев), в которой разъяснялось, что община только пользователь храмов и церковного имущества и ничего не может делать без ведома Главмузея. Впоследствии именно официальный отчет комиссии, искажающий реальные факты, и стал основанием для обвинительного приговора [33].
Через неделю милиция передала Лавровскую органам ГПУ, которые собирались судить ее вовсе не за «бесхозяйственное содержание церквей и имущества Трифонова монастыря», а как «неисправимого политического преступника и контрреволюционера». Еще до суда работники ГПУ определили ссылку как меру наказания Лавровской.
Члены церковного совета Трифоновской общины были возмущены действиями властей и арестом своего председателя. В своем заявлении в губотдел ГПУ они писали: «Арест произошел, по-видимому, по недоразумению... В действиях Лавровской нельзя усматривать состав какого-либо преступления, предусмотренного уголовным
кодексом, вопрос о праве распоряжения зданиями и имуществом (Трифонова монастыря. -Е. К.) находится еще на разрешении различных органов власти до прокуратуры Республики включительно, поэтому преждевременно принимать в отношении Лавровской какие-либо карательные меры». Подобные заявления были направлены и в органы прокуратуры, но они не дали никакого эффекта.
14 декабря 1923 г. Лавровская была осуждена комиссией ГПУ за «намеренное и злостное» неподчинение властям и «усиленную агитацию среди верующих и членов общины о несдаче церковного имущества». Медкомиссия, осмотрев пожилую больную женщину, сделала заключение: «Северный климат не крайне суровый переносить может». По приговору Лавровская была выслана в Зырянскую область (ныне Республика Коми) на два года. Так трагически закончилась «война» Ю. Лавровской за Трифоновскую обитель [34].
Пока велось следствие по делу Лавровской, за общину вновь попытался вступиться Губму-зей. Чарушин писал в советские органы, что данные комиссии по проверке Трифонова монастыря не противоречат существующим правилам. Насчет обвинений по поводу Благовещенской церкви, которую якобы превратили в общежитие, он сообщал, что под жилье заняты лишь палатки Благовещенского храма служителями, которые его охраняют. Незаконность действий местных властей подтвердили Главмузей и Наркомат юстиции [35].
После ареста в 1922-1923 гг. наиболее видных деятелей «тихоновщины» обновленцы стали утверждаться в городе, захватывая храм за храмом. Не без помощи властей обосновались они и в Успенском соборе, изгнав оттуда «тихоновцев» и создав собственную религиозную общину. Тем не менее «тихоновская» община не сдавалась и пыталась жаловаться на незаконность ее изгнания из монастыря. В октябре 1923 г. бывшие прихожане Успенского собора написали заявление, в котором, в частности, сообщалось: «С отобранием у нас и храмов и церковного инвентаря мы, члены Общины в количестве более 400 человек взрослых людей, не считая наших домашних, оказались в крайне тяжелом положении в смысле удовлетворения своих религиозных потребностей. Нам негде сейчас собираться и молиться. Наша религиозная свобода, признанная за нами Конституцией Республики, лишена возможности свободно выявляться. С точки зрения политической, хозяйственной и юридической наша просьба заслуживает уважения, так как у живоцерковников храмы пусты и в церквях бывшего Трифонова монастыря теперь молящихся церковно-об-новленцев настолько мало, что для богослужеб-
ных собраний достаточно одной небольшой церкви в городе. Наших же единоверцев, не признающих власти «Живой церкви» и ея органов, вся масса населения. Возвращение нам хотя бы одной Успенской церкви вызовет чувства благодарности всех нас к органам Советской Власти, отражающую волю и желания трудового народа».
Далее в заявлении говорилось, что сам акт передачи храмов и имущества является незаконным, поскольку Епархиальное Управление не является религиозной общиной, а по закону только общины имеют право владеть зданиями. Кроме того, «местные власти не должны отдавать предпочтение одному какому-либо исповеданию в ущерб другим».
Дело дошло до Наркомата юстиции, который признал передачу имущества монастыря и Успенского собора Епархиальному совету незаконной. Тем не менее монастырское имущество осталось в руках обновленцев. А 26 ноября 1923 г. ВЦИК официально отклонил просьбу верующих [36].
Но даже передача собора обновленцам не смогла спасти собор от закрытия. В конце 1920-х гг., когда страна взяла курс на построение социализма и воспитание человека новой советской формации, началась активная компания в газетах и в политике местных органов власти по борьбе с «религиозным дурманом» [37]. В результате в 1928 г. местными властями было принято решение о закрытии Успенского собора под предлогом малочисленности приходской общины обновленцев. Роковую роль сыграло здесь и соседство с советско-партийной школой. Школьное начальство жаловалось на то, что колокольный звон и церковные праздники мешают нормальному воспитательному процессу [38].
12 января 1929 г. ВЦИК отклонил ходатайство верующих о пересмотре дела по закрытию Успенского собора. В двухнедельный срок они были обязаны сдать имущество монастыря советской власти. 4 февраля 1929 г. Успенский собор официально был закрыт [39]. А уже 20 марта он перешел в распоряжение Губархивбюро для использования под архивохранилище. Так на 60 лет здесь обосновался Кировский областной государственный архив [40].
В годы Гражданской войны и нэпа советская власть, не признававшая идеологического плюрализма, постепенно усиливала свое давление на церковь. В период с 1918 по 1923 г. это выразилось, в частности, в массовом закрытии домовых и монастырских храмов, а также в поддержке обновленческого движения. В этих условиях верующим г. Вятки удалось на время отстоять только храмы Успенского монастыря, сделав их приходскими.
«Выживаемость» приходских общин в это время была обусловлена степенью лояльности мест-
ных властей, активностью прихожан и их единством. В Вятке верующие почти не имели союзников в советских органах, где на ответственных постах преобладали приезжие кадры. Осложняло отношения и то, что местные власти зачастую принимали решения по своей инициативе, вопреки указаниям центральных органов. Что же касается материального положения общины, она почти не имела финансовой поддержки епархии и существовала благодаря энтузиазму и пожертвованиям прихожан.
Активная антиобновленческая позиция Успенского прихода и живших в монастыре вятских епископов-настоятелей резко обострила в начале 1920-х гг. отношения верующих с местными советскими органами. Следствием этого стал арест епископов и активных прихожан, который нанес удар не только по монастырю, но и по всей духовной жизни края. Обезглавив монастырь, власть передала Успенский собор обновленцам.
Во второй половине 1920-х гг. политика в отношении церкви еще более ужесточилась в связи с провозглашением курса на строительство социализма. Это выразилось в том, что власти пошли на закрытие храмов «Живой церкви», которую до того времени активно поддерживали. В их число попал и Успенский собор. Обновленцы выполнили свою задачу по ослаблению церкви, поэтому советская власть смогла безболезненно избавиться от своих временных союзников. Постепенное сужение правового поля для действия приходских общин и методичное закрытие храмов в период нэпа завершилось в 1930-е гг. массовым уничтожением самих церковных зданий. Был нанесен значительный ущерб и ансамблю Трифонова монастыря. Несмотря на то что он официально считался памятником архитектуры, были уничтожены колокольня, часовня, ограда, угловые башни, а в остальных монастырских постройках разместились различные учреждения и предприятия.
Примечания
1. Государственный архив социально-политической истории Кировской области (далее - ГАСПИ КО). Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 26, 55.
2. Хроника // Официальные известия по Вятской епархии. 1918. № 12-13. 1 мая. С. 135-137.
3. Государственный архив Кировской области (далее - ГАКО). Ф. Р-897. Оп. 1. Д. 85. Л. 15.
4. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 120. Л. 1-3.
5. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 55.
6. Ожегин П. Г. Как матушка Юлия за Трифонов монастырь «воевала» // Выбор. 1993. № 43 (ноябрь). С. 11.
7. ГАСПИ КО. Ф. 1262. Оп. 4. Д. 7. Л. 86.
8. Берова И. В. Ансамбль Вятского Успенского Трифонова монастыря. Киров, 1989. С. 19-20.
9. ГАКО. Ф. Р-1123. Оп. 1. Д. 34. Л. 251-255об.; ГАСПИ КО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 17. Л. 22; Прозоров А. В. Музейное дело в Вятской губернии - Кировской области в 1918-1940 гг.: дипломная работа. Киров, 2000.
10. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 120. Л. 20.
11. ГАКО. Ф. Р-1123. Оп. 1. Д. 34. Л. 260-265.
12. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. СУ-4812. Л. 55об.
13. Поляков А. Г. Русская православная церковь и светская власть в 1917 - середине 1920-х гг. Киров, 2007. С. 79, 81.
14. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 120. Л. 14, 15, 17.
15. ГАКО. Ф. Р-340. Оп. 1. Д. 410. Л. 233; Поляков А. Г. Указ. соч. С. 87; Сухих А. Лучше ложка, да правды // Вятский епархиальный вестник. 1991. № 8-9. С. 12.
16. Черников Герасим // Режим доступа: www.pstbi.ru/bin/ db.exe/no_dbpath/ans/ newmr/ ?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6XbuLdS0he8eic W01dS0Us0Wg66WWc8qiceXb**; Сычугов Афанасий // Режим доступа: www.pstbi.ru/bin/db.exe/no_dbpath/ ans/newmr/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6XbuFuyT XcuuW661Yc8qUs0Wd66GgeC9Ue8KWeCQ*.
17. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 9193, 95-96, 100-100об.
18. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 22об., 28об.
19. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 22-22об., 28-28об.
20. Поляков А. Г. Указ. соч. С. 96.
21. Архиереи. Авраамий (Дернов) // Режим доступа: www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_3853.
22. Поляков А. Г. Указ. соч. С. 93.
23. Шишкин М. С. Из истории обновленческого раскола на Вятке в 1920-х годах // История государства и права. 2006. № 4. Режим доступа: law-news.ru/ up/u7/post_1141581600.html.
24. Поляков А. Г. Указ. соч. С. 114.
25. Там же. С. 95; ГАСПИКО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. СУ-4812. Л. 45.
26. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 17-17об.
27. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 52, 88-88об., 101, 105.
28. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 99. Л. 2-3.
29. Поляков А. Г. Указ. соч. С. 115; ГАСПИКО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 55, 56.
30. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 53-53об., 55, 56, 105.
31. Ожегин П. Г. Указ. соч. С. 11.
32. ГАСПИКО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 6, 29об., 31об.-32, 33об., 35об.-36, 37об., 38, 39об.-40, 41об., 46, 48, 53об.-54, 56об.
33. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 99. Л. 10, 19-20.
34. ГАСПИ КО. Ф. 6799. Оп. 4. Д. Су-4812. Л. 17-об., 73об., 75-76, 82об., 108, 111; Книга памяти жертв политических репрессий Кировской области. Т. 4. Киров, 2001. С. 137.
35. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 98. Л. 85; Д. 99. Л. 74-75.
36. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп.1. Д.99. Л. 58-58 об., 6869, 74.
37. Закрыта Трифоновская церковь // Вятская правда. 1928. 2 июня. № 127. С. 1.
38. ГАКО. Ф. Р-875. Оп. 3. Д. 79. Л. 37-37об.
39. ГАКО. Ф. Р-877. Оп. 2. Д. 12. Л. 530; Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 120. Л. 66.
40. ГАКО. Ф. Р-1258. Оп. 1. Д. 1789. Л. 86.
