CC BY
46
«Всегда готовым быть на новые исканья!» Становление дворянина и революционера "Always ready to be on a new quest!"
Formation of a nobleman and a revolutionary
Аманжолова Д. А.
D. Amanzholova
В статье освещаются характерные черты семейного воспитания и быта дворянской семьи Смидовичей, а также особенности студенческой среды, в совокупности повлиявших на формирование личности и вовлечение в революционную деятельность видного советского государственного деятеля П.Г.Смидовича.
The article highlights the main features of the family upbringing and way of life of the noble family Smidovich, as well as the peculiarities of the student environment, which together influenced the formation of the personality and involvement in the revolutionary activities of the prominent Soviet statesman P. Smidovich.
Ключевые слова: Дворянин, семья, образование, студенческая среда, политическая борьба.
Key words: Nobleman, family, education, student environment, political struggle.
Богатый опыт нашего «непредсказуемого прошлого», как выразился академик Ю.А. Поляков (в 1995 г. в Москве вышла в свет его книга «Наше непредсказуемое прошлое»), несмотря на всю его неоднозначность, сейчас объективно необходим. В том числе потому, что прошлое, настоящее и будущее живо в каждом, и все мы, так или иначе, причастны к происходящему в обществе. Род потомственных дворян Смидовичей имеет прошлое, достойное уважения и внимания. В нем переплелись все драматические коллизии отечественной истории, наглядно проявились
лучшие качества россиян - глубокая любовь к Родине, гражданская ответственность и бескорыстная преданность любимому делу, отзывчивость и сострадательность душевного склада. Судьба Петра Гермогеновича Смидовича (1874-1935), безусловно, интересна и поучительна. Он прошел путь от романтического увлечения идеей действовать в пользу народа и честно бороться за социальную революцию к ее реализации и драматической трансформации через дела и поступки в разных политических ипостасях.
Органически присущие Смидовичу интеллигентность и широкая эрудиция, порядочность и ответственность, искренность и доброта (он горячо жил и чувствовал всегда, не смотря на внешнюю сдержанность, особенно в зрелые годы), неистощимое жизнелюбие и удивительное личное обаяние не изменяли ему никогда, обеспечивая устойчивый и неподдельный авторитет среди всех, с кем довелось сотрудничать и общаться. В то же время чудовищное предательство и перерождение дела, которому П.Г. Смидович и многие другие российские интеллигенты посвятили жизнь (причины, и обстоятельства этого сложного процесса сегодня интенсивно изучаются), составило глубоко личную драму поколения профессиональных революционеров.
Первый из известных предков Смидовичей, Иван, в 1700 г. получил польское дворянство и в 1707 г. участвовал в избрании польского короля. Как удалось выяснить с помощью работников Главного архива древних актов в Варшаве, в польских изданиях - «Собрании фамилий дворянства с описанием гербов» (Луцк, 1790.С. 469) и «Свидетельстве о гербах дворянских фамилий и Великого княжества Литовского с 1789 г.» (с. 107) -Смидович упоминается без описания герба и информации о родственниках. Кроме того, в «Перечне польских дворянских фамилий» С. Староконь-Каспжеского (т. XI, с.272) также содержатся сведения о Смидовиче из Шмидувки в районе Добромил. Один из внуков Ивана - Михаил участвовал в восстании 1830-1831 гг. и был изгнан из Польши, его потомки служили в русской армии и на различных государственных должностях. Как правило, в России оказывались те из участников восстания, которые не играли в нем
активной роли, не участвовали в политических делах за границей, демонстрировали политическую благонадежность и к тому же не имели средств к существованию в Польше.
Викентий Михайлович, портупей прапорщик Бутырского пехотного полка, принял православие и поступил на военную службу. За участие в Кавказской войне в 1830-1831 гг. он был награжден орденами Св. Анны IV степени и с бантом. 17 мая 1841 г. на основе факта владения его предками недвижимым имуществом в Польском королевстве по решению Подольского дворянского и Тульского дворянского депутатского собраний получил подтверждение своего дворянского состояния. Штабс-капитаном вышел в отставку и купил небольшое имение в с. Теплое Крапивенского уезда (ныне Тепло-Озеровский район) Тульской губернии. В 2004 г., в год 130-летия со дня рождения П.Г. Смидовича, исполнилось тоже 130 лет со дня освящения Свято-Иверского храма, построенного Викентием Михайловичем в Теплом.
В.М. Смидович женился на Елизавете Богдановне Хвощинской. Его старший сын - Николай Викентьевич унаследовал имение, затем продал его и с семьей переехал в Минскую губернию. Другой сын - Гермоген -поступил в акцизное управление и поселился в местечке Сено Могилевской губернии. Вначале 70-х гг. XIX в. он женился и после повышения по службе в должности акцизного надзирателя переехал в г. Рогачев. От Михаила Смидовича пошли две ветви — «белые» и «черные» Смидовичи.
К первым принадлежал В.В. Вересаев, ко вторым — П.Г. Смидович. Как писал Вересаев, «белых» отличали культурность, корректность, щепетильная честность («чисто белая деликатность», как говорили Смидовичи) и в то же время отсутствие активности и инициативы, неверие в свои силы, робость перед жизнью, трудное сближение с людьми. «Он известен как до щепетильности корректный человек...», - писал В.И. Ленину о Вересаеве в 1914 г. московский большевик И.И. Скворцов-Степанов. «Черные» же Смидовичи выделялись бесстрашием перед жизнью, большой активностью и постоянным ожиданием всего самого лучшего, хорошими
организаторскими способностями и умением легко сходиться с людьми. Но в них присутствовали и неразборчивость в средствах, грубость и самоуверенность. Все они испытывали многообразное и сильное взаимное влияние [1].
Аллея в усадьбе Смидовичей. Березовая роща в Зыбино.
В памяти сына П.Г.Смидовича Глеба (1910-1997) имение осталось как «оазис чудесной живой природы. Река Вашана, приток Оки, в то время чистая и полноводная, протекала под обрывистым левым берегом, на котором стоял старый почерневший от времени усадебный дом... Ниже зыбинской усадьбы работала водяная мельница. Плотина у мельницы создавала подпор воды. Выше мельничной плотины Вашана была довольно широка и полноводна, и там находились лодочная пристань и купальня. На правом, пойменном береге реки рос молодой ельник. Переправляясь на лодке через реку в этот ельник, мы собирали грибы - лисички и маслята. На нашем, правом берегу, недалеко от усадьбы, виднелся длинный крутой обрыв, вероятно, берег старицы прежнего русла реки. В этом обрыве мы находили множество морских окаменелостей - раковин, «чертовых пальцев», улиток и пр. Наверху обрыва зеленела веселая березовая роща.
Усадебный двухэтажный дом стоял в старом заглохшем парке с молодым подлеском. За ограничивающей парк канавой начиналось необозримое овсяное поле...»
Родители Петра Гермогеновича Смидовича - надворный советник Гермоген Викентьевич (1837-1905) и Мария Тимофеевна (урожденная
Барановская) в 1874 г. жили в городе Рогачево Могилевской губернии. Тетка Г.В. Смидовича, богатая тульская помещица Ольга Богдановна Курбатова, оставила любимому племяннику Гермогену два из своих имений в Тульском уезде - Зыбино и Щепотьево. В Зыбино был большой дом, где она жила и умерла.
Выйдя в отставку, Гермоген Викентьевич в 1876 г. переехал в Зыбино, надолго ставшее родовым гнездом Смидовичей. До этого он уже владел соседним сельцом Греково. В целом ему принадлежало около 170, а в 1903 г. - 355 десятин угодий. Однако «оскудение центра» в конце XIX в. задело и имение Смидовича, тем более что хозяином он оказался никудышным, что признавал и он сам, и все родные. Как рассказывал его двоюродный племянник — писатель В.В. Смидович - Вересаев, на глазах «все постепенно ветшало, ползло, разваливалось». Оборотного капитала не было, чтобы жить, приходилось продавать на сруб лес и участками саму землю[2.С.111].
(^пгец и мать Петра Гермогеновича — Мария Тимофеевна и Гермоген Викентьевич
(-*идовичи. 1870-е годы.
Возродить хозяйство в Зыбине и Грекове смог младший из детей Гермогена Викентьевича — Федор (1879-1956). Его и предпоследнего сына Николая (1877-1965), родившихся в мае, дома звали «майскими жуками». Они были особенно близки между собой, оба очень любили природу и
связали с ней свои профессии. Федор окончил Петровско-Разумовскую сельхозакадемию (ныне Тимирязевская) и в 1907 г. вступил во владение отцовским имением, постепенно рассчитавшись с братьями и сестрами за их доли в наследстве.
Он страстно любил свое дело, и при его участии в Зыбине зародилось капиталистическое хозяйство, началось разведение племенных лошадей и коров, породистых кур, проводилась поставка сельхозпродукции местных крестьян в Москву. В 1907 г. в хозяйстве было 56 лошадей, в том числе 30 рабочих, 60 коров, овцы, свиньи. В саду 40-летней давности росли более 200 яблонь, вишен. Несомненная убыточность трехполья заставила Федора Гермогеновича ввести многопольную систему полеводства. Только в 1910 г., например, было собрано 2000 пудов картофеля, хороший урожай давали и другие культуры. В 1912 г. Ф.Г. Смидович получил золотую медаль в Москве за выведенное им семейство петухов и орден Святого Станислава, на международной выставке в столице ему был вручен именной приз и свидетельство на него с собственноручной подписью Николая II. Зыбино стало любимым местом, где благодаря заботам и вниманию Федора Гермогеновича отдыхали его братья, их дети, сестра Мария и ее муж В.В. Вересаев.
Некоторое время Ф.Г. Смидович работал затем в Ясной Поляне. После революции стал уполномоченным по организации племенных хозяйств Тульской губернии, хотя пришлось поначалу зарабатывать на жизнь извозом. Позже он работал директором Александровского конезавода, в огромном конном хозяйстве в Хреновом под Воронежем был главным агрономом и заместителем директора. Дело у Федора Гермогеновича было поставлено блестяще, лошади его хозяйств брали лучшие призы на скачках. Позже, вплоть до 1940 г., Ф.Г. Смидович трудился в совхозе «Бережки» Солнечногорского района Московской области.
После выхода на пенсию он уехал в Ташкент, где жила дочь брата Николая Наталья, и купил там дом. Своих детей у Федора Гермогеновича не было, и потому все душевное тепло он отдавал общению с внуками и
правнуками брата, оказав огромное нравственное влияние на их развитие. Вообще все, что делали Смидовичи, несло на себе сильнейший отпечаток их жизнелюбия и неиссякаемой духовной притягательности. Обволакивающая нежность и обаяние, блестящая эрудиция обеспечивали братьям несомненный успех у женщин. Во всем давал себя знать и яркий темперамент: играли ли они в шахматы друг с другом, обсуждали текущие события и мировоззренческие вопросы, занимались музыкой, стихами или верховой ездой, влюблялись и расставались.
Смидовичи. В центре: Мария Тимофеевна и Гермоген Викентьевич; стоят (слева направо): Викентий, Инна, Петр; сидят (слева направо): Ольга, Мария; (на первом плане) Федор и Николай. 1880-е годы.
Детей Г.В. Смидовича объединял взрывной характер, эмоциональность, высокая порядочность и ответственное отношение к делу. Так, Викентий Гермогенович, одно время служивший интендантом на военных складах в Москве, оказался, как выяснило следствие, единственным работником, не замешанным в кражах. Никто из них, кроме Петра, не курил, все любили природу, шахматы, музыку, литературу и физический труд. Старшими были Ольга (1869-1946) и Инна (1870-1942). В 1880 г. они поступили в Тульскую женскую гимназию. К этому времени родители
продали лес в Щепотьево, купив на вырученные деньги в Туле 2-х этажный дом по Стародворянской улице. На 1-м этаже жила семья, 2-й сдавался.
В автобиографии Петр Гермогенович писал о своем детстве: «Нас было семеро - один за другим. Родители — почтенного возраста. Мать энергичная и неутомимая — вся в хозяйстве и в полном нашем материальном обслуживании, отец — угрюмый и одинокий человек, — или молился у себя в кабинете, или занят управлением хозяйства, в котором ничего не понимал и ничего сделать не умел. Все разваливалось. Не до нас им было».
Первую скрипку в семье играла мать. На кладбищенском памятнике Марии Тимофеевны была надпись:
Природный нрав свой укрощая, Ко всем добра она была.
Общая высокая культура, доброта, интеллигентность и полное отсутствие мещанства, глубокий интерес к литературе и языкам царили во всех семьях Смидовичей. Несмотря на глубокую религиозность родителей (отец даже сам сочинял молитвы), все дети стали атеистами. «...А мамки и гувернантки за нами угоняться не могли. И мы, свободные перед всей природой, окруженные домашними и прирученными животными, начиная от галок и скворцов, до ежей и белок. Пытливо всматривались глаза, творились сказки и легенды. Бога во всем этом совсем не видно было», - вспоминал Петр Гермогенович.
Гремячий колодезь в Зыбино. Дорога вдоль сада Зыбино.
Интеллектуальная и духовная самобытность Смидовича формировались с ранних лет. О детстве Петр Гермогенович вспоминал как о
времени острого столкновения живой, способной, бесконечно подвижной и сливающейся с природой детской натуры с суровой дисциплиной[3.С.674]. Все, что было связано с церковной обрядностью, религиозными обязанностями и образом жизни верующих, казалось Петру странным, непонятным и ненужным, стесняющим личную свободу. Защищать эту свободу приходилось обходом ограничений, даже если затем со стороны отца «следовала неизменно жестокая кара, вплоть до порки» и изоляции в его кабинете, иногда на несколько дней.
Друзья детства и юности отмечали искренность, «добрую, хорошую, чуткую душу», порывистость, деятельное начало, активное неприятие зла во всех его проявлениях, характерные для Петра: «... вы увлекаетесь, возмущаетесь, ...так хорошо искренне, хоть часто и по детски, но это и хорошо, у нас так мало людей искренних, говорящих прямо, откровенно про все то, что их возмущает».
Правительство своей внутренней политикой делало все, чтобы превратить мечтателей в людей дела, ускорить рост радикальных настроений социально активной части общества, особенно молодежи, страстно желавшей «действовать в пользу народа», как решил еще в юности Петр Гермогенович. Реформированная усилиями насадителя «классицизма» графа Д.А. Толстого система образования старалась привить почтение к традиционному обществу. На деле же она оказывалась как бы первой инстанцией на пути в революционную жизнь, т.к. жесткая школьная дисциплина быстро вызывала неповиновение авторитетам и вольнодумие в самых разных проявлениях. Так произошло и с Петром Гермогеновичем.
Вначале Смидович отличался прекрасным поведением и успешно занимался по всем предметам. Однако Тульская казенная гимназия «с чеховскими педагогами с беспросветными» латынью и греческим, хождением в церковь, нивелирующей индивидуальность почти казарменной дисциплиной, была чуждой одаренной и живому по характеру мальчику. Все свои силы он направлял «на надувательство (педагогов - Д.А.), на защиту
своей свободы». Дело кончалось постоянным карцером, особенно в старших классах. Родители и педагоги безуспешно пытались приучить его к религии. Однажды беспокойный гимназист даже взломал замок камеры и погнался за инспектором, чуть не побив его. Дело было замято, очевидно, потому, что и сами учителя, и ученик чувствовали, что «здесь было больше глупости, чем злобы», т.к. «все, что запрещалось - считалось нужным и важным» для юного максималиста.
Упорный, независимый, «бунтарский», «мятежный» характер проявлялся в юности у многих из тех, кто стал затем революционером (в этом признавались М.А. Бакунин, Н.А. Бердяев, А.М. Коллонтай и др.). Страстность, чувствительность — черты, которые также способствуют вступлению личности на стезю революционера. При этом для Петра Гермогеновича важнейшими мотивами послужили не только романтизм такой деятельности, но и гораздо более глубокие основания. Правдоискательство, идеал жития по совести, справедливости, стремление ко всему абсолютному, совершенному характерны для русской духовной традиции. Это стремление к возвышенному необходимо не само по себе, а для служения идеалу всей своей жизнью. «Бессмысленность» существования простого обывателя угнетала, приносила страдания, т.к. всегда присутствовало представление о высшем предназначении - жить во имя соучастия в великом деле[4.С.156]. Мечта о реально достижимом возвышенном становилась действенным инструментом активного включения в решительное преобразование действительности.
Уже с 4 класса Петр увлекся чтением серьезной литературы: В.Г. Белинский, Н.А. Добролюбов, Н.Г. Чернышевский, И. Кант, Дж. С. Милль, К. Маркс, Г. Спенсер, Ч. Дарвин. Работы Д.И. Писарева определили интерес к естественным наукам, который он сохранил до конца жизни. Важную роль в формировании общественных взглядов сыграла дружба с передовыми гимназистами - А.А. Малиновским (Богдановым), отличавшимся феноменальными способностями, и В.А. Рудневым (Базаровым). Петр
Гермогенович восхищался Рудневым: это «положительно мой недосягаемый идеал, что за хладнокровие, ум, память, логика, гуманность».
Посвятивший себя военному делу брат Викентий без одобрения относился к увлечению Петра общественными проблемами. Советуя заняться гимнастикой, близкой танцам, он иронически замечал: «Ах, впрочем, кто читает Лессинга, Писарева и прочих, тому уж не идут танцы, я и забыл!». Уже учеником 8-го класса гимназии Петр Смидович обратил на себя внимание полиции «своим крайним революционным направлением». Повод для установления в 1890 г. негласного надзора за юношей дала переписка с С.Н. Ставровским.
Старший товарищ, студент-филолог Московского университета Сергей Николаевич Ставровский оказывал на Петра Гермогеновича в юношеские годы большое влияние. Они, а также гимназические товарищи Смидовича Руднев, Малиновский, Завитаев много общались в Туле, а затем во время учебы в Москве. С Сергеем Петр советовался по самым разным вопросам, обсуждал общественные проблемы. Оба, кажется, снисходительно и с определенной иронией относились к тем своим сверстникам, которые не интересовались политическими вопросами.
6 августа 1891 г. Ставровский писал Петру: «В Туле я встретил твоего Викентия. Ну, братец ты мой, как его оболванили там, в юнкерском училище! Совсем переделали. Он теперь в полном смысле «вояка за царя и за веру» (конечно, для него эти слова с большой буквы). Мне, право, жаль его: он все-таки хороший человек, и я надеюсь, что это у него со временем пройдет. Теперь ведь он - офицер с иголочки: сабля на боку, в перспективе шпоры и прочее, а когда все это сделается обыкновенным, и он тогда бросит свою дурь».
Молодые Ставровские и Смидовичи часто вместе ездили верхом и гуляли по вечерам, много беседовали, допоздна засиживались друг у друга. Одним из больших пристрастий Смидовичей, в том числе Петра Гермогеновича, а потом и его сына и внука, был велосипед. Петр увлекался стихами, пробовал сочинять. Первыми его слушателями были братья и сестры,
которым во время вечерних прогулок при лунном свете он декламировал свои стихи до тех пор, пока старшие не уводили всю кампанию домой.
Сильное влияние оказал на него в этот период и троюродный брат В.В. Вересаев. Приезжая на каникулы в усадьбу родителей, он помогал разобраться во многих сложных вопросах литературы и общественного движения в России. «Он открывал красоту природы, сложность и значительность жизни и книги. Он впервые зажег нас энтузиазмом, которым мы до сих пор отличаемся от просто живущих людей», - писал в 1924 г. Петр Гермогенович. Ставровский признавался в письме Петру в 1892 г., что без него не было бы «многих симпатичных сторон нашей кампании», и именно благодаря ему Сергей начал по- настоящему изучать историю.
Особенно большое значение для друзей имели вопросы веры и познания. В сентябре 1891 г. Ставровский, в частности, писал Петру Гермогеновичу из Москвы: «Каждый человек, руководствующийся в своих действиях искренним убеждением, не может быть осуждаем. Я вполне согласен с тобой ... мне кажется, что твоя мысль вытекает из того положения, что не существует абсолютной истины, что все можно рассматривать только относительно», и это точка зрения всякого атеиста.
По инициативе Ставровского Смидовичи в августе 1892 г. решили издавать журнал «Тульские искорки». Предлагая Петру включиться в эту работу, Сергей сообщал: «Пишут все, начиная с самых старших и кончая нашим Иваном. Основания журнала самые либеральные, писать можно все и обо всем, под псевдонимами и без оных». Принимались рукописи от лиц не моложе 15 лет. В 1892 г. Смидович окончил гимназию в числе первых учеников. При выборе профессии и места учебы он советовался со Ставровским. Поначалу Петр намеревался поступать в Горный институт, и Сергей рекомендовал ему в случае провала на экзаменах продолжать дома подготовку к новому конкурсу, не боясь «никакой, хоть самой дьявольской семейной обстановки». Ведь такая обстановка может сложиться и позже, — рассуждал товарищ, — на шахте, заводе. «Что тогда будешь делать? —
Перейдешь в акциз или еще куда- нибудь? Нет, по-моему, так нельзя, — надо делать свое дело при всякой обстановке, в особенности если чувствуешь призвание к этому делу....у тебя есть определенная цель; цель эта хорошая (я это знаю), и ее надо достигать». Ставровский подробно рассказывал также об учебной программе естественного отделения Московского университета, на котором, в конечном счете, и остановил свой выбор Петр Гермогенович.
Вместе с Малиновским и Рудневым П.Г.Смидович в 1892 г. поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Характеристики гимназического начальства наложили на них клеймо неблагонадежности. Несмотря на ограничение университетской автономии и усиленный надзор полиции за жизнью университетов и поведением студентов, именно интеллигенция и студенчество составляли в это время одну из основ широкого оппозиционного движения конца XIX в.
Однако найти свое место в разнообразной университетской среде Смидович смог не сразу. В письме сестре Инне он писал о своем разочаровании: «Не могу я объяснить теперешнего студента: занимается он добросовестно,... способен на доброе, но начни с ним говорить о принципах, он покраснеет и отвернется. Сомневаюсь, чтобы он стал делать, чтобы он молчал из нежелания громко говорить, - у него на самом деле нет принципов». Наиболее близким по духу ему оставался С. Ставровский. Петр часто бывал у него в общежитии, иногда засиживался за разговорами до 3-х часов ночи и оставался там ночевать.
Инна в 1892 г. училась в Петербурге на Рождественских курсах. Она с восхищением рассказывала брату о лекциях П.Ф. Лесгафта и его удивительной работоспособности, досадовала, что студенческие встречи ограничиваются танцами и вечеринками: «Редко, если завяжется какой-нибудь общий разговор». У обоих были довольно натянутые отношения с отцом, прежде всего из-за неприятия детьми православия; они считали его тяжелым человеком.
Сходство жизненных взглядов и идейных ориентиров связывало
Петра и с Ольгой. В 1892 г. она писала ему об оживлении студенческого движения в столице. Молодежь участвовала в помощи районам, пораженным холерой, устраивала столовые, «и вообще не в узком смысле, а идейно работала для народа. Вопросы о положении крестьян - экономическом, умственном, нравственном, об отношении интеллигенции к народу и наоборот, об обязанностях, о целях и т.п., все эти вопросы тут самые животрепещущие». Ольгу и Петра раздражали студенты — «прожигатели и балбесы», барышни, у которых только «костюмы, подвивки, разговоры о кавалерах в полной силе».
Ольга и Петр Смидовичи.
Средства на учебу Петр зарабатывал частными уроками, т.к. хозяйство отца все больше расстраивалось, а попытки последнего наладить взаимопонимание, вернуть сына к Богу оказались бесплодными, и «отношения сами собою порвались». Некоторый заработок давало также литературное творчество, но здесь не обошлось без скандала. Смидович был вынужден дать пощечину издателю «Русского вестника» князю Урусову, отказавшемуся выплатить причитающийся студенту гонорар [2.С.325-326].
Несмотря на разногласия, и Инна, и отец одинаково единодушно
одобрили поведение Петра в этом конфликте. Инна, например, писала, что вся эта история, «право, достойна щедринского пера, простым смертным трудно себе и представить такую смесь высокомерия, нахальства и низости, которая может существовать в некоторых мерзавцах, подобных Урусову. Пускай в другой раз не зарывается в своем нахальстве». Отец же, умудренный жизнью, предупреждал: «Таких господ, как Урусов, ты встретишь много в жизни».
Петр Гермогенович с благодарностью вспоминал годы учения в Московском университете. Здесь были сосредоточены крупные научные силы, действовали прочные академические традиции, позволявшие давать студентам фундаментальную подготовку. «Естественный факультет в то время был хорошо обставлен. Пусть одни профессора затхло генеральствовали и потешали нас своею однобокою глупостью (Богданов — зоология, Зернов — анатомия, Сабанеев — химия, Горожанкин — ботаника), пусть другие являлись прямо неприличными фигурами (Тихомиров, сделавший потом карьеру по Министерству народного просвещения, Зограф — со своими порнографическими экскурсами из жизни насекомых или Мороховец — физиология), но дело свое каждый из них знал. Курсы же Мензбира или Столетова — прямо захватывали, физиология растений — Тимирязев и физиология человека — Сеченов — заполняли внимание целиком».
По этим предметам Смидович стал заниматься специально, со 2-го курса выполняя работы в кабинете Сеченова, а на 3-м курсе участвовал в подготовке демонстрационных опытов и ассистировал ему на лекциях. Выдающийся физиолог И.М.Сеченов был одним из самых любимых и чтимых наставников Петра Гермогеновича не только в профессиональном, но и в нравственном отношении. «Как стыдился и сердился он, когда получал письма с «его превосходительством». Как товарищески и просто относился к студентам, как честно вел предмет свой и занятия, какую массу сил уже глубоким стариком клал он в любимое дело, старательно вникая во всякую потребность», - вспоминал он.
Между тем студенческая среда была в большинстве своем «настроена революционно в самом широком и туманном смысле слова». Наряду с землячествами, которыми руководил Совет объединения землячеств, и судебной комиссией собирались нелегальные кружки, где главной темой бесконечных споров были расхождения между народниками и марксистами, история революционных движений. На вечеринках с рефератами и дебатами выступали профессора — П.Н. Милюков, Н.Г. Гамбаров, Н.И. Кареев, выделялись студенты В.М. Чернов, А.И. Шингарев, Е.В. Тесленко. Петр Гермогенович участвовал во всех делах студенчества, хотя марксисты его «не поддерживали, как слишком неконспиративного человека».
Включение в политическую борьбу против самодержавия П. Г. Смидовича, как и других представителей дворянства, был совсем не случайным. Органическими свойствами интеллигенции, в том числе студенческой, были разномыслие, общественная и культурная активность. Деспотизм политических отношений в стране, нищета и бесправие основной массы населения стимулировали революционность образованных и критически мыслящих людей, выступавших за обновление государственного строя, демократию и социальную справедливость. Стремление к власти, социальная и личная месть, скука, желание войти в привлекательную группу и т.п. мотивы были им глубоко чужды.
Ощущение нарастающего недовольства окружающей действительностью, возникшее в годы ученичества, усилилось после поступления в университет. Полуинстинктивная тяга к протесту против углубляющейся напряженности в обществе, недовольство социальными условиями переросли в интенсивное осмысление политической реальности. Этому способствовали как психологическая атмосфера круга общения, так и все события общественно-политической жизни. В ряды оппозиции толкала и система широко разветвленных и всевозможных запретов, характерная для бюрократического государственного механизма. Главным же мотивом, диктовавшим переход к революционной деятельности для таких личностей,
как Петр Гермогенович Смидович, были чувство долга перед народом и несовпадение собственного статуса до начала этой деятельности с внутренним мироощущением.
В письме к Ставровскому в 1893 г. Петр размышлял по поводу постоянно дискутировавшихся в кругу друзей проблем оформления мировоззренческого и политического кредо: «Я мечтал определить себе свое будущее дело — коммуна и жизнь среди рабочих на шахте, и хладнокровно смотреть на мир Божий, — писал он, — но недавно опять все было перевернуто вверх дном». Его духовная самоидентификация происходила достаточно сложно, сопровождалась сомнениями, отказом от одних идей и приобщением к другим, возвращением к прежним взглядам на качественно ином уровне. Так, встреча с приехавшим в Зыбино на каникулы студентом Горного института, двоюродным братом М.В.Смидовичем, «внушила» сильную ненависть к императору и его сторонникам. «...я решился посвятить свою жизнь на то, чтобы уничтожить его...» Письмо, в котором содержалось это признание, было перлюстрировано полицией, и значок **, следовавший после цитируемой фразы, был расшифрован как «царь». Петр после этого оказался под самым пристальным надзором охранки.
Но «в один прекрасный день» пришел дядя — тульский врач В.И. Смидович, который обратил внимание на иные возможности. Он доказал своим юным собеседникам, в т.ч. Петру, что «пока русское общество продуцирует людей, способных продавать идею — всякая борьба невозможна. Слишком мало бескорыстных искренних людей, и исторический ход развития народа не подвинет ни на одну йоту всеми своими усилиями». «Но все-таки, — констатировал далее Петр, — я колеблюсь теперь между этими двумя пунктами: убить ли прямо или действовать в пользу народа, т.е. косвенно опять... против него? Что лучше? Вот вопрос, что полезнее? Посоветуй. Больше я ни на что не способен, это факт. И буду же я скотина, если не истинно одно из двух ...Но пока это еще не решено... опять думаешь, думаешь - такая тоска...» Попробовав «серьезно выпить», Петр тут же раскаялся.
Итак, в университете Петр Гермогенович активно включился в жизнь тульского землячества. В 1894 г. в нем председательствовал Н.Н. Черносвитов. Выборными были также должности кассира, судьи, секретаря, библиотекаря. Занимаясь в кружке землячества, Петр и его товарищи поняли, как он отметил в записной книжке, «что необходима политическая свобода, познакомились с приемами борьбы Лассаля, с приемами его борьбы и идеями, воодушевлявшими его партию. Такая борьба у нас пока невозможна», - заключал он. Естественным было обращение «к фактам борьбы с правительством России - Степняк, Тун, Лавров».
В письме Инне Петр писал, что «надо энергичнее относиться к подлостям, «делать вокруг себя честных людей» (дядино выражение)». Эти призывы встретили у Руднева и других его товарищей иронию и скепсис: кроме учебы, до остального дела нет, все это бредни и увлечения, к тому же лбом стены не прошибешь. На самом деле и товарищи Смидовича, и сам он, конечно, не могли остаться в стороне от политики, а их ответы ему были продиктованы в основном соображениями конспиративности, к которой Петр поначалу относился довольно легкомысленно.
Были среди приятелей Петра Гермогеновича и те, кто вообще не понимал и не принимал его желание решить «почти не исполнимую задачу сделать других счастливыми». Не одобряли его попыток вовлечь в общественно-политическую жизнь знакомых по Туле девушек и родственники. В 90-е годы сестра Петра Гермогеновича Мария работала учительницей в Тульской гимназии. Через нее Петр познакомился с Анной Владимировной Завистовской.
О своих политических убеждениях он писал ей, а также Анне Алексеевне Юницкой, дочери ефремовского помещика. Она жила у дяди Петра — Викентия Игнатьевича Смидовича (отца В.В. Вересаева) и тоже училась в гимназии. Старшие боялись, что предпринятое Петром в переписке 1893 г. «просветительство» привлечет внимание полиции и «ничего ни нового, ни оригинального не представляющая болтовня» доведет его «до
невольного путешествия в какую-нибудь восточную окраину России», обернувшись также неприятностями для родителей и родственников.
Отвечая дяде на упреки, Петр отвергал обвинения в ненормальном поведении, т.к. «виновата только окружающая обстановка. Горе всему порядочному в этой трущобе, горе порядочным людям, порядочной газете. Прикрывается «Русская жизнь», сходит с ума Успенский Глеб, уничтожается Писарев Дмитрий, и много, много других... Бог с вами...Правда на нашей стороне, и мы одолеем. Только это и поддерживает».
Гермоген Викентьевич остро переживал отчужденность детей, их атеизм и увлечение политическими вопросами. В его письмах к сыну сквозила постоянная забота об учебе, питании, материальном положении, отношениях сына с окружающими людьми в новой обстановке. Отец надеялся, что учеба и труд помогут Петру выработать «правильный взгляд на задачи жизни и законы, которыми она управляется», призывал обратиться к вере, выше которой в нравственном отношении ум человеческий ничего создать не мог. Он приводил в пример обратившихся в Богу Вольтера, Гоголя, Белинского: «Петя, с душевным воплем и страданием прошу тебя, уверуй в Бога и молись Ему, и Он поможет нам».
Особенно беспокоила его возможность исключения Петра из университета, как это произошло в 1892 г. с Инной. Расстроенное хозяйство, приносившее одни убытки («положение наше самое безотрадное, и я не могу скрывать его от тебя») не могло обеспечить сносное существование семьи. Неурожаи, низкие цены на хлеб не позволяли уплатить проценты по банковским долгам. Болезнь жены и случившееся с дочерью страшно расстроили Гермогена Викентьевича. Он писал сыну, что из-за своей глубокой честности она оказалась в положении Дон-Кихота: «Нельзя всех переучить и переделать всех по-своему». Родители пытались скрыть истинные причины возвращения Инны из Петербурга и говорили всем, что бросить учебу пришлось из-за болезни.
Вторая из детей Смидовичей Инна была наиболее яркой и
самобытной среди сестер. В 1902 г. полицейские агенты так описывали ее внешность: блондинка среднего роста и телосложения с темными глазами, худая, лицо чистое, бледное, нос небольшой, носит пенсне в белой оправе. Недурна, на вид 26-28 лет (тогда ей было 32 года). Ее темперамент, дерзость, пассионарность проявлялись во всем и на протяжении всей жизни. Она оказалась в центре конфликта, что и привело к отчислению с курсов. Сначала курсистки отказались подписать адрес директору по случаю 25-летия его трудовой деятельности из-за того, что подчиненные «перед ним на задних лапках танцуют». Потом последовал их протест против оскорбления директором одной из девиц, повлекший после разбирательства исключение 40 человек. Часть из них после переговоров согласилась возвратиться, другие были выдворены на родину. Среди непокорных оказалась и Инна, главная виновница всей истории.
Вернувшись из Петербурга, Инна устроилась в село Папоротки Богородицкого уезда попечительницей от общества Красного Креста. Она занималась раздачей хлеба бедным крестьянам, заведовала пекарней, объезжала имения волости для сбора сведений о наиболее нуждавшихся в помощи. По выданным ею свидетельствам крестьяне покупали по сниженным ценам дрова и крупу в уездном центре. Инна раздала крестьянам 5 лошадей, купленных на личные и общественные средства. Она не упускала возможности для распространения и чтения книг среди крестьян и их детей, что вызвало подозрение со стороны полиции. Примерно через 2 месяца Инна Гермогеновна Смидович была отстранена от заведования пекарней общества Красного Креста и снова уехала в столицу.
Здесь созрело решение продолжить учебу в Швейцарии, на медицинском факультете Бернского университета. 16 сентября 1893 г. она выехала из России. «Прощай, Питер, прощай Россия, прощайте все, быть может на 4, на 5 лет... Это страна свободы — что-то она мне даст?» — писала Инна перед отъездом в Швейцарию Марии Викентьевне в Тулу.
Три студенческих года оставили глубокий след в памяти Петра
Гермогеновича. Фотография одного из любимых наставников — К.А. Тимирязева всегда стояла на его письменном столе. До конца жизни он увлеченно занимался цветоводством — и в отпуске на юге, и на даче в Подмосковье. Петр часто писал Инне в Женеву о своей учебе в университете. Он считал, что «все другие университеты не могут даже сколько-нибудь в каком-нибудь отношении сравняться с Московским». Это было время оживления студенческого движения. «Если бы ты видела официально разрешенную вечеринку 12 января (Татьянин день), — рассказывал он. — Довольно большое помещение битком набито студентами, профессорами и пр. Речи, споры, а выпил один только Златовратский».
Во время приездов на каникулы Инна распространяла привезенную из-за границы литературу, «бегала по богатеям» и хлопотала о помощи нуждающимся русским студентам в Швейцарии. Вместе с Петром она устраивала студенческие вечеринки, на одной из которых, например, осенью 1894 г. ораторствовал один из будущих лидеров кадетов А.И. Шингарев. Он, в отличие от Инны, упиравшей на работу среди интеллигенции, выступал за агитацию крестьян и решил на свои средства открыть больницу в собственном имении в Воронежской губернии. В конце концов, пришли к компромиссу — желательны оба направления работы.
Полиция осенью 1894 г. причисляла Инну к членам кружка социал-демократов столицы, в который входили также С. Радченко, П. Запорожец, А. Малченко, В. Ульянов, К. Бауэр, М. Сильвин, Ф. Ленгник, будущий муж Инны Михаил Леман и др. Во время ежегодных каникул она также ездила в Саратов, Самару, Нижний Новгород, Тулу, Москву и Петербург, распространяя там изданные за границей брошюры, встречаясь с участниками общественного движения, в т.ч., например, с М. Туган-Барановским. После окончания учебы уже в качестве домашней учительницы 17 мая 1896 г. Инна была арестована по делу о пропаганде среди рабочих столицы и освобождена 10 марта 1897 г., с подчинением особому надзору в Тульской губернии.
Свою нравственную позицию в этот период Петр Гермогенович изложил, в частности, в письме брату Николаю в апреле 1893 г. Он писал: «Основание того, что я делаю, вот какое: наше дело (дело порядочных людей уничтожать всякую гадость, страдание и предрассудки) может с успехом пойти только тогда, когда будет достаточно порядочных людей. Следовательно, очень важно приготовить их как можно более. Одно увлекающее слово, одна надежда на успех нашего дела может заставить человека вступить в ряды нашей партии. Человек может быть счастлив. Почему? — долго все это объяснять; обратись к Шарлотте Германовне, или к Марусе, они внимательнее тебя слушали то, что я говорил».(Ш.Г. Гамбургер — дочь начальника Скуратовского депо Московско-Курской железной дороги, приятельница Петра Гермогеновича и его сестры Марии, упомянутой в письме. В 1902 г. она являлась одним из членов организации «Искры» в Москве, была связана с И.Г. Смидович).
Учеба в университете и общественные дела поглощали все время. «Зубрю теперь изрядно. Экзамены очень серьезные, — сообщал он в 1893 г. в одном из писем О.Н. Вербицкой-Антиоховой. — Читаю студентам-тулякам свою философию — ничего, довольны, слушают. Ужасно боюсь второй раз отсидеть на I курсе: и так мое университетское образование лет 8 должно тянуться», из-за недостатка средств на оплату за обучение. Однако студенческая жизнь Петра Гермогеновича прервалась гораздо раньше, но не по финансовым, а политическим причинам.
Он откровенно признавал свою явную неконспиративность и «безобразный способ ведения дела», только чудом недолго спасавший его от ареста. Большое внимание умению Петра «впредь быть умнее и осторожнее» уделяли его тульские товарищи — Малиновский и др. Не отличалась осторожностью и Ольга Гермогеновна Смидович: ее попытки читать книги рабочим фабрики Головина в Туле хозяин быстро прекратил, сославшись на возможные неприятности от наводившего о ней справки урядника.
Ольга Гермогеновна родилась с физическим дефектом и всю жизнь
хромала. Это была высокая крупная, черноволосая женщина с серо-голубыми глазами и пикантным носиком. В 1895 г. она училась на педагогических курсах в Москве и активно помогала брату в организации рабочих кружков, сборе денег ссыльным, на создание сельских библиотек, проведении сходок тульского землячества, вела переписку с товарищем В. Бурцева И. Бланковым, обучавшимся вместе с И.Г. Смидович в Цюрихе. Власти запретили ей работать учительницей в Москве, и Ольга Гермогеновна уехала к родителям, где давала детям частные уроки в соседних имениях. «Очень похожая по нравственному складу на брата», она, тем не менее, не представляла серьезной опасности для полиции, а ее явная неконспиративность использовалась для разоблачения подпольщиков. Через О.Г. Смидович, жившую в Москве в 1896 г. у С.С. Якобсон, которая была учительницей воскресной женской школы при Прохоровской Трехгорной мануфактуре, Петр Гермогенович познакомился со своей первой женой Екатериной Семеновной Даниловой. В феврале 1897 г. она была привлечена к следствию по делу «Рабочего союза» в Москве и выслана в Тулу.
Вообще, проблемы народного просвещения интеллигенция тогда связывала с вопросом о власти, а сама власть в общественной просветительской инициативе видела угрозу. О.Г. Смидович в 1898 г. вместе с Софьей Якобсон намеревалась издавать журнал для рабочих. Сотрудничать в нем согласился В.В. Вересаев, который принял активное участие в общественной деятельности (общество «Помощь», комиссия общества литературной пропаганды среди рабочих и т.д.). В апреле 1901 г. он был уволен из Боткинской больницы, где служил врачом, и объявлен политически неблагонадежным. Вместе с К. Бальмонтом, П.П. Лесгафтом, П.П. Масловым и др. он на два года был отлучен от столичной жизни и уехал к родителям жены в Зыбино, где состоял под негласным надзором полиции.
В квартире Ольги Гермогеновны было организовано печатание прокламаций на гектографе. Выпуск прокламаций Московского комитета (МК) РСДРП типографией, которой занимались О. Смидович, Шестакова и
М.И. Морицовна-Лукашевич в 1899 г., настолько выводил из себя московского обер-полицмейстера Д.Ф. Трепова, что приходилось «с пузырьком в руках с нашатырным спиртом» стоять около него. Из-за его «нервозности» полиция, не дожидаясь сбора революционеров, арестовала Смидович в ночь с 11 на 12 апреля 1899 г. вместе с А.М. Лукашевич, А. Карасевой и рабочими Шестаковым, Павловым, Николаевым, Афанасьевым, которых они привлекли для занятий в кружках. Под стенным календарем при обыске у Ольги были найдены листовки. Кроме того, были изъяты гектограф и материалы для работы на нем, готовая прокламация с призывом к забастовочной борьбе, составленная ею и А.В. Луначарским программа для сбора статистических сведений на предприятиях, которую группа намеревалась реализовать с помощью рабочих.
К тому же на квартире Ольги Гермогеновны, преподававшей на курсах для рабочих на Остоженке, проводились занятия по общеобразовательным предметам, политические беседы. При этом О.Г. Смидович проявила «крайнее направление» взглядов на положение рабочих и социальное устройство общества. Работать на гектографе ее научил рабочий типографии Сытина Павлов, принесший все необходимое для печати. Воспользовавшись текстом Г.В. Плеханова, группа издала «Майский листок» и намеревалась подготовить маевку рабочих.
Были арестованы также С.Н. и П.В. Луначарские, Лукашевич и 2 рабочих. «Бессмертные, представляющие из себя штаб без армии», которую полиция «перебила», — так назывались в донесении агента охранки супруги Луначарские, А.В. Луначарский и сестра В.И. Ленина А.И. Елизарова. Последняя вместе с Софьей Николаевной входила в состав МК и передавала нелегальную литературу из столицы в Москву, организовывала печатание прокламаций и т.д. (в конце 1899 г.).
Письмо того же агента в Департамент полиции от 29 апреля 1899 г. содержало дополнительную информацию об этой группе. «Так как К° — Смидович и Лукашевич хотели нам напакостить 19 апреля, то мы их и
забрали. Луначарский тоже попал, но, видимо, вылезет, хотя я и не сужу об этом. Братец его Платон, бывший ординатор психической клиники, ныне разбитый параличом, ... путался в кружке как мальчишка и взялся за продолжение дела, видимо (за параличом), от нечего делать. Так или иначе, но на днях он получил заграничный паспорт».
Осенью типография перекочевала в Тамбов, где жил знакомый О.Г.Смидович инженер-технолог Ф.А. Данилов. Вместе с женой Екатериной Семеновной, частным землемером потомственным дворянином Тульской губернии В. Новодворским, С. Сметовым и А.И. Елизаровой они пытались продолжить работу, но были обнаружены полицией. Спрятанные у Новодворского детали типографского оборудования были доставлены в Москву его матерью после ареста отца Новодворского в декабре 1899 г. Однако еще летом 1900 г. нелегальная типография, организованная арестованной к тому времени О.Г. Смидович продолжала действовать благодаря студентам Лесного института в пригороде Лисино.
Несмотря на глубину культурного разрыва между рабочими низами и интеллигенцией, именно ее пропаганда вносила в массы идею мессианского предназначения пролетариата. В начале 1901 г. Ольга Гермогеновна Смидович за пропаганду среди рабочих была вновь выслана из Москвы, но уже на 3 года в Вологодскую губернию. С 1904 г. ей было запрещено в течение 5 лет жить в столицах, и она уехала в Зыбино. В 1913 г. она опять привлекалась полицией за ведение социал-демократической пропаганды среди рабочих Москвы. Ее личная жизнь сложилась неудачно. Всегда спокойная и выдержанная, Ольга Гермогеновна из-за конфликта с мужем однажды даже попыталась отравиться. В 1923 г. она уже не работала и много помогала заниматься с детьми братьям Викентию и Николаю, но в конце жизни сильно страдала от одиночества.
Ольга Гермогеновна Смидович с племянниками (в 3 ряду слева). Конец XX
Ольга Гермогеновна Смидович с племянниками (в 3ряду слева). Конец XIXв.
Из-за сотрудничества с журналом для рабочих, который намеревались
издавать в Москве Ольга Смидович и Софья Якобсон, а также участия в закрытом полицией в сентябре 1898 г. обществе «Помощь» и редакционной комиссии общества литературной пропаганды среди рабочих, из которой он вышел вследствие разногласий между народниками и марксистами, был под подозрением и В.В. Смидович - Вересаев. Оказавшись в числе счетчиков Нарвского района во время переписи жителей столицы, он на деле ознакомился с бытом рабочих, завязал связи с ними и подписал «заявление 99-ти» на имя министра внутренних дел о необходимости отмены временных ограничений, введенных в 1899 г. по поводу общественных акций. В апреле 1901 г. Вересаев был уволен с должности младшего врача барачной больницы С.П. Боткина, с установлением негласного надзора и запретом в течение двух лет жить в столицах, и уехал в Зыбино - имение тестя.
Не обошла вниманием полиция и всех других братьев и сестер Петра Гермогеновича. 26 октября 1894 г. при крушении поезда потерял ногу Викентий Гермогенович (1872-1942). Он направлялся из отпуска, проведенного в Москве, в 8-й гренадерский Московский великого герцога Фридриха Мекленбургского Шверинского полк, где служил подпоручиком. Перехваченное полицией письмо Петра Гермогеновича к отцу о случившемся несчастье дало повод главе особого отдела Д.П. Ратаеву заключить: «Значит, раненый гвардии офицер Смидович - родственник
нашему. Это надо исследовать». Так под надзором полиции оказывались все
связанные с «неблагонадежными» лицами люди.
Викентий Гермогенович между тем был всю жизнь абсолютно далек от политики. Красивый, блестяще образованный, завсегдатай балов, он попал в аварию, возвращаясь от родителей, благословивших его женитьбу. Инвалидность сильно повлияла на характер, да и карьеру Викентия. В семье он был резок и вспыльчив и, точно так же, как и отец, мог в сильном раздражении побить посуду. Установившийся распорядок дня не менял: рано вставал, тщательно штудировал газеты, часто ходил в кино и слушал радио, по вечерам ухаживал за цветами и беседовал со своими приятельницами. Старший из его 4 детей Викентий случайно погиб на охоте в 1913 г., остальные (Галина, Анатолий и Наталья) связали жизнь с искусством. Во время Великой Отечественной войны семья Викентия Гермогеновича уехала в Ташкент, но он остался с сестрами Ольгой и Инной в Москве и в 1942 г. скончался, заболев дизентерией.
Некоторое время участвовал в социал-демократическом движении и Николай Гермогенович Смидович. Студентом Петербургского лесного института он вступил в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» -предтечу партии большевиков (1895 г.). Уже в это время он отличался
ораторскими способностями, стал хорошим агитатором. В 1902-1903 гг. он жил в Саратове и находился под гласным надзором полиции (кличка наблюдения «Дружок»). Активную социал-демократическую деятельность в Саратове в это время вели А.И. Рыков («Бур»), П.А. Лебедев, И.П. Борисов, сын священника Н.И. Соловьев. В ноябре 1903 г. подпольщики решили передать Смидовичу пропагандистскую работу. Став лектором «Рабочего социал-демократического комитета», он сменил эмигрировавшего бывшего студента Московского университета И.П. Борисова.
На собраниях рабочих Н.Г. Смидович, в частности, разъяснял воззвание социал-демократического комитета «К увольняемым с завода Беринга» (ноябрь 1903 г.). При этом собравшиеся сошлись на том, что необходимо в дальнейшем избегать легальных приемов борьбы (обращение к губернатору, в биржевой комитет и т.п.). Смидович был согласен с ними и сообщил, что интеллигентский комитет и комитет партии эсеров решили не выпускать впредь подобные воззвания. Основное содержание его выступлений перед рабочими сводилось к разъяснению причин и социальных последствий экономического кризиса, охватившего тогда страну, сопоставлению статистических данных о положении русских и европейских, а также американских рабочих: «Пока существует капитал и эксплуатация, эти кризисы неизбежны, и рабочие могут избежать их лишь при социалистическом строе, когда вся промышленность будет достоянием равноправного населения».
Смидович распространял набранные на мимеографе воззвания к рабочим (например, «Письмо к мельничным рабочим», «Что такое народное правление») и вместе с Лебедевым входил в комиссию по подготовке материала для «Ремесленного листка». Некоторые заседания проходили на квартире дворянки В. Дьяковой, у которой жили он и Н.И. Соловьев. Вместе с Рыковым Николай Гермогенович организовывал вечеринки социал-демократов для сбора средств на нужды революционной деятельности (по 50 копеек с участника). Саратовская охранка считала его одним из видных руководителей местного комитета РСДРП и пристально отслеживала все его
передвижения и встречи. В конце декабря 1903 г. Николай передал руководство комитетом М.Б. Самсонову и уехал из Саратова в имение находившейся под надзором В.А. Дьяковой (с. Крестовка, Кирсановского уезда Тамбовской губернии). Здесь полиция устроила обыск, обнаружила у Смидовича революционные издания и вновь привлекла его к дознанию.
После окончания института Николаю Гермогеновичу не удалось устроиться на государственную службу, и он начал работать в Брасовском лесничестве Брянской губернии. Здесь иногда удавалось укрывать присланных Петром большевиков, скрывавшихся от властей. Материальное положение семьи Н.Г. Смидовича было неплохим, и даже после революции удалось сохранить часть имущества при переезде в Дмитров, а затем в Севск. Но тяготы гражданской войны сказались на жизни каждого.
Как и все «черные» Смидовичи, Николай Гермогенович тем не менее не терял оптимизма. Он был заботливым семьянином, завел и сам доил корову, купил пони, на которой ездили за город сажать картошку. Примерно в 1920 г. Н.Г. Смидович стал главным лесничим Брянской губернии. Его семья жила в
старом деревянном доме бывшего помещика. Здесь же размещались трехклассная школа, контора лесничества и квартиры учительницы и бухгалтера. Во дворе удалось завести целое «феодальное хозяйство», спасавшее всех, - корову, лошадь, кур, собак, огород, сад, цветник.
В советское время Николай Гермогенович, как и все другие дети Г.В. Смидовича, за исключением Петра, отошел от политической деятельности и был беспартийным. В 1925 г. в связи с его избранием ответственным секретарем профсоюза работников леса семья перебралась в Москву. Позже он работал в одном их научных институтов, журнале «Лесовод», затем в министерстве лесного хозяйства, вместе с которым в 1941-1942 гг. эвакуировался в Киров. Оставаясь жизнелюбом до конца своих дней, Н.Г. Смидович много занимался физическим трудом и лишь в 86 лет оставил дачу, где жил, занимаясь хозяйством и после смерти жены (1951 г.).
Между тем, поступив в университет, П.Г. Смидович, его тульские товарищи А. А. Малиновский, С.Н. Ставровский, В. А. Руднев, а также Н.Н. Черносвитов, В.А. Семашко, Т.Н. и М.Н. Атабековы и др. (всего 57 человек) вошли в союзный Совет объединенных землячеств студентов Москвы. В конце сентября 1893 г. во время похорон писателя Плещеева он организовал демонстрацию к Ново-Девичьему монастырю. В ней участвовали 200 студентов. На могилу был возложен венок от московского студенчества с надписью: «Друзья! Дадим, друг другу руки и смело двинемся вперед!.. И пусть под знаменем науки Союз наш крепнет и растет!»
На деньги Совета была создана библиотека, склад литературы, при московских музеях создавались земляческие артели, в которых студенты проводили экскурсии для простого народа. В кассе Совета был выделен фонд для помощи ссыльным заключенным, составлявший 23 рубля. К 1895 г. Совет вырос почти вдвое и объединял 43 землячества (более 1700 человек).
Особенно обеспокоила охранку усилившаяся политизация его деятельности. В 1893 г. Совет поддержал исключенных в столице слушательниц Рождественских фельдшерских курсов, направив им деньги и
распространив воззвание с порицанием директора курсов (среди исключенных была и И.Г. Смидович). Студенты изучали марксистскую и народовольческую литературу, в т.ч. издания плехановской группы, готовили свои прокламации (в их составлении участвовал и П.Г. Смидович), намеревались подать петицию императору с предложением широкой программы демократизации (созыв Земского собора, расширение самоуправления, свобода слова и печати, амнистия политзаключенных и др.). В 1893 г. Совет направил несколько писем французским студентам с выражением протеста по поводу шовинистических франко-русских манифестаций, отметив передовую роль Франции как борца за идеи свободы, равенства и братства.
Сам Петр в январе 1894 г. сообщал Инне в Женеву о своей студенческой жизни вполне оптимистично: «... я состою студентом Московского университета, известным начальству и профессорам и зарекомендованным ... с самой лучшей стороны. Предлагают мне уроки, занятия, но я решительно не имею свободного времени». Между тем активная деятельность Совета привлекла внимание и профессуры. В конце 1894 г. произошло ее разделение: одни выступили в защиту студенческой организации, другие возмущались ее попытками влиять на учебный процесс. Это вызвало заявление Совета землячеств от 10 января 1895 г., посвященное разъяснению целей и программы, имевших лишь культурническую направленность. Однако власть, в конце концов, сочла недопустимой студенческую самодеятельность. По делу о Совете была привлечена и часть профессуры (В.И. Герье, П.Н. Милюков).
Относительно П.Г.Смидовича московская охранка указывала, что в студенческие годы он «не только не изменил свои убеждения, но вполне усвоил революционное направление». Во время поездок в Тулу, говорилось в рапорте в Департамент полиции, он стремился внушить свои взгляды брату Викентию, который служил в одном из пехотных полков в Рязани, а также тульским приятельницам А. Завистовской и А. Юницкой. Последняя, очевидно, была родственницей «белых» Смидовичей со стороны матери В.В.
Вересаева - в девичестве Юницкой.
3 декабря 1894 г. на квартире Петра Гермогеновича был проведен обыск, сам он отправлен в пересыльную тюрьму и ознакомлен с решением о высылке из Москвы. В своем прошении министру внутренних дел П.Г. Смидович отрицал активное участие «в событиях в университете в начале декабря 1894 г.». При обыске ничего предосудительного у него обнаружено не было. На этом основании 11 декабря он просил пересмотреть решение об исключении и высылке. МВД запросило из тульского ГЖУ его характеристику. В ней, однако, говорилось о «вредном направлении» его действий, и прошение не было удовлетворено.
После заключения в Бутырской тюрьме П.Г. Смидович за участие в агитации среди учащейся молодежи Москвы по поводу составления незаконной петиции на имя императора о коренном изменении действующего университетского устава был отчислен из университета. Ему было запрещено в течение трех лет, начиная с 3 января 1894 г., жить в университетских городах и ряде других крупных центров империи. Кроме того, за ним был установлен негласный надзор. Среди исключенных из университета 52 человек были также С. Ставровский, В. Руднев, А. Малиновский, В. Семашко, В. Потресов, Н. Гамбаров и будущий родственник Петра Гермогеновича Николай Николаевич Черносвитов.
Последний был отправлен в Воронеж и только через год получил разрешение приехать в Москву и продолжить образование, однако вновь был обвинен в агитации против профессора Захарьина и выдворен на два месяца под строгий полицейский надзор в Могилевскую губернию без права выезда в Москву. Затем он уехал за границу, однако и там находился под секретным наблюдением полиции. Сам Николай прекрасно осознавал риски, грозящие ему из-за инакомыслия. В январе 1904 г. он писал матери в Тулу (письмо было перлюстрировано полицией): «Я могу праздновать свое избавление от угрожавшей мне опасности: в ночь с 1 на 2 января в Киеве были многочисленные обыски и аресты, должно быть, в ожидание нового генерал-
губернатора... А будь я в Киеве, то, и не найдя ничего, арестовали бы и засадили, так что я считаю себя спасенным. »
Между тем возникшее в гимназические годы отчуждение в отношениях Петра с отцом усилилось после поступления в университет. И сын, и отец признавали неестественность и ненормальность такой ситуации, но наладить взаимопонимание не удалось. Приезжая на каникулы, Петр избегал объяснений и, направившись в Тулу после исключения, даже не заехал в Зыбино. Обращаясь к сыну по имени и отчеству, ГермогенВикентьевич упрекал его в связи со случившимся: «Никого ты не любишь и не жалеешь, и сам будешь страдать», -называл «несчастным, сбившимся с настоящего пути сыном» и сравнивал его отношение к родителям с поведением тургеневского героя Базарова.
Вернувшись в Тулу, Смидович с головой окунулся в кружковую работу среди гимназистов, реалистов и семинаристов. Ездил в Орел для налаживания связей революционных сил, познакомился там с Пешехоновым и группой революционных статистиков. Его товарищи Богданов, Базаров, Скворцов-Степанов уже вели активную марксистскую пропаганду среди рабочих, но, как и в Москве, не допускали к ней своего горячего и неконспиративного соратника. Сам же Смидович убедился в недостаточной эффективности их работы, сопровождающейся провалами, разрывом между интеллигентскими устремлениями и культурой и реальной рабочей средой. П.Г. Смидович «считал себя марксистом», и одновременно искал возможности тесно связаться с рабочими. Его не удовлетворяли бесконечные разговоры, доклады и дискуссии в интеллигентских кругах, которые не вели к практическому делу и живой работе.
В перехваченном полицией письме из Тулы в Москву к студенту В. А. Стрельникову от 23 ноября 1895 г. говорилось, в частности, о действиях начинающих революционеров: «В Туле благодаря неосторожным действиям Смидовича и других лиц, горячих, задающихся широкими планами, но не отличающихся настоящей конспиративностью, наступило тревожное время». За некоторыми из участников тульского землячества был установлен надзор, но
они (П.Г. Смидович, Лавров, С.П. Сафонов, П.Е. Рапп и др.) «все-таки прочитали Бельтова, конечно,.. опустив все полемическое. Был составлен реферат, которым остались довольны. Перешли к производству, но тут случилось то, о чем я только что говорил. Трое из нашего кружка ходили 2 раза в неделю к Ставровскому и продолжали чтение, но мы воротились назад и начали с пропущенного обзора развития политической экономии. Польза несомненная, и дело идет пока хорошо. Вообще же чувствуется скверно; много времени уходит непроизводительно, а окружающая обстановка значительно ослабляет энергию и порождает тоску» (Бельтов - псевдоним Г.В. Плеханова).
И.М.Сеченов писал тогда своему бывшему студенту в Тулу, советуя серьезно заниматься иностранными языками и математикой и не унывать: «Помните, Бог дал Вам хорошую голову, не давайте ей предаваться праздным думам - работайте».
Желание закончить образование заставило Петра Гермогеновича несколько раз обращаться к властям с прошениями об учебе. Одно из них 12 июня 1895 г. он направил из Зыбина министру внутренних дел с просьбой разрешить въезд в один из университетских городов Европейской России для окончания обучения на медицинском факультете. Он обосновывал свое прошение семейными обстоятельствами: «Мое семейное положение и моя полная материальная необеспеченность ставят благосостояние моей семьи и всю мою будущую жизнь в зависимость от возможно скорого окончания мною высшего специального образования». Смидович называл свои поступки легкомысленными и необдуманными, но простительными для «неустановившейся молодежи». Однако разрешения учиться он не добился.
Именно тогда Петр Гермогенович определил окончательно план всей своей будущей жизни, который «осуществил впоследствии с точностью. Строить армию революции надо из рабочей массы. В России это дело можно делать, войдя в массу рабочих в качестве рабочего. Ибо бытие определяет сознание. В России это необходимо и из конспиративных соображений...»
Освобожденный от воинской повинности по близорукости, 14 декабря
1895 г. он получил заграничный паспорт и с помощью сокурсников отправился самым дешевым тарифом в Париж «в очень оборванном виде, который удивлял заграницу, но меня нимало не смущал». Устроиться ему помогли такие же, как он сам, исключенные из Московского университета Павлицкий и Семенов, брат будущей жены Черносвитов с семьей, через которых он, в частности, познакомился с бакунистом Гольдштейном и старыми народовольцами. Но общение с ними не удовлетворяло Петра очевидным эмигрантским обывательством и отсутствием конспирации.
В Париже Смидович также близко общался с марксистами, встречавшимися у П.В.Луначарского, который жил с женой Софьей Николаевной и братом Анатолием. Здесь устраивались совместные литературные чтения, много учились, спорили, размышляли. Через приезжавшую в Париж В.Г.Малафееву Петр Гермогенович передал посылку для матери и сестры Ольги, жившей в Москве. При обыске у Малафеевой пакет был изъят - в нем оказались «заметки и выписки возмутительного содержания». Это послужило поводом для издания в июне 1896 г. циркуляра об аресте П.Г. Смидовича.
Давая уроки русского языка, Петр Гермогенович между тем готовился к экзаменам, посещал кружок французских студентов, слушал лекции М.М. Ковалевского и др. в школе научного социализма близ Люксембурга, по физико-математическим дисциплинам в Сорбонне, стремился, возможно больше узнать изнутри рабочее и социалистическое движение Франции. Осенью 1897 г. Смидович получил диплом с занесением в списки окончивших на особую строку для отметки последующих ступеней технической карьеры. На вопрос анкеты - чем и где намерены заниматься -«дерзко заполняю: «оставаться всегда в среде рабочих, чтобы иметь возможность честно бороться за социальную революцию». Карьера сразу и навсегда сорвана, корабли сожжены».
За 2 франка в день Смидович устроился на завод Пипера в Льеже. «Синяя блуза, рабочие руки, а на душе пречудесно». Молодой русский рабочий привлекал
бельгийцев своей большой физической силой, которую с удовольствием демонстрировал. Но именно здесь во время поломки оборудования он получил удар электрическим током, последствия которого отрицательно повлияли на работу сердца. Вскоре он вступил в профсоюз металлистов и рабочую партию, познакомился с тяжелыми условиями труда и жизни рабочих на заводах и шахтах. Контрастировавшая с ними роскошь буржуазного образа жизни, которую он видел, когда работал электриком в отелях и устраивал временную электростанцию для коронации Вильгельмины в Гааге, наглядно подтверждали верность классового подхода к оценке капиталистического мира. Постепенно удалось накопить деньги для отъезда на родину.
За границей тогда же находилась двоюродная сестра Петра Мария Викентьевна Смидович, после окончания Тульской фельдшерской школы учившаяся на медицинском факультете Цюрихского университета. В горной академии Фрейберга тогда же учился ее брат Николай, сестра Елизавета получала образование в частном пансионе иностранных языков Лохвицкой в Петербурге, другая сестра Анна училась там же на Высших женских курсах, Викентий (Вересаев) работал в Туле. Брат Михаил был горным инженером и работал в Харькове, а затем управляющим на каменноугольных рудниках Алексеевского горнопромышленного общества в Области Войска Донского, сестра Юлия жила с матерью и была учительницей во 2-й женской гимназии г. Тулы По данным полиции, М.В. Смидович принадлежала к киевскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса», вела переписку с его членами и вместе с Петром планировала приехать из-за границы в Тулу «как кассир Сибирской кассы и как агитатор среди рабочих Тулы». В 1897 г. она вернулась домой из-за болезни, но в марте 1898 г. была арестована, находилась в заключении в Киеве и только плохого состояния здоровья была отдана на поруки матери под залог в 1500 руб. С лета 1898 г. Мария работала в земской больнице г. Новоржев Псковской губернии, где с июня 1900 г. в течение 2 лет была под надзором полиции, но проявила себя безукоризненно и как в высшей степени добросовестный, с большим знанием дела,
специалист. Она жила на жалованье 500 руб. в год и не имела имущества.
В 1900 г. мать Марии, Елизавета Павловна, дважды обращалась к директору Департамента полиции с просьбой разрешить дочери приехать в Тулу для свидания с матерью и затем поехать учиться за границу. Но власти сочли возможным разрешить ей дальнейшее образование только в марте 1902 г.
- по окончании срока гласного надзора. В конце июля 1902 г. Мария уехала учиться, хотя и после получения звания доктора медицины Цюрихского университета в январе 1905 г. оставалась под гласным надзором как личность «крайне сомнительной политической благонадежности», особенно из-за родства с Вересаевым, Петром, Инной и Ольгой Смидовичами[5.С. 427].
Интересно, что мать В.В. Вересаева - Елизавета Павловна (1844-1912)
- была одной из первых выпускниц курсов известного немецкого педагога Ф. Фребеля в Москве и в 1872 г. на свои средства открыла в Туле первый детский сад, отдав в его распоряжение три лучших комнаты в собственном доме. Энергичная, образованная, глубоко религиозная, добрая воспитательница учила детей от 3 до 7 лет счету и чтению, лепке, рисованию, музыке и гимнастике. Заведение просуществовало три года, поскольку заработка мужа для его содержания не хватало58.
Между тем, в Париже П.Г. Смидович, пожалуй, впервые достаточно хорошо познакомился со своей будущей женой Софьей Николаевной (18721934). Она пришла в революцию тоже далеко не случайно. В 1931 г. С.Н. Смидович писала, что вступить в партию большевиков ее побудило недовольство существующим строем, изучение трудов Маркса, ознакомление с деятельностью группы «Освобождение труда», участие в революционных выступлениях в Туле. Софья Николаевна в 1881 г. поступила в Тульскую женскую гимназию, в 1886 г. перешла в довольно известную гимназию Перепелкиной (затем Брюханенко) в Москве, окончив ее в 1889 г. Ее отец Николай Петрович (1848-1908), коллежский секретарь, присяжный поверенный, был землевладельцем Веневского уезда Тульской губернии, с 1873 г. служил правителем канцелярии тульского губернатора, а с 1886 г.
был депутатом от дворян Веневского уезда. Мать Александра Ивановна жила в Москве с сыновьями Алексеем и Владимиром (1876 г.р.), который затем стал тульским присяжным поверенным; а позже - в имении в с. Щучьем Тульской губернии. Корни С.Н. Черносвитовой по материнской линии связаны с родом и предками А.С. Пушкина.
Старший из братьев Николай (1870 г.р.), учился на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета, являлся членом тульского землячества и союзной кассы и был отчислен вместе с П.Г. Смидовичем и еще 48 студентами за участие в агитации среди учащейся молодежи по поводу университетского устава. За время проживания под гласным надзором полиции в Воронеже он не был замечен ни в чем предосудительном и с 1895 г. возобновил учебу в университете, но после сдачи государственного экзамена в мае 1896 г. получил распоряжение отправиться в Могилев под надзор полиции. Отец был вынужден ходатайствовать перед министром внутренних дел о разрешении сыну выехать в Ниццу, чтобы помочь 24-летней Софье Николаевне, которая с грудным ребенком на руках одна ухаживала за перенесшим трепанацию черепа мужем Платоном Луначарским. В итоге Н.Н. Черносвитов смог уехать к сестре и оставался за границей не менее 7 лет. Инженер-электрик по образованию, позже он стал профессором Санкт-Петербургского политехнического института.
Владимир также привлекался к дознанию Московским ГЖУ по делу о принадлежности к Московской социал-демократической группе, но в 1903 г. скрылся за границу и был включен в список подлежащих обязательному наблюдению после возвращения на родину, откуда продолжал пристально следить за политическими событиями на родине. Живой отклик вызвало у него, в частности, решение царя, созвать совещания на местах по обсуждению крестьянской реформы. 15 января 1904 г. он писал матери из Парижа о необходимости их бойкота, поскольку все реформы - крестьянскую, университетскую и другие - нельзя провести без государственной реформы.
Его рассуждения передают критический характер умонастроений значительной части дворянства в начале XX в.: «... правительство интересуется мнением только либеральной части земцев. ... А нужда эта вопиет, ее предъявляет жизнь, а жизнь-то ведь не сообразуется с тем, что угодно Плеве, он сам, как продукт жизни, должен подчиняться ее велениям. . те люди, которые не хотят дать себе труд сознать эти права и требования, а сознавши, признать их -совершают преступление перед всем человечеством.
. В какой же форме должно вылиться это сознание требований жизни? Конечно, в форме общественного сознания, общественного мнения. Его-то и нет на Руси, о нем-то и должны заботиться все, кому дороги интересы многомиллионного населения, а в правительственных совещаниях и комиссиях общественному мнению тесно и душно, оно выражается искаженным». Младший из братьев Алексей был убит на заводе в Веневе во время революционных событий 1905 г.
Практически вся жизнь и политическая деятельность С.Н. Смидович была связана с Москвой. Окончив гимназию, где через приятелей старшего брата познакомилась с революционными идеями, она в течение года посещала вечерние педагогические курсы. Но получить работу не удалось. Софья Николаевна уехала к матери и бесплатно обучала детей. В 1894 г. вместе с мужем П.В. Луначарским она уехала за границу для его лечения. Здесь в течение 4 лет Софья Николаевна изучала марксистскую литературу, включилась в работу плехановцев, от которых затем получила явку к сестре В.И. Ленина А.И. Елизаровой в Москве.
В 1896 г. она работала на Пречистенских вечерних и др. рабочих курсах, где, по мнению начальника Московской охранки С.В. Зубатова, преподавательский персонал изобиловал политически неблагонадежными лицами. «Мне удавалось знакомить свои группы с нелегальными брошюрами и с рабочим движением в Западной Европе», - писала С.Н. Смидович в автобиографии. Она пользовалась исключительным уважением среди своих учеников. В 1898 г. Софья Николаевна была одной из создателей
Московского комитета РСДРП, а в марте 1899 г. по решению московского обер-полицмейстера была лишена права преподавать в вечерних и воскресных классах для рабочих, но продолжала участвовать в печатании воззваний к рабочим, нелегальных обсуждениях рефератов в студенческих столовых, в т.ч. высланного в Вологду, а затем в Вятскую губернию А.В. Луначарского - брата своего мужа. Уже после организации демонстрации 4 марта 1901 г. на Лубянской площади и заключения в тюрьме она получала письма, в которых рабочие писали, «что эти беседы открыли им глаза на жизнь» и сильно расстроились, узнав об ее аресте.
В 1901 г. Софья Николаевна привлекалась к дознанию за принадлежность к Московской организации РСДРП, за хранение нелегальной литературы, а также за сочинение антиправительственных материалов и доставку шрифта для напечатания прокламации К. Либкнехта. В 1902 г. она вела работу среди рабочих Тульского оружейного завода и участвовала в подготовке майских демонстраций в пасхальную неделю. 20 апреля 1902 г. с целью их предотвращения С.Н. Луначарская (полицейская кличка «Фольцевская») и другие активисты были арестованы. При обыске у нее вновь нашли нелегальные издания, в том числе «Рабочую мысль». В итоге она была «водворена» под гласный надзор полиции в с. Щучье. В Туле весной 1903 г. Софья Николаевна и В.В. Вересаев встречались с рабочими. Софья Николаевна занималась распространением нелегальной литературы и участвовала в работе местной организации социал-демократов. В результате «на основании Высочайшего повеления» ей было запрещено жить в столицах, столичных губерниях, а также Таврической, Саратовской и Полтавской. Она находилась под надзором полиции и выбрала местом жительства Киев.
Однако, приехав на время в Тулу, 14 сентября 1903 г. С.Н. Луначарская приняла участие в демонстрации - «шла во главе толпы манифестантов, пела и кричала «ура». Вернуться в Киев разрешили не сразу, т.к. она привлекалась к дознанию в качестве обвиняемой по делу об уличной демонстрации. Только 22 сентября Луначарская получила разрешение
выехать в Киев к больному мужу. (Начальник Тульской жандармерии писал в столицу, что «Платон Луначарский действительно человек больной и, безусловно, нуждающийся в лечении»). Вскоре она вновь включилась в политическую жизнь Тулы и на некоторое время была заключена в губернскую тюрьму, где вместе с еще 34 политическими арестантами в марте 1904 г. участвовала в голодовке. В 1905 г. Софья Николаевна вновь оказалась в Москве, работала пропагандистом в Бутырском, Хамовническом, Рогожско-Симоновском районах, выполняла поручения по связи МК с заграницей и его финансовой комиссии. В мае 1905 г. она вновь уехала в Щучье, а осенью в Киев, где училась ее дочь Татьяна, и была освобождена от гласного надзора. В октябре 1905 г., когда после публикации Манифеста 17 октября в Киеве, как и других местах юго-западных губерний России, произошли антиеврейские погромы, С.Н. Луначарская вместе с более 130 демократически настроенными деятелями - гражданами Киева - подписала протест «против лиц Киевской военной администрации и офицеров», возложив на них ответственность за погром. В заявлении утверждалась виновность власти к беспорядкам и мародерству в городе в день объявления Манифеста и вплоть до 21 октября. «Да, мы, люди, не принадлежащие ни к каким партиям, тоже задыхаемся от крови невинных жертв, и вид казацкой плети нам невыносим!» - говорилось в документе.
Тем временем, заработав необходимую сумму, Петр Гермогенович отправился в Россию, одержимый идеей осуществить на деле свой план революционизирования рабочих. «Прощай, Льеж... Здесь из интеллигента, который никогда не расставался с книжкой, который не выходил из дому без книжки за пазухой или в кармане, который засыпал и просыпался с книжкой - я превратился в течение года в опытного рабочего, озлобленного на интеллигенцию, отвыкшего от книжки, начинавшего свои выступления: «Мы, рабочие...» Здесь я связался всеми нитями с рабочей жизнью и массовым рабочим движением и воистину возненавидел буржуазию и ее власть. Бытие определило сознание», - писал позже Смидович.
Российские социал-демократы всегда видели основную цель в возвышении рабочих до положения самой передовой общественной силы. Политическое воспитание пролетариата, формирование его классового самосознания представлялось важнейшим направлением политики и фактором революционного преобразования общества. Этому и посвятил себя П.Г. Смидович. Его становление как профессионального революционера совпало по времени с формированием социал-демократического движения России - от дискуссий по общественно-политическим и экономическим проблемам развития страны и применимости в их решении разных идейных доктрин к организации социал-демократии, как преимущественно интеллигентского течения, и его соединению с рабочим движением. Эти этапы включения в революционную борьбу пронизывают и личную жизнь Петра Гермогеновича, который пришел в революцию через традиционное правдоискательство дворянской интеллигенции и слияние с рабочей средой.
Литература
1. Аманжолова Д.А. Горячо живу и чувствую: Петр Гермогенович Смидович - дворянин и революционер. М.: Картуш, 2006. 224 с.
2. Дворянское собрание Тульской губернии. Т. IV. М., 1910. С. 120; Т. III. Родословец. Материалы. Ч. VI. Изд. В.И. Чернопятов. М., 1910. С. 582; Вересаев В.В. В юные годы. Воспоминания // Полн. собр. соч. Т.11. М., 1928. С.132; Розенталь И.С. Москва на перепутье. Власть и общество в 1905-1914 гг. М., 2004. С. 180.
3. Вересаев В.В. Собр. соч. В 5-ти т. М.,1961.
4. Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедич. словарь Гранат. М., 1989.
5. Франк С. Л. Смысл жизни // С.Л.Франк. Духовные основы общества. М., 1992.
6. О происхождении семьи Черносвитовых см.: Род и предки А.С. Пушкина. М., 1995.
