Враждебное государство Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Современное государство и права гражданина

Д. З. Мутагиров

ВРАЖДЕБНОЕ ГОСУДАРСТВО

Государственность и государство, взаимоотношения гражданского и политического обществ, граждан и чиновников — проблемы, над которыми люди размышляют с древнейших времен. Эти размышления велись в направлениях поиска ответов на вопросы «что такое государство?», «как оно организовано?», а также «чем государство должно быть и как лучше его организовать?», «как наилучшим образом защищать жизнь, мир и безопасность людей?» Сейчас перед мыслителями стоит еще одна важная задача — очертить контуры целесообразной эволюции рациональной государственности по мере возрастания степени цивилизованности и просвещенности обществ с тем, чтобы исключить существование таких ее типов, как государство-соперник и враждебное государство.

Утверждают, будто известный ученый и политический деятель XIX в. Ф. Бастиа обещал выдать премию в 1 млн луидоров тому, кто сформулирует удовлетворительное и четкое определение государства (см.: Пенто, Гравитц, 1972, с. 123), и что она осталась невостребованной. Речь шла и идет не столько об объяснении форм и типов государства и политического управления, сколько о предназначении государства, о природе и функциях политической власти, ее призвании, оптимальных формах ее осуществления. Должно ли государство быть «слабым» или «сильным», являться служителем гражданского общества или его патроном, помощником или соперником, т. е. что является основой и что производным, народ существует для государства или государство для народа? Современное понимание проблем государства и государственности, взаимоотношений гражданского и политического обществ имеет своей основой конфликтующие между собою концепции Н. Макиавелли, Т. Гоббса и их единомышленников, с одной стороны, и Г. Гроция, С. Пуфендорфа, Д. Локка, Т. Джефферсона и их последователей — с другой.

На взглядах Н. Макиавелли и Т. Гоббса основано преимущественно направление политической мысли с акцентом на приоритетность власти и ее носителей, на их независимость от общества и неподотчетность, на вседозволенность власти, а также на обязанности подданных (граждан) беспрекословно повиноваться ей, т. е. государство центристское. Данное направление пользуется особым почетом при абсолютистских, деспотических, диктаторских и тоталитарных режимах.

© Д. З. Мутагиров, 2006

Пуфендорф, Локк, Джефферсон, Бастиа развивали и отстаивали идеи верховенства народа и служебной роли государства в интересах общества. По их убеждению, люди, гражданское общество учреждают государство как институт, предназначенный для обеспечения их безопасности. Главное, чем человек обладает и пуще всего оберегает, — это его жизнь, свобода, имущество и безопасность. Учреждая государство как институт по их защите, социум и его члены соглашаются подчинять достижению этих общих целей свою жизнь, свободу и имущество, обязываются повиноваться устанавливаемым государством правовым нормам, участвовать в несении определенных законом расходов по достижению общих целей, а также нести наказания за уклонение от их выполнения или нарушение.

В отличие от Макиавелли и Гоббса, утверждавших, что люди полностью уступают свои права государству, правитель которого волен делать все, чего он желает, Пуфен-дорф заявлял, что люди всегда действуют себе во благо, а не во вред, а потому передают государству только часть своих прав и свобод, да и то не навсегда. Они сохраняют за собой право контроля над тем, как государство выполняет вытекающие из конституции обязательства, а также право замены властей и государственного строя в случае их крайнего несоответствия целям общества.

Г. Гроций (Grotius, 1998, p. 9, 17) и С. Пуфендорф (Pufendorf, 2004, p. 344), обобщив предшествующий опыт человечества, сформулировали правило: если власть, которую народ выбирает или формирует, поступает должным образом и выполняет свои функции хорошо, народ должен повиноваться ей. А если правит плохо — то народ обязан заставить ее выполнять эти функции или наказать, вплоть до замены правящих. При всех условиях народ должен сохранять за собой свою принудительную власть над учреждаемыми им институтами и право наказывать их функционеров.

Общество в лице его наиболее активных представителей всегда воспринимало высокомерие власти как вызов обществу и соответствующим образом реагировало на него. Диодор Сицилийский сообщал, что древние сабиняне забрасывали своего нарушившего обязательства короля камнями, как только он выходил за пределы своего дворца. Цицерон говорил, что в природе свободных народов давать или отнимать у любого человека то, что он, народ, желает. Руководством для любого правительства является "Salus Populi suprema lex esto" («Безопасность народа — высший закон»).

Рассказывали, что старая женщина пришла к римскому императору Адриану с какой-то жалобой. Император отказался вникнуть в суть ее жалобы, заявив, что у него нет времени, чтобы выслушать ее. Старая женщина с возмущением сказала императору: «Тогда не стремись править» (Pufendorf, 2004, p. 438). Пуфендорф воспроизводит и другой аналогичный случай из истории. Когда король Арагона, принимая присягу, сказал, что он обязуется сохранить привилегии народа, его «подданные» ответили ему: «Мы, имеющие столько же власти, сколько и ты, сделали тебя своим суверенным правителем только при условии, что ты будешь сохранять в неприкосновенности наши законы и права, а не иначе» (Ibid., p. 400).

И сегодня, когда иные из чиновников заявляют о заботе государства о народе, уместно будет сказать: «Не надо о нас заботиться». Выполняйте свои обязанности честно и добросовестно, и наша безопасность будут обеспечена. Безопасность и забота — это не милостыня и благо со стороны власти, а ожидаемый результат доброкачественного выполнения ее функционерами их высокооплачиваемой обществом деятельности. И на самом деле, зачем пастуху пес, если он не охраняет его стадо, и зачем человеку врач, если он не лечит его?

Правительство учреждается во благо тех, кто повинуется, а не тех, кто управляет. Король для народа, а не народ для короля — так считали теоретики демократии. Народ выше короля. Если король нарушает свои обязательства и превращается в тирана, он может быть лишен власти и наказан народом (см.: Pufendorf, 2004, p. 388, 442). С Пу-фендорфом перекликалась позиция английского юриста Сельдена. По его мнению, правитель — человек, выдвигаемый людьми ради самих себя, ради их собственного покоя. Последние предоставляют ему определенные высокие привилегии и власть, но при условии, что он будет охранять их свободы и управлять их законами. В момент пренебрежения своими обязанностями правитель нарушает это фундаментальное условие, теряет свои привилегии и становится рядовым членом общества (см.: Cicero, 1841, vol. 1, p. 53).

Власть же, ошибочно полагая, что народ уступил ей некоторые свои права навечно и отказался от своих прав контроля над нею и сопротивление против произвола с ее стороны, часто ведет себя неподобающим образом. Она чаще бывает озабочена не тем, как лучше служить формировавшему ее обществу (своему хозяину и верховному суверену), обеспечить ему мир и безопасность1, а тем, как самовозрастать и удерживать его постоянно в безусловном подчинении, рассматривая любое неповиновение его членов как строго наказуемое преступление. Государства и их функционеры имеют тенденцию к абсолютизации власти, присвоению себе новых прав и полномочий, не предусмотренных общественным договором (конституцией), что ведет к возложению на народ новых обязательств и ограничений. Закономерным следствием всего этого становится минимизация власти гражданского общества, огосударствление многих его естественных функций, а также ограничение прав и свобод учредивших это государство людей.

Свободный человек является основой любого демократического и гуманистического общественного порядка. Индивид относительно самостоятелен и независим. Все люди рождаются свободными и равными в правах (как считают, подобными Богу, их сотворившему). По мнению Д. Локка, естественная свобода человека состоит в том, чтобы быть свободным от любой верховной власти на земле, поступать по своей собственной воле, но в согласии с законами и нормами природы, а не по воле или желанию законодательного органа. Свобода человека в политическом обществе выражается в свободе от любой власти, кроме той, которая установлена общим согласием сообщества.

1 С. Пуфендорф понимал под благосостоянием людей их политическую безопасность и исключал из него все моральные концепции общественного блага, являющиеся, по его мнению, нормами гражданского общества (Pufendorf, 2004, p. 215, 217).

Возражая современникам, которые трактовали свободу как возможность каждого человека поступать так, как он хочет и как ему нравится, не будучи связанным какими бы то ни было законами, Локк писал, что свобода людей в государстве означает жизнь по постоянным законам, принятым законодательной властью, учрежденной этим обществом, и обязательным для каждого его члена. Свобода — это возможность человека следовать его собственной воле во всех делах в пределах, предписанных законом, и не быть подчиненным неустойчивой, неуверенной, неизвестной, произвольной воле другого человека. Эта свобода от абсолютной, произвольной власти является настолько необходимой для безопасности человека, что он не может делиться ею с государственной властью, позволять ей порабощать себя и забирать его жизнь. В противном же случае он подвергнется рабству.

Государство учреждено «социальным контрактом» граждан; власть правительств существует только для блага общества, ее полномочия в его крайних пределах ограничены общественным благом. Государство понималось Локком как «общество людей, образованное людьми исключительно для обеспечения, сохранения и продвижения их собственных гражданских интересов. Гражданскими интересами я называю жизнь, свободу, здоровье и безболезненность тела, а также владение вещами типа денег, земли, зданий, мебели и т. п.» (Locke, 1980, p. 22-23). Граждане и государство имеют взаимные обязательства в отношении друг друга, которые могут быть изменены или аннулированы обществом.

«Свобода и счастье человека — единственные цели всех легитимных государств», — считал и Т. Джефферсон (1992, с. 28). Он отвергал понимание государства, согласно которому правительства и социальный порядок в целом существуют для пользы привилегированных классов, которые якобы имеют право использовать государство в своих интересах», а также принцип «большого пудинга с изюмом», где изюм — аристократия (Там же). В Декларацию независимости Джефферсон вложил идею, оказавшую огромное влияние на политическую мысль всего мира: равенство возможностей человека в открытом обществе. Развивая эти идеи, американский политолог XIX в. Дж. Кальхаун делал вывод о том, что правление необходимо для защиты общества. А чтобы обезопасить общество, необходимо защищать его от несправедливости, насилия, анархии (обеспечить правление закона) и от нападений отовсюду извне. Если эти фундаментальные цели правления не достигаются, то правительство не достойно своего имени (см.: Calhoun, 1992, p. 71).

Классики современной демократии исходили из того, что права и свободы отдельных людей несовместимы с сильным государством. Последнее должно быть ограничено как полномочиями, так и размерами аппарата власти и управления, достаточными для того, чтобы охранять жизнь и безопасность свободных людей. То есть государство должно быть ограниченным и стать своего рода «ночным сторожем» демократии, ибо в период бодрствования многие функции исполняются самими членами общества. Там, где граждане лишены права и возможности контролировать свое правительство, всегда

будет возникать общество, в котором волки правят овцами. «Овцы живут счастливее сами по себе, чем под опекой заботливых волков», — заявлял Джефферсон (1992, с. 72).

Он же одним из первых сформулировал и принципы функционирования федеративного государства. Значительная часть делегируемых гражданами государству полномочий должна оставаться в ведении округов, графств и штатов, и лишь то, что касается других стран и народов, находится в ведении федеральных властей. Такое соотношение властных полномочий необходимо как в целях смягчения бремени населения по несению расходов на содержание властей, так и в целях сохранения большей демократии. Никакой власти государства народ не должен позволять изменить это соотношение. «Каждый человек и каждая общность людей, живущих на земле, обладают правом на самоправление. Они получают его вместе с жизнью из рук природы. Личность осуществляет это право через свою индивидуальную волю, общность людей — через волю большинства, так как закон большинства есть естественный закон для каждого человеческого общества» (Джефферсон, 1992, с. 29).

В странах «Старого Света» государства существуют по тысячи и более лет. Каждое поколение людей рождается здесь уже при устоявшихся общественных отношениях и социальном контракте (конституции), «заключенном» их предками. А новые конституции разрабатываются здесь при активном участии уже имеющихся правительств, стремящихся вложить туда лишь собственное понимание власти и властных отношений. Эти отношения Джефферсон сравнивал с состоянием, когда коршуны правят над стаями голубей или волки устанавливают законы для овец, и призывал не допускать их повторения. «Лучше вообще не допускать волка до овчарни, чем полагаться на то, что сумеешь выдрать ему клыки и когти тогда, когда он в нее забредет», — предупреждал он (Там же, с. 100).

В отличие от европейцев и азиатов, американцы еще до учреждения основных ветвей и институтов государственной власти скрупулезно определили контуры своей государственности, принципы взаимоотношений гражданского и политического обществ, полномочия и механизм формирования институтов власти. Здесь конституция предшествует государству и правительству, а правительство — только лишь творение гражданского общества. Конституция страны — действие не ее правительства, а народа, формирующего правительство, это документ, к которому каждый гражданин может апеллировать в случае необходимости. Она содержит принципы, на которых государство и правительство должны быть образованы, перечень полномочий каждого из институтов государства. Правительство исполняет законы и при этом им руководит Конституция. Государственная власть, учрежденная конституцией, не может изменить ни саму себя, ни конституцию. Право реформирования государства и правительства — это право нации, а не право государства и правительства (см.: Pain, 1976, p. 18-19, 33). «Из чего состоит государство?» — спрашивал Джефферсон. И отвечал: «Не из вздымающихся ввысь брустверов и укрепленных высот, Не из толстых стен и крепостных ворот, Не из гордых городов с их коронованными шпилями и башнями!

Нет, — из людей, высоко разумных людей;

Из людей, что знают свой долг,

Но знают и свои права и, зная, смеют отстаивать их и хранить!

Они создают государство. Из них оно состоит» (Джефферсон, 1992. с. 75).

Американская политическая жизнь не могла не оказывать обратного влияния на философию политики и государственности в Европе. Французский экономист XIX в. Ф. Бастиа, видимо, не без учета опыта США, сформулировал одно из наилучших определений государства как добровольного объединения людей для совместного решения проблем, которые не могут быть решены индивидуально, в одиночестве, прежде всего защита жизни и обеспечение безопасности. Он вынужден был констатировать, что в действительности государство выступает как некая мистическая целостность, посредством которой одна группа людей стремится жить за счет других (см.: Bastiat, 1995, p. 20). Своим правом, узаконивающим подобные притязания, государство всегда благоприятствует одним группам людей и ставит в дискриминируемое положение другие группы. «Какая нация является самой счастливой, самой моральной и наиболее миролюбивой?» — спрашивал Бастиа и отвечал: «Та, где право в наименьшей мере вмешивается в частную деятельность; где правительство сводит себя к минимуму, индивидуальность имеет больше возможностей, а общественное мнение — наибольшее влияние; где административный аппарат наименее разветвлен и наименее сложен; налоги не тяжелы и менее дифференцированы; народное недовольство слабо выражено и не может быть оправдано; где ответственность индивидуумов и классов является наиболее активной; где сделки, соглашения и ассоциации наименее ограничены; где рабочая сила, капитал и население менее всего подчинены искусственным ограничениям; где человечество следует своим собственным намерениям; одним словом, та, которая подошла ближе к такому решению: в рамках равенства все осуществляется через свободную и совершенствуемую инициативу человека» (Ibid., p. 241).

В. Гумбольдт также считал, что единственной законной сферой коллективного действия государства является обеспечение безопасности личности против внешней угрозы и против посягательства на его права. Роль же аппарата власти и управления, по его мнению, должна сводиться к тому, чтобы искать пути уменьшения расходов на исполнение этих функций (см.: Humboldt, 1854, p. 22). Тип государственности, близкий к тому, за что ратовали Бастиа и Гумбольдт, сложился в Европе только после Второй мировой войны, когда народы как потерпевших поражение в войне, так и освобожденных от фашистской оккупации стран впервые в своей истории получили возможность свободно избрать формы своей политической организации, разработать основные законы и осознанно формировать предусмотренные принятыми ими конституциями институты власти. К этому времени изменились взгляды на государственность и в США — концепции «слабого государства», «ночного сторожа демократии» уступили место взглядам на государство как на «партнера» гражданского общества и «планировщика» его социально-политической жизни (см.: Lodge, 1986, p. 15). В то же время институт исполнительной

власти продолжал (со времен Гражданской войны в США) усиливаться за счет других ветвей, превращаясь в своего рода «имперское президентство». Все эти процессы внимательно изучались теоретиками современной государственности (Д. Бьюкененом, А. Джеси, Г. Таллоком, Ф. Хайеком и др.), позитивно оценивавшими усиление демократии и крайне негативно — узурпаторские тенденции со стороны государства.

Теоретическая мысль подготовила почву для постепенного возвращения ряда функций общественной жизни от государства к гражданскому обществу (общество «Общественный выбор» в Виржинии в 1963 г., а также научный журнал под тем же названием). Начало конца эры имперского президентства в США способствовало дальнейшему расширению демократии, улучшению положения дел с правами и свободами человека. Но недаром государство ассоциируют с Левиафаном. Как и это чудовище, государство постоянно мимикрирует, перевоплощается и принимает разные лики. И в новых демократических странах Европы государства продолжают свойственные им притязания на роль покровителей соответствующих обществ, а также попытки ограничивать деятельность институтов гражданского общества и даже управлять ими. А в большинстве стран мира продолжали функционировать «государства-патроны», откровенно державшие свои гражданские общества в «ежовых рукавицах».

Можно, конечно, утверждать, что не только гражданское общество, но и государство имеет свои собственные интересы и цели. Видимо, это и имел в виду один из идеологов Американской революции ХУШ в. С. Адамс, говоря, что «государство — это моральная персона, имеющая собственные интересы и волю» и что его целью является не примирение различных интересов общества, а установление «общего блага» (Wood, 1972, p. 58)1.

1 Интересно отметить, что Адамс здесь просто перенес на государство, зная об этом или не зная, оценку, данную Пуфендорфом гражданскому обществу (см.: Pufendorf, vol. VII, p. 641). Пуфендорф же считал, что первым контрактом между собой люди учреждают гражданское общество, вторым контрактом — обязуются беречь республику (со времен Цицерона принято республику олицетворять с общим благом (Commonweal) или общим богатством (Commonwealth), что означало одновременно и «содружество» людей). Автор называет это союзом воли всех (см.: Pufendorf, vol. VII, p. 641). Здесь все еще нет государства, а есть общее достояние в лице ареала проживания и людей, объективно связанных общностью многих фундаментальных жизненных потребностей. И только третьим контрактом люди формируют публичную власть и наделяют ее определенными полномочиями (см.: Pufendorf, vol. II, p. 7-9). Вначале некоторые современники и последующие за Пуфендорфом исследователи, в том числе и такие знаменитые в то время, как Тит и Барбейрак (Titius, Observationes, nos. 547 and 555; Barbeyrac. Pufendorf, On the Law of Nature and Nations, vol. VII. I.6, n. 1), отказывались соглашаться с данным взглядом на становление гражданского общества и государства. Тит считал, что Пуфендорф, утверждая, что «желание монарха — это желание самого гражданского общества, когда монарх действует в диапазоне власти, предоставленной ему этим обществом в пределах своих целей», смешивает гражданское общество с правителем. То, что Пуфендорф считал волей гражданского общества, Тит объявлял волей монарха, переводя роль суверена с общества на монарха. С Пуфендорфом изначально был солидарен Г. Кармайкл (Carmichael, 1724, p. 145-146). Фактическое желание гражданского общества — источник публичных действий, реализуемых через суверена, повторял он суждение Пуфендорфа (Ibid., 1724, p. 153). Позже Барбейрак в своих комментариях к пятому изданию труда Пуфендорфа «О законах природы и народов» (1734 г.) также признал правоту его автора.

Собственная цель у государства, как и у любого другого актора социально-политических процессов, безусловно, существует. Она в сути своей сводится и должна сводиться к оптимальной самоорганизации для служения учредившему его обществу наилучшим образом. Но и в этом случае служебная роль политического общества очевидна. Гражданское общество способно управлять государством, являющимся необходимым для блага общества институтом, осуществляющим свою деятельность согласно мандату общества, который, в свою очередь является некой суммой предпочтений общества (Jasey,1999, p. 23). Конечно, для нормального функционирования любого социума необходима определеннaя система запретов и команд. Но кому должно принадлежать право устанавливать эти запреты и от кого должны исходить команды: от общества или государства? Ведь человек-гражданин живет одновременно и в обществе, и в государстве, является их общей основой. Опасность со стороны сил природы, извне, необходимость совместной защиты и т. д. обусловливают формирование обществ или сообществ людей, Опасность извне, со стороны сопредельных обществ, формирует необходимость постоянного объединения людей, основанного на строжайшем соблюдении дисциплины и выработанных обществом правил. Первое объединение — гражданское общество, связанное взаимными обязательствами (писаными и неписаными) граждан между собой, второе — политическое общество или государство, основанное на взаимных обязательствах (всегда писаных и закрепленных в законах) граждан и учреждаемых ими институтов власти. То есть гражданское общество складывается как институт общения, взаимопомощи и взаимозащиты его членов1, а государство — как учреждение этого общества для обеспечения его защиты, прежде всего от внешней опасности.

Некоторые исследователи взаимоотношений гражданского общества и государства (Д. Эльстер, А. Джеси) не без оснований сравнивают гражданское общество с гомеровским Одиссеем, добровольно давшим привязать себя к мачте корабля и не освобождать его ни под какими угрозами, чтобы слушать сладостное пение сирень, не рискуя броситься к ним в море. Но, в отличие от Одиссея, сразу же после прохода опасного района высвобожденного экипажем судна отдельные гражданские общества и их члены привязываются государством к конституциям все туже и туже, независимо от меняющихся условий в мире и того, что само государство давно стало нарушать их. Люди почему-то постепенно начинают привыкать к этому и рассматривать это чуть ли не как норму. На это в немалой степени ориентирует исключительная монополия государства на законотворчество и принудительную силу. В самом же деле гражданское общество должно привязывать к конституции самое государство и его должностных лиц, а не только себя. Государство — институт, учреждаемый в соответствии с конституцией, автором которой

1 Пуфендорф и Кармайкл определяли гражданское общество как соответствующее количество людей, объединенных союзом их воли и ресурсов под единой верховной властью (в лице одного человека, совета или свободного народа) для своей взаимной защиты и безопасности (Pufendorf, S. N.6.10.^ Carmichael, 1724, p. 153).

является гражданское общество, и функционирующий строго в ее рамках. Это — страж общества, его мира и безопасности, который часто функционирует незаметно для охраняемых, а тем более не в ущерб им. Общество в целом стоит выше конституции и выше права. Последние являются выражением его воли, а воля общества может измениться.

Джефферсон, имевший огромный опыт руководства институтами как гражданского (попечитель колледжа Мэри в Виржинии), так и политического обществ (был послом, губернатором, госсекретарем, вице-президентом и президентом страны), до конца своей жизни оставался непоколебимо убежденным в том, что большинство вопросов организации человеческой жизни должно находиться в ведении самих граждан, оставаться их личным делом. Существуют права, которые бессмысленно и опасно передоверять государству и которые все правительства до сих пор стремились нарушать (см.: The Writings,1905, vol. 14, p. 421). Чем больше власти сконцентрировано в руках правительства, тем менее свободны его граждане, был убежден он. Предоставление правительству неограниченных полномочий Джефферсон называл «самым большим бедствием», которое может случиться с гражданами (Ibid., vol. 17, p. 445). Важно обратить внимание на то, что так считал не молодой нонконформист, а умудренный огромным опытом руководства государством на самых высоких постах, включая и президента страны, 82-летний человек, — мудрец из Монтечилло, как любовно называли его благодарные сограждане, — оставшийся непоколебимо верным принципам свободы и демократии. В этом с ним солидаризировался его друг и соперник Д. Адамс. Свой трактат «Мысли о правительстве» Адамс начинает со слов: «Папа слишком льстил тиранам, сказав: "О формах правления пусть спорят глупцы; наилучшей из них является та, которая управляется наилучшим образом". Ничто не может быть более ошибочным, чем это».

Философы политики и социальные философы многократно доказывали с тех пор, что чем меньше рычагов влияния у государства и чем меньше оно вмешивается в дела общества, тем последнее свободнее. Наилучшим считается то правительство, которое меньше правит (Buchenen, 1999, p. 114). Власть в государстве никоим образом не должна превращаться в некое подобие предпринимательства в пользу обладателей или исполнителей этой власти, торгующих лицензиями на занятие той или иной деятельностью, бланками с государственной символикой, всевозможными разрешительными или запретительными мерами, определяя, кто чем должен заниматься. Абсолютное большинство вопросов общественной жизни, особенно экономической, социальной и духовной, должно решаться исключительно гражданским обществом и его институтами. А государство — это своего рода охранная служба гражданского общества, призванная обеспечивать в нем соответствующий правовой порядок и гарантировать его безопасность, прежде всего извне.

Разумный человек, нанявший сторожа для охраны своего дома, никогда не допустит, чтобы этот сторож, не проявляя должной заботы об охране вверенного ему дома от опасности извне, превращал самого хозяина в подозреваемого и преследуемого. Единственное, что он может просить у хозяина (как и государство — у гражданского общества) установить в доме определенные правила поведения его членов и добиваться их

строгого соблюдения. Эти правила могут пересматриваться время от времени также самим хозяином (гражданским обществом), но не сторожем (государством), который, безусловно, вправе просить хозяина учесть при этом такие-то и такие-то обстоятельства. Сторож может изменять, совершенствовать лишь способы и методы собственной работы по повышению ее эффективности, но так, чтобы эти способы и методы не приходили в противоречие с интересами и ожиданиями его нанимателя. Хозяин (народ) при всех условиях должен сохранять свою власть над нанимаемыми им работниками и учреждаемыми институтами власти, а также право наказывать их функционеров за неподобающие действия.

Г. Гроций не без оснований сравнивал отношения между народом и властью с таковыми между кредитором и должником (СгойиБ, 1998, I: IV, р. 8-14). Кредитор сам вырабатывает условия кредитования и обладает правом принуждать своего должника строго выполнять эти условия, прибегая при этом к помощи установленных институтов (суда). Так и народ доверяет часть принадлежащего ему суверенитета (власти) правителю или руководителю страны, а потому вправе требовать с последнего, чтобы тот пользовался ею должным образом — только на благо общества, народа, но ни в коем случае — во вред. Лишь в этом случае можно говорить о государстве как о партнере гражданского общества: оба они преследуют одинаковые цели, обусловленные интересами гражданского общества.

Сильный и централизованный аппарат государства всегда является инструментом террора и страха (^Бау, 1999, р. 5). И не только. Уместно вспомнить характеристику государства К. Маркса во Франции периода Второй империи как ужасающего паразитического тела, опутавшего французское общество подобно сети и душащего все его поры. Там же, где цели государства конкурируют с таковыми его граждан и подчинены задачам приобретения и удержания власти сверх той, что предусмотрено конституцией (а это может быть достигнуто лишь ограничением прав и свобод и унижением граждан), оно превращается в соперника гражданского общества. А. Джеси называет его государством-соперником (^Бау, 1998, р. 129).

Следующим логическим шагом после этого становится переход к наихудшему варианту политического общества. Его условно можно назвать враждебным государством. Такое государство, ассоциируемое с аппаратом его власти и управления, целиком отчуждается от общества. Оно преследует исключительно свои собственные, корпоративные цели, сводящиеся главным образом к удержанию власти, обогащению членов корпорации любыми способами, рассматривая при этом гражданское общество только как своего рода охотничьи угодья, объект эксплуатации и наживы, которого следует поддерживать в неукоснительном повиновении. Все, что такое государство предпринимает якобы в интересах страны и ее народа, оно делает в собственных интересах, сводимых к иерархически дифференцированным личным интересам чиновничества, и объективно вредит обществу. «Горе стране, когда правительство сформировано в интересах партии и фракционных целей», — писал переводчик и комментатор Цицерона

Френсис Бэрам (The Political, 1841, p. 51). В блокнотах Джефферсона есть запись, которая помогает понять социальную природу чиновного люда. Она гласит: «Я не поверю Рошефуко и Монтескье в том, что 14 человек из каждых 15 являются жуликами. Хочется верить, что эта пропорция может быть изменена в пользу честности. Однако все же полагаю, что большая часть людей все-таки склонна к жульничеству... Эта часть всегда гнездится в местах сосредоточения власти и выгод» (The Writings, 1905, vol. 9, p. 306).

Во враждебном государстве это происходит особенно откровенно и цинично. Здесь общество, его граждане со всеми принадлежащими им средствами, природными ресурсами и даже способностями и дарованиями рассматриваются как собственность государства и даже его первых должностных лиц. В отличие от государства-партнера с его принципами «равенства перед законом», «единообразия в применении закона», «правления закона», «правления закона, а не человека», «правил, а не авторитетов» (Bu-chanan,1999, p. 18), во враждебном государстве царят воля чиновников и всевозможные подзаконные акты. Они, как правило, являются выражением сиюминутного понимания проблем первыми лицами аппарата власти и управления и принимаются со скоростью печения блинов для «закрытия брешей в правовом поле», а также создания видимости правовой основы своим нелегитимным действиям. При этом данные «законы» связывают только рядовых граждан, но не функционеров власти — чиновников. Последние живут, действуют, пользуются общественными благами, наделяются особым социальным статусом в обществе по нормам и принципам, ими самими же выработанным, но часто скрываемым от общества, что уподобляет их мафиозной организации. То есть здесь правят не конституция как воля народа, а своего рода законы джунглей, которым пытаются придавать «конституционный» характер.

Враждебное государство всегда имеет характер мафиозности, а потому может быть определено и как мафиозное государство. Доминантой деятельности подобного государства являются не общественное благо, не обеспечение мира и безопасности граждан, не содействие их правам, свободам и стремлению к счастью, а прикрываемый «общественным благом» корпоративный интерес чиновничества. Об обществе, народе, стране думают лишь постольку, поскольку они нужны для дальнейшего блага этой корпоративной силы. Здесь царят бюрократизм и волокита, бездушие и безответственность, вороватость и продажность, борьба и соперничество (пауков в банке!), аномия политического общества и отсутствие перспектив, оторванность власти от общества и противостояние государства гражданскому обществу. Это похоже на ситуацию в доме, где вышедший из повиновения пес загнал хозяина на (или в) шкаф, а сам распоряжается всем имеющимся там имуществом по собственному усмотрению.

Враждебное государство — один из классических типов государственности. Им были и являются все тиранические, оккупационные, диктаторские, а частично и абсолютистские режимы. Это тип власти, учрежденной не общественным согласием и конституционными установлениями народа. Он возникает в результате оккупации другой страны, военного захвата, узурпации власти путем государственного переворота в собст-

венной стране и т. д. В истории можно находить примеры также и постепенной эволюции государственности от одного типа к другому («слабое» или «ограниченное» государство — государство-партнер — государство-патрон — государство-соперник — враждебное государство).

Восприятие государства в качестве патрона (протектора) гражданского общества или наделение его патронажной миссией не только ошибочно, но и опасно для гражданского общества и его членов. С этого, собственно, начинается превращение государства из необходимого обществу института в свою полную противоположность. Это веха, пройдя которую, рациональное государство начинает превращаться в иррациональное — в соперника гражданского общества, а затем и во враждебный собственному народу институт. А между тем государство по самому своему существу не может быть ни патроном, ни отечеством или родиной человека. Родиной является страна, а патроном и покровителем — социум (народ и общество), причем наибольшую ценность для человека всегда представляют общество и среда обитания (страна).

Теоретики демократии многократно обращали на это внимание, но проблема, к сожалению, не получила своего должного развития. «Некоторые авторы так путают общество с государством, — писал Томас Пейн в памфлете "Здравый смысл", опубликованном в январе 1776 г., — что не делают малейших или никаких различий между ними; в то время как они не только различны, но и имеют разное происхождение. Общество порождено нашими потребностями, государство — нашими пороками и злом; первое способствует продвижению нашего счастья в положительном направлении, объединяя наши привязанности и интересы, последнее — отрицательно, ограничивая наши недостатки. Первое поощряет общение, второе создает различия. Первый — патрон, последний — каратель. Общество в любом своем состоянии есть благо; государство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худшем смысле — зло нестерпимое» (Paine, 1776, p. 19)1.

К. Маркс, а вслед за ним многие исследователи общества и государства также различали их, рассматривая первое как базисное, а второе — как надстроечное явление (Маркс, т. 1, с. 388-389).

Это смешение понятий обусловлено тем, что географическим названием страны часто обозначают одновременно и соответствующее ей общество, носящее, как правило, имя того или иного народа, и функционирующее там государство. Здесь мы имеем дело со своего рода триединой общностью, каждая ипостась которой имеет свое уникальное содержание и смысловую нагрузку. Т. Пен достаточно убедительно объяснил

1 Т. Пейн и авторы Декларации независимости США вместо «государство» употребляли слово «правительство», рассматривая их как синонимы. Понимание государства как неизбежного зла было характерно для многих философов политики нового времени. Гоббс полагал, что, подобно тому, как болезнь является необходимым условием выживания человека, так и государство является условием общества. Юм писал о постоянном союзе как между жизнью и болезнью, так и гражданским обществом и государством. С Гоббсом и Юмом согласен и современный философ политики А. Джеси (^еу, 2002, р. 71).

18

это применительно к обществу и государству. Его современник и оппонент Э. Берк пытался сделать то же самое применительно к понятиям «страна», «родина» и «отечество», указывая на многозначность их содержания.

Страна понимается, прежде всего, как географическое понятие или единица (Америка, Индия, Китай, Россия). Она воспринимается в то же время и как моральная ценность (определенная, веками сложившаяся, система национальных ценностей, социальных связей, общественных институтов по их поддержанию, в результате чего складывается своего рода защитная сеть, не позволяющая отдельным членам общества упасть на дно). В этом случае понятие «страна» почти целиком совпадает с понятиями «родина» и «отечество», а если государство действительно стоит на страже безопасности страны и народа, то и с понятием «государство». Член общества, житель страны и гражданин государства в таком случае неотделимы от этого совокупного целого (страны, общества, отечества, родины и государства), их безопасность тесно взаимосвязана. Здесь чувство единства человека и его родины (страны, общества и государства), его слияние с ней и готовность сделать все для ее (а, соответственно, и для своего собственного!) блага, вплоть до готовности жертвовать собой, принимает естественный характер1. Но если хозяин (народ), говоря словами Э. Берка, «изгнан из страны и она оказывается во владении грабителей» (Burke, 1991, p. 29, 30), то страна в моральном смысле отделяется от страны в географическом смысле и остается только ее географическое название. Жители страны лишаются и родины. Если быть точными, эти суждения исходят еще от Августина, который, в свою очередь, использовал мысли Цицеро-на2. Последний, в частности, видел различия между формой и содержанием рассматриваемых явлений. «Благодаря нашим порокам, а не нашим несчастьям, — писал он, — мы сохраняем наше славное содружество (республику. — Д. М.) только по имени, а по сути мы его уже давно потеряли» (The Political, vol. I, p. 112).

Аналогичная ситуация складывается и тогда, когда страна приватизируется государством в лице его аппарата, когда должностные лица государства ведут себя в ней как браконьеры в чужих водах и в лесах или в охотничьих угодьях. Подобные порядки противоестественны и могут быть поддержаны лишь временно путем установления государственного деспотизма, который может принимать форму власти как одного деспо-

1 Республика или содружество — общая наша страна, считал еще Цицерон. Это такое сообщество, ради которого мы должны жертвовать нашими жизнями, которому мы должны посвящать себя без остатка; для него мы должны рисковать и рискуем всем нашим богатством и нашими надеждами. Это Цицерон называл патриотизмом (The Political, vol. I, p. 35-36). Позже идею патриотизма развивал Гегель и другие философы Нового времени.

2 Общественный интерес действительно является интересом народа, когда он регулируется мудростью и законностью, считал Августин. Но когда правитель становится коррумпированным, т. е. тираном, а окружающая его знать — несправедливой, превращающей свой союз во фракцию, общество не просто коррумпируется, но и исчезает. Его интерес отныне является интересом не народа, а тирана и фракции знати. И народ перестает быть народом, когда он становится несправедливым, поскольку общество основано уже не на санкциях права и объединено не осознанием общей полезности.

19

та (тирана), так и коллективного (ассоциированного) деспота («семьи», «клана»). В такой стране все как бы переворачивается с ног на голову, и понять деяния «ее государства» здравым умом просто невозможно. Здесь функционирует исключительное многообразие соперничающих друг с другом институтов власти, часть которых являются не предусмотренными Конституцией и действующими параллельно с конституционными органами. Но определяющие судьбу страны и народа решения формулируются первыми лицами именно в этих неконституционных и соперничающих институтах, что делает сами решения нелегитимными. Извне может показаться, что в обществе царят всеобщий мир и стабильность, но этот мир какой-то очень странный и тревожный. Он основан на пассивной покорности граждан, поддерживаемой мафиозным принципом «омерта». Еще Б. Спинозой было замечено, что мир означает не только отсутствие войны, но и определенное состояние душ людей, проникнутых чувством их достоинства, это союз и единство мнений граждан и учреждаемых ими институтов. Страну, чей мир зависит от лености ее жителей, «ведомых подобно овцам и приучаемых к рабству, правильнее назвать скорее пустыней, чем содружеством», — писал он (Spinoza, 1955, p. 63). В близком к этому духе высказывался побывавший в России в конце 1830-х годов и пораженный странной покорностью бесправного русского народа А. де Кюстин. «Подъяремный народ всегда достоин своего ярма: тирания — это создание повинующегося ей народа», — заключал он и предсказывал возможность в России еще более радикальной революции, чем в Европе в конце XVIII в. и в начале XIX в. (Кюстин,1991, с. 51).

Гражданское общество, выдвигая или поддерживая (как правило, по инициативе и указанию властей) сомнительные постулаты (о доверии власти, покорности и законо-послушании граждан), само нередко способствует утверждению пренебрежительного к себе отношения со стороны способного на всевозможные превращения Левиафана. Это происходит, прежде всего, тогда, когда гражданское общество уступает свое право на авторство Основного закона страны учрежденному им государству, которое постулирует в нем самое себя, свое собственное видение и понимание роли человека и гражданина, его прав и обязанностей, а также доминирующую роль политических институтов над всеми другими институтами общества.

Усилению зависимости гражданского общества от учрежденного им государства и превращению последнего во враждебный этому обществу институт в огромной степени способствует также недооценка обществом важности строжайшего соблюдения всех принципов конституционализма. Прежде всего, строго следует руководствоваться принципом конституционного большинства, согласно которому только нормы, одобренные и принятые абсолютным большинством граждан — субъектов политической жизни общества, а в совокупности верховного суверена могут, и должны считаться легитимными и конституционными. Вспомним, что теоретики современной демократии исходили из того, что суверенитет общества вверяется совету или ассамблее. Воля общества определяется большинством участников этой ассамблеи. Принцип конституционного большинства варьируется от трех пятых (применительно к гражданам) до четырех пятых (при-

менительно к субъектам федерации) акторов политического процесса. В проекте Конституции Европейского Союза эта норма закреплена и официально (ст. 24, п. 1). Если этого не сделать, то демократический принцип воли большинства как закон управления обществом может быть легко заменен принципом воли «активного меньшинства», что, в свою очередь, ведет к резкому сужению круга субъектов политического процесса и возрастанию возможности овладения властью путем подкупа голосов избирателей. Ответ на вопрос: «Кто и с какой целью может подкупить избирателей?», очевиден — тот, кто обладает богатством и преследует цели как приумножения этого богатства всеми возможными способами, так и для ухода от ответственности перед обществом за противоправные действия, используя власть как щит.

Проницательный Джефферсон предупреждал свой народ, что там, «где закон большинства перестают признавать, там правление (народа) кончается, возникает право сильнейшего; и жизнь, и имущество принадлежат тому, кто может ими завладеть» (Jefferson,1905, vol. 16, p. 337). А уменьшить опасность купли и продажи голосов можно, сделав избирательные процедуры предельно прозрачными и подконтрольными обществу или максимально увеличив количество голосующих (Ibid., vol. 7, p. 54), т. е. введя в стране не просто всеобщее избирательное право, а обязательное избирательное право. Любой мандат на власть должен принадлежать лишь тому, за кого высказалось большинство граждан округа, внесенных в списки избирателей. Известно, что присутствие менее половины, а при вынесении фундаментальных, имеющих силу закона, решений — даже менее двух третей членов института (ассамблеи, собрания, совета, заседания), делает их не полномочными, и это ни у кого не вызывает возражений. Как же можно считать менее половины и даже менее четверти граждан избирательного возраста правомочным уполномочивать кого-то на решение дел, затрагивающих интересы всей страны, всего общества и государства!? Содействие государства постоянному снижению порога явки избирателей говорит не только о его безразличии к судьбам интересов общества и страны, но и о прямой заинтересованности Левиафана в максимальном сужении круга сознательных участников политического процесса. Чем меньше число формирующих власть людей, тем легче и дешевле будет купить эту власть. Враждебным государствам нужна не реальная демократия, которая смертельна для них, а только видимость демократии (псевдодемократия).

Ослабляя контроль над учреждаемыми им институтами власти, восхваляя выдвигаемых им из своей среды функционеров и щедро разбрасываясь доверием (нередко даже авансом), гражданское общество ускоряет свое движение навстречу рабству и зависимости. В большей степени это характерно для обществ Востока, членов которых еще древнегреческий философ-правитель Агесилеус называл «самыми худшими из свободных людей и самыми лучшими из рабов» (Puffendorf, 2004, p. 102). А между тем «доверие везде является родителем деспотизма. Свободное правительство основано на ревности, а не на доверии. Ревность, а не доверие предписывает ограничения конституции, связывающие тех, кому мы доверяем власть» (Jefferson,1905, vol. 17, p. 388).

Гражданское общество не должно отказываться от своего естественного права на повседневный контроль над тем, как его «слуги»1 выполняют возложенные на них обязанности, от права наказывать нерадивых из них вплоть до досрочного лишения мандатов на власть, замены правительств целиком и даже насильственного свержения. Оно должно сохранить за собой возможность постоянной и частой ротации функционеров и исполнителей тех или иных политических функций. В начальный период складывания демократических республик бесспорность этих положений не вызывала сомнений у их основателей. Для обеспечения прав человека на жизнь, на свободу и стремление к счастью, гласит Декларация независимости США, «люди создают правительства, справедливая власть которых основывается на согласии управляемых... Если какой-либо государственный строй нарушает эти права, то народ вправе изменить его или упразднить и установить новый строй, основанный на таких принципах и организующий управление в таких формах, которые должны наилучшим образом обеспечить безопасность и благоденствие народа». Функционеров государства Д. Адамс сравнивал с пузырями над поверхностью моря: они лопаются и возвращаются в общую массу (Adams, 2000, p. 291). Утвердившаяся власть, пытаясь ограничить влияние гражданского общества на себя, позже уже сама выработала нормы, устанавливавшие пределы и формы контроля общества над ней. Постепенно исчезли нормы отзыва не оправдавших доверия народа функционеров, за исключением президента и судей в некоторых государствах, конституциями которых предусмотрена довольно сложная процедура импичмента. Лишили народ и права на применение насилия в отношении власти, провозгласив легитимными только вписанные ими же в конституции методы и средства борьбы, хотя, как уже говорилось, общество в целом и народ стоят выше конституции, являющейся выражением их воли.

Между тем насилие со стороны общества всегда легитимно и становится необходимым, когда конституции устаревают, не отвечают чаяниям и ожиданиям народа, перестают быть выражением воли общества, а институты политической власти всячески препятствуют народу выразить свою волю с учетом изменившихся условий и интересов общества и реформировать государство в этом направлении. Джефферсон предпочитал «шум свободы покою рабства», ибо это предотвращает «вырождение правительства и лелеет всеобщее внимание к общественным делам» (Jefferson,1905, vol. 6, p. 64). Он писал: «Дух сопротивления правительству так ценен в некоторых случаях, что я хотел бы, чтобы он всегда оставался живым. Он проявляется, когда плохо, но лучше так, чем не проявляться вообще. Я люблю маленькие восстания там и тут. Это похоже на

1 Одним из первых этот термин применительно к правителям использовал Б. Франклин. «В свободных государствах правители являются служителями, а народ — их сувереном», — писал он. Процитировав эту мысль Франклина, Джефферсон добавлял: «Высшая власть в обществе покоится поэтому в самом народе, и он может исполнять ее прямо или через своих представителей» (Jefferson, 1905, vol. 10, p. 126). «Мы введены в должности голосами людей, которых мы обслуживаем», — повторил президент США Д. Буш 2 февраля 2005 г. в послании Конгрессу «О положении в стране».

22

бурю в атмосфере» (Jefferson, 1905. vol. 6, p. 372). «Какая страна может сохранить дух ее свободы, если ее правители не будут время от времени предупреждаться, что их народ сохранил дух сопротивления?» — спрашивал этот великий не только теоретик демократии, но и незапятнанный практик, и отвечал: «Позволяйте ему брать оружие. Законы должны рассматривать это право как факт. Дерево свободы должно быть орошаемо время от времени кровью патриотов и тиранов, это его естественное питание» (Ibid., p. 373). Это свое мнение мудрец из Монтичелло не изменил до конца своих дней, будучи глубоко убежденным в том, что «неистовое море свободы никогда не бывает без волны» (Ibid., vol. 15, p. 283).

Следует согласиться с Д. Бьюкененом и Г. Таллоком, которые, на основе анализа уроков истории, делают логичный вывод о том, что «государство не должно обладать монополией на силу. Восточные государства были «слишком сильны для общества», и мы должны делать все в нашей власти, чтобы избегать повторения аналогичной ситуации. Государство должно иметь достаточно власти, чтобы «поддерживать мир», но не настолько, чтобы удовлетворять искушения амбициозных людей. Государству никогда не следует предоставлять такую власть, которая способна препятствовать искреннему народному восстанию против него» в случае необходимости, пишут они (Bu-chanan,Tullock,1999, app. 2.57). Гражданское общество может быть спокойным, когда его политическое составляющее функционирует как партнер и планировщик (как политический менеджер общества). Претензии политического общества на роль патрона и покровителя гражданского общества тревожны, функционирование государства как соперника опасно, а как враждебного гражданскому обществу образования нетерпимо. В таком случае общество должно обладать необходимыми силой и волей для того, чтобы немедленно изменить это алогичное положение и восстановить свой суверенитет в полном объеме.

Литература

Кюстин де А. Россия в 1839 году // Россия в первой половине XIX в. глазами иностранцев. Л., 1991.

Маркс К. К еврейскому вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., Т. 1.

Пенто Р., Гравитц М. Методы социальных наук / Пер. с фр. М., 1972.

Bastiat F. The Law. New York, 1995.

Buchanan J. The Limits of Liberty: Between Anarchy and Leviathan. Indianapolis: Liberty Fund, 1999.

Buchanan J. M., Tullock G. The Calculus of Consent: Logical Foundations of Constitutional Democracy. Indianapolis: Liberty Fund, 1999.

Burke E. Remarks on the Policy of the Allies. Works. Vol. V. Indianapolis: Liberty Fund, 1999.

Calhoun John C. Union and Liberty: The Political Philosophy of John C. Calhoun / Ed. R. M. Lence. Indianapolis, 1992.

Carmachael G. Natural Rights. From Supplements and Observations upon Samuel Pufendorf's On the Duty of Man and Citizen according to the law of Nature, composed for the Use of Studens of Univerdities. Edinburg, 1724.

Elster J. Ulysses and the Sirens: studies in rationality and irrationality. Cambridge, 1979.

Grotius H. On the Law of War and Peace. Athens, 1998.

Hayek F. A. Law, Legislation, and Liberty. Vol. 1. Rules and Order. Chicago: University of Chicago Press, 1973.

Humboldt V. von. Sphere and Duties of Government. London, 1854.

JasayA. The State. Indianapolis: Liberty Fund, 1999.

JasayA. Justice and its Surroundings. Indianapolis: Liberty Fund, 2002.

Jefferson T. The Writings. Millennium Edition. In 20 Volumes. New York, 1905.

Locke J. Second Treatise of Government. Indianapolis, 1980.

Locke J. A Letter Concerning Toleration. Indianapolis: Liberty Fund, 1989.

Lodge G. The New American Ideology. New York, 1986.

Paine T. Common Sense. Indianapolis: University of Virginia, 1992.

Paine T. The Rights of Man. Indianapolis: Liberty Fund, 2004.

Pufendorf S. Of the Law of Nature and Nations. Indianapolis: Liberty Fund, 2004.

Pufendorf S. The Whole Duty of Man. Indianapolis: Liberty Fund, 2003.

Spinoza B. A Political Treatise. New York: Dover Publications, 1955.

The Revolutionary Writings of John Adams. Indianapolis: Liberty Fund, 2000.

Wood G. S. The Creation of the American Republic, 1776-1787. New York; London, 1972.