Введение в Клаузевица Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Введение в Клаузевица

Грэм Харман

Профессор, факультет философии, Американский университет Каира (AUC). Адрес: AUC Ave., P. O. Box 74, 11835 New Cairo, Egypt. E-mail: [email protected].

Кючевые слова: Карл фон Клаузевиц; Джон Бойд; Хосе Ортега-и-Гассет; Гражданская война в США; объектно-ориентированная онтология; эстетика; военная история; военная стратегия; решение боя; генеральное сражение.

Статья предлагает анализ ряда сюжетов из труда Карла фон Клаузевица «О войне». Автор подходит к разбору с философских позиций, не ставя под сомнение критику Клаузевица со стороны военных историков и теоретиков стратегии. Особое внимание уделено стилю Клаузевица. С опорой на труды Эдмунда Гуссерля и Хосе Ортеги-и-Гассета автор проводит различие между двумя типами письма, которые можно было бы назвать «пустым» и «наглядным», придавая ему онтологический смысл: пустое письмо предъявляет читателю отдельные качества предмета, тогда как наглядное указывает на предмет в его подлинном самоотсутствии, в дистанцированности от любых качеств и отношений. Клаузевиц постоянно обращается к наглядному письму, и в статье рассматривается множество соответствующих примеров.

Разбирая поднимаемый Клаузевицем вопрос измерения масштаба победы, автор подчеркивает, сколь много внимания Клаузевиц уделяет различного рода асимметриям в боевых действиях. К примеру, даже

если кровопролитие в равной мере затрагивает обе стороны столкновения, «минус» побежденного всегда будет перевешивать «плюс» победителя. Автор иллюстрирует эту мысль Клаузевица на примере Гражданской войны в США. Переходя к теме решения боя, автор подвергает критике онтологические направления, отдающие предпочтение событиям, а не объектам и неспособные признать, что события представляют собой узкую разновидность объектов. Сражение является событием, но в первую очередь это объект, который не исчерпывается своими внутренними или внешними отношениями, и потому решение боя не зависит от происходящего в сражении. Наконец, при обращении к теории Клаузевица о генеральном сражении автор излагает замечания к ней, высказанные полковником Джоном Бойдом. В целом соглашаясь с критикой, автор тем не менее делает вывод, что акцент Клаузевица на генеральном сражении парадоксальным образом отодвигает саму битву на задний план по сравнению с вытекающими из нее следствиями.

ГЕНЕРАЛ Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц родился 1 июня 1780 года в Пруссии — менее чем за десять лет до того, как Европу преобразила Французская революция. Он вступил в армию поразительно юным, в возрасте двенадцати лет, а затем достиг высоких званий в наполеоновских войнах 1806-1815 годов. В битве при Йене, во время которой, как всем известно, закончил свою «Феноменологию духа» Гегель, Клаузевица взяли в плен и целый год удерживали во Франции1. В итоге после освобождения он присоединился к Прусской армии, пытавшейся противостоять вторжению Наполеона в Россию, и даже участвовал в историческом Бородинском сражении, к которому позднее часто обращался в своей книге «О войне». После бегства Наполеона с Эльбы в 1815 году Клаузевиц включился в кампанию, завершившуюся битвой при Ватерлоо, которая привела к низвержению бывшего императора; кульминационное столкновение того периода также время от времени обсуждается в «О войне», пусть и под менее привычным названием — сражение при Бель-Альянсе. На следующий год Клаузевиц начал писать свою великую книгу, однако не дожил до ее публикации. В ходе военного кризиса 1830 года в Польше развернулась эпидемия холеры, и 18 ноября 1831 года Клаузевиц скончался от нее. Это вновь перекликается с биографией Гегеля, поскольку тремя днями ранее философ умер в Берлине — и от той же болезни, если верить заключениям его врачей и последующей традиции (хотя ряд недавно вышедших исследований ставит под со-

Перевод с английского Артема Морозова по изданию: © Harman G. An Introduction // Von Clausewitz C. On War. L.: Repeater, 2019. Публикуется с любезного разрешения автора и издателя.

1. В 1806 году Клаузевиц служит адъютантом прусского принца Августа, командовавшего батальоном гренадеров. Он участвует в битве под Аур-штедтом (сражение произошло 14 октября, в тот же день, что и битва под Йеной, но несколько севернее) и в отступлении армии (до ее капитуляции в конце месяца). В ноябре он сопровождает принца в Берлин, а в декабре 1806 года — во Францию. Во Франции и затем в Швецарии они проводят 10 месяцев: формально в плену, фактически скорее в светской поездке, в которой, судя по письмам, Август развлекается, а Клаузевиц впадает в депрессию. — Прим. пер.

мнение причину смерти). Великий труд Клаузевица был наконец собран и опубликован в 1832 году его вдовой, графиней Марией Софией фон Брюль.

«О войне» — один из непревзойденных классических трудов по военному делу; в наши дни его проходят во многих военных училищах. До сих пор в этом поле с ним могут состязаться лишь несколько работ, включая «Искусство войны» Сунь-цзы (ок. 500 до н. э.) и более поздние, такие как «Влияние морской силы на историю, 1660-1783» адмирала Альфреда Тайера Мэхэна и сочинения британских военных теоретиков Лиддела Гарта и Колина Грея2.

В последние годы сочинения Клаузевица подверглись критике со стороны крупных теоретиков стратегии: в 1987 году на него обрушился американский полковник Джон Бойд, а в 1991-м — израильский военный историк Мартин ван Кревельд3. Военные мыслители посвятили Клаузевицу сотни страниц, и я не собираюсь вступать с ними в спор, поскольку я не стратег, не военный историк и даже не ветеран, а только чувствительный вегетарианец, который почти что не держал в руках огнестрельного оружия. Впрочем, ранее я посвятил одну из своих статей военному делу4. Однако военная история и стратегия довольно интересны мне в философском отношении, ведь тема ведения войны всегда подразумевает значительную долю реализма, чего не скажешь о большинстве работ по человеколюбивой политической философии, в чьи задачи зачастую входит одно лишь утешение. Я выскажусь по поводу нескольких тем труда Клаузевица, которые привлекают меня как философа. Что касается главной его мысли, а именно акцента на «генеральном сражении» как конечной цели ведения войны, я обращусь к мысли полковника Бойда с тем, чтобы высветить некоторые проблемы, связанные с данной перспективой.

2. См.: Мэхэн А. Т. Влияние морской силы на историю, 1660-1783. М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 2002; Лиддел Гарт Б. Х. Стратегия непрямых действий. М.: Иностранная литература, 1957; Gray C. S. Theory of Strategy. Oxford: Oxford University Press, 2018.

3. См.: Boyd J. R. Discourse on Winning and Losing. Montgomery, Alabama: Air University Press, 2018. URL: http://airuniversity.af.edu/Portals/10/AUP-ress/Books/B_0151_Boyd_Discourse_Winning_Losing.pdf; Ван Кревельд М. Трансформация войны. М.: ИРИСЭН, 2019.

4. См.: Harman G. War, Space, and Reversal // Philosophy After Hiroshima / E. De-menchonok (ed.). Cambridge, UK: Cambridge Scholars Press, 2010. P. 132-148.

Воображение

Интеллектуалы работают со словесным медиумом. Учитывая неизбежную отделенность слов от их референтов, это означает, что они всегда подвергаются опасности использовать слова ради самих слов, без четкого понимания их нацеленности. Я вовсе не имею в виду, что значение имеют только непосредственные переживания, ведь в таком случае чтение не приносило бы ровно никакого понимания, — в то время как очевидно, что вполне можно расширить свое знание посредством книг, выходящих далеко за горизонт непосредственного опыта. Если бы верить можно было только своим глазам, то в наше время не было бы, к примеру, историков античного или средневекового мира. Вместо этого я обращаюсь к разделению, наличествующему в самом письме, — между тем, что Гуссерль называет «пустыми интенциями» (таковы слова, которые передают значение, не вызывая какого бы то ни было созерцания), и более наглядным языком, который каким-то образом помещает нас посреди своего предмета5.

Я часто рассматривал разделение как различие между буквальным и небуквальным языком и придавал ему довольно строгий смысл. Читателям объектно-ориентированной онтологии (ООО) — моих книг или сочинений моих коллег Иена Богоста, Леви Брайанта и Тимоти Мортона—хорошо известно проводимое в ней различение между изъятыми реальными объектами, с которыми нельзя столкнуться напрямую, подобно постылой кантов-ской вещи-в-себе, и чувственными объектами непосредственного опыта, выступающими основным предметом феноменологии6. И все же это лишь часть видения, предлагаемого ООО. Имеется и другое важное разделение, заимствованное у Гуссерля, а именно между объектами и их качествами. И неважно, изъяты ли подразумеваемые здесь объекты из всех разновидностей доступа (такие объекты он не принимает во внимание) или же встречаются нам в непосредственных переживаниях (на этих он и делает упор).

Итак, то, что мы с вами называем «познанием», всегда представляет собой способ сведения или редукции объектов к их ка-

5. См.: Гуссерль Э. Логические исследования. Т. II. Ч. 1: Исследования по феноменологии и теории познания. М.: Академический проект, 2011.

6. См.: Харман Г. Четвероякий объект. Пермь: Гиле Пресс, 2015; Богост И. Чужая феноменология. Пермь: Гиле Пресс, 2019; Bryant L. R. The Democracy of Objects. Ann Arbor, MI: Open Humanities Press, 2011; Morton T. Hyper-objects. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2013; Кант И. Критика чистого разума // Собр. соч.: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 3.

чествам, который не оставляет невыразимого избытка в объекте. На самом деле существует всего две разновидности познания: (1) мы объясняем вещь, ссылаясь на то, из чего она состоит; (2) мы объясняем вещь, обращаясь к тому, что она делает.

В первом случае мы молчаливо допускаем, что физические составляющие или каузальная предыстория объекта исчерпывают его полностью, тем самым закрывая глаза на тот факт, что любая вещь всегда эмерджентна, по меньшей мере отчасти: она обладает характеристиками, которых нет у ее составляющих, взятых по отдельности (вопрос о том, можно ли «предсказать» появление таких характеристик, к делу не относится, как показал философ Мануэль Деланда)7.

Во втором сценарии, более модном в наши дни, мы заранее полагаем, будто бы все, что нам нужно знать о вещи, — это «что она делает», как если бы сама убежденность в существовании объектов, реальность которых более глубинна, нежели их публичные проявления, представляла собой предрассудок или суеверие. И мы не обращаем внимания на то, что любой объект способен на множество других действий наряду с теми, которые совершает в данный момент, и что даже совокупность всех возможных действий вещи нельзя свести в исчерпывающий ее перечень. Вещь может действовать, поскольку существует, а не существует, потому что действует. В любой момент времени существует бесчисленное количество реальных вещей, которые вообще не действуют, — в ООО они называются «дремлющими объектами» (dormant objects)8.

Наряду с познанием, которое сводит объекты к их элементам или действиям, есть и другой способ оповестить о существовании объектов — эстетика. В случае произведения искусства нас прежде всего привлекают отнюдь не его физические составляющие и не то воздействие, которое оно оказывает на зрителя, или социополитический контекст, а что-то между ними. Сэр Артур Стэнли Эддингтон в знаменитой лекции говорил о «двух столах»: стол науки состоит из крохотных частиц, а стол нашей бытовой практики — из видимых свойств и прагматических воздействий; предметом эстетики, который не могут высветить наука и прак-

7. См.: DeLanda M. Emergence, Causality, and Realism // The Speculative Turn: Continental Realism and Materialism / L. Bryant et al. (eds). Melbourne: re.press, 2011. P. 381-392.

8. См.: Harman G. Time, Space, Essence, and Eidos // Cosmos and History. 2010. Vol. 6. № 1. P. 1-17.

тика, в свою очередь, выступает «третий стол»9. Речь идет вовсе не об узком феномене, принадлежащем исключительно искусству, поскольку сама философия должна рассматриваться скорее как эстетическая дисциплина, а не как разновидность познания. Philo-sophia Сократа, которая обозначает любовь к мудрости, а не саму мудрость, вкупе с его постоянными возвещениями своего невежества обличает одержимость, завладевшую философией после Декарта, — ее навязчивое стремление стать строгой наукой, подобно всем остальным. Философия представляет собой науку не в большей мере, чем живопись или литература.

Современный французский рационализм (его яркие представители — Ален Бадью и Квентин Мейясу) зачастую утверждает тесное сродство философии и математики". Это верно в некоторых случаях, однако гораздо теснее связь философии с искусством: обе эти сферы должны так или иначе находить средства для того, чтобы предоставлять небуквальный доступ к своему предмету. Рассказ о том, из чего состоит вещь или что она делает, — замечательный способ демистификации и овладения, но он не предъявляет нам вещь как таковую.

Философы работают преимущественно с письменным медиумом, и потому любой, кто достоин называться философом, должен показать свое литературное мастерство, ведь в противном случае он лишь жонглирует перед нами осмысленными знаками. Мы сможем оценить по достоинству мощь таких мыслителей, как Кьеркегор, Ницше или Бергсон, если только сумеем понять, каким образом они вводят читателя в теснейшее взаимодействие с описываемым ими предметом. И даже те философы, чей стиль не слишком превозносили, к примеру Кант, Гегель, Гуссерль или Хайдеггер, обладают своеобразной литературной мощью: они регулярно выпускают залпы захватывающих примеров и оборотов.

В отличие от познания, связывающего объект с рядом свойств, которыми он на деле обладает, то, что мы называем искусством (или философией в определении Сократа), — и в этом его величайшая сила — указывает на вещь как на отчасти таинственный субстрат подобных качеств. Вспомним критику бальзаковских романов, принадлежащую перу Хосе Ортеги-и-Гассета (вопрос о том,

9. См.: Eddington A. S. The Nature of the Physical World. N.Y.: MacMillan, 1929; Harman G. The Third Table // The Book of Books / C. Christov-Bakargiev (ed.). Ostfildern, Germany: Hatje Cantz Verlag, 2012. P. 540-542.

10. См.: Badiou A. Being and Event. L.: Continuum, 2005; Мейясу К. После конечности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015.

насколько она справедлива по отношению к Бальзаку, не должен нас сейчас занимать):

По правде сказать, великий Бальзак (если не считать двух-трех книг) кажется сегодня совершенно невыносимым. Наши глаза, привыкшие к куда более точным и верным картинам, тотчас обнаруживают приблизительность, условность, à peu près мира, изображенного в «Человеческой комедии». На вопрос, почему я не приемлю Бальзака-писателя (как человек это прекраснейший образец людского рода), отвечу: созданная им картина всего лишь худосочный подмалевок. Чем отличается настоящая живопись от подобного подмалевка? Тем, что в настоящей живописи изображаемый предмет представлен непосредственно, как бы лицом к лицу, во всей полноте бытия, в его самоприсутствии; дурной подмалевок, напротив, не представляет предмета: на холсте — только туманные, слабые намеки, а на что — неизвестно. Чем больше мы вглядываемся в надежде увидеть хоть что-то, тем яснее ощущаем отсутствие чего бы то ни было11.

В следующем же предложении Ортега повторяет свои основные термины:

Это различие между простым указанием (allusion) и самоприсутствием, на мой взгляд, главное во всех видах искусства, и прежде всего в романе^.

Он заостряет тезис при обсуждении писателя, которому отдает свое предпочтение перед Бальзаком, а именно Стендаля:

Важно, что, говоря «мадам Реналь полюбила Жюльена Сореля», мы просто указываем на событие. Стендаль же выставляет его в непосредственной действительности, наяву".

Коль скоро моим предметом выступает Клаузевиц, а не роман, нет необходимости вступать в споры о том, кто из этих двух выдающихся французских авторов лучше. Я лишь хочу подписаться под разделением, которое Ортега проводит между двумя видами письма, но отбросив его терминологию. Ведь та разновидность письма, которая взывает к нам предмет и делает его наглядным, лучше всего описывается с помощью не самоприсутствия, а как

11. Ортега-и-Гассет Х. Мысли о романе // Он же. Эстетика. Философия культуры. М.: Искусство, 1991. С. 263-264. Перевод изменен. — Прим. пер.

12. Там же. С. 264. Перевод изменен. — Прим. пер.

13. Там же. Перевод изменен. — Прим. пер.

раз таки само-отсутствия: объект как таковой удаляется от нас, а не познается через свои определенные качества (ирония состоит в том, что Ортега и сам об этом прекрасно осведомлен — в рамках своей изобретательной теории метафоры)14.

Вдобавок термин «аллюзия» больше пригоден для обозначения отсутствия вещи в ее подлинной реальности, нежели того худосочного подмалевка, о котором Ортега говорит — справедливо или же нет — применительно к Бальзаку, низводя его до уровня посредственности. В словаре ООО, когда мы производим аллюзию на вещь, мы указываем на ее существование за пределами всех ее ощутимых качеств; и чем дольше она способна продержаться в таком существовании, тем более реальной нам кажется.

Итак, философская сторона Клаузевица проявляется не в буквально философских по своему тону высказываниях и не в «самоприсутствии» утверждаемого им предмета — будь то в смысле Ортеги или Деррида", — а в его блестящих стилистических находках. Вот что я имею в виду, когда превозношу воображение Клаузевица в те моменты, когда он сбрасывает свою подчас педантичную маску и переносит нас прямиком на поле битвы. Рассмотрим несколько примеров из его книги, начиная с простого и короткого. Клаузевиц, как и всякий опытный генерал, не понаслышке знаком с влиянием, которое оказывает на военные кампании погода. Фактор погоды вполне можно было бы описать скупой прозой:

Командир всегда должен принимать во внимание погоду, поскольку действия, которые можно совершить при свете дня, оказываются более трудными для исполнения в условиях меньшей видимости.

Разумеется, с этим заявлением все в порядке: по меньшей мере оно ясное и передает точные сведения. Однако проблема большинства текстов заключается не в нехватке ясности, а в нехватке яркости, из-за которой пример оказывается подмалевком. Напротив, вот как представляет предмет Клаузевиц:

... например, погода. Здесь туман помешал вовремя обнаружить неприятеля, открыть огонь из орудия, доставить донесение на-

14. Он же. Эссе на эстетические темы в форме предисловия // Он же. Эстетика. Философия культуры. С. 93-112. Комментарий к этому важному эссе см. в главе 8 моей «Партизанской метафизики»: Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things. Chicago: Open Court, 2005.

15. См.: Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. С. 111-540.

чальнику; там из-за дождя один батальон не пришел вовсе, другой не мог прийти вовремя, так как ему вместо трех часов пришлось шагать целых восемь, в другом месте кавалерия увязла в размокшем грунте и не могла атаковать и т. п.16

Вместо того чтобы просто сообщить военный факт, Клаузевиц переносит нас в штабную палатку, где мы получаем кошмарные сводки по важной операции, которая развернулась посреди тумана и дождя; навряд ли это выйдет у нас из головы, коль скоро это наиболее близкий к полю боя опыт, доступный тем, кто не был на войне. В кратком абзаце погода оказывается нашим личным врагом. Вот описание растерянности, с которой сталкивается новичок:

Подобно тому как человеческий глаз, расширяя в темной комнате свой зрачок, использует небольшое количество наличного света, мало-помалу начинает различать предметы и, наконец, вполне удовлетворительно разбирается в них, так и опытный солдат ориентируется на войне, в то время как перед новичком расстилается непроглядная тьма".

Здесь мы напрямую отождествляемся с новичком, окутанным неведением, и нас захватывает стремление стать в конечном итоге опытными солдатами.

Но это лишь слабые всполохи художественной искры. В начале книги «О войне» имеется фрагмент, который столь живо прививает читателю чувство сражения, что его можно счесть за один из важнейших моментов книги. Нижеследующая цитата весьма объемна, и хорошо известно, что многие читатели обходят вниманием длинные выноски. И все же я попрошу своих читателей пройти через нее, не упустив при этом ни единого слова:

Пойдем за новичком на поле сражения. Приближаясь к последнему, мы замечаем, что гром орудий, становящийся с каждым мгновением все более ясным, сменяется, наконец, воем снарядов, привлекающим внимание новичка. Снаряды падают уже близко то спереди, то сзади. Мы спешим к холму, на котором командир корпуса расположился со своей многочисленной свитой. Здесь падает больше снарядов, а разрывы гранат уже настолько учащаются, что серьезная действительность начинает сквозить че-

16. Здесь и далее цитаты приводятся по изданию: Фон Клаузевиц К. О войне. М.: Логос; Наука, 1998. С. 106.

17. Там же. С. 109.

рез образы юношеской фантазии. Вдруг вы видите, как падает сраженным ваш знакомый: граната упала в строй и вызвала невольное смятение. Вы начинаете ощущать, что сохранять полное спокойствие и сосредоточенность становится уже трудно; даже самые храбрые становятся несколько рассеянными.

Сделаем еще шаг в самое сражение, которое бушует перед нами, пока еще в виде картины. Подойдем к ближайшему начальнику дивизии; здесь снаряд летит за снарядом; грохот собственных орудий увеличивает вашу рассеянность. От дивизионного — к бригадному генералу. Последний, человек испытанной храбрости, тем не менее осторожно укрывается за холмом, домом или деревьями. Картечь, верный признак нарастающей опасности, барабанит по полям и крышам; снаряды с воем пролетают около нас, и над головами во всех направлениях часто свистят ружейные пули. Еще один шаг к войскам, и мы среди пехоты, с неописуемой стойкостью часами выдерживающей огневой бой. Здесь воздух наполнен свистом пуль, дающих знать о своей близости коротким резким звуком, когда они пролетают в нескольких дюймах от ваших ушей, головы, самой души. В беспокойно бьющееся сердце непрерывными мучительными ударами стучится сострадание к искалеченным и сраженным на ваших глазах.

Ни одной из этих различных ступеней опасности новичок не минует, не ощутив, что мысль здесь пробуждают иные силы и лучи ее преломляются иначе, чем при обычной умственной деятельности...18

Последнее предложение являет столь блестящий узор, что не терпится обрамить им все другие возможные области человеческих устремлений. Например: «Ни одной из этих различных ступеней красоты юный художник не минует, не ощутив, что мысль здесь пробуждают иные силы и лучи ее преломляются иначе, чем при обычной умственной деятельности». А если вспомнить наше сократическое определение того, что означает philosophia:

Ни одной из этих идей юный философ не минует, не ощутив, что мысль здесь пробуждают иные силы и лучи ее преломляются иначе, чем при обычной умственной деятельности.

Я бы хотел привести еще один пример. Правда, он свидетельствует об иной силе Клаузевица — о том, сколь глубоко он чувствует определенные асимметрии, которыми проникнута война. Победа в сражении для одной стороны оборачивается поражением для

18. Там же. С. 99-100. 34 логос•Том 29•#3•2019

другой, так что возникает соблазн рассмотреть сражение как игру с нулевой суммой, где плюс с одной стороны уравновешивается минусом с другой. И тем не менее Клаузевиц настаивает, что минус побежденного на деле превышает плюс победителя. Я вновь прошу читателя не упустить ни единого слова из нижеследующей цитаты:

Первое, что действует на воображение и, можно смело сказать, на рассудок в несчастливом сражении, — это таяние масс, затем потеря пространства, которая в той или другой степени имеет место всегда, а следовательно, и у наступающего, когда он терпит неудачу; затем — разрушение начального порядка, перемешивание частей, опасности, угрожающие отступлению, которые за немногими исключениями всегда более или менее нарастают, а там и отступление, которое обычно начинается ночью или, по крайней мере, продолжается в течение всей ночи. Уже на этом первом переходе мы вынуждены оставить множество выбившихся из сил и отбившихся, порою как раз самых храбрых, которые в бою наиболее отважно продвигались вперед и держались дольше других; чувство поражения, охватывавшее на поле битвы одних только старших офицеров, спускается теперь по всем ступеням до рядовых и усиливается отвратительным впечатлением оставления в руках врага стольких храбрых товарищей, которые как раз во время боя нам стали особенно дороги; чувство поражения еще увеличивается вследствие все более возрастающего недоверия к вождям, которым всякий подчиненный в большей или меньшей степени ставит в вину безуспешность своих усилий. И такое ощущение поражения не есть что-либо воображаемое, с чем можно справиться; теперь это очевидная истина, что противник оказался сильнее нас; эта истина могла быть настолько скрыта среди множества причин, что раньше ее не замечали; но при исходе боя она выступает всегда с настойчивой очевидностью, которую, может быть, и раньше уже сознавали, но которой за неимением ничего более реального противопоставляли надежду на случайность, веру в счастье и в судьбу, дерзкую отвагу. Теперь же оказалось, что всего этого недостаточно, и перед нами встает строго и повелительно суровая правда".

При внимательном прочтении данного текста мы не просто усваиваем набор фактов — мы становимся все более подавленными, представляя ту беспомощную и деморализованную злобу, что охватывает нас, когда вокруг рассыпается армия. Быть может, мы дрейфуем и дальше, представляя себе, как отдается на разграб-

19. Там же. С. 295.

грэм харман 35

ление наш город, как разоряется наша резиденция, как насилуют и убивают наших родных и любимых. Истинные ставки войны предъявляются здесь так непосредственно, что мы понимаем: дело тут не в значении слов.

Пленные и трофеи

Ввиду жестокости нынешних сражений и зачастую решающего характера главных побед обыватель с легкостью представит себе массовые потери проигравшей стороны и сравнит их с потерями победителей. Однако Клаузевиц настаивает, что измерять масштаб победы следует не только и даже не столько числом погибших на стороне противника. В самом деле, зачастую мы сталкиваемся с удивительной симметрией в плане жертв обеих сторон. Если мы присмотримся к самому ходу сражения, то же окажется справедливым и в отношении количества пленных и захваченных артиллерийских орудий.

Наш основной источник по данной теме — глава 10 четвертой части книги. Генерал вводит тему в начале главы:

Тот, кто остановится лишь на ничтожной разнице между потерями, понесенными на поле сражения убитыми, ранеными, пленными и отнятыми орудиями победителем и побежденным, тому последствия, вытекающие из этого ничтожного явления, покажутся совершенно непонятными20.

Уточнение «на поле сражения» указывает на средоточие войны в понимании Клаузевица: ущерб, который был нанесен отступающим силам.

Убивать сдающихся солдат жестоко и бесчеловечно — в наши дни, к примеру, это самое что ни на есть военное преступление; однако отступающие солдаты, как правило, считаются законной мишенью, коль скоро в иной день они вновь могут оказаться вашими противниками. Недавний хороший пример — ущерб, нанесенный отступающим иракским силам на шоссе 80 (идущем из Эль-Кувейта через Сафван в Басру) в конце февраля в ходе войны в Персидском заливе. Известное также как «Шоссе смерти», это сражение нередко приводится в качестве примера ненужной жестокости американских, британских, канадских и французских войск, которые уничтожили, вероятно, более 2000 отступающих боевых машин и убили от 200 до 10 000 иракских военнослужа-

20. Там же. С. 292. 36 логос•том 29•#3•2019

щих (хотя истинное число жертв, по всей видимости, несколько меньше 1000).

Общественное воображение того времени было захвачено картинами тлеющих трупов, и со стороны левых журналистов, ООН и даже некоторых американских военных чиновников последовала критика инцидента. Отчеты и сводки расходились в вопросе о том, присутствовали ли среди иракских сил беженцы и заложники (и если да, то какой численности). Однако если ограничиться лишь военными жертвами нападения, отступающие — в отличие от капитулирующих—вооруженные силы не находятся в положении «вне боя», что еще более справедливо для менее узаконенной и менее медиатизированной войны времен Клаузевица.

Как бы то ни было, Клаузевиц показывает свою чувствительность к асимметриям в боевых действиях. В XXI веке фраза «асимметричные боевые действия» стала обозначать партизанские действия или террористические операции, проводимые малыми ячейками, в противоположность тщетным замыслам меньшей силы, сталкивающейся с крупными современными армиями. В «О войне», однако, асимметрия указывает на некий дисбаланс — заметный только опытным воинам — в ситуации, которую обыватель вполне мог бы счесть за игру с нулевой суммой, где плюсы уравновешиваются минусами. Одно из глубочайших прозрений Клаузевица на этот счет состоит в том, что сторона, которая проиграла сражение, теряет куда больше, чем получает по его итогам победитель:

Моральные последствия, вызываемые исходом крупного боя, гораздо значительнее у побежденного, чем у победителя; они ведут к весьма крупным материальным потерям, и последние, в свою очередь, отражаются новыми потерями моральных сил; в таком взаимодействии те и другие потери растут и усиливаются. Этому моральному воздействию надлежит, следовательно, придавать особое значение".

Так, даже когда кровопролитие затрагивает всех в равной мере, боевой дух больше падает у побежденных, чем поднимается у победителей:

... главное воздействие все же сказывается на побежденном, ибо здесь оно является непосредственной причиной новых потерь; сверх того, оно обладает однородной природой с опасностью,

21. Там же. С. 293.

трудами и лишениями, словом, со всеми теми тяготами, среди которых протекает война, и потому вступает с ними некоторым образом в союз и растет при их помощи. Таким образом, мы видим, что падение побежденного ниже уровня первоначального равновесия и много больше подъема над ним победителя..^

Даже если в уме мы спишем наше поражение на глупую ошибку, допущенную в какой-то конкретной части сражения, эмоциональное воздействие потерь ничуть не соответствует нашим рационализациям:

Сделанную ошибку можно в следующий раз исправить, от счастья и случая можно ожидать в другой раз больше благосклонности, но сумма моральных и материальных сил не меняется так быстро, а поэтому, видимо, и тот приговор, какой им вынесла одна победа, имеет много большее значение для всего будущего23.

Хотя Клаузевиц и не застал американскую Гражданскую войну — этот конфликт я изучал более подробно, чем все остальные, — в качестве иллюстрации данного принципа на ум приходит прежде всего трехдневная битва при Геттисберге, штат Пенсильвания. Генерал Конфедерации Роберт Ли вторгся во второй раз на Север в 1863 году и был встречен в Геттисберге Потомак-ской армией Союза. Отчасти из-за отсутствия сил южной кавалерии сражение оказалось внезапным; Север сумел захватить стратегические холмы в маленьком студенческом городке, что оказалось решающим фактором. После трех дней напряженных боев Ли рискнул и предпринял знаменитое наступление, которое позднее назвали атакой Пикетта. Не сумев сломить ни левый, ни правый фланги Севера в первые два дня, — если бы генерал Томас Стоунуолл Джексон не погиб, победа конфедератов на правом фланге не заставила бы себя ждать, — Ли решился на смелую атаку в самый центр Союза.

Солдаты генерала Пикетта отважно выполняли отданные им приказы и даже достигли вершины хребта, однако в конце концов были отброшены — и с немалым кровопролитием: они практически перестали быть прочной военной силой и оказались более или менее удалены от остальных сражений. Ли успешно отступил на территорию Юга и следующим летом доблестно сразился с ге-

22. Там же.

23. Там же.

нералом Улиссом Грантом в Вирджинии, и все же «высшее достижение Конфедерации» было уже достигнуто в битве при Геттисберге. Юг так и не сумел перехватить военную инициативу на Восточном фронте. К весне 1865 года Северовирджинская армия Ли распалась, и восстание Конфедерации затухло24.

Вероятно, основная неудача Севера при Геттисберге заключалась в неспособности генерала Джорджа Мида преследовать отступающую армию Ли, ведь, будучи нетронутой, она осталась прочной военной силой. Но мы симпатизируем Миду, который едва отразил атаку конфедератов и увидел бесчисленных раненых и истощенных солдат своего войска. Тем не менее его неудача в преследовании Ли оказалась решающим фактором: президент Авраам Линкольн произвел очередную смену командования, поставив над победоносным Мидом генерала Гранта, homme du destin войны, после триумфов второго в Миссисипи и Теннесси. Читая следующий образчик блистательной прозы Клаузевица, представьте себе умонастроение поверженной при Геттисберге армии Ли:

Первое, что действует на воображение и, можно смело сказать, на рассудок в несчастливом сражении, — это таяние масс, затем потеря пространства, которая в той или другой степени имеет место всегда, а следовательно, и у наступающего, когда он терпит неудачу; затем — разрушение начального порядка, перемешивание частей, опасности, угрожающие отступлению, которые за немногими исключениями всегда более или менее нарастают, а там и отступление, которое обычно начинается ночью или, по крайней мере, продолжается в течение всей ночи. Уже на этом первом переходе мы вынуждены оставить множество выбившихся из сил и отбившихся, порою как раз самых храбрых, которые в бою наиболее отважно продвигались вперед и держались дольше других; чувство поражения, охватывавшее на поле битвы одних только старших офицеров, спускается теперь по всем ступеням до рядовых и усиливается отвратительным впечатлением оставления в руках врага стольких храбрых товарищей, которые как раз во время боя нам стали особенно дороги; чувство поражения еще увеличивается вследствие все более возрастающего недоверия к вождям, которым всякий подчиненный в большей или меньшей степени ставит в вину безуспешность своих уси-

24. Восхитительное историческое повествование о том, как разворачивался данный конфликт, см. в классическом трехтомнике Шелби Фута: Foote S. The Civil War: A Narrative, Fort Sumter to Perryville: In 3 vols. Columbia, SC: Deckle Edge, 1958-1974.

лий. И такое ощущение поражения не есть что-либо воображаемое, с чем можно справиться; теперь это очевидная истина, что противник оказался сильнее нас../5

Вполне возможно, что Мид, а не Грант одержал бы победу в войне и в конечном итоге по праву стал бы президентом, если бы только пустился за армией Ли и разбил его силы на скопище пленных и кучу трофеев. Юг сражался бы еще года полтора, но на сей раз на родной земле. И все же по многим причинам мы можем сказать, что Юг проиграл войну в битве при Геттисберге. Вернемся к Клаузевицу:

Теперь о влиянии поражения на народ и правительство. Это — внезапная гибель напряженнейших надежд, полное сокрушение чувства собственного достоинства. На место этих уничтоженных сил в образовавшуюся таким образом пустоту вливается страх с его пагубной способностью распространения, завершающий общий паралич. Подлинный нервный удар получает один из двух борцов от электрической искры, произведенной генеральным сражением. И это воздействие, в какой бы различной степени оно ни проявлялось тут и там, никогда не отсутствует полностью. Вместо того чтобы каждому решительно поспешить для отражения надвигающейся беды, каждый боится, что его усилие окажется напрасным, и в нерешительности останавливается в тот момент, когда он должен был бы спешить, или же малодушно опускает руки, становясь фаталистом и предоставляя все на волю судьбь/6.

Отдельные солдаты Конфедерации вполне могли бы сохранять решимость на протяжении десятилетий партизанской войны. Однако их командующему Ли и народу Юга пришлось столкнуться с призраком окончательного поражения в тот июльский день 1863 года, когда атака Пикетта была отражена.

Скрытая тенденция

Критики зачастую утверждают, что, делая упор на объекты, ООО не распознает важность событий. В конце концов, разве сражение — не событие, сотканное из целого множества взаимодействующих объектов? И разве не событие оставляет след в истории, в отличие от собрания статичных объектов? В ответ я сделаю два

25. Фон Клаузевиц К. Указ. соч. С. 295.

26. Там же. С. 296-297.

замечания. Во-первых, ООО вовсе не сужает область объектов до статичных твердых сущих; как упоминалось ранее, объектом является все, что обладает автономным существованием, которое нельзя объяснить через отсылку к совокупности его меньших составляющих или его воздействий на мир. В этом отношении «событие» — просто-напросто объект особого рода.

Битва при Геттисберге, к примеру, обладает независимым характером, который нельзя изменить преобразованием составляющих ее подсражений и судеб массы солдат, жизнь и смерть которых измерялись долями дюймов. А быть может, даже перемена исхода никак не затронула бы ее характер. «Победа Конфедерации при Геттисберге» могла бы по факту оказаться иным объектом, нежели действительная «победа Союза при Геттисберге», однако в некотором смысле обе они оказываются одной вещью. Разница состоит лишь во внешних воздействиях двух битв. Обсуждение последнего обстоятельства можно оставить до следующего раза, равно как и различные мысленные эксперименты на тему того, что именно следует изменить, чтобы битва стала другим объектом по сравнению с тем, каким она оказалась в действительности. К примеру, та же самая битва могла бы произойти в другом городке поблизости. И пускай ее название в наши дни было бы другим, нельзя сказать с уверенностью, что сама битва оказалась бы иной, нежели была.

Во-вторых, мы также не можем сказать с уверенностью, будто события и впрямь важнее, чем объекты. В своей книге «Имматериализм»27, посвященной Голландской Ост-Индской компании, я рассказываю, как эта ранняя корпорация сохраняла относительную невозмутимость в ходе многих событий, в которых она принимала участие, в том числе самых пылких. Мои доводы можно подытожить так: при описании объекта мы в первую очередь должны обратить внимание не на некоторое произвольное количество шумных происшествий, в которые тот оказался вовлечен, а на шесть-семь внутренних симбиозов объекта (если позаимствовать термин из эволюционной теории Линн Маргулис)2®. Какими бы торжественными или болезненными ни были для нас или другого объекта некоторые события, они лишь иногда приводят к необратимым эффектам в отношении того, кем или чем объект яв-

27. Харман Г. Имматериализм. Объекты и социальная теория. М.: Издательство Института Гайдара, 2018.

28. См.: Margulis L. Symbiotic Planet: A New Look at Evolution. N.Y.: Basic Books, 1999.

ляется сам по себе. В случае Голландской Ост-Индской компании я указал следующие определяющие для нее симбиозы:

• 1610 год: назначение Питера Бота в качестве первого генерал-губернатора компании, уполномоченного принимать решения, вести сражения и подписывать договоры без прямого руководства Амстердама.

• 1614 год: генерал-губернатор Ян Питерсзоон Кун публикует свое «Рассуждение о состоянии Ост-Индии», в котором утверждает, что компании следует не только укрепить монополию на торговлю пряностями, вытеснив другие европейские силы, но и монополизировать внутриазиатский рынок.

• 1619 год: основание Батавии (ныне Джакарта, Индонезия) как столицы компании.

• 1623 год: резня на Амбоне, в ходе которой компания уничтожила силы англичан и добилась господства на важнейших Островах пряностей.

• 1625 год: переопределение курса компании — от рейсов из Амстердама и обратно на внутриазиатский рынок, с соответствующим преображением ее кораблей.

• 1641 год: завоевание Малакки соединяет старые арабские и китайские торговые пути в обширную сеть.

Заинтересованного читателя я отсылаю к моей книге. Важный момент здесь заключается в том, что очень многие из самых важных сражений и торговых сделок компании просто не фигурируют в этом перечне, да и не должны. Пытаясь написать прежде всего онтологию компании-объекта, а не его историю, мы сосредоточиваемся лишь на тех преобразованиях, которые необратимо изменили его по сравнению с тем, чем он был раньше, и некоторые из них в то время не то чтобы считались важными. Как только объект восполняет шесть-семь своих симбиозов, он достигает зрелости и затем неизбежно восходит или же падает в зависимости от того, насколько он приспособлен к среде, с которой взаимодействует, и как долго он сумеет в ней продержаться.

Голландская Ост-Индская компания продолжала улучшать свое состояние до тех пор, пока такие специи, как мускатный орех и гвоздика, сохраняли свои позиции на европейском рынке. Однако ее дела пошли на спад, когда французы начали выращивать те же специи в Карибском бассейне и в особенности когда Европа переключила свой интерес на шоколад, кофе и чай, которые поставлялись лучше подготовленными англичанами. С этого мо-

мента смерть Голландской Ост-Индской компании была лишь вопросом времени.

Я рассказываю вам об этом, поскольку Клаузевиц во многом мог бы подписаться под моей теорией, пускай она и сильно опережает его время. К примеру, в главе 7 четвертой части книги генерал несколько умеряет решающий характер окончательного исхода битвы. По его словам, битва уже движется в определенном направлении до того, как это станет кому-либо известно. Данный тезис противоречит нашей интуиции, согласно которой исход боя не предрешен вплоть до некоторого финала, рокового поворота ближе к ее концу (быть может, то же самое относится и к атаке Пикетта, которую в таком случае придется подвергнуть соответствующему пересмотру). Клаузевиц пишет:

Никогда решение боя не наступает в один определенный момент, хотя в каждом бою бывают моменты величайшей важности, которые главным образом и обусловливают его участь. Таким образом, проигрыш боя есть постепенное опускание чаши весов. Но во всяком сражении наступает такой момент, когда его можно считать решенным, так что возобновление боя явилось бы началом нового боя, а не продолжением старого29.

Способность распознать скрытый поворотный момент чрезвычайно важна, поскольку она дает командующему «возможность решить, можно ли еще возобновить с пользой бой при помощи подоспевших подкреплений»30. Можно предположить, будто это настолько базовый для военных навык, что любой высокопоставленный генерал им обладает, однако у Клаузевица наготове целый ряд контрпримеров:

В 1806 году под Иеной принц Гогенлое принял с 35 000 человек сражение против 60 000 или 70 000 человек Бонапарта и проиграл его, но так проиграл, что эти 35 000 были как бы совершенно разгромлены; тогда генерал Рюхель попытался возобновить сражение с 12 000 человек; последствием этого был мгновенный разгром и этих 12 000З1.

В другом месте Клаузевиц приводит пример, менее благоприятный для Наполеона: прославленный командир бросает в бой свою непобедимую Garde Impériale на последних этапах битвы при Ва-

29. Фон Клаузевиц К. Указ. соч. С. 274.

30. Там же.

31. Там же.

терлоо. Гвардия отступила и была уничтожена в жесточайшей резне, так что Наполеон остался ни с чем. После этого более шести десятков орудий и множество пленных, включая генералов, были захвачены противостоящей Наполеону коалицией. В его защиту можно указать на то, что Наполеон столкнулся с противодействием новых войск Голландии, а также прибывших позднее пруссаков. Однако вопрос о том, не оставалось ли отступление лучшей альтернативой в той ситуации, остается открытым.

Помимо примеров Клаузевиц предлагает своеобразную теорию, которая позволяет узнать, при каких условиях битва будет неминуемо проиграна, для того чтобы не тратить на ее продолжение новые силы:

... когда же наступает обычно момент решения, то есть тот момент, когда новые, конечно, соразмерные, силы уже не могут изменить несчастного исхода боя? <...>

1. Когда целью боя было обладание подвижным предметом, то решительным моментом явится утрата этого предмета.

2. Когда такою целью было обладание участком местности, то в большинстве случаев решительным моментом явится также его утрата. <...>

3. Во всех остальных случаях, когда оба эти обстоятельства еще не решают боя, — следовательно, когда уничтожение неприятельских сил составляет главную цель, — решение наступает в тот момент, когда победитель перестает находиться в состоянии расстройства.

Таким образом, бой, в котором успевающая сторона вовсе не вышла из состояния порядка и дееспособности или утратила таковые лишь в малой части своих сил, в то время как наши силы более или менее расстроились, — такой бой восстановить уже нельзя, как нельзя его восстановить в том случае, когда противник успел вполне восстановить свою боеспособность".

Поскольку пункты 1 и 2 довольно очевидны, пункт 3 оказывается ключевым. Бой решен, «когда победитель перестает находиться в состоянии расстройства». Можно возразить — другая сторона не может точно знать, какие именно чувства испытывает «победитель» в данный момент, так что поворотный момент боя прозрачен изначально лишь для одной из сторон. Но Клаузевиц выдвигает другой критерий, который, хотя и ссылается на сознание самого победителя, может быть применен и стороной, находящейся на грани поражения:

32. Там же. С. 275-276. 44 логос•том 29 • #3•2019

Следовательно, чем меньше та часть вооруженных сил, которая непосредственно сражается, и чем больше та их часть, которая в качестве резерва своим простым присутствием участвует в достижении решения, тем менее возможности у свежих частей противника вновь вырвать у нас из рук победу. Тот полководец и та армия, которые достигли наибольшего в смысле ведения боя с наивысшей экономией сил и используют в наибольшей мере моральное действие сильных резервов, идут по наиболее верному пути к победе33.

Вот в чем заключается секрет наиболее выдающегося генерала той эпохи: «В последнее время приходится признать за французами, особенно под командой Бонапарта, огромное мастерство в этом отношении»^4. Исключение, которое подтверждает правило, — это, опять-таки, обращение Наполеона к императорской гвардии при Ватерлоо. В соответствии с принципами Клаузевица, ему следовало лучше оценить объем резервных сил, доступный коалиции. Однако неясно, мог ли Наполеон предвидеть наступление пруссаков на правый фланг. Есть и другой смягчающий фактор, который столь часто фигурировал в военной карьере Наполеона, состоящий в том, что «храбрым судьба помогает». Кроме того, если бой можно еще повернуть, то награды даже перевешивают риск. Клаузевиц пишет:

Но если удалось овладеть течением неудачного боя и повернуть его в свою пользу еще до окончания, то не только исчезает из нашего счета связанный с ним минус, но он становится основанием еще большей победы. В самом деле, если ясно представить себе тактический ход боя, то легко убедиться, что до его завершения все результаты частичных боев представляют собою как бы условные приговоры, которые не только аннулируются общим успехом, но и могут получить совершенно обратное значение. Чем больше наши вооруженные силы разгромлены, тем больше о них разбилось неприятельских сил, тем, следовательно, сильнее будет кризис и у неприятеля и тем больший перевес получат наши свежие подкрепления. Если конечный результат обернется в нашу пользу, если мы вырвем из рук неприятеля поле сражения и захваченные им трофеи, то все затраченные им ради них силы окажутся нашей чистой прибылью, а наше начальное поражение обратится в ступень к более высокому триумфуЗ5.

33. Там же. С. 276.

34. Там же.

35. Там же. С. 279-280.

Мы не можем знать наверняка, чем могла бы обернуться победа Наполеона при Ватерлоо. Но Наполеон не был бы Наполеоном, если бы не поставил на карту все. Поскольку в заключительном разделе мы будем обсуждать возражения полковника Бойда против Клаузевица, стоит упомянуть его критику Наполеона. Колоритный полководец XIX века добился многих блестящих тактических побед, причем на стороне противника зачастую был перевес. Но при этом Наполеон понес колоссальные и зачастую ненужные издержки — взять хотя бы авантюру в России, когда его силы растаяли en route, на ходу, — так что следует заключить, что он допустил стратегический провал.

Тогда как ранний Наполеон умело владел стратегической двусмысленностью, Бойд замечает, что

... в поздних кампаниях (будучи императором) он все больше полагался на массированный прямой артиллерийский огонь, плотные пехотные колонны и тяжелую кавалерию, направляя их на участки с сильным сопротивлением, что в конечном итоге привело к многочисленным жертвам36.

Кроме того, в последние годы Наполеон

.создал высокоцентрализованную систему управления и контроля, которая в сочетании с практически неизменными тактическими руководствами привела к тому, что одна сила разбивалась вдребезги о другую из-за все более неизобретательных, формализованных и предсказуемых действий на все более и более низких уровняхЗ7.

Подытоживая стратегию позднего Наполеона, Бойд предлагает следующую формулу:

Стратегический «туман», за которым следуют стереотипные и разрушительные тактические наступленияЗ8.

Генеральное сражение

Из всех теорий Клаузевица ни одна не была столь значима, как его представление о том, что цель боевых действий — приведение противника к генеральному сражению, а не просто захват

36. Boyd J. R. Op. cit. P. 47.

37. Ibid. P. 55.

38. Ibid. P. 56.

и удерживание территории или выполнение какой бы то ни было иной второстепенной задачи. В случае Гражданской войны в США 1861-1865 годов довольно примечательно, что глубокая связь, которая мгновенно возникла между президентом Линкольном и генералом Грантом, во многом объяснялась согласием по данному вопросу.

Пускай Грант в своей кампании 1864 года постоянно отрывался от Ли и продвигался — в четыре или пять этапов — к Ричмонду, столице Конфедерации, делал он это лишь затем, чтобы оттеснить Ли с ряда сильных позиций, о чем свидетельствует то, что Грант не закончил свой маневр прямым наступлением на столицу, а напал на важный железнодорожный узел в Питерсберге к югу от Ричмонда. Здесь он осадил Ли, который через несколько месяцев бежал, но при этом его армия начала рассеиваться. Целью Гранта всегда была Северовирджинская армия, которую он в итоге заставил сдаться в сражении при Аппоматтоксе в апреле 1865 года, фактически положив конец войне.

Клаузевиц в краткой форме излагает свое учение о генеральном сражении в главе 11 четвертой части «О войне». Многие из его слов могли принадлежать самому Гранту, который наверняка изучал эту главу в Вест-Пойнте, а быть может, и позднее. Набросав пять общих принципов в начале главы, Клаузевиц подытоживает их следующим образом:

Из этих истин вытекает двойной закон, части которого взаимно подкрепляют друг друга, а именно: 1) уничтожение боевых сил неприятеля надо преимущественно искать в больших сражениях и в их результатах и 2) главная цель больших сражений должна заключаться в уничтожении неприятельских вооруженных сил .

Здесь следует отметить: пятый принцип гласит, что только в больших сражениях «полководец правит делом собственными рука-ми»4°. В меньших сражениях за все вполне могут отвечать командиры дивизий. Действительно, в другом месте Клаузевиц указывает, что в армии не должно быть слишком мало дивизий. Ведь в армии, состоящей из двух или трех дивизий, подчиненные командиры получат слишком много пространства для автономных действий либо приказы должны будут проходить через слишком большое количество промежуточных уровней, чтобы успех их исполнения был обеспечен. Однако в общем действии главнокоман-

39. Фон Клаузевиц К. Указ. соч. С. 299-300.

40. Там же. С. 299.

дующий должен отвечать за все происходящее сам. Именно здесь отвага генерала подвергается финальному испытанию, и по итогам всех сражений история выносит свой вердикт.

В американской Гражданской войне, судя по всему, данное испытание полностью провалил генерал Севера Джозеф Хукер: блистательный план по обходу конфедератов, оставленных во Фре-дериксбурге, обернулся робким отступлением в леса и поражением его правого фланга от рук зловеще библейского Стоунуолла Джексона. В примере самого Клаузевица фигурируют два его любимых командира:

Едва ли Бонапарт когда-либо предпринимал какой-либо из своих походов без мысли, что он тотчас же, в первом же сражении, разгромит своего противника; то же думал и Фридрих Великий в более мелких условиях, при кризисе более ограниченного характера, когда он с небольшой армией стремился проложить себе путь в тылу русских или имперцев41.

Как и следовало ожидать, в этой главе Клаузевиц вновь обращается к Наполеону:

Сам Бонапарт не достиг бы единственного в своем роде Ульма [где он захватил в плен 27 тыс. австрийцев в октябре 1805 года], если бы он боялся кровопролития; на этот эпизод надо смотреть именно как на второй укос, собранный с побед его предшествующих походов42.

Из превосходного примера Клаузевиц делает вывод:

Не одни лишь отважные, отчаянные, дерзкие полководцы пытались выполнить свое дело при помощи великого риска решительных сражений; этого пути держались все наиболее удачливые полководцы, и мы должны предоставить им дать ответ на столь широкообъемлющий вопрос43.

Из истории Гражданской войны в США можно привести другой блестящий пример. Речь о генерале Уильяме Текумсе Шермане, правой руке Гранта, известном такими броскими фразами, как «война означает борьбу» и «война — это ад», который сжег дотла

41. Там же. С. 304.

42. Там же. С. 303-304.

43. Там же. С. 304.

Атланту, прежде чем обрушиться на Джорджию, а также Северную и Южную Каролину44.

Ставки никогда не были так высоки: если нашим генералам недостает смелости и инициативы, генералы противника вполне могут их продемонстрировать. Здесь Клаузевиц не стесняется в выражениях:

Мы и слышать не хотим о тех полководцах, которые будто бы побеждали без пролития человеческой крови. Если кровопролитное сражение представляет ужасное зрелище, то это должно служить основанием лишь к тому, чтобы смотреть на войну более серьезно, а не к тому, чтобы из чувства человеколюбия дать своим мечтам мало-помалу притупиться, пока, наконец, не появится вновь кто-нибудь с отточенным мечом и не отрубит нам

4 S

руки .

Хотя кровопролитие неизбежно, генеральное сражение не следует рассматривать с точки зрения грубой силы:

...оно отнюдь не представляет простого взаимного убийства, и его воздействие заключается преимущественно в том, чтобы убить мужество врага, а не его солдат. однако кровь всегда является его оплатой, а бойня определяет его характер, имея общий филологический корень с боем; вот перед чем содрогается человеческое сердце полководца46.

Клаузевиц демонстрирует нам отменное психологическое чутье, когда замечает, что офицеры куда меньше боятся умереть сами и пожертвовать солдатами, чем увидеть мгновенный крах своих карьер и наций:

Но еще более смущается человеческий дух перед мыслью об окончательном решении одним ударом. В одной точке пространства и времени сосредоточено здесь все действие; и в такие минуты в нас закрадывается смутное чувство, будто в этом тесном пространстве наши силы не имеют возможности развернуться и проявить всю свою деятельность. именно эта слабость, которой подвержен человек при всяком ином великом ре-

44. Мемуары обоих генералов стоит прочесть: Grant U. S. Memoirs of U. S. Grant/Selected Letters, 1839-1865. N.Y.: Library of America, 1990; Sherman W. T. The Memoirs of General W. T. Sherman. N.Y.: Library of America, 1990.

45. Фон Клаузевиц К. Указ. соч. С. 304.

46. Там же. С. 301.

шении, может с особенной силой заговорить в душе полководца, когда он должен поставить на лезвие ножа дело столь огромной важности47.

В то время как Сунь-цзы и другие авторы утверждали, что великие полководцы могут и вовсе избежать прямого боя, Клаузевиц считает это безрассудством, вызванным трепетом:

Вот почему и правительства, и полководцы во все времена искали пути, чтобы обойти генеральное сражение — или для того, чтобы достигнуть своих целей без него, или чтобы миновать его незаметным образом. Историки и теоретики изо всех сил старались потом найти в таких походах и войнах каким бы то ни было образом не только эквивалент упущенного генерального сражения, но даже проявление какого-то высшего искусства. Мы приблизились было к тому, чтобы во имя экономии войны смотреть на генеральное сражение как на зло, делающееся неизбежным из-за допущенных ошибок, как на болезненное явление, к которому правильно организованная осторожная война никогда не должна приводить; лишь те полководцы должны заслуживать лавров, которые умеют вести войну без кровопролития, а теория войны, подлинное учение браминов, как раз для того и существует, чтобы научить такому искусству48.

Далее следует резкое заключение: «История нашего времени разрушила эти фантазии.» Также важно отметить следующее обстоятельство: великие победы требуют значительной подготовки и, как мы уже видели, достигаются скорее после боя, нежели в ходе самой битвы. Мы с куда большей вероятностью добьемся решающих результатов, если сумеем обойти вражеский фланг и начнем преследовать отступающие силы:

Сражение, разыгранное фронтально и без обхода, редко даст такой крупный результат, как сражение, в котором побежденный оказался обойденным или которое он вынужден был дать, имея более или менее перевернутый фронт. На пересеченной или гористой местности результат точно так же бывает меньше, ибо здесь сила удара вообще оказывается ослабленной.

Если побежденный имеет равную или превосходящую численностью, по сравнению с победителем, кавалерию, то воздей-

47. Там же.

48. Там же. С. 302.

ствие преследования, а следовательно, и большая часть результатов победы отпадают49.

В случае если нынешнему читателю упоминание «кавалерии» кажется странным, следует напомнить, что этот термин все еще используется для обозначения современных танковых дивизий, которые выполняют ту же функцию мобильного удара, что и прежние конные войска, хотя и гораздо более эффективно.

Завершая свои замечания о Клаузевице, я хочу отметить, что вся его сложность как мыслителя видна в неоднозначной установке, которую он занимает по отношению к роли теории, опыта и врожденного характера в достижении решающих результатов. С одной стороны, он вроде бы превозносит прирожденного мужественного воина над мыслителем, обитающим в башне из слоновой кости:

Таким образом, здесь требуется мало такого, чему можно научиться из книг, и многое из того, чему если и можно научиться, то не путем грамоты, а иным путем.

Импульс к генеральному сражению, свободное, верное движение к нему должны исходить из ощущения собственной силы и ясного сознания его необходимости; другими словами, этот импульс должен исходить из прирожденного мужества и из изощренного широкими жизненными горизонтами взгляда5°.

Далее он продолжает, как кажется, очернять кабинетного солдата:

Великие примеры — лучшие наставники; но, конечно, будет прискорбно, когда между ними и нами ляжет облако теоретических предрассудков, ибо даже солнечный свет, проникая через облака, преломляется и окрашивается5\

Но все-таки, каким бы первоклассным солдатом ни был Клаузевиц, он славен прежде всего теорией войны. Несомненно, он осознавал это и, не желая подорвать ценность собственного теоретического труда, подстраховался отрывком, который вполне мог сойти со страниц какого-нибудь труда Иммануила Канта:

Разрушить такие предрассудки, которые в известные эпохи образуются и распространяются, как миазмы, — настоятельный

49. Там же. С. 304-305.

50. Там же. С. 305-306.

51. Там же. С. 306.

долг теории. То ложное, что порождено человеческим разумом, может уничтожить тот же чистый разум52.

Оппонент Клаузевица: полковник Бойд

Легендарный американский военный теоретик Джон Бойд (1927-!997)53 в ходе Корейской войны был пилотом, однако так никого и не сбил, да и в остальном ничем не отличился на короткой службе. Легендой он стал благодаря послевоенным достижениям. Поднявшись на высшую ступень своего класса в Школе летчиков-истребителей, позднее Бойд вступил в преподавательский состав этого училища и разработал революционную летную тактику. Тактика подразумевала быстрое прохождение цикла, состоящего из четырех процессов: наблюдения, ориентации, решения и действия (так называемый цикл НОРД, известный также как «петля Бойда»). Предполагалось, что она настолько дезориентирует летчиков-неприятелей, что они врежутся прямо в землю.

Чтобы снизить расходы Пентагона, Бойд сформировал программы истребителей F-15 Eagle и F-16 Fighting Falcon, чтобы сделать упор на более медленных, однако легких и потому более маневренных самолетах, способных гораздо быстрее проходить цикл НОРД, который стал все чаще применяться в сфере бизнеса и других невоенных областях. К тому же Бойду удалось произвести впечатление на министра обороны и вице-президента Дика Чейни, благодаря чему Бойд оказал существенное влияние на проведение американскими морскими пехотинцами решающей фланговой атаки в пустыне под конец Войны в заливе.

За всю жизнь Бойд так и не написал ни одной книги, в которой бы изложил свои теории. Вместо этого он подготовил брифинг в виде слайд-шоу и постоянно занимался его расширением; окончательная версия, цитируемая в настоящем тексте, содержит целых 327 слайдов. Брифинги Бойда посещали не только коллеги-офицеры, но и заинтересованные политики. Его подход к стратегии часто называли «маневренными боевыми действиями», и, хотя идеи Бойда долгое время вызывали возмущение у его бывших коллег из Военно-воздушных сил, Корпус мор-

52. Там же. Перевод изменен. — Прим. пер.

53. См. три различных книги, посвященных Бойду: Coram R. Boyd: The Fighter Pilot Who Changed the Art of War. N.Y.: Little, Brown & Co., 2002; Osin-ga F. Science, Strategy, and War: The Strategic Theory of John Boyd. L.: Rout-ledge, 2006; Hammond G. T. The Mind of War: John Boyd and American Security. Washington, D.C.: Smithsonian Institution Press, 2001.

52 логос•том 29 • #3•2019

ской пехоты взял их на вооружение довольно быстро и с немалым энтузиазмом.

После критики позднего Наполеона, которую я приводил ранее, Бойд посвящает один короткий слайд Клаузевицу. В нем Бойд подытоживает всю его концепцию войны, а в следующих двух он ее разбивает. Нас это не должно удивлять, ведь Бойд — поклонник Сунь-цзы, который считал, что следует стремиться к победе без поражений и что обман — одно из наиболее подходящих средств ведения войны, тогда как Клаузевиц был убежден, что избежать генерального сражения пытаются только трусы. Возражения Бой-да в адрес Клаузевица весьма поучительны, поскольку они проливают свет на слабые места его учения, а также выдвигают позитивную альтернативу. Упрекнув прусского теоретика за то, что тот отдает предпочтение сражению перед стратегическим маневром, а также за стереотипную тактику, сходную с тактикой позднего Наполеона, Бойд выписывает свои основные возражения в правом столбце первого критического слайда. Стоит привести их здесь в полном виде:

• Клаузевиц был обеспокоен трением/неопределенностью и стремился их преодолеть или же свести на нет. Ему не удалось прийти к выводу, что трение/неопределенность следовало бы усилить на стороне противника.

• Клаузевица привлекало представление о том, что противника необходимо выматывать, заставляя его тратить все больше усилий. Ему не удалось открыть или выработать идею, что противника следует парализовать, лишив его возможности прикладывать усилия.

• Клаузевиц сделал неверный вывод: «Центр тяжести всегда находится там, где собирается наибольшая масса», — а затем заявил, будто бы именно туда следует направлять удары и именно там можно оказать решающее воздействие. Ему так и не удалось развить мысль о том, что можно создавать множество некооперативных центров тяжести и наносить удары по уязвимым, но критически важным сухожилиям, соединениям и мероприятиям, которые позволяют существовать более масштабной системе54.

Короче говоря, Клаузевиц намеревался бросить свои сосредоточенные силы в бой против сосредоточенных сил неприятеля, но так, чтобы за ним осталось численное преимущество (особенно в плане свежих резервных войск) и можно было воспользо-

54. Boyd J. Op. cit. P. 58.

ваться последующим вражеским отступлением, заняв превосходящие позиции (впрочем, это уже опционально). Подобная ситуация приведет к генеральному сражению, и от этой крайней необходимости войны никуда не денешься. В свою очередь, подход Бойда (который также опирался на классические примеры, начиная с Марафона и Канн до ужасающих нашествий монголов) состоит в следующем: нужно влиться во вражеский цикл принятия решения с тем, чтобы повергнуть способность противника функционировать как единое целое, вызвав всеобщую панику и неразбериху.

Вот как Бойд формулирует свой подход во втором критическом слайде:

Клаузевиц не понимал, что многие центры тяжести, отказывающиеся сотрудничать друг с другом, а то и вовсе соперничающие, парализуют неприятеля, лишая его возможности действовать целенаправленно, и поэтому они препятствуют интенсивной деятельности и увеличивают трение55.

Он добавляет, что, скорее всего, как и в случае сражений позднего Наполеона, «в силу хорошо организованных стереотипных тактик и неизобретательных сражений на изнурение, предложенных Клаузевицем, операции в итоге сведутся к „кровавой бане"»56. Тезис Бойда, в соответствии с которым взаимосвязи между вражескими частями важны и их желательно нарушить, в общем и целом покажется знакомым читателям современной философии. На ум приходят несколько очевидных параллелей, будь то из ак-торно-сетевой теории Бруно Латура или же из размышлений Жиля Делёза и Феликса Гваттари о ризоме5?.

Любого, кто прочел «О войне», критика Бойда в чем-то убедит. Тем не менее, если вспомнить о постоянной несправедливости, с которой сталкивается любой более ранний великий мыслитель, критикуемый более поздним, нам следует подготовить своего рода умственный контрудар, дабы воздать должное пруссаку. Если бы я выступал в качестве адвоката Клаузевица в судебных трениях с Бойдом, я бы, несомненно, подчеркнул вот что. Если

55. Ibid. P. 59.

56. Ibidem.

57. См.: Латур Б. Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014; Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007; Они же. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010.

тактика Клаузевица на поле боя и представляется «неизобретательными сражениями на изнурение», то лишь потому (как мы видели), что дело здесь отнюдь не в самой битве. Зная, что обе стороны понесут значительные потери (и эти потери даже будут примерно друг другу соответствовать, полагает Клаузевиц), победитель начинает генеральное сражение, чтобы повергнуть боевой дух неприятеля и прийти к сокрушительному триумфу, который будет измеряться числом солдат и тяжелых орудий противника, захваченных в ходе его отступления.

На этой ноте я избавлю читателей от дальнейших задержек и пожелаю им успехов в умственных упражнениях, которые готовит им чтение книги «О войне». Если же я сумел занять их тем, что предлагается в труде Клаузевица, то мой текст выполнил свою задачу. Я был бы также рад, если бы читатели проявили больший интерес к применению военной стратегии в других областях. После прочтения этой удивительно систематичной работы Клаузевица им будет проще уследить за более афористическими (Сунь-цзы) или стремительными (полковник Бойд) рассмотрениями подобных тем.

Библиография

Богост И. Чужая феноменология. Пермь: Гиле Пресс, 2019. Ван Кревельд М. Трансформация войны. М.: ИРИСЭН, 2019. Гуссерль Э. Логические исследования. Т. II. Ч. 1: Исследования по феноменологии и теории познания. М.: Академический проект, 2011. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007.

Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург:

У-Фактория; М.: Астрель, 2010. Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. Кант И. Критика чистого разума // Он же. Собр. соч.: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 3.

Латур Б. Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию. М.: ВШЭ, 2014.

Лиддел Гарт Б. Х. Стратегия непрямых действий. М.: Иностранная литература, 1957.

Мейясу К. После конечности. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015. Мэхэн А. Т. Влияние морской силы на историю, 1660-1783. М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 2002.

Ортега-и-Гассет Х. Мысли о романе // Он же. Эстетика. Философия культуры.

М.: Искусство, 1991. С. 260-295. Ортега-и-Гассет Х. Эссе на эстетические темы в форме предисловия // Он же.

Эстетика. Философия культуры. С. 93-112. Фон Клаузевиц К. О войне. М.: Издательская корпорация «Логос»; Международная академическая издательская компания «Наука», 1998.

Харман Г. Имматериализм. Объекты и социальная теория. М.: Издательство

Института Гайдара, 2018. Харман Г. Четвероякий объект. Пермь: Гиле Пресс, 2015. Badiou A. Being and Event. L.: Continuum, 2005.

Boyd J. R. Discourse on Winning and Losing. Montgomery, Alabama: Air

University Press, 2018. URL: http://airuniversity.af.edu/Portals/10/AUPress/ Books/B_0151_Boyd_Discourse_Winning_Losing.pdf. Bryant L. R. The Democracy of Objects. Ann Arbor, MI: Open Humanities Press, 2011.

Coram R. Boyd: The Fighter Pilot Who Changed the Art of War. N.Y.: Little, Brown & Co., 2002.

DeLanda M. Emergence, Causality, and Realism // The Speculative Turn: Continental Realism and Materialism / L. Bryant, N. Srnicek, G. Harman (eds). Melbourne: re.press, 2011. P. 381-392. Eddington A. S. The Nature of the Physical World. N.Y.: MacMillan, 1929. Foote S. The Civil War: A Narrative, Fort Sumter to Perryville: In 3 vols. Columbia,

SC: Deckle Edge, 1958-1974. Grant U. S. Memoirs of U. S. Grant/Selected Letters, 1839-1865. N.Y.: Library of America, 1990.

Gray C. S. Theory of Strategy. Oxford: Oxford University Press, 2018. Hammond G. T. The Mind of War: John Boyd and American Security. Washington,

D.C.: Smithsonian Institution Press, 2001. Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things.

Chicago: Open Court, 2005. Harman G. The Third Table // The Book of Books / C. Christov-Bakargiev (ed.).

Ostfildern, Germany: Hatje Cantz Verlag, 2012. P. 540-542. Harman G. Time, Space, Essence, and Eidos // Cosmos and History. 2010. Vol. 6. № 1. P. 1-17.

Harman G. War, Space, and Reversal // Philosophy After Hiroshima / E. Demenchonok

(ed.). Cambridge, UK: Cambridge Scholars Press, 2010. P. 132-148. Margulis L. Symbiotic Planet: A New Look at Evolution. N.Y.: Basic Books, 1999. Morton T. Hyperobjects. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2013. Osinga F. Science, Strategy, and War: The Strategic Theory of John Boyd. L.: Routledge, 2006.

Sherman W. T. The Memoirs of General W. T. Sherman. N.Y.: Library of America,

1990.

AN INTRODUCTION TO CLAUSEWITZ

Graham Harman. Professor, Philosophy Department, [email protected]. American University in Cairo (AUC), AUC ave., P. O. Box 74, 11835 New Cairo, Egypt.

Keywords: Carl von Clausewitz; John Boyd; José Ortega y Gasset; American Civil War; object-oriented ontology; aesthetics; military history; military strategy; decisive battle; absolute war.

The article analyzes a series of topics from Carl von Clausewitz's On War by approaching them as philosophical positions without questioning the critique of Clausewitz by military historians and strategists. Special attention is given to Clausewitz's writing style. Drawing on the works of Edmund Husserl and José Ortega y Gasset, the author distinguishes two types of writing, which may be called "empty" and "vivid" understood in their ontological sense: empty writing presents the reader with the separate qualities of an object, while vivid writing points to the object in its authentic self-absence, in its distancing from all qualities and relations. Clausewitz constantly turns to vivid writing, and the article examines a profusion of examples.

Discussing the scale of a victory, a topic raised by Clausewitz, the author emphasizes how much attention Clausewitz devotes to various kinds of asymmetries in warfare. For instance, even if both sides of a conflict are equally bloodied, the loss of the defeated party will always outweigh the gain of the victor. The author illustrates this thought with the example of the American Civil War. When it comes to the question of how combats are decided, the author criticizes ontological positions which favor events over objects and are unable to acknowledge that events are merely a specialized kind of object. A battle is an event, but it is first and foremost an object, which is not exhausted by its internal or external relations, and therefore deciding the outcome of combat does not depend on what transpires in the battle. In his final examination of Clausewitz's theory of absolute war, the author gives an account of Col. John Boyd's remarks on it. While the author is generally in agreement with the critique, he draws the conclusion that Clausewitz's focus on the decisive battle paradoxically pushes the battle itself into the background in comparison to the consequences that follow from it.

DOI: 10.22394/0869-5377-2019-3-25-56

References

Badiou A. Being and Event, London, Continuum, 2005.

Bogost I. Chuzhaia fenomenologiia [Alien Phenomenology], Perm, Hyle Press, 2019. Boyd J. R. Discourse on Winning and Losing, Montgomery, Alabama, Air University Press, 2018. Available at: http://airuniversity.af.edu/Portals/10/AUPress/ Books/B_0151_Boyd_Discourse_Winning_Losing.pdf. Bryant L. R. The Democracy of Objects, Ann Arbor, MI, Open Humanities Press, 2011. Coram R. Boyd: The Fighter Pilot Who Changed the Art of War, New York, Little, Brown & Co., 2002.

DeLanda M. Emergence, Causality, and Realism. The Speculative Turn: Continental

Realism and Materialism (eds L. Bryant, N. Srnicek, G. Harman), Melbourne, re.press, 2011, pp. 381-392. Deleuze G., Guattari F. Anti-Edip: Kapitalizm i shizofreniia [L'Anti-Œdipe: Capitalisme et schizophrénie], Yekaterinburg, U-Faktoriia, 2007. Deleuze G., Guattari F. Tysiacha plato: Kapitalizm i shizofreniia [Mille plateaux: Capitalisme et schizophrénie], Yekaterinburg, Moscow, U-Faktoriia, Astrel', 2010.

Derrida J. O grammatologii [De la grammatologie], Moscow, Ad Marginem, 2000.

Eddington A. S. The Nature of the Physical World, New York, MacMillan, 1929.

Foote S. The Civil War: A Narrative, Fort Sumter to Perryville, Columbia, SC, Deckle Edge, 1958-1974, 3 vols.

Grant U. S. Memoirs of U. S. Grant/Selected Letters, 1839-1865, New York, Library of America, 1990.

Gray C. S. Theory of Strategy, Oxford, Oxford University Press, 2018.

Hammond G. T. The Mind of War: John Boyd and American Security, Washington, D.C., Smithsonian Institution Press, 2001.

Harman G. Chetveroiakii ob"ekt [Quadruple Object], Perm, Hyle Press, 2015.

Harman G. Guerrilla Metaphysics: Phenomenology and the Carpentry of Things, Chicago, Open Court, 2005.

Harman G. Immaterializm. Ob"ekty i sotsial'naia teoriia [Immaterialism: Objects and Social Theory], Moscow, Izdatel'stvo Instituta Gaidara, 2018.

Harman G. The Third Table. The Book of Books (ed. C. Christov-Bakargiev), Ostfildern, Germany, Hatje Cantz Verlag, 2012, pp. 540-542.

Harman G. Time, Space, Essence, and Eidos. Cosmos and History, 2010, vol. 6, no. 1, PP. 1-17.

Harman G. War, Space, and Reversal. Philosophy After Hiroshima (ed. E. Demencho-nok). Cambridge, UK, Cambridge Scholars Press, 2010, pp. 132-148.

Husserl E. Logicheskie issledovaniia. T. II. Ch. 1: Issledovaniia po fenomenologii i

teorii poznaniia [Logische Untersuchungen. Band 2. I. Teil: Untersuchungen zur Phänomenologie und Theorie der Erkenntnis], Moscow, Akademicheskii proekt, 2011.

Kant I. Kritika chistogo razuma [Kritik der reinen Vernunft]. Sobr. soch.: V 8 t. [Collected Works: In 8 vols], Moscow, Choro, 1994, vol. 3.

Latour B. Peresborka sotsial'nogo. Vvedenie v aktorno-setevuiu teoriiu [Reassembling the Social. An Introduction to Actor-Network-Theory], Moscow, HSE, 2014.

Liddell Hart B. H. Strategiia nepriamykh deistvii [Strategy: The Indirect Approach], Moscow, Foreign Literature, 1957.

Mahan A. T. Vliianie morskoi sily na istoriiu, 1660-1783 [The Influence of Sea Power Upon History: 1660-1783], Moscow, Saint Petersburg, AST, Terra Fantastica, 2002.

Margulis L. Symbiotic Planet: A New Look at Evolution, New York, Basic Books, 1999.

Meillassoux Q. Posle konechnosti [Après la finitude], Yekaterinburg, Moscow, Kabi-netnyi uchenyi, 2015.

Morton T. Hyperobjects, Minneapolis, University of Minnesota Press, 2013.

Ortega y Gasset J. Esse na esteticheskie temy v forme predisloviia [Ensayo de estética a manera de prólogo]. Estetika. Filosofiia kul'tury [Aesthetics. Philosophy of Culture], Moscow, Art, 1991, pp. 93-112.

Ortega y Gasset J. Mysli o romane [Ideas sobre la novela]. Estetika. Filosofiia kul'tury [Aesthetics. Philosophy of Culture], Moscow, Art, 1991, pp. 260-295.

Osinga F. Science, Strategy, and War: The Strategic Theory of John Boyd, London, Routledge, 2006.

Sherman W. T. The Memoirs of General W. T. Sherman, New York, Library of America, 1990.

Van Creveld M. Transformatsiia voiny [The Transformation of War], Moscow, IRISEN, 2019.

Von Clausewitz C. O voine [Vom Kriege], Moscow, Izdatel'skaia korporatsiia "Logos", Mezhdunarodnaia akademicheskaia izdatel'skaia kompaniia "Nauka", 1998.

58 joroc•TOM 29 • #3•2019