CC BY
35
ТЕОРИЯ ТЕКСТА
Н.Л. Абрамян ВОЗМОЖНА ЛИ ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ТЕКСТА?
Аннотация: в статье ставится вопрос об истории исследований текста разными научными направлениями, о соотношениях важнейших их объектов «язык/речь/текст» и о проблемах создания общей теории текста.
Ключевые слова: язык, речь, текст, лингвистика текста.
Annotation: The article deals with the question of the history of text studies represented in different research trends, with the correlation between the concepts «language / speech / text», and with differents aspects of general text theory.
Key words: language, speech, text, text linguistics.
«Теория текста» - уже утвердившееся в науке словосочетание, но сам факт его широкого использования - еще не гарантия его правомерности. Такую гарантию может обеспечить, как нам представляется, исследование вопроса: «Существует ли объект теории текста?»1.
В случае с теорией текста существует множество подходов: текст не является эксклюзивным объектом какой-либо одной науки. Текст оспаривают друг у друга в напряженных (порой - весьма напряженных) «столкновениях» целый ряд гуманитарных наук, и это сопровождается активной перегруппировкой внутри всего гуманитарного знания.
Так, например, довольно остро стоит вопрос об отношениях лингвистики текста с риторикой, но он затрагивает и другие дисциплины. С одной стороны, важнейшее достижение риторики -учение о фигурах речи, или тропах, - растворилось в стилистике, но, как нам кажется, если риторика откажется от учения о словес-
ном оформлении убеждающей речи (традиционного для нее в!оси-Ио), она станет неотличима от логики. С другой стороны, поборникам новой риторики не следует делать таких провокационных заявлений, как, например, утверждение У. Эко, будто риторика - «наука о порождении высказываний», так как это все-таки прерогатива лингвистики.
Когда риторика определяет себя как науку об убеждающей речи, об успешной коммуникации, а лингвистика, в свою очередь, стремится освоить «дискурс», понимая под ним «речь, рассматриваемую как целенаправленное социальное действие» (Н.Д. Арутюнова), то обе они выходят, кажется, за свои прежние границы, возможно, метя в одну и ту же область, едва ли охватываемую психологией. Ведь есть мнение, что психология, точнее - психолингвистика специализируется на изучении цельности текста (см., например, работы А.А. Леонтьева), поскольку внутренняя смысловая организация текста, всегда осознаваемая при восприятии текста, не может фиксироваться в категориях языка.
Другой пример. На наших глазах происходит новое сближение (а значит, и отталкивание) между лингвистикой текста и герменевтикой: если лингвистика текста провозглашает, что ее задача -«сделать эксплицитным то знание, о котором не говорят и не думают»2, то очевидно, что ее интересы перекрещиваются с областью герменевтики.
Но если подходов к описанию объекта оказывается множество, то самый важный, на наш взгляд, вопрос должен быть таким: одни и те же или разные свойства текста описываются разными науками, изучающими текст? Нетрудно видеть, что это - переформулирование старой проблемы об объекте и предмете.
Попытаемся выяснить это, введя промежуточное звено - довольно известную в философии науки процедуру, касающуюся того, переводимы ли друг в друга (хотя бы - отчасти) различные «языки» описания текста?
Начать можно было с одного из самых авторитетных на настоящий момент подходов - лингвистики текста.
В 60-70 годы ХХ в. внутри лингвистики возник быстро растущий интерес к тексту - к его составу, основным единицам, границам, функциям, типологии и т.д. Исследования при этом производились разные - по целям, методам и применяемому инструмен-
тарию. Самым подходящим общим наименованием для них было бы, пожалуй, «текстология», но это слово оказалось уже занятым: так называется вспомогательная дисциплина, обеспечивающая аутентичность текста в процессе его изучения и издания3.
Так что новая дисциплина получила название «лингвистика текста»4.
«Хоть горшком назови, да в печь не сажай». И тем не менее -не стоит забывать, что иной раз «посадка» в печь есть прямое следствие «называния горшком».
Естественно, что новая отрасль языкознания провозгласила своей целью исследование текста в категориях лингвистики. Чтобы иметь право считать текст своим предметом, лингвистика текста должна была продемонстрировать свои возможности.
Так что целое направление лингвистически ориентированных исследователей стремилось к тому, чтобы, даже работая над дешифровкой текста, не покидать заслуживающей доверия почвы языкознания, в частности - учения об уровнях языка.
Т.М. Николаева, причисляющая себя к этому направлению, дает следующее объяснение, связывающее его методологическую основу с фундаментальными свойствами объекта: «Лингвистическая ориентация... является важной для прочтения вербального текста, по своей сути ориентированного на свойства языкового знака»5.
Эксплицируя свои исходные позиции, Т.М. Николаева вычленяет следующие: опора на языковой знак и понимание текста как упорядоченного семантического пространства, а цель свою определяет так - «декодирование некоего общего, но неявно вербально выраженного смысла текста»6.
Вместе с тем она признает, что само изучение функционирования языковых единиц в тексте не осталось неизменным на протяжении времени: от первичного анализа правил соединения цепочки предложений, характеризовавшего 60-е годы, сегодня его отделяет большой путь7.
Общей предпосылкой всех этих работ была, казалось бы, вполне естественная, хотя и не всегда декларируемая аналогия -текст составлен из предложений, подобно тому как предложение составлено из словосочетаний. Она, кстати, была связана и с проблемами определения основной единицы текста (вопрос о единице изучения так или иначе стоит перед каждой наукой): если предло-
жение - уже текст, то почему нельзя распространить методы его развертывания также и на текст? Если одно предложение еще не текст, то сколько же предложений необходимо, чтоб составить его?
Ситуация, с древности известная как «парадокс кучи», -только тогда спрашивали, сколько нужно зерен, чтоб образовалась куча зерна. Но текст, в отличие от кучи зерна, упорядочен, это не случайное нагромождение предложений. В поисках законов этой упорядоченности лингвистика текста обратилась к тем свойствам, которые так и назывались - «текстуальность». Что именно сюда включать - тоже не до конца решено.
Первым из важнейших достижений лингвистики текста были установленные ею важнейшие свойства текста - связность и цель-ность8, и лингвистика текста пошла по пути их исследования и описания при помощи своего научного аппарата (см., например, работы Н.С. Валгиной, опирающиеся при анализе межфразовых единств на разработанную чешскими лингвистами знаменитую пару тема/рема и др.).
Оказалось, что в единицах, превышающих предложение, на которых и сосредоточилась лингвистика текста, законы построения отличаются от синтаксических.
Таким образом, наметился некий законченный виток в истории лингвистики текста и даже некоторый ее кризис .
Примечательны в этом смысле и характерные для начального этапа истории этой дисциплины сами термины, созданные лингвистикой текста, - «единица, превышающая предложение», «сверхфразовое единство»10 и другие им подобные: ведь они построены в некотором смысле как отрицательные определения (против которых возражает логическая теория определения), то есть - говорится не о том, что они из себя представляют, а о том, чем они не являются.
Свидетельством поисков нового выхода нам представляется и попытка поставить текст в новую связку - текст-дискурс, когда текст понимается как важный, но не единственный элемент коммуникативной системы, - текст существует в системе дискурса11.
Эта ситуация возвращает лингвистику текста к решающему пункту ее истории (чтоб не сказать - «судьбы»): перейдя от фразы к тексту, она распространила законы функционирования языка (на уровне его высшей единицы - «модели предложения») на текст, и
последствия этого перехода уже требуют глубоко продуманного ответа на вопрос о том, правомерно ли такое перенесение.
Дело в том, что до того самого момента двуединый объект линвистики язык/речь не создавал подобных проблем: признав после Соссюра, что ее объект так сложен, ей, конечно, пришлось выстроить два ряда соотносимых единиц «фонема - звук, морфема -морф» и так далее, но это ставило не проблемы правомерности перенесения, а различения и разграничения.
Следует вспомнить о революционном моменте в истории всей науки о языке, связанном с именем Ф. де Соссюра. Важнейшим из его нововведений было последовательное разграничение двух объектов лингвистики - языка и речи (хотя несомненно, что их аналоги, например ergon и energeia у В. фон Гумбольдта, различались и прежде).
По нашему мнению, лингвистика не только путала эти два своих объекта, как говорил Соссюр, но и занималась преимущественно первым из них - языком. (Не в качестве аргумента: в европейских языках - как заимствовавших слово «linguistic», так и калькировавших его - соответствующая наука именуется именно языкознание, а не речезнание, например.)
Хотя дихотомия язык/речь стала как будто для всех очевидна, вопрос этот остается сложным. Не зря же Поль Рикёр писал: рассуждать о языке значит рассуждать о том, что Соссюр разъединил12.
Как считал сам Соссюр, «изучение речевой деятельности распадается на две части; одна из них, основная, имеет своим предметом язык, то есть нечто социальное по существу и независимое от индивида; это наука чисто психическая (этот неудачный термин, за использование которого Соссюра много раз упрекали в дальнейшем, по нашему мнению, означает «относящаяся к идеальному»; ср. с нашей формулировкой ниже. - Н.А.); другая, второстепенная, имеет предметом индивидуальную сторону речевой деятельности, то есть речь, включая фонацию; она психофизична»13.
Отношения между языком (как системой, как парадигмой и т.д.) и речью (как реализацией системы, как синтагмой и т.д.) установились далеко не сразу; Соссюр сам отдавал себе отчет в их сложных, противоречивых отношениях: подытоживая свои соображения о языке и речи, он говорил: «Язык - одновременно и орудие, и продукт речи»14.
Итак, со времен Соссюра (его «Курс общей лингвистики» впервые был издан в 1916 г., а читать такой курс лекций Соссюр начал с 1907 г.) речь является одним из объектов лингвистики. Но не успели мы как следует разобраться с дистинкцией языка и речи и ее последствиями, как возник текст. И как только он стал вводиться в область интересов лингвистики, закономерно возник вопрос: а не одно и то же «речь» и «текст» - может быть, разница только в словах?
Текст и речь, несомненно, имеют сходные черты: так, например, они выступают как реализация законов языка в действии, они оба доступны органам чувств (слуху, зрению, знаки азбуки Брайля можно распознавать на ощупь) - в отличие от идеального объекта -языка, существующего лишь в сознании. И есть у них еще одно, по нашему мнению, весьма важное сходство, объединяющее их в отличие от языка (оно указано самим Соссюром, и его впоследствии особенно подчеркивал М.М. Бахтин), - речь и текст всегда имеют автора и адресата, а язык принадлежит всем и никому.
Сравнивая термины «речь» и «текст», можно еще заметить большую абстрактность последнего: все-таки не будем забывать, что «речь» выхвачена из дихотомии «язык/речь», она тесно связана с процессом говорения (и слушания - себя и других) на естественном языке, а менее конкретизированный «текст» легко можно отнести (как это и делают в современной семиотике) к кино, театру, даже изобразительному искусству.
Оппозиция «язык/текст» могла бы считаться тождественной соссюровскому различению языка и речи при условии, что содержания понятий «речь» и «текст» полностью совпадают. Думается, это не так, и объясняется это существенным развитием содержания понятия «текст» (что само по себе есть аргумент в пользу наличия уже нового предмета изучения).
Самый текст - теперь уже в его специальном значении - ставит себе иные цели, чем речевая деятельность вообще. Согласно Ю.М. Лотману, задачей текста является смыслообразование, которое становится возможным благодаря неоднородности, самопротиворечивости риторического (поэтического) текста. Суть в том, что текст характеризуют «сложные диалогические и игровые отношения между разнообразными подструктурами текста, образующие
его внутренний полиглотизм и являющиеся механизмами смыс-лообразования»1.
Для полного понимания этой мысли необходимо уточнение: «риторический» в устах Лотмана отнюдь не значил только «относящийся к ораторскому искусству или к его теории». По существу у него этот термин означает соприсутствие в тексте двух и более знаковых систем, поэтому риторическим может быть текст любого жанра и любой знаковой системы: «Риторическая структура... объективно представляет собой внесение в текст извне имманентно чуждых ему принципов организации»16.
Понятие «полиглотизма текста» создано Ю. М. Лотманом под непосредственным влиянием разработок М.М. Бахтина по теории текста, на что сам Лотман неоднократно указывал (хотя, конечно, Бахтин не употреблял этого термина, предпочитая знаменитый «диалог»).
Для обоих ученых термин «диалог» был не случайным, не проходным словом, а концептом. Но употребляли они его не вполне адекватно. Лотман выделял в тексте разные субтексты, а для Бахтина диалогизм текста воплощался прежде всего в том, что любой текст есть реплика в некоем глобальном диалоге - он выступает как ответ на предшествующий ему текст (тексты) и провоцирует ответную реакцию в виде текстов новых. Однако в «пучке значений» (выражение О. Мандельштама) многозначного «диалога» есть один компонент смысла, общий для обоих: со всей глубиной поставив проблему «чужого слова», Бахтин тем самым выявил не что иное, как один из видов субтекстов, сосуществующих в едином тексте.
Как писал позже развивший эти идеи Ю.М. Лотман, Бахтиным «в едином тексте вычленяются не только разные, но и взаимонепереводимые субтексты»17. И это был довольно решительный разрыв с традиционно лингвистической точкой зрения, согласно которой речь была монологична, представлялась чем-то однородным, «закодированным» с начала и до конца одним и тем же способом. Разработка именно этого бахтинского принципа позволила наполнить понятие «текст» новым содержанием, отличить его от традиционно лингвистически понимаемой «речи» - см. работы Ю.М. Лотмана последних лет (в сборниках «Семиосфера» (СПб., 2000), а также «Статьи по семиотике культуры и искусства» (СПб., 2002) и других).
Таким образом, речь и текст не тождественны, так как у них -прежде всего - различные функции (после принятия соссюровских дихотомий некоторыми лингвистами была предпринята попытка различить также и функции языка и речи, прежде выполнявшиеся синкретически мыслимым «языком»: дескать, язык выполняет познавательную (когнитивную) функцию, речь - коммуникативную; особого успеха они не имели, может быть, из-за попытки приписать коммуникацию - как функцию - процессу коммуникации).
Коммуникативная функция языка/речи долгое время была для многих лингвистов основной, а для некоторых - даже единственной. Текст же, согласно Лотману, «кроме коммуникативной, <...> выполняет и смыслообразующую функцию, выступая уже не в качестве пассивной упаковки данного смысла, а как генератор смыслов»18.
Итак, внутренняя неоднородность, полиглотизм текста и его новая функция быть генератором смысла предполагают друг друга.
Но отсюда непосредственно вытекает важное следствие - если речь и текст не тождественны, то мы вместо дихотомии имеем трихотомию язык/речь/текст, и, далее, нам надо думать не только об отношении язык-речь и речь-текст, но еще об одном - язык-текст.
Новое осознание ничуть не меньшей важности языка - ведь система-то языка никуда не исчезла! - позволяет восстановить баланс, несколько нарушенный педалированием тезиса «Нет ничего, кроме текста», провозглашенного французской школой.
И теперь самое время по-новому оценить слова, звучавшие неоднократно, - например такие: «Текст создается при помощи языка, из языка, но в то же время текст преобразует, расширяет, совершенствует язык, существует ему вопреки или ограничивает его» (Макс Бензе). Самого серьезного отношения к себе требует и важнейшая мысль Ю.М. Лотмана (при неослабном внимании к значению слова «риторический», попытка истолкования которого предложена выше): «Риторическая структура не возникает автоматически из языковой, а представляет решительное переосмысление последней... риторическая структура вносится в словесный текст извне, являясь дополнительной его упорядоченностью»19.
Итак, в данном научном направлении, тоже изучающем текст (назовем его «семиотика текста»), соотношение «язык/текст» представляют себе существенно иначе, чем внутри лингвистики текста.
Может ли теперь выходящая из кризиса лингвистика текста
игнорировать такое положение дел только потому, что оно возникло
благодаря трудам исследователей, стоящих вне ее теоретических
установок?
Примечания
1 Из сопоставления двух статей Т.М. Николаевой «Лингвистика текста» и «Теория текста» в энциклопедическом словаре «Языкознание» возникает такое мнение: различие между ними состоит в том, что теория текста обращена на любую последовательность знаков, лингвистика текста - лишь на последовательность вербальных знаков (см.: Языкознание // Энциклопедический словарь. - М., 1998).
2 Николаева Т.М. От звука к тексту. - М., 2000. - С. 422.
3 См. ставшую в этом смысле образцовой книгу Д.С. Лихачева «Текстология» (Л., 1983), на материале древнерусской литературы.
4 Т.М. Николаева дает «лингвистику текста» как синонимичное или обобщающее наименование к «грамматике текста», «структуре текста», «семантике текста», «тексту как целому» (см.: Т.М. Николаева. От звука к тексту. - М., 2000. - С. 413).
5 Там же. - С. 412.
6 Там же. - С. 422.
7 Там же. - С. 423.
8 См., например, определение текста, принадлежащее Т.М. Николаевой: «Объединенная смысловой связью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой являются связность и цельность» (Николаева Т.М. Лингвистика текста. - С. 267-268).
К этим понятиям существует и другой подход, о котором напоминает в своей книге В.Е. Чернявская: термины «цельность (целостность)» и «связность» текста, в которых рассматривается проблема смысловой организации текста в отечественной науке, соответствуют когерентности и когезии, более привычным для европейской науки; решение же проблемы методологически разделяется между лингвистикой текста и психолигвистикой - цельностью занимается психолингвистика, связностью - лингвистика (Чернявская В.Е. Лингвистика текста: Полико-довость, интертекстуальность, интердискурсивность. - М., 2009. - С. 27).
Иначе говоря, даже на адекватное описание самих проявлений текстуальности претендует кроме лингвистики и другая научная дисциплина.
9 Как зашедшее в тупик характеризовалось Т.М. Николаевой одно из наиболее формальных направлений в лингвистике текста уже в конце 90-х годов (см.: Николаева Т.М. Лингвистика текста).
10 См. их, в частности, в книге И.Р. Гальперина «Текст как объект лингвистического исследования» (М., 1981), в работах Н.С. Валгиной и др.
11 См. указанную работу В.Е. Чернявской «Лингвистика текста».
12 Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. - М., 1995. - С. 132.
13 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. - М., 1977. - С. 57.
14 Там же.
15 Лотман Ю.М. К современному понятию текста // Лотман Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства. - СПб., 2002. - С. 82 (выделено мной. - Н.А.).
16 Лотман Ю.М. Риторика - механизм смыслопорождения // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. - М., 1996. - С. 67. (Поясняя эту свою мысль, Лотман показывает на примерах, что он имеет в виду: таково, например, включение фрагмента нехудожественого фильма в художественный, на фоне хроникальной ленты такую же роль может сыграть игровое включение и многие другие).
17 Лотман Ю.М. Текст в тексте // Ученые записки Тартуского университета. Вып. 17: Труды по знаковым системам. - Тарту, 1984. - С. 8.
18 Лотман Ю.М. К современному понятию текста // Лотман Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства. - СПб., 2002. - С. 80.
19 Лотман Ю.М. Риторика - механизм смыслопорождения // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. - М., 1996. - С. 66.
