CC BY
58
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
УДК [008+94](470) ББК [71.0+63.3-7](2)
И.И. ЕВЛАМПИЕВ
Санкт-Петербургский государственный университет
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМПЕРИИ (о статье: Владимир Кантор. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. М.: РОССПЭН, 2007; 2009. 542 с.)
Рассматривается книга известного российского философа Владимира Кантора о поисках русской культурой возможности построения имперской идеологии, опирающейся на идею общего блага для всех народов, населяющих Империю. На большом философско-литературном материале осмысливается развитие России и русской культуры в течение последних двух столетий. Особое внимание уделяется пушкинскому представлению о роли Петербурга в русской истории.
The book of a well-known Russian philosopher Vladimir Kantor is considered. This book is devoted to the searches by Russian culture of possibility to construct the imperial ideology based on the idea of the general welfare for all people occupying the Empire. On the base of the big philosophical and literary material the author offers the original understanding of development of Russia and the Russian culture for the last two centuries. The special attention is paid to Pushkin's understanding of the role of Petersburg in the Russian history.
Ключевые слова: Владимир Кантор, Санкт-Петербург, Российская империя, история России, Александр Пушкин.
Key words: Vladimir Kantor, St. Petersburg, Russian empire, Russian history, Alexander Pushkin.
В современных спорах о выборе Россией своего исторического пути, о ее будущем неуклонно воспроизводятся стереотипы, характерные для русской общественной мысли второй половины XIX - начала ХХ века. Прежде всего повторяется известное противостояние западников и славянофилов, к сожалению, с той же самой неспособностью услышать аргументы противника и признать в них относительную истину (что в меньшей степени было характерно для родоначальников этих движений, но во всей негативной остроте проявилось у их менее талантливых последователей).
Хотя суть спора между двумя партиями касается прежде всего понимания будущего России, безусловным основанием этого спора является различная оценка исторического прошлого - как прошлого России, так и прошлого Западной Европы. В этом контексте принципиальнейшим пунктом, по которому происходит размежевание указанных «партий», является оценка имперского прошлого России. Для современных «западников» империя - это символ всего негативного в нашем прошлом, того, от чего нам необходимо избавиться при вхождении в общую семью цивилизованных стран; для «славянофилов», наоборот, - тот идеал, к которому мы должны стремиться в нашем противостоянии Западу и в обретении нашей национальной идентичности.
Эти две позиции являются настолько привычными для современной литературы, что мало кто задумывается над тем, насколько обоснованными они являются. На деле они представляют собой крайние формы понимания недавнего прошлого России и поэтому дают очень упрощенные решения весьма сложных проблем. Главная задача современной общественной мысли заключается не в том, чтобы доказать окончательную правоту той или другой позиции, а в том, чтобы увидеть возможность их диалектического синтеза, чтобы перейти от поверхностного понимания, свойственного публицистике, к по-настоящему глубокому философскому осмыслению развития России и Европы. Это тем более необходимо, что основные подходы к такому глубокому осмыслению уже были найдены в русской философии конца XIX - начала ХХ века -в сочинениях известных русских мыслителей: Ф. Достоевского, Вл. Соловьёва, Н. Бердяева, С.Франка и др.
Творчество Владимира Кантора находится в русле этих великих традиций, а его книга «Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России» (2007) является яркой и плодотворной попыткой синтеза полярных тенденций нашей общественной мысли. Особую актуальность и остроту этой книге придает именно тот факт, что в центре ее оказывается идея империи. Внимательно всматриваясь в ту роль, которую идея империи играла в истории Европы и России, В.Кантор приходит к выводу, что в ней есть непреходящее и безусловно позитивное содержание, сохраняющееся и для современной исторической ситуации. В книге доказывается, что выдвижение этой идеи на первый план в нынешней политической жизни России вовсе не приведет, как полагают многие, к изоляции России, наоборот, правильная ее реализация сблизит нас с Европой на почве общих ценностей.
Пытаясь понять смысл имперской идеи, В. Кантор констатирует ее относительную историческую «молодость». Самая ранняя история цивилизованного человечества знала только одну универсальную форму общественного устройства - абсолютную деспотию восточного типа. Римская империя - первая устойчивая форма империи в европейской истории - дала совершенно новую модель общества; принцип абсолютного подчинения, не считающийся ни со свободой отдельной личности, ни с запросами входящих в единое государство народов, империя заменила принципом правового регулирования отношений личности и общества, единой государственной власти и подчиненных ей народов. Такая форма устройства государства была способна в определенной степени гармонизировать отношения господствующей в империи нации и покоренных народов и тем самым придать устойчивость государству, распространяющему свою власть над значительной частью человечества. Более того, такое общественное устройство способствовало культурному развитию всех входящих в империю народов. В этой объединяющей и культурной миссии В. Кантор видит величайшее историческое значение Римской империи: «...Рим - это первая попытка собрать человечество не только на основе насилия. Империя - это некая мутация восточной деспотии, которая, оставляя базовую основу власти одного, привносит некое добавление - закон, защищающий в лучшие годы империи права и собственность граждан. Именно проблемой Рима и Римской
империи заканчивается античная цивилизация, этот первый акт европейской драмы» (с. 18)1.
Падение Древнего Рима не означало исчезновения идеи империи из политической практики европейского человечества, напротив, вся история Европы может быть понята, по мнению В. Кантора, как борьба за империю. Имперская идея неизменно выступала в истории в своей позитивной функции как альтернатива национальной розни и религиозно-культурному изоляционизму. В. Кантор считает, что, в конечном счете, и победившая в современной Европе тенденция к объединению является выражением все той же позитивной имперской идеи, которую Европа выстрадала на протяжении столетий кровавых конфликтов и войн. «Европа имеет много идей. Идея империи - одна из них, и не самая плохая. Там, где деспотии сбивали народы в единое стадо, пытаясь преодолеть их первобытную жестокость жесткостью деспотической, империи пытались ввести молодые и дикие еще народы в правовое поле, что приучало к неким цивилизованным нормам поведения. Попробуем сформулировать: империя - это политико-общественное структурное образование, предназначенное историей для введения в подзаконное и цивилизационное пространство разноплеменных и разноконфессиональных народов» (с. 19).
Столь же позитивным примером современной реализации идеи империи В. Кантор считает политическое устройство США, где все усилия государства направлены на гармонизацию отношений между отдельными национальными группами и охрану свободы отдельной личности.
Признавая плодотворность развиваемого В. Кантором подхода, можно высказать некоторые замечания по поводу приводимых автором примеров реализации имперской идеи (в том ее понимании, которое сформулировано выше). Представляется, что В. Кантор чрезмерно идеализирует политическую и культурную практику современного Запада и игнорирует тот факт, что за красивым «имперским» фасадом находится весьма бедное культурное содержание. Ведь по самой логике оправдания имперской идеи, осуществляемого в книге, указанная идея предполагает прежде всего культурное воздействие, идущее от господствующего и более развитого в культурном смысле народа на подчиненные ему малые народы. Именно такова была политическая действительность Древнего Рима и Российской империи, которой в значительно степени посвящена книга В. Кантора. Но в современной объединенной Европе и тем более в современных Соединенных Штатах мы видим совершенно иную ситуацию, когда абсолютный приоритет получила идея чисто юридического, правового равенства людей и наций, и эта идея не только полностью вытеснила идею культурного развития, но и своим распространение на духовную сферу привела к явной деградации духовного содержания культуры. Тем более мы не можем обнаружить ни в объединенной Европе, ни в США господствующей нации, имеющей культурную миссию по отношению к другим, менее развитым нациям. В связи с этим представляется большой натяжкой понимание современных тенденций к объединению Европы как формы реализации традиционной идеи империи. Если же иметь в виду США, то явно присутствующая в их политике имперская тенденция, скорее, относится к отношениям с другими госу-
дарствами и выражает как раз самые негативные стороны имперской идеи -стремление навязать свои формы политической организации вопреки культурному своеобразию наций. Ни о какой «культурной миссии» в подлинном смысле говорить при этом не приходится.
Самая важная часть книги В. Кантора посвящена оценке истории России с точки зрения воплощения в ней идеи империи. Переломным моментом исторического развития России стали реформы Петра I. Татарское иго привело к тому, что восточные деспотические формы правления стали нормой для политической жизни возникшего после победы над татарами Московского царства. Деспотия основывалась на представлении о царе как живом боге, по отношению к которому народ был полностью бесправен. Это, с одной стороны, лишало народ самостоятельности, не позволяло ему проявлять плодотворную самодеятельность, которая играла огромную роль в развитии европейских государств, а с другой стороны, приводило к тому, что исконная жажда свободы проявлялась в народе только в форме отчаянных бунтов, анархии, раскрепощения самых низменных инстинктов. В результате и низы и верхи общества в равной степени признавали только принцип произвола, а не принцип правового регулирования.
Деспотическое правление накладывало свой отпечаток и на отношения Московского царства с внешним миром. «Деспотия знает лишь один тип общения с внешним миром - это грабительски-захватнические завоевания. Реального, живого обмена (обмена, а не присвоения услуг Запада, что было и у татар, и в Московской Руси) в этой структуре быть не могло. Все было ориентировано на изоляцию: начиная от местоположения (отсутствие выхода к морю, которое связывает народы, в то время как суша разъединяет) вплоть до церкви с ее само-хвально пугливым отторжением от мира и простого обыденного сознания подданных, полагавших себя жителями самой важной части света» (с. 83).
Реформы Петра привели к тому, что вместо деспотии в конце концов была построена империя. Для этого прежде всего нужно было отказаться от изоляционизма и от представления о национальном превосходстве. Петр не побоялся выступить с позиции ученичества перед Западной Европой. Но именно эта открытость внешнему миру стала основой бурного внутреннего развития и упорядочивания общественной жизни на тех же правовых принципах, на которых основывались европейские государства. Символом и проводником всех новых имперских тенденций стала новая столица - Санкт-Петербург. Основной «парадигмой» существования Москвы в эпоху Московского царства была идея «третьего Рима», т.е. убеждение в преемственности Москвы по отношению к христианскому Риму. В противоположность этому основной «парадигмой» существования С.-Петербурга стала идея «второго Рима», т.е. преемственность по отношению к античному Риму как столице великой империи.
Последующее развитие России вплоть до царствования Николая I, начавшегося в 1825 г., В. Кантор оценивает как позитивную и плодотворную реализацию идеи империи. При этом произошло радикальное изменение внутренней жизни страны: анархия, безграничный произвол, хаос народной жизни были «обузданы» постепенным распространением идеи права на все аспекты народного бытия. Культурное преобладание русской нации и русского языка не вело
к подавлению малых наций, которые имели достаточную степень национальной свободы для развития своей культуры.
Радикальный слом этой плодотворной линии развития, согласно В. Кантору, произошел в царствование Николая I, когда имперская идея была искажена русским национализмом. Эта идея является одной из главных в книге В. Кантора: он принципиально противопоставляет имперскую идею как идею наднационального и вполне гармоничного единства множества народов, живущих на огромной территории, и национализм как тенденцию к абсолютному господству одной нации и одной культуры, подавляющей все иные культуры. При Николае I была сформулирована известная идеологическая триада «Православие, самодержавие, народность», которая обозначила победу национализма над идеей империи. «Идея имперской европейскости была подменена идеей национального развития, может, и подходившей для маленьких немецких государств да и более крупных мононациональных структур, но совершенно неприменима была к России как империи, где европейская идея выступала в качестве общего блага, объединяющего народы» (с. 106).
Впрочем, историческое развитие России оказалось достаточно непредсказуемым: при Александре II в общественной жизни вновь стали преобладать позитивные тенденции, идея наднациональной империи вновь вышла на первый план вместе с европейскими либеральными ценностями, недаром именно в это царствование произошло освобождение крестьян от крепостной зависимости. Однако убийство в 1881 г. Александра II народовольцами положило конец этому прогрессивному развитию: вплоть до катастрофы 1917 г. вновь абсолютное преобладание получила националистическая тенденция, которая привела к господству центробежных, разрушительных сил.
Выделяя в качестве центрального элемента культурной идеологии России противостояние имперской идеи и национализма, Кантор именно с этой точки зрения рассматривает основные вехи развития русской культуры. Высказываемые им оценки оказываются весьма необычными в сравнении с теми стереотипами, которые были сформулированы еще в советскую эпоху и некритично воспроизводятся вплоть до наших дней. Советская критика пыталась найти у каждого деятеля русской культуры негативное отношение к «царизму» и всей дореволюционной государственности. В этом смысле Радищев, Пушкин, Герцен, Белинский др. ставились в один ряд как «прогрессивные» художники. Эта традиция, конечно, имеет мало общего с действительностью, в ней правильно только то, что все великие русские художники активно интересовались проблемами исторического развития России. Однако чтобы правильно оценить общественную позицию каждого из них, нужно правильно понять его отношение к важнейшим тенденциям российской истории. Выбранная В. Кантором модель такого понимания оказывается очень плодотворной и дает более правильные оценки, чем те, к которым мы привыкли.
При таком подходе, например, Радищев и Пушкин оказываются не единомышленниками в деле критики «царизма», а наоборот, противниками в понимании перспектив развития России. Внимательный анализ самого известного сочинения Радищева, его «Путешествия из Петербурга в Москву», позволяет В. Кан-
тору утверждать, что Радищев - это не провозвестник грядущего западничества, породившего революционную традицию русской общественной мысли, как изображалось ранее, а явный консерватор, не принявший реформ Петра I и настроенный против продолжения этих реформ в правление Екатерины, желающий возврата к порядкам старого московского царства: «Если посмотреть непредвзято на текст радищевского «Путешествия», то станет очевидно: вся книга о возможной гибели Петербургской империи» (с. 121). Даже направление движения автора - из ненавистного ему Петербурга к любимой Москве - выразительно свидетельствует об исторической тенденции его сочинения.
В противоположность этому Пушкин ясно понял, что главный смысл деяний Петра - это построение великой империи, что только в рамках своего имперского предназначения Россия может стать значимым фактором всеевропейского и всемирного развития, а русская культура - важнейшим слагаемым мировой культуры. «Певец империи, Пушкин разделял взгляды Радищева на необходимость свободы, но полагал возможность свободы лишь в империи, ибо остальное - пугачевщина. Он ответил ему «Путешествием из Москвы в Петербург». К сожалению, мало кто вдумывается в символику названий этих двух путешествий. Пушкин полагал, что будущность России связана с движением из Москвы в Петербург» (с. 121). Пушкин совершенно недвусмысленно осудил Радищева за его «Путешествие» и даже не боялся называть его «сумасшедшим».
Один из принципиальных аспектов той концепции, которую выстраивает в своей книге В. Кантор, - это отношение идеи империи к христианству. С одной стороны, позиция автора выглядит совершенно определенной. Он резко отрицательно оценивает роль православной церкви в истории русской цивилизации - именно за то, что она всегда, на всех значимых исторических рубежах, явно или неявно противостояла идее империи, вносила опасные националистические мотивы в российскую общественную жизнь. «Провал русско-православного национализма стал очевиден, когда при Петре Россия вернулась в Европу. Православие оказалось не готовым к контактам с Западом. <...> Русская православная Церковь и после Петра не приобрела вселенской широты, не осознала сути имперских задач. Поэтому всегда оставался шанс националистически-православной контрреформы» (с. 186).
Но, с другой стороны, В. Кантор постоянно подчеркивает, что христианство является важнейшим слагаемым имперской идеи - как наднациональная религия, дающая основу для духовного единения всех входящих в империю народов. Позитивно оценивая роль христианства в развитии Римской империи, В. Кантор полагает, что даже после падения Древнего Рима христианство само сохранило в себе «имперский заряд» объединения всех европейских народов. «Именно христианство после падения Римской империи сыграло роль одного из создателей Европы как целостной идеи, именно оно хранило эту уникальную идею имперскости, идею единства человеческого рода» (с. 25).
Здесь возникает очевидный пробел в идейных построениях В. Кантора. Каким же образом можно говорить о плодотворном развитии Российской империи, если важнейшее слагаемое имперской идеи - христианство - признается автором имевшим в русской истории только искаженную форму, не способству-
ющую плодотворному развитию государственности? Наиболее естественный ответ на этот вопрос - признать существование в русской истории помимо официального, церковного христианства также и христианства нецерковного, связанного с общим контекстом русской культуры, с русской философией, с феноменами русского старчества и русской святости (не обязательно церковной). О таком параллельном существовании двух форм христианства не только в русской истории, но и в истории христианства как такового сейчас говорят многие исследователи2. Но еще важнее, что об этом писали выдающиеся русские мыслители ХГХ-ХХ веков, которые сами выступали носителями указанного «неофициального» христианства, которое гораздо полнее и глубже отражало смыслы учения Иисуса Христа, чем церковное православие. Наиболее известны в этом качестве Ф. Достоевский и Вл. Соловьёв. В. Кантор прямо указывает на важность их попыток обновления христианства ради грядущего окончательного воплощения идеи империи в России и во всем объединенном человечестве. «Не случайно, что именно светская мысль родила мощное неохристианское движение рубежа веков (от Достоевского и Соловьёва до Бердяева, Булгакова, Розанова и др.). Святыми с XIX века стали не иереи, а писатели» (с. 192).
Полностью разделяя такое понимание судьбы христианства в России, мы все-таки должны признать, что точка зрения В. Кантора в этом вопросе оказывается недостаточно последовательной. Вспомним, что и Достоевский и Соловьёв критически относились не только к русскому православию, но ко всей исторической христианской церкви, полагая, что именно в Римской империи произошло радикальное искажение христианского учения в результате подчинения церкви задачам земного государства - империи - и забвения своего духовного предназначения, которое вряд ли можно согласовать с идеей земного господства. В. Кантор, напомним, наоборот, признает возможность и необходимость гармонии империи и христианства, в этом смысле он позитивно оценивает «огосударствление» христианства в Римской империи. В этом он радикально расходится с Достоевским и Соловьёвым и, в принципе, должен был бы признать католицизм с его властными устремлениями точным выражением христианской идеи. Прямо нигде он этого не делает; но одновременно не хочет идти до конца и за русскими мыслителями, полагая, что нецерковное христианство может завести «не туда»: «.светская святость имела тенденцию перейти на абсолютно нерелегиозные движения, что и произошло, когда личная жертвенность революционеров была воспринята как религиозная. Отсюда лишь шаг до лжецеркви большевиков - со своими соборами-съездами, своими мучениками, святыми и нетленными мощами (Ленин в мавзолее), угодниками-революционерами, еретиками-оппозиционерами и пр.» (с. 192). В результате, так и остается непонятным, как В. Кантор понимает соотношение церковного и нецерковного христианства, в чем видит историческую роль христианства - в его «имперском» или духовном предназначении, и как оценивает современную ситуацию (очевидный упадок религиозного чувства) и роль церкви в этой ситуации.
Однако вернемся к главной теме книги - к описанию судьбы имперской идеи в истории России. Вопреки существующей традиции (особенно популярной в западной литературе), оценивающей коммунистический, сталинский этап
существования России как наглядное выражение идеи империи (в ее негативном понимании), В. Кантор отрицает применимость правильно понятой идеи империи к сталинскому Советскому Союзу. Он считает, что здесь произошел возврат к «варварским» истокам русской государственности - к деспотии, подобной деспотическому режиму Московско-татарского царства. «Возникает зеркальная (или зазеркальная) империя большевиков, основанная вроде бы на новой сверхъидее (интернациональном марксизме), а на самом деле - на бесправии, псевдоинтернационализме, реальном национализме, ведущем к подавлению иных народов, антисемитизме, антиевропеизме и неприкровенном насилии и единообразии. Повторим: это была раковая опухоль, изнутри перестроившая имперский организм, который по виду оставался империй, а по сути был тоталитарной деспотией» (с. 115).
Только в эпоху «оттепели», в 60-е годы ХХ в., происходит новый возврат к правовому регулированию общественной жизни и здравой национальной политике, но это неизбежно ведет к распространению либеральной идеологии (особенно в кругах интеллигенции), которая представляла безусловную опасность для правящего коммунистического режима. Именно поэтому, как полагает В. Кантор, коммунистические лидеры СССР активно использовали национализм в целях борьбы с либеральными тенденциями. В этом смысле СССР 60-70-х годов также нельзя назвать империей в полном смысле этого слова. Только после окончательного падения коммунистического режима и возникновения новой России, в которой окончательно восторжествовала тенденция на сближение с Западной Европой и принятие всей системы европейских ценностей, возникла перспектива окончательного возрождения России как империи: «. имперская великодержавность русского народа означает лишь то, что определяющей в культуре империи может быть культура имперского народа и имперского языка, который с необходимостью используется как государственный язык. Таким языком была латынь в Риме, английский в Великобритании и т.п. Примеров много. Было бы дикостью отказываться от укрепления национальной культуры имперского народа с его наднациональным порывом к «всемерности и всемир-ности», но еще большей дикостью и катастрофой становится превращение национальной культуры в националистическую. Поэтому имперский наднациональный пафос, терпимость к соседям, особенно внутренним, остаются важнейшими задачами России, если ей уготована все же судьба европейской державы, а не азиатского ханства-деспотии, то есть того образования, которое обычно разрушается до основания, и подражать ему не хочет никто» (с. 511).
Новое движение России по пути империи, конечно, не является простым повторением прошлого, тем более, оно не означает противостояния общемировым тенденциям политического развития, напротив, - означает следование этим тенденциям при глубоком учете особенностей культуры России, ее исторического прошлого и национального менталитета. Именно на этом пути, делает вывод В. Кантор, Россия должна окончательно стать неотъемлемой частью Европы, обогащающей наш общий европейский дом своим пониманием общих ценностей и своим культурным колоритом. В. Кантор вполне оптимистично видит будущее России, не представляя его вне процессов общеевропей-
ского и общемирового единения стран, народов и культур. Как нам кажется, этот оптимизм, вполне прагматичный, связанный с ясным представлением о том, что нужно делать для того, чтобы сделать благоприятный исторический прогноз реальным, является важным аргументом в пользу концепции, представленной в книге. Ведь такого рода концепции нужны нам главным образом не для познания некоей абстрактной истины (которой в истории просто нет), а для того, чтобы на их основе творить наше позитивное будущее.
Примечания
1 Здесь и деле ссылки на книгу В.Кантора «Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России» (М.: РОССПЭН, 2007; 2009. 524 с.) даются прямо в тексте.
2 См.: Бибихин В.В. Новый Ренессанс. М., 1998. С. 206-358; Свасьян К.А. Становление европейской науки. М., 2002. С. 28-63.
[Рец. на]: ДЖОНАТАН САТТОН. РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА. НА ПУТИ К ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЮ / Перевод с английского Ю. Вестеля, В. Верлоки, Д. Морозовой.
Киев: ДУХ I ЛГСЕРА, 2008. 304 с.
Книга британского ученого, профессора университета Лидса Джонатана Саттона «Религиозная философия Вл. Соловьева. На пути к переосмыслению», вышедшая в свет в Британии и США в 1988 году, в 2008 в русском переводе была опубликована киевским издательством «ДУХ I Л!ТЕРА». Решение выпустить в свет русский перевод этой книги было продиктовано, по всей видимости, солидным авторитетом, которое имеет данное сочинение в англосаксонском мире. Наряду с британским переводом 1980 года Элизабет Мейендорф написанной по-французски монографии Дмитрия Стремоухова «Вл. Соловьёв и его мессианское мировоззрение» (1935) книга Саттона является важнейшим источником сведений о биографии и системе взглядов Вл. Соловьёва, из тех, что имеется у англоязычного читателя. Книга Пола Аллена «Владимир Соловьёв: русский мистик», вышедшая в Нью-Йорке в 1978 году, носит слишком восторженный характер и слишком пронизана духом антропософии, а исследование канадского ученого Самуэля Сиорана 1977 года «Владимир Соловьёв и рыцарство Божественной Софии» посвящено преимущественно тем аспектам творчества русского философа, которые связаны с мистическими поисками младосимволистов. Саттон как раз не уходит в частности и детали и дает очень общий и, надо сказать, очень широкий, чтобы не сказать поверхностный, взгляд на философию Вл. Соловьёва, который необходим человеку, испытывающему некоторый интерес к русскому философствованию, но предпочитающему не особенно глубоко вдаваться в подробности.
Надо сказать, что Саттон и не претендует на какую-либо историко-философскую оригинальность, он вообще выступает не как историк, но как фило-
