CC BY
18ВОЗМОЖНОСТИ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОГО И КОНЦЕПТУАЛЬНО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ Н.А. БЕРДЯЕВА В ПОЛИТОЛОГИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА
С.Н. Федорченко
Московский государственный областной университет, Москва, Россия
Аннотация. Целью статьи является изучение научного наследия русского политического философа Н.А. Бердяева. В качестве рабочей методологии применяются принципы компаративистики. Уникальность сочинений дореволюционного ученого заключается в оригинальности его подхода при анализе типично политических явлений и процессов, сочетающегося с богатым терминологическим аппаратом. Автор приходит к выводу, что предложенная Бердяевым терминология, методологические приемы сравнительного анализа идей отечественных и зарубежных мыслителей, а также глубокое концептуальное осмысление политических, религиозных и цивилизационных феноменов может стать важной составляющей современных фундаментальных политологических исследований политической культуры постсоветских стран. Подобное переосмысление позволит совершить назревший методологический прорыв и подвергнуть серьезной ревизии ряд зарубежных политологических теорий, мало учитывающих специфику стран постсоветского ареала и во многом имеющих идеологическую основу.
Между тем, сам Бердяев определял свою философию как философию субъекта, философию духа, философию свободы, философию дуалистически-
плюралистическую, философию творчески-динамическую. Противоположность между духом и природой, по Бердяеву, является главной. Дух — это субъект, творчество, природа — неподвижность и пассивная длительность, объект. Главным элементом в этом противопоставлении выступает субъект, вплоть до того, что, по
мнению Бердяева, объективный мир не существует сам по себе, но зависит от воли субъекта, является результатом экстерио-ризации его личного состояния. Бердяев не в ерил в прочность так называемого " объективного" мира, мира природы и истории существует лишь объективация реальности, порожденная известной направленностью духа. Это не означает того, что Бердяев был солипсистом, утверждал, что окружающий мир — это лишь комплекс элементов, созданных воображением субъекта. Природа, в которой царствует необходимость и подавляется свобода, где личное, особенное поглощено всеобщим, была порождена злом, грехом. Некоторые исследователи считают, что Бердяев — один из родоначальников философии экзистенциализма. По его мнению, бытие не является первичным, оно — лишь характеристика "существования" — процесса творческой индивидуальной жизни духа.
Ключевые слова: Н.А. Бердяев, политическая наука, постсоветское пространство, политологическое исследование, терминология, методология, концепт, политология, smart power.
POSSIBLE TERMINOLOGICAL AND
CONCEPTUAL AND METHODOLOGICAL HERITAGE OF
N.A. BERDYAEV IN POLITICAL SCIENCE THE STUDY OF POST-SOVIET SPACE
S.N. Fedorchenko
Moscow State Region University Moscow, Russia
Abstract. The aim of the article is to study the scientific heritage of the Russian political philosopher N.A. Berdyaev. The principles of comparative studies are used as a working methodology. The uniqueness of the works of the pre-revolutionary scientist lies in the originality of his approach in the analysis of typically political phenomena and processes, combined with a rich terminological apparatus. The author comes to the conclusion that Berdyaev's terminology, methodological methods of comparative analysis of ideas of domestic and foreign thinkers, as well as deep conceptual understanding of political, reli-
gious and civilizational phenomena can become an important component of modern fundamental political studies of political culture of post-Soviet countries. Such a rethinking will make it possible to make an overdue methodological breakthrough and subject a number of foreign political science theories to serious revision, which take little into account the specifics of the post-Soviet countries and largely have an ideological basis.
Meanwhile, Berdyaev himself defined his philosophy as the philosophy of the subject, the philosophy of the spirit, the philosophy of freedom, the philosophy of dualistic-pluralistic, creatively-dynamic philosophy. The opposite between spirit and nature, according to Berdyaev, is the main one. The spirit is a subject, creativity, nature is a stillness and passive duration, an object. The main element in this opposition is the subject, to the extent that, according to Berdyaev, the objective world does not exist by itself, but depends on the will of the subject, is the result of the exteriorization of his personal state. Berdyaev did not believe in the strength of the so-called "objective" world, the world of nature and history, there is only the objectifica-tion of reality, generated by the well-known trend of the spirit. This does not mean that Berdyaev was a solipsist, argued that the world around us is only a complex of elements created by the subject's imagination. The nature in which necessity reigns and freedom is suppressed, where the personal, the particular absorbed in the universal, was born of evil, sin. Some researchers believe that Berdyaev is one of the founders of the philosophy of existentialism. In his opinion, being is not primary, it is only a characteristic of "existence" - the process of the creative individual life of the spirit.
Key words: N. Berdyaev, political science, post-Soviet space, political research, terminology, methodology, concept, politolo-gy, smart power.
Так как в сочинениях Н.А. Бердяева рабочий терминологический аппарат, методологические приемы анализа воззрений разных авторов и осмысление концептуальных идей, парадигм органично переплетены, как во всякой качественной ис-
следовательской работе, то логично определенным образом структурировать важные тезисы русского дореволюционного ученого для соответствующей адаптации уже в рамках современной отечественной политической науки. Политологическое исследование постсоветских стран только выиграет, если будет отталкиваться от ряда тезисов Бердяева, теснейшим образом связанных с такими известными в настоящее время сегментами политической науки как теория политики, политическая антропология, политическая аксиология, сравнительная политология, политическая социология и политическая конфликтология.
Актуальность бердяевского наследия видится и в необходимости серьезной методологической «перезагрузки» российской политологии на фоне появившихся технологий smart power и soft power, применяющихся, в том числе, и посредством политологических, социологических и культурологических исследований по России и постсоветским странам. Не стоит упускать из виду, что ангажированные исследования могут использоваться в формате так называемых информационных войн, нацеленных на методологическую подготовку «цветных революций» и, в итоге, замену постсоветских элит на более лояльные по отношению к транснациональным и зарубежным интересантам. Современная война за сырьевые ресурсы и целые поколения начинается с битвы на информационном поле, а значит, и на поле академическом.
Как будет показано в статье, современный политолог, анализирующий специфику постсоветских стран, не может обойтись без осмысления региональных политических процессов, тесно связанных с историей Российской империи и Советского Союза. Начнем с базовой терминологии мыслителя, которая может существенно обогатить современное политологическое исследование, особенно работы, посвященные странам постсоветского пространства.
Теория политики. Такой сегмент современной политической науки как теория политики выступает важной фундаментальной составляющей политологического
исследования. Именно она определяет текущие политические закономерности. Базовая терминология Николая Александровича Бердяева может вполне учитываться современной теорией политики и кратоло-гией, подразумевая несколько важнейших категорий (власть, политика, свобода, государство, демократия, тоталитаризм, анархия, анархизм, коммунизм, пропаганда и
др).
Важно понимать, во-первых, как Бердяев интерпретировал те или иные термины, а также, во-вторых, осознавать специфику отечественного рабочего аппарата, значительно отличающегося от зарубежных своих аналогов. К примеру, в «Русской идее» он заметил, что «русское мышление гораздо более тоталитарно и целостно, чем мышление западное, более дифференцированное, разделенное на категории» [Бердяев 2016: 191], «на Западе мысль и знание очень дифференцированы, все распределено по категориям» [Бердяев 2016: 285]. Поэтому мыслитель не дробит до бесконечности явления, феномены, облекая их в категориальную оболочку, а сближает ряд терминов, сохраняя принцип «бритвы Оккама». Но не просто отождествляя, а раскрывая за категориальной поверхностью их смысловой детерминизм (например, «власть» защищает свое «государство»). «Власть» в понимании Бердяева обладает инстинктом самосохранения, который способен стать главной ее целью, при этом он четко разделяет «политическое» и «социальное» [Бердяев 2016: 30; 122]. Также интересно сравнивать идеи Бердяева о символизме и «новом средневековье» с мыслями итальянского ученого и семиолога У. Эко, затрагивающего схожие проблемы.
Наиболее часто встречающимся термином в бердяевских сочинениях является «миросозерцание», - определенным образом связанного с мировоззрением и мировосприятием. «Миросозерцание» скрепляет другие термины, употребляемые в бер-дяевских книгах и сочинениях. Данное понятие поясняет существенное различие Запада и России в оценке различных явлений и феноменов - от принципов построения терминологического аппарата до осмысле-
ния политических процессов и отношений. Западное миросозерцание видится Бердяеву как рационалистическое, рассеченное, раздробленное, тогда как русское миросозерцание он описывает как целостное, сближая его с восточно-христианским миросозерцанием [Бердяев 2016: 24]. Подобные бердяевские идеи имеют серьезное пересечение с мыслями в современных политологических работах [Муштук 2018: 30-52].
«Политику» философ характеризует с манипулятивной стороны, не строя на ее счет никаких иллюзий. В автобиографической книге «Самопознание» для него «политика» это «...самая зловещая форма объективации человеческого существования, выбрасывание его вовне. Она всегда основана на лжи». Он подчеркивает -«Политика в значительной степени есть фикция, владеющая людьми.» [Бердяев 2016: 457]. Это сближает его с пониманием политики в сочинениях итальянских мыслителей эпохи Возрождения [Гвиччардини Ф. 2017; Макиавелли Н. 2018].
Ключевой категорией Бердяева является «свобода». В размышлениях о творчестве Достоевского он ее описывает как «знак высшего достоинства человека» [Бердяев 2016: 305], характеризуя как трудность, тяжкое бремя, борьбу. Примечательно, что у него проблема свободы тесно связана с проблемой теодицеи - совокупностью философско-религиозных воззрений, посвященных оправданию управления вселенной добрым божеством: «Русский человек способен выносить страдание лучше западного, и вместе с тем он исключительно чувствителен к страданию, он более сострадателен, чем человек западный. Русский атеизм возник по моральным мотивам, вызван невозможностью разрешить проблему теодицеи» [Бердяев 2016: 221]. Проникновенен следующий тезис ученого: «.свобода не демократична, а аристократична. Свобода не интересна и не нужна восставшим массам, они не могут вынести бремя свободы» [Бердяев 2016: 562].
С одной стороны, эта мысль хорошо характеризует те процессы децентрализации, которые возникли в Советском Союзе
во второй половине 1980-х гг. Внешне декларируемая свобода в рамках политики «нового мышления» на самом деле не способствовала прогрессивным политическим и экономическим реформам, а привела к сепаратизму, межэтническим конфликтам и, наконец, к масштабной десувериниза-ции и распаду страны [Багдасарян 2017]. И, с другой стороны, такой подход хорошо объясняет современную картину манипуляции сознанием граждан через социальные сети Интернета [Володенков 2018], где во внешне демократичных и горизонтальных сетевых сообществах возникают «эхо-камеры» со своими лидерами мнений, авторитетными пользователями, цензурой модераторов и зеркальностью мнений участников, боящихся, что на них наложат бан.
Бердяевское понимание свободы больше привязано к цивилизационной, духовной сфере, чем к экономической: «В глубине русского народа заложена свобода духа большая, чем у более свободных и просвещенных народов Запада. В глубине православия заложена большая свобода, чем в католичестве. Огромность свободы есть одно из популярных начал в русском народе, и с ней связана русская идея» [Бердяев 2016: 194]. Действительно, достаточно вспомнить те иллюзии, которые бытовали у советских граждан в годы перестройки, когда был распространен стереотип, что политические, демократические свободы будто бы приведут к экономическому процветанию и личному материальному достатку. Аналогичные иллюзии были и у граждан уже независимых постсоветских стран первой половины 1990-х гг. К слову, сам Бердяев во многом соглашался с тезисами Ленина о буржуазной природе демократии, где существует диктатура капитала и денег [Бердяев 2016: 105].
Бердяев довольно скептически относится к идее демократии без предшествующих демократических традиций. В книге «Истоки и смысл русского коммунизма» он прямо пишет о феномене большевизма: «Он воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху вместо привычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру,
более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во многом противоположной секуляризованному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и Царства Божьего на земле...» [Бердяев 2016: 117-118].
Эти глубокие мысли поразительно перекликаются с тезисами американского политолога Джеффри Статута, понимающего демократию именно как традицию. В своей книге «Демократия и традиция» Статут пишет: «.Демократическая постановка вопросов и представление аргументации являются практикой такого рода, который предполагает и поощряет добродетели, включая справедливость, и становится, подобно всякой социальной практике, традицией, когда ей удается продержаться в жизни нескольких поколений» [Статут. 2009: 214-215]. Ни в Российской империи, ни в Советском Союзе не было демократических традиций западного плана, успешно продержавшихся несколько поколений, поэтому идея демократии в либерально-гипертрофированном оформлении была во многом использована переродившимися элитами для своих узкокорыстных целей. Правда, в Российской империи была традиция земского управления, а в СССР - народного контроля, но переродившаяся элита их отвергла, в основном не закрепила в политической культуре.
Еще одной важной категорией Бердяева является «тоталитарность», которую он употребляет не всегда в негативном смысле. Под «тоталитарностью» он подразумевает целостность какой-либо идеи: «Очень важно отметить, что русское мышление имеет склонность к тоталитарным учениям и тоталитарным миросозерцаниям. Только такого рода учения имели у нас успех. В этом сказывался религиозный склад русского народа. Русская интеллигенция всегда стремилась выработать себе тоталитарное, целостное миросозерцание, в котором правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью. Через тоталитарное мышление оно искало совершенной жизни, а не только совершенных произве-
дений философии, науки, искусства» [Бердяев 2016: 183]. Другими словами, «тоталитарность» у мыслителя - не какое-то негативное свойство, а обозначение целостности чего-либо. А вот целостность какой-либо традиции, явления либо политического института может способствовать или препятствовать изменениям, реформам как таковым.
При этом Бердяев различает «тоталитарность» (целостность) идеи, учения, миросозерцания и «тоталитарное государство». Что, во-первых, позволяет по-новому оценить процессы, происходящие в Советском Союзе и странах постсоветского пространства, и, во-вторых, пересмотреть теорию тоталитаризма немецко-американского политолога Х. Арендт, изложенную в книге «Происхождение тоталитаризма». Свою идею она основывает на атомизации немецкого и советского общества, подготовившей тоталитаризм [Arendt. 2007: 400-401].
Однако сравнительный анализ Арендт, посвященный сопоставлению большевизма и нацизма, смешивает «тоталитарность идеи» с «тоталитарным государством», режимом. Мало того, она пишет, что идеология может по-настоящему себя проявить только в рамках тоталитарных режимов. В итоге происходит более жесткая и необъективная привязка советского и нацистского режимов, приводящая к перенесению «образа врага» с нацистской Германии на Советский Союз, развенчанию последнего как победителя фашизма. Хотя такой анализ довольно поверхностен и не учитывает диаметральную противоположность идеологических основ разных политических режимов: советский опирался на коммунистическую идеологию, интернациональную по своей сути, тогда как нацистский базировался на идее превосходства некой группы избранных, тесно связанной с межэтническим и межрасовым конфликтом.
В своей книге «Русская идея» Бердяев четко разграничивает такие политологические термины как «анархия» и «анархизм», отмечая следующее: «Очень ошибочно отождествлять анархизм с анархией. Анархизм противоположен не порядку, ладу, гармонии, а власти, насилию, царству ке-
саря. Анархия есть хаос и дисгармония, т.е. уродство. Принципиально, духовно обоснованный анархизм соединим с признанием функционального значения государства, с необходимостью государственных функций, но не соединим с верховенством государства, с его абсолютизацией, его посягательством на духовную свободу человека, с его волей к могуществу» [Бердяев 2016: 282].
Политическая антропология и политическая аксиология просматриваются в бердяевских сочинениях особенно. Отталкиваясь от определения Н.Н. Крадина, можно сказать, что политическая антропология - это антропологическая дисциплина, изучающая различные народы для определения специфики эволюции их политической организации в исторической динамике. Данное направление можно связать с политической аксиологией (выявляющей ценностные основы, причины политической деятельности) и политической праксиологией (анализирующей механизмы и практику политической деятельности). Политическая антропология помогает осмыслить, каким образом происходит трансформация механизмов контроля до-индустриальных, традиционных обществ в известных нам современных политических институтах.
Благодаря политической антропологии можно постараться понять, что остается в современной власти от традиционной, а также осознать архаические корни деятельности постсоветского человека как субъекта политического творчества, а следовательно, распространенных форм активности политических лидеров. Политическая аксиология же предполагает «глубокое погружение» ученого в изучение политических традиций, политической мифологии, политических табу и социально-политических стереотипов. И, действительно, в политологическом исследовании характерных особенностей политических культур постсоветских стран логично обратиться к некоторым положениям и тезисам Бердяева.
К примеру, бердяевские труды дают определенный методологический импульс при изучении постсоветской политической
культуры. Последнюю можно анализировать через политическую антропологию и аксиологию. Так, Бердяев глубоко анализирует наследие Н.К. Михайловского («Герои и толпа», «Патологическая магия»), его мысли об объективно-антропоцентрическом, эксцентрическом и субъективно-антропоцентрическом периодах эволюции человеческой мысли. Встречается взвешенная критика антропологизма и идей о лидерстве П.Л. Лаврова. И, что важно, - Бердяев солидаризируется с Михайловским, скептически относясь с слепому перенесению методов естественных наук в социальные науки. Идеи же Михайловского, действительно, имеют определенный интерес при анализе феномена политического лидерства. Обращает на себя внимание и критика сочинений П.Н. Ткачева, чьи тезисы о политической роли меньшинства также любопытны для современных исследователей политических элит.
Политико-аксиологический вклад Бердяева очевиден в категориях империи, царства, соборности, мессианства, эсхатологии, коммюнотарности, идеологии, идео-кратии, дионисийской стихии, анализе мифа о пролетариате, двойственности народа. Чтобы понять политическую аксиологию Бердяева, нужно иметь в виду, что он четко разделял «империю» и «царство» [Бердяев 2016: 14; 71; 334]. Под первой он подразумевал западную модель военно-полицейского типа государства, абсолютистского, внешне принудительно единого, но внутренне противоречивого. «Царство» же в понимании мыслителя -отечественная модель религиозно-мессианского типа государства («царства правды»), связывающего два слоя - народ и его интеллигенцию. Коллективизм как органичную и традиционную черту политической культуры политологи отмечают и в современных постсоветских странах [Рцхиладзе. 2017: 14-30].
В бердяевской идее противопоставления отечественного «царства» западной абсолютистской «империи» отчасти можно увидеть доказываемое Л.А. Тихомировым «.превосходство самодержавной монархии как перед другими типами монархий -
европейского абсолютизма и восточного деспотизма, так и перед иными формами верховной власти.» [Матюхин. 2018: 118129], но, конечно, с определенными оговорками. Тем не менее Бердяев четко различал мессианство и имперскую экспансию, поэтому, несмотря на то что придерживался ряда либеральных тезисов, серьезно расходился с либеральными мыслителями и деятелями дореволюционной эпохи, которые ратовали за проект «Великой России»: «.восстановление и упрочение великодержавного положения России на международной арене.» [Курылев. 2018: 84-117].
«Империя» стремится к могуществу, а «царство» к правде. Отсюда при рассмотрении отечественной политической культуры Бердяев верно подмечает, что русским крестьянам был присущ аграрный социализм. Крестьяне считали крепостное право неправдой и несправедливостью, но обвиняли в этом не сакрализованного царя, а дворянство, классы. По мнению Бердяева, «.Влияние Запада на Россию было совершенно парадоксально, оно не привило русской душе западные нормы. Наоборот, это влияние раскрыло в русской душе буйные, дионисические, динамические, а иногда и демонические силы. В то время как на Западе просвещение и культура создавали какой-то порядок..., - в России просвещение и культура низвергали нормы.» [Бердяев 2016: 70]. Характерно, что инструментарий ученого, касающийся российской политической культуры, вполне применим и к анализу политических культур других постсоветских государств.
Бердяев прямо указывает на разрыв между так называемым «культурным слоем» и народом в Российской империи. Культурную элиту философ отличает от господствующего класса (тут вспоминаются параллели с теорией гегемонии А. Грамши, изложенной в «Тюремных тетрадях»). В «Самопознании» он также обвиняет эту самую культурную элиту в революционном коллапсе [Бердяев 2016: 494], в том, что в среде населения был сильный, ранее нереализованный запрос на создание не элитарной, а всенародной, коллективной культуры. По Бердяеву, решение этой
проблемы воплотилось в мифе о пролетариате как мессианском классе: «И миф о народе был заменен мифом о пролетариате. Но в мифе о пролетариате по-новому восстановился миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом» [Бердяев 2016: 494]. Другими словами, приход большевиков был подготовлен. К этому тезису можно добавить, что новый политический миф о мессианстве пролетарского класса дал остальным народам бывшей Российской империи - европейским, среднеазиатским, кавказским и другим - органично встроиться в социалистический проект.
Как видно, методология Бердяева учитывает принципы сравнительной политологии, разделяя политическую и духовную составляющую революции и давая ключ к пониманию того, почему в современном постсоветском пространстве так сложно проходит экономическая и политическая интеграция без общего мессианского проекта. Не менее интересны соображения Бердяева, посвященные сравнительному анализу социально-политических идей Гоголя, Достоевского, Толстого, Хомякова, Данилевского, Флоренского и др. Особенно интересны его проникновенные мысли об эсхатологической черте дореволюционной политической культуры России, отличающей ее от Запада. Что самое любопытное, здесь он отмечал совпадение мировоззрения народа и мировоззрения его культурной элиты.
Таким образом, бердяевская методология сильно переплетается с методологическими и теоретическими приемами других дореволюционных писателей, что, несомненно, сообщает уникальную, колоритную основу для современной отечественной политологии. Особенно терминологический, методологический и концептуальный опыт Бердяева логичен и полезен для постсоветских исследований в области политической антропологии, политической аксиологии и теории политики. Это не означает, что постсоветским политологам нужно отбрасывать теоретико-
методологическое наследие западной по-
литологии. Наоборот, - то, что работает методологически, вполне применимо и к постсоветскому региону. С другой стороны, нельзя предавать полному забвению достижения дореволюционной политической философии. К примеру, в современной западной политологии получил популярность так называемый эстетический подход голландского мыслителя Ф. Ан-керсмита, введшего в политическую науку понятие «политического стиля» [Ан-керсмит 2012]. Однако уже в работе Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма» [Бердяев 2016: 114-117; 169-170] мы встречаем ту же терминологию «стиля» применительно к политическим традициям, международным отношениям, анализу войны и революции.
Предложенная Бердяевым терминология, методологические приемы сравнительного анализа идей отечественных и зарубежных мыслителей, а также глубокое концептуальное осмысление политических, религиозных и цивилизационных феноменов может стать важной составляющей современных фундаментальных политологических исследований политической культуры постсоветских стран. Такое переосмысление позволит совершить назревший методологический прорыв и подвергнуть серьезной ревизии ряд зарубежных политологических теорий, мало учитывающих специфику стран постсоветского ареала и во многом имеющих идеологическую основу.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Анкерсмит Ф. Политическая репрезентация. М.: ВШЭ. 2012. 288 с.
2. Багдасарян В.Э. СССР: что и почему не получилось? // Журнал политических исследований. 2017. Т. 1. №3. С. 1-29. Бердяев Н. Малое собрание сочинений. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус. 2016. 672 с.
3. Володенков С.В. Массовая коммуникация и общественное сознание в условиях современных технологических трансформаций // Журнал политических исследований. 2018. Т.2. №3.
4. Гвиччардини Ф. Заметки о делах политических и гражданских. Пер. с итал.
Г.Д. Муравьевой. М.: РИПОЛ классик. 2017. 240 с.
5. Курылев К.П. Либеральная концепция внешнеполитических приоритетов России начала ХХ в. // Журнал политических исследований 2018. Т.2. №1. С. 84117.
6. Матюхин А.В. Принцип и особенности единоличной власти как верховной в монархической теории Л.А. Тихомирова // Журнал политических исследований. 2018. Т.2. №1. С. 118-129.
7. Муштук О.З. Капитализация России и отечественный менталитет: проблемы совместимости // Журнал политических исследований. 2018. Т. 2. №2. С. 30-52.
8. Никколо Макиавелли. Время государя: с комментариями и объяснениями. М.: АСТ. 2018. 256 с.
9. Рцхиладзе Г.В. Идейно-ментальное наследие Октября 1917 года // Журнал политических исследований. 2018. Т.2. №1. С. 14-30.
10. Стаут Дж. Демократия и традиция. М.: прогресс-Традиция; «Территория будущего». 2009. 464 с.
11. Arendt H. Orígenes del totalitarismo. Madrid: Santillana. 2007. 618 р.
Сведения об авторе: Федорченко Сергей Николаевич - кандидат политических наук, доцент кафедры политологии и права, заместитель декана факультета истории, политологии и права по научной работе и международному сотрудничеству Московского государственного областного университета (sn.fedorchenko@mgou.ru).
REFERENCES
1. Ankersmit F. Politicheskaya re-prezentatsiya. M.: VShE. 2012. 288 s.
2. Bagdasaryan V.E. SSSR: chto i pochemu ne poluchilos'? //Zhurnal politicheskikh is-sledovaniy. 2017. T. 1. №3. S. 1-29.
3. Berdyaev N. Maloe sobranie sochineniy. SPb.: Azbuka, Azbuka-Attikus. 2016. 672 s.
4. Volodenkov S.V. Massovaya kommu-nikatsiya i obshchestvennoe soznanie v usloviyakh sovremennykh tekhnolog-icheskikh transformatsiy //Zhurnal politicheskikh issledovaniy. 2018. T.2. №3.
5. Gvichchardini F. Zametki o delakh politicheskikh i grazhdanskikh. Per. s ital. G.D. Murav'evoy. M.: RIPOL klassik.
2017. 240 s.
6. Kurylev K.P. Liberal'naya kontseptsiya vneshnepoliticheskikh prioritetov Rossii nachala KhKh v. //Zhurnal politicheskikh issledovaniy 2018. T.2. №1. S. 84-117.
7. Matyukhin A.V. Printsip i osobennosti edinolichnoy vlasti kak verkhovnoy v monarkhicheskoy teorii L.A. Tikhomirova //Zhurnal politicheskikh issledovaniy.
2018. T.2. №1. S. 118-129.
8. Mushtuk O.Z. Kapitalizatsiya Rossii i otechestvennyy mentalitet: problemy sovmestimosti //Zhurnal politicheskikh issledovaniy. 2018. T. 2. №2. S. 30-52.
9. Nikkolo Makiavelli. Vremya gosudarya: s kommentariyami i ob"yasneniyami. M.: AST. 2018. 256 s.
10. Rtskhiladze G.V. Ideyno-mental'noe nasledie Oktyabrya 1917 goda //Zhurnal politicheskikh issledovaniy. 2018. T.2. №1. S. 14-30.
11. Staut Dzh. Demokratiya i traditsiya. M.: progress-Traditsiya; «Territoriya budush-chego». 2009. 464 s.
12. Arendt H. Orígenes del totalitarismo. Madrid: Santillana. 2007. 618 r.
About the author: Fedorchenko Sergey Nikolaevich - Associate Professor, PhD in Political Sciences, Associate Professor of Political Science and law Moscow Region State University (sn.fedorchenko@mgou.ru).
