CC BY
360
H. И. Павлова
ВОЗМОЖНО ЛИ ПРОЧЕСТЬ «ЖЕНСКОЕ ПИСЬМО»?
К ПРОБЛЕМЕ ГЕНДЕРНО ОРИЕНТИРОВАННОЙ НАРРАТОЛОГИИ
NADEZHDA I. PAVLOVA CAN THE FEMALE'S LETTER BE READ? STATING THE PROBLEM OF GENDER ORIENTED NARRATOLOGY
Тайна стиля — это то, о чем помнит само тело писателя; его намекающая сила не зависит от быстроты движения речевого потока, где даже невысказанное становится формой сказанного...
Ролан Барт.
Нулевая степень письма
Надежда Ивановна Павлова
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка факультета международного академического сотрудничества Тверского государственного технического университета ► [email protected]
Статья посвящена проблемам изучения женских текстуальных практик и способов самовыражения женского субъекта в литературе. Объектом исследовательского внимания является концепт женского письма, утвердившийся в феминистской литературной критике под влиянием постструктуралистских концепций и вызвавший высокую степень дискуссий, связанных, по мнению автора статьи, не только с провокационностью содержания самого понятия, но и с теоретико-методологической неоднозначностью данной области исследований. Предпринята попытка обосновать перспективы использования концепции женского письма с целью дальнейшего изучения феномена авторства c точки зрения его гендерной обусловленности.
Ключевые слова: женское письмо, женское авторство, субъект, феминистская литературная критика, гендерные исследования, нарратология.
The article is devoted to the problems in the study of female's textual practices and modes of expression of the female subject in literature. The object of the research focus is the concept of female's writing, established in feminist literary criticism under the poststructuralism influence and caused vivid discussions. They are closely related not only to the content of the concept, but also to the theoretical and methodological contradictions in this field of research. An attempt was made to substantiate the prospects of using the concept of female's writing in order to study of further exploring the phenomenon of the authorship in Gender studies.
Keywords: female's writing, female's authorship, identity, feminist literary criticism, Gender studies, narratology.
В статье речь пойдет о понятии «женское письмо» (women's writing, или écriture féminine), ставшем предметом интенсивного теоретизирования в феминистской критике1. Возникшее в трудах французских теоретиков феминизма (Э. Сиксу, Л. Иригарей, Ю. Кристева) в русле идей интеллектуальной истории конца прошлого века (в частности, М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Лакан), данное понятие остается одним из самых дискуссионных, в том числе в литературоведческой науке. Между тем концепция письма в гендерном аспекте чрезвычайно важна для решения проблемы трансформации авторской идентичности в текстуальную — одной из первостепенных в науках о тексте2.
Обратимся к вопросу о том, в какой степени женское письмо как практика производства смысла, акт самовыражения возможно в рамках литературы как институционализованной социальной практики. Насколько с точки зрения современных подходов к изучению литератур-
ных текстов поддается обнаружению специфичность женской писательской практики, обусловленной полом/гендером ее автора, и в какой мере это коррелирует с понятием женского письма? Отталкиваясь от существующего теоретико-методологического опыта, накопленного в процессе изучения женского авторства как западными, так и отечественными исследователями, хотелось бы обозначить некоторые продуктивные стратегии в исследовании женских текстов.
Литература или письмо? Особенности женской писательской топографии
На первый взгляд стремление зафиксировать критерии письма в аспекте его половой/ген-дерной обусловленности, выдвинутое на первый план гендерными исследованиями в литературоведении, кажется утопичным. Еще менее возможным оно представляется в аспекте дихотомии литературы и письма3. Главным образом потому, что в этом случае мы сталкиваемся с явлением диссонанса языка и способности субъекта к самовыражению, поскольку, как известно, литература, будучи социальным институтом, на основе языка выстраивает еще одну систему (стилевую, жанровую, сюжетную, композиционную и т. п.), погружая субъекта в ловушку интертекстуальности (Ю. Кристева). Иначе говоря, с этого момента начинает звучать пресловутый вопрос структуралистской нарратологии: «Кто говорит? Кто пишет?»4
Тем не менее можно вспомнить и другое, диаметрально противоположное суждение Барта, выраженное им в «достструктуралистский» период творчества и обосновывающее телесный детерминизм литературного стиля. «Итак, язык располагается как бы по эту сторону Литературы. Стиль же находится едва ли не по другую ее сторону: специфическая образность, выразительная манера, словарь данного писателя — все это обусловлено жизнью его тела и его прошлым, превращаясь мало-помалу в автоматические приемы его мастерства <...> Он (стиль. — Н. П.) отсылает к биологическому началу в человеке или к его прошлому. <... > Биологическая природа стиля ставит его вне искусства, иначе говоря, вне до-
говора, связывающего писателя с обществом»5. Выраженная здесь сентенция о «возникновении» стиля «из жизненного опыта тела», телесной памяти возрастает до крамольно революционной, если мыслить эту фразу в контексте феминистских и гендерных изысканий. Прежде всего, потому, что в таком случае женское письмо, равно как и мужское, существуют изначально в своей предопределенности полом/гендером. Но тогда классификация литературы по половому признаку априорно признается онтологически заданной?
Оставляя в стороне обсуждение этих нерешенных вопросов, получивших статус риторических, обратимся к понятию женского письма и его потенциалу для анализа женских текстов.
Исследователями установлен факт мар-гинальности, или вторичности женской литературы в историко-литературном пространстве, оказавшейся в зоне некоего «слепого пятна» для академического литературоведения. Периферийности женского авторства можно найти объяснение, не прибегая к феминистским аргументам. Здесь можно вспомнить концепцию семиосферы, предложенную Ю. М. Лотманом, который в своей работе «Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история» говорит о существовании в синхроническом срезе семиотического пространства разных «языков», один из которых распространяет свои нормы на всю семиосферу, и тогда другие, «чужие» языки, не поддаются дешифровке. Именно в этой ситуации «целые пласты маргинальных с точки зрения данной метаструктуры явлений культуры вообще никак не соотносились с идеализированным ее портретом. Они объявлялись «несуще-ствующими»6. «Это те, кто в свою эпоху попали в разряд „несуществующих" и игнорировались наукой, пока ее точка зрения совпадала с нормативными воззрениями эпохи. Но точка зрения сдвигается — и вдруг обнаруживаются „неизвест-ные"»7. Описанный Лотманом механизм «забвения» вполне исчерпывающе объясняет феномен маргинальности женской литературы в исторической ретроспективе и той ситуации, когда имена писательниц оказались вычеркнутыми из ее истории. «Сдвигу» научной точки зрения,
в результате чего из небытия возникло множество имен писательниц, существовавших в истории разных национальных литератур (английская, немецкая, русская), но преданных когда-то забвению8, способствовало введение понятия «гендер», обозначающего социокультурный пол, в качестве категории литературоведческого анализа. Прежде всего, это позволило показать, что в процессе обычного и профессионального чтения, при оценке и интерпретации литературных текстов и, наконец, при формировании канона действует механизм половой дискриминации, что впервые было проанализировано в трудах зарубежных исследователей9.
Действительно, существующий как в западном, так и в отечественном литературоведении опыт изучения женского авторства показал, что женская литература не подлежит уяснению и описанию в категориях истории развития литературы с присущей ей действием литературной традиции, сменой литературных направлений и тем самым некоей последовательностью развития. Иначе говоря, женское авторство отчасти оказывается внеположным историко-литературному процессу. Одной из классических работ в этой области стал труд англо-американских исследовательниц Санды Гилберт и Сюзан Губар «Сумасшедшая на чердаке: писательница и литературное воображение в XIX веке»10, посвященный изучению английского женского романа XIX века. В нем опровергается влиятельная теория Херольда Блума, объясняющая механизмы движения литературного процесса с помощью фрейдовской модели эдиповой борьбы сына с отцом в стремлении преодолеть влияние последнего11.
В сущности, феминистская критика нашла категорию для наиболее адекватного описания женского писательства. Ею стала «двойственность» женского авторского сознания, когда, с одной стороны, писательницы должны были приспосабливаться к андроцентрическому дискурсу, а с другой — выражать собственную индивидуальность12. Обоснование этой «двойственности» стало важным теоретико-методологическим открытием, способствовавшим поиску инструментария для анализа женских текстов с целью
прочтения скрытого в них «письма». В этом отношении представляется значимым мнение финской исследовательницы А. Розенхольм, которая используя терминологию Ю. Кристевой, предлагает дифференцировать чтение «уровня символического дискурса», где женский авторский голос полностью литературно ангажирован и подчинен набору «фиксированных значений»13, и чтение письма, способного сделать видимым процесс порождения текста. «Переводя фокус своего внимания в плоскость языка как процесса структурирования, мы можем выделить не только незафиксированную, скользкую и плюральную сущность значений, но также гетерогенность субъекта речи и письма, конституированного с помощью лингвистического и прочих культурных дискурсов»14.
«Двуголосие» женского письма
Таким образом, социокультурная марги-нальность и вторичность, служащие основными характеристиками женской историко-литературной топографии, открываются в аспекте своей продуктивности для исследования женского письма, поскольку обнажают тот зазор между традиционным институтом писательства и женским авторством, который помогает вскрыть специфику женского самоосуществления посредством художественного слова.
О существовании в текстах писательниц локуса, в котором «женское», будучи под запретом, находило нарративный выход и подспудно реализовывало себя, сигнализирует, прежде всего, феномен «двойственности» нарративных стратегий, нашедший обоснование в программных работах по феминистской критике15. По сути, это та двойственность, которая восходит к пониманию женского как «другого» относительно мужского, что впервые было обосновано более полувека назад С. де Бовуар в ее известной книге под названием «Второй пол». Э. Шоуолтер этой особенности женского повествования дала наименование «double-voiced discourse»16, актуализируя имманентный женскому письму элемент сопротивления андроцентристски организованной литературной практике. Другая англо-американская исследовательница С. Лансер разделяет
уровни «субтекста» и «поверхностного текста», говоря о том, что «...поверхностный голос существует как увертка, обнаруживающая „женский стиль" и призванная скрыть истинный голос в процессе коммуникации с женщиной под пристальным взглядом мужчины. Но также это означает, что бессильная форма, названная „женским языком", обнаружена как потенциально разрушительный — однако сильный — инструмент»17. Эта особенность женских повествовательных техник в большей степени адресует к проблемам их изучения, подчеркивая то явление, когда «сокровенное» существует в женском тексте на уровне «палимпсеста»18. В данном случае важно то, что явление «двойного голоса» создает специфический герметизм женских текстов, интерпретируя их как своеобразное «письмо для себя», когда самое значительное оказывается нарративно «спрятано», в то время как на поверхность текста «выпускается» преимущественно социально очевидное или социально востребованное.
Как показывают наблюдения исследователей, феномен «двойного голоса» авторов-женщин существует вне жанровых и временных границ и характеризует литературные тексты писательниц разных эпох. Практика показывает, что особенно наглядно действие этого феномена женского письма прослеживается в периоды подъема женского движения, когда так называемый «женский вопрос», являясь продуктом политического, социально-идеологического дискурса, был тематически допущен и в дискурс литературный19. Анализ женского творчества 1860-х гг. и конца XIX — начала XX века, когда происходила смена гендерной идеологии в пользу равноправия полов, резче демонстрирует то, как развитие темы женской эмансипации в рамках идеологически поддержанных программ наталкивалось на сопротивление женской писательской индивидуальности, порождая авторский конфликт20.
Таким образом, «второй голос» писательниц, обращенный внутрь себя, закрытый для прочтения, как будто находится вне литературных норм и конвенций, тем самым предоставляя свободу самовоплощения. Лансер утверждает, что видение «двойного голоса» (the double
voice) в женских текстах может стать ключом для их прочтения. Аналогичный подход разрабатывает Р. Вархол, которая, опираясь на формалистскую традицию, придерживаясь метода нарративной уровневости, предлагает обязательное различение так называемого «вовлеченного» («the engaging narrator») и «дистанцированного нарратора» («the distancing narrator») 21.
В связи с концептом двойственности женского письма особенного внимания заслуживает дихотомия приватного/публичного, актуализированная в теоретических работах по феминистской нарратологии. Так, Лансер, отмечая несовершенство структуралистской теории нарративных уровней французского литературоведа Ж. Женетта, подчеркивает релевантность оппозиции публичного и приватного нарративных уровней для изучения женских текстов. На примере конкретного нарративного анализа Лансер демонстрирует их функциональную продуктивность. При этом Лансер интерпретирует значение поверхностного уровня нарратива не столько с точки зрения выполняемой им функции некоей оболочки, скрывающей более глубинные семиотические коды (как это предполагает техника «палимпсеста»), сколько с точки зрения интенции осуждения и отрицания, артикулированной в женском нарративе на этом внешнем уровне («surface design») нарративного акта. Лансер замечает, что «...исторически женщины-авторы чаще, чем мужчины, выбирали приватные формы повествования — письмо, дневник, мемуары, адресованные единственному индивидуальному, нежели формы, предполагающие адресацию публичному читателю; и это объясняет, почему женщины используют отличные от мужских нарративные стратегии»22.
В данном случае актуален тот ряд оппозиций, который возникает в системе литература/ письмо как публичное/приватное, институциональное/произвольное, мужское/женское23. Различение повествовательной многоуровневости в женских текстах, выделяющей в женской нарративной практике акцентуацию приватных смыслов, особенно продуктивно с точки зрения обозначенного нами вначале вопроса о переходе
женской авторской субъективности в повествовательную, или о трансформации телесного опыта в текстуальный. Это, на мой взгляд, прояснило бы многие проблемы, связанные с методологическими подходами к изучению женских литературных текстов, а значит, рассмотрению таких явлений, как женская литературная традиция, женская литературная история.
Резюмируя сказанное, вполне очевидно, что явление женской литературы, наряду с существующими исследовательскими стратегиями в ее изучении, в достаточной мере позволяют говорить в пользу утверждения специальной методологии анализа женских текстов. Перспективы взаимодействия феминистского литературоведения и гендерных исследований, с одной стороны, и нарратологии — с другой, с осторожностью воспринимаемые отечественным академическим сообществом, особенно широко обсуждаются в западном научном дискурсе. Так, в качестве одной из наиболее полных монографий, посвященных этой проблеме, можно назвать работу немецких исследователей Веры и Ансгар Нюннинг «Анализ повествования и Gender Studies» (2004), которые обобщают опыт феминистского и гендерного литературоведения с целью показать плодотворность взаимодействия нарратологии и опыта ген-дерно ориентированного литературоведения.
Проблема выработки адекватного инструментария для анализа текстов с учетом категории пол/гендер обсуждается и в российском научном пространстве24. Однако, сопоставляя западный и отечественный взгляд на проблему феминистски и гендерно ориентированного литературоведения, по всей видимости, следует говорить о разности методологических предпочтений в процессе изучения такой области, как женская литература. Российские исследователи в большей степени ориентированы на использование сочетания традиционных историко-литературных методов и гендерного подхода. Теория текстового анализа, разрабатываемая западными исследователями, продвинулась далеко вперед в выработке собственно гендерных стратегий анализа текстов, но при этом испытывает явный дефицит исто-рико-контекстуального подхода. Вопрос диалога
и выработки совместных исследовательских технологий российских исследователей и их западных коллег был бы весьма продуктивным с точки зрения осуществления проекта «этики полового различия»25.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Шоуолтер Э. Наша критика: Автономность и ассимиляция в афро-американской феминистской теории литературы // Современная литературная теория: Сб. матер. / Сост., перевод, коммент. И. В. Кабановой. Саратов, 2000. С. 204-207; Жеребкина И. «Прочти мое желание...»: Постмодернизм, психоанализ, феминизм. М., 2000.
2 См., напр.: Карасев Л. В. Живой текст // Вопросы философии. 2001. № 9. С. 54-70; Мачун А. О телесности // Новое литературное обозрение. 2004. № 69. С. 87-88; Окунева И. Телесность в «Очарованном страннике» Николая Лескова // Новое литературное обозрение. 2004. № 69. С. 53-69; Саразин Ф. «Mapping the body»: История тела между конструктивизмом, политикой и опытом // Новое литературное обозрение. 2005. № 71. С. 61-76.
3 Используя понятие «письмо», неоднородное по значению в работах разных теоретиков, мы ориентируемся на интерпретацию его Ю. Кристевой, которая определила «письмо» как «текст, понятый как производство» в отличие от такого понятия, как «литература» (см.: Кристева Ю. Избр. тр.: Разрушение поэтики / Пер. с фр. М., 2004. С. 65). Семантика процессуальности письма артикулирована в концепции «женского письма» Э. Сиксу, соотносимой с концепцией «женского говорения», или «женского языка» Л. Иригарей.
4 Этими вопросами, так часто повторяемыми в трудах по литературоведению и нарратологии, открывается работа Р. Барта «Писатели и пишущие» (1960).
5 Барт Р. Нулевая степень письма. С. 56-57.
6 Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996. С. 173.
7 Там же.
8 Савкина И. Пути, переулки и тупики изучения истории русской женской литературы // Женский вызов: русские писательницы XIX — начала XX века / Под ред. Е. Строгановой и Э. Шоре. Тверь, 2006. С. 11-28.
9 См.: Хайдебранд Р. фон, Винко С. Работа с литературным каноном: проблема гендерной дифференциации при восприятии (рецепции) и оценке литературного произведения // Пол. Гендер. Культура. Вып. 2. М., 2000. С. 21-81; Шоре Э. Женская проза XIX века и литературный канон: К постановке проблемы // Piyrem I wdzikkiem. K obiety w panteonie lit-eratury rosyjskiej / Pod red. Wandy Laszczak I Darii Ambroziak. Opole, 1999; Russ Joanna. How to Suppress Women's Writing. Austin, 1983.
10 Gilbert S., Gubar S. The Madwoman in the Attic: The Woman Writer and the Nineteenth-Century Literary Imagination. New Haven; London, 1979.
11 См. об этом: Кабанова И. Западная феминистская критика о «женском письме»: анализ основных типологиче-
ских направлений // Женский вызов: русские писательницы XIX — начала XX века / Под ред. Е. Строгановой и Э. Шоре. Тверь, 2006. С. 196-199.
12 Weigel S. Der schielende Blick. Thesen zur Geschichte weibliche Schreibpraxis // Die verborgene Frau. Sechs Beiträge aus einer feministischen Literaturwissenschaft. — 1983. Bd. 96. S. 85-137.
13 Розенхольм А. Пишу себя: Творчество и женщина-автор // Современная философия. Харьков. 1996. № 1. С. 183.
14 Там же.
15 Lanser S. S. Toward a Feminist Narratology // Style. Vol. 20. N 3. 1986. P. 341-363; Showalter Elaine. Feminist Criticism in the Wilderness // Critical Inquiry 8. 1981. P. 179-205.
16 Шоуолтер Э. Наша критика: Автономность и ассимиляция в афро-американской феминистской теории литературы // Современная литературная теория. Саратов, 2000. С. 208-209.
17 Lanser S. S. Op. cit. P. 349.
18 Miller N. K. Subject to Change: Reading Feminist Writing. New York, 1988. P. 87.
19 См. об этом: Розенхольм А. «Свое» и «чужое» в концепции «образованная женщина» и «Пансионерка» Н. Д. Хвощинской // «Свое» и «чужое» в литературе и культуре. Тарту, 1995. С. 143-159.
20 Это подтверждает наблюдение над тем, что так называемый образ «новой» героини, «новой женщины» в результате мало удавался беллетристкам, отличаясь явной художественной неубедительностью. (См., напр.: Rosenheim A. Gendering Awakening. Femininity and the Russian Women Question of the 1860s. Helsinki, 1999; Павлова Н. И. Беллетристика Е. П. Летковой как явление женской прозы конца XIX — начала XX века: Дис. ... канд. филол. наук. Тверь, 2005.)
21 Warhol R. R. Toward a Theory of the Engaging narrator. Earnest interventions in Gaskell, Stowe and Eliot // PMLA 101. 1986. P. 811-818.
22 Lanser S. S. Op. cit. P. 353.
23 Так, оппозицию мужское/женское в связи с уровнем публичного и приватного в женских текстах выделяет Дейл Спендер. (См: Spender D. Man Made Langage. London, 1980).
24 См., напр.: Савкина И. Кто и как пишет историю русской женской литературы? // Новое литературное обозрение. 1997. № 24. С. 359-372; Строганова Е. Н. «Пропущенная глава». Женское писательство в России XIX века: российский опыт изучения // Гендерные исследования. 2005. № 13. С. 157-171.
25 Название книги Л. Иригарей.
[хроника]
V МЕЖДУНАРОДНАЯ ЛЕТНЯЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ ШКОЛА...
(Продолжение. Начало на с. 57)
уки Болгарии Надя Кантарева-Барух. От имени директора Российского культурно-информационного центра в Софии Виктора Баженова участников приветствовал руководитель направления «Русский язык» РКИЦ Владислав Лесневский.
Все занятия летней школы преследовали общую цель — продемонстрировать возможности использования современных педагогических технологий в практике обучения русскому языку как иностранному. Круг тем, которые были освещены на лекциях, мастер-классах и круглых столах, достаточно широк. Лекторы познакомили слушателей с общеметодическими вопросами обучения русскому языку иностранцев, обсудили проблемы качества в обучении РКИ и тестировании, рассмотрели вопросы изучения современного русского языка и русской линг-вокультуры в аспекте преподавания РКИ, представили различные инновационные формы работы на уроке РКИ, связанные с привлечением русской сказки и русской песни в качестве обучающего материала, с использованием компью-
терных технологий для создания дидактических материалов, а также интерактивной формы театрального урока. Два мастер-класса были посвящены рассмотрению особенностей обучения с учетом этапа (начальный этап) и аспекта (грамматика). Слушатели школы познакомились с историей Национального издательства «Аз Буки» и его работой в области обучения иностранным языкам на территории Болгарии. Все участники получили специальный номер журнала «Обучение иностранным языкам», посвященный V Международной летней квалификационной школе.
Лекции и мастер-классы в рамках школы проводили преподаватели Института русского языка и культуры Санкт-Петербургского государственного университета и известные болгарские специалисты. Ставшей уже традиционной особенностью школы стало уникальное сочетание теории и практики: от лекций ведущих ученых в области РКИ до мастер-классов опытных учителей. (Окончание на с. 113)
