CC BY
33
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2013. № 1
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА
И.И. Валуйцева,
доктор филологических наук, профессор кафедры теоретической и прикладной лингвистики Московского государственного областного университета; e-mail: [email protected],
Г.Т. Хухуни,
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой теории языка и англистики Московского государственного областного университета; e-mail: [email protected]
ВОЗМОЖЕН ЛИ ПЕРЕВОД ПРИ ДИГЛОССИИ?
В статье рассматриваются некоторые аспекты, связанные с применением понятия «перевод» в ситуации диглоссии. Отмечается, что решение указанного вопроса в значительной степени зависит от дефиниции диглоссии. Не вполне однозначным в определённых случаях оказывается и применение термина «перевод». Исходя из коммуникативной функции языка, представляется целесообразным рассматривать подобные случаи как особый вид «межидиомной» трансформации, отношение которой к собственно межъязыковой передаче может быть достаточно сложным.
Ключевые слова: перевод, диглоссия, идиом, язык, внутриязыковой, трансформация.
Irina I. Valuytseva,
Dr. Sc. (Philology), Professor at the Department of the Theory of Language and Applied Linguistics, Moscow State Regional University, Russia; e-mail: [email protected],
Georgy T. Khukhuni
Dr. Sc. (Philology), Professor, Head of the Department of the Theory of Language and English Studies, Moscow State Regional University, Russia; e-mail: [email protected]
Diglossia: Is Translation Possible?
The present paper deals with some aspects of using the notion "translation" in the case of diglossia. It is noted that a solution to this problem often depends on the definition of diglossia itself that differs widely in linguistics. The same holds true for the term "translation." Taking into account the communicative function of language, it may be justified to treat such cases as a special form of interidiom transformation whose relation to interlingual translation as such may be rather complex.
Key words: translation, diglossia, idiom, language, intralingual, transformation.
В классическом учебнике А.В. Фёдорова, положившем начало разработке лингвистической теории перевода в отечественной традиции, обращает на себя внимание следующее положение. Характеризуя понятие перевода, автор указывает, что «перевести — значит
выразить верно и полно средствами одного языка, то, что уже выражено ранее средствами другого языка» [Фёдоров, 1968, с. 10]. Однако далее, рассматривая виды перевода, А.В. Фёдоров отмечает, что перевод может осуществляться и «с литературного языка на его диалект, с диалекта на литературный язык...» [там же, с. 11] (курсив наш. - И.В, Г.Х.).
Спорить с последним утверждением, поскольку речь идёт о практике общения, не приходится — случаи, когда диалект и литературная (стандартная) формы языка (либо диалекты по отношению друг к другу) настолько сильно расходятся, что возникает потребность в межкоммуникативном посредничестве, общеизвестны. Более того, в истории известны случаи, когда «диглоссийные переводчики» приобретали официальный статус. Так, в работе В.М. Жирмунского упоминается о случае, относящемся к XVI столетию, когда французский король Франциск I «обращается к совету швейцарского города Солотурна с просьбой прислать ему опытного человека, который мог бы переводить королю различные диалекты немецких князей и городов. Совет посылает ему "доброго и честного человека" Пьера Шамбрие, чтобы переводить королю письма, получаемые из различных частей Германии, сперва на "общий немецкий язык" (gemeine Deutsch), а затем уже на французский» [Жирмунский, 1936, с. 231—232]. Ср. также используемое иногда по отношению к швейцарской идиоме (Schwitzertütsch) понятие «полуязыка» (Halbsprache) или «культурного диалекта» (Kulturdialekte) [Клюева, 1999, с. 30]. Именно в плане наличия/отсутствия необходимости подобного посредничества противопоставлял русский и немецкий языки М.В. Ломоносов: «Народ российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальное расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и в селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например в Германии баварский крестьянин мало разумеет мекленбург-ского или бранденбургский швабского, хотя все того ж немецкого народа» [Ломоносов, 1980, с. 397].
Следует заметить, что упомянутая великим учёным «вразумительность» русских диалектных форм при «межидиомном» общении иногда бывает относительной. В качестве примера приведём выражение из псковского диалекта: «пахать шум бредовой метлой», т.е. «мести сор метлой из ивовых прутьев» [Откупщиков]. Различия могут иметь место не только на лексическом, но и на фонетическом и синтаксическом уровнях языка.
Однако для целей настоящей статьи существен другой вопрос — можно ли считать подобные случаи переводом? С одной стороны, процесс преобразования/трансформации языковой формы здесь присутствует; с другой — о межъязыковой коммуникации в соб-
ственном смысле слова речь в подобных случаях не идёт. Таким образом, как показывают приведённые примеры, само понятие «перевод» требует определённого уточнения.
Здесь следует упомянуть классификацию Р.О. Якобсона, предлагающую, наряду с межъязыковым и межсемиотическим, выделять и внутриязыковой перевод (intralingual translation), или переименование (rewording), который определяется как «интерпретация вербальных знаков с помощью других знаков того же языка» [Якобсон, 1985, с. 362]. Однако более внимательный взгляд различает, что в указанной работе имеется в виду преобразование внутри одной и той же формы существования языка (в данном случае стандартной) — «при внутриязыковом переводе используется либо слово, более или менее синонимичное первому, либо парафраза» [там же, с. 362], тогда как описанные выше случаи выходят за её пределы.
За коммуникативными ситуациями вышеуказанного типа закрепилось понятие диглоссии, что делает понятным и вопрос, сформулированный в заглавии предлагаемой статьи. Но и этот термин не является вполне однозначным.
Так, в «Словаре социолингвистических терминов» имеется следующая дефиниция: «1. Д. внутриязыковая — владение разными подсистемами (как правило, территориальным диалектом и литературной формой языка) данного национального языка и использование их в зависимости от ситуации или сферы общения... 2. Реже под Д. понимается владение разными языками, но в отличие от билингвизма Д. в этом понимании обозначает владение двумя подсистемами различных национальных языков, каждая из которых используется только в определённой сфере общения» [Словарь социолингвистических терминов, 2006, с. 59—60].
Если обратиться к одному из наиболее популярных (хотя и не всегда отвечающих требованиям строгой научности) справочных интернет-изданий — англоязычной «Википедии», то диглоссия определяется там как "a Situation in which two dialects or usually closely related languages are used by a single language community" [Diglossia]. Русская версия «Википедии» даёт несколько иную дефиницию: «.Особый вариант билингвизма, при котором на определённой территории или в обществе сосуществуют два языка или две формы одного языка, применяемые их носителями в различных функциональных сферах» [Диглоссия]. Несмотря на близость процитированных формулировок друг к другу, обращает на себя внимание один немаловажный момент. Английский текст, поскольку речь идёт о разных языках, подчёркивает, что обычно они являются близкородственными (т.е. грань между ними и диалектами оказывается достаточно тонкой), тогда как в русской версии указанное ограничение отсутствует. Именно такое понимание от-
ражено в «Лингвистическом энциклопедическом словаре»: «Компонентами диглоссии могут быть разные языки (например, французский и русский в дворянском обществе России XVIII в.)...» [Виноградов, 1990, с. 136]. В работе Н.Б. Мечковской утверждается: «Диглоссную ситуацию могут образовывать как родственные, так и неродственные языки», — хотя при этом отмечается, что «для диглоссии характерна функциональная иерархия языков, похожая на взаимоотношения "высокого" и "обиходного" стилей; при этом ситуация и сферы их употребления достаточно строго разграничены. Вот почему русско-французское двуязычие дворянской аристократии в России конца XVIII — первых десятилетий XIX в., как и сосуществование латыни и народных языков в средневековой Европе, — это не диглоссные ситуации» [Мечковская, 2000, с. 109—110].
Приведённое различие в трактовке диглоссии, на наш взгляд, носит принципиальный характер. В первом случае (two dialects or usually closely related languages) в чисто коммуникативном плане перевод, как таковой, может просто не требоваться, поскольку расхождение не исключает взаимопонимания. Вторая формулировка предполагает, что отказ от перевода будет носить принципиально-осознанный характер (недопустимость смешения того, что принадлежит разным сферам).
Данные соображения могут показаться сугубо теоретическими, а возможно, в какой-то степени схоластическими. Однако в ряде случаев отмеченная двойственность понимания терминов «перевод» и «диглоссия» может оказаться весьма существенной при решении ряда социолингвистических и лингвокультурных проблем.
Сказанное можно проиллюстрировать научной дискуссией, касавшейся языковой ситуации Киевской Руси. Речь идёт о предложенной Б.А. Успенским концепции, согласно которой указанная ситуация носила именно диглоссийный характер, и критике её рядом учёных, наиболее ярко представленной в работах М.И. Шапи-ра. Следует подчеркнуть, что в предлагаемой статье мы рассматриваем только «переводческой» аспект данной проблемы, не касаясь собственно славистической стороны полемики.
Приведём мнение Б.А. Успенского: «Поскольку при диглоссии два языка воспринимаются как один, а контексты их употребления характеризуются дополнительным распределением (практически не пересекаются), перевод с одного языка на другой оказывается в этих условиях принципиально невозможным. в этих условиях невозможно функционирование соотносящихся друг с другом параллельных текстов с одним и тем же содержанием. Сказанное может быть проиллюстрировано как невозможностью перевода сакрального текста на разговорный язык, так и невозможностью обратного перевода, т.е. перевода на книжный язык текста, пред-
полагающего некнижные средства выражения» [Успенский, 1994, с. 7]. На этом основании делается вывод, что «члену языкового коллектива свойственно воспринимать сосуществующие языковые системы как один язык, тогда как для внешнего наблюдателя (включая сюда и исследователя-лингвиста) естественно в этой ситуации видеть два разных языка. Таким образом, если считать вообще известным, что такое разные языки, диглоссию можно определить как такую языковую ситуацию, когда два разных языка воспринимаются (в языковом коллективе) и функционируют как один язык» [там же, с. 6].
Возражая против подобной трактовки, М.И. Шапир писал: «Согласно Б.А. Успенскому, "не существует никаких переводов с церковнославянского на русский и с русского на церковнославянский или вообще каких-либо параллельных текстов на этих языках с одним и тем же содержанием"... Но как, в таком случае, интерпретировать те нередкие в летописях, мемуарах и эпистоля-рии места, где устные высказывания и даже диалоги исторических лиц переданы по-церковнославянски..?» [Шапир, 1989]. В более поздней статье, развивая свою мысль, исследователь констатирует: «В древнерусских летописях нередки места, где монологи и диалоги исторических лиц переданы по-церковнославянски. Либо речи героев воспроизведены точно, и тогда церковнославянский был языком разговорного общения.., либо они славянизированы, и это значит, что "одинаковое" содержание выражалось разными способами и "переводилось" с языка на язык. В любом случае "параллельные тексты" на двух "языках" существовали. Например, слова Феодосия Печерского в летописи даны по-русски, в житии — по-церковнославянски» [Шапир, 1997]. Возражает он и против ссылки на то, что «воспринимается» членами языкового коллектива: «За редкими исключениями остается неверифицируемой и апелляция Б.А. Успенского к "языковому сознанию" древнерусских авторов. Методологически порочным кажется мне уже само желание объяснить более понятное и явное, а именно особенности средневековой письменности, через менее понятное и неявное, то есть через языковое сознание» [там же].
Комментируя оба сформулированных выше подхода, можно отметить следующее. Позиция Б.А. Успенского представляется — если говорить не только и не столько о специфической древнерусской ситуации, сколько о диглоссии в целом — несколько спорной. Во-первых, тезис о том, что при диглоссии в принципе невозможен какой бы то ни было перевод идиомы с одного языка на другой, не вполне соответствует реальности. Во-вторых, если даже признать, что постулат учёного об отсутствии переводов в собственном смысле слова с церковнославянского на русский (и наоборот)
справедлив, его можно объяснить и чисто коммуникативным фактором — тем, что соответствующие тексты, «будучи формально "иноязычными", по существу не требовали перевода» [История русской литературы, 1980, с. 37]. Впрочем, если следовать гипотезе Н.С. Трубецкого (правда, не разделяемой большинством лингвистов), их и формально нельзя считать иноязычными, поскольку распад общеславянского языка датировался учёным уже послеписьмен-ной эпохой: «Концом общеславянской эпохи я считаю XII век.» [Письма и заметки Н.С. Трубецкого, 2004, с. 2]. С французским по отношению к русскому или латынью по отношению к народным языкам ситуация выглядит принципиально иной (ср. приведённое выше замечание Н.Б. Мечковской).
Что касается позиции М.И. Шапира, то приводимые им примеры относятся не к цельным текстам, а фрагментам из них, к тому же передающим якобы прямую речь, что также делает постулируемое им положение излишне категоричным. Не говорим уже о том, что предположение, будто в древних письменных памятниках «речи героев воспроизведены точно» (да ещё в плане адекватной передачи языковой формы!) носит явно полемический характер. Скорее всего, это положение просто призвано опровергнуть положение Б.А. Успенского, согласно которому церковнославянский язык не употреблялся в качестве разговорного, путём своего рода reductio ad absurdum.
Поскольку подобные проблемы могут возникать и при рассмотрении других языковых ситуаций (как в диахроническом, так и в синхроническом аспекте), постольку считаем необходимым высказать несколько соображений по рассматриваемому вопросу, не претендуя на его окончательное разрешение.
Во-первых, сам термин «диглоссия» требует более точного определения, что позволит в некоторой степени исключить недоразумения, вызываемые его неоднозначным пониманием. С нашей точки зрения, целесообразно к исходному значению, предложенному Ч. Фергюссоном: «."Две или более разновидностей одного и того же языка, используемые некоторыми говорящими при различных обстоятельствах" или, точнее, "две разновидности языка, сосуществующие в данном коллективе, каждая из которых играет определённую роль"» [Швейцер, с. 116]. Подобное понимание исключает возможность трактовать в терминах диглоссии случаи явного билингвизма типа отмеченных выше (латынь // народные языки в средневековой Европе, русский // французский в дворянской среде XVIII—XIX столетий, среднеанглийский // нормано-французский после нормандского завоевания и т.п.) и тем самым позволит чётче определить предмет исследования. Иными словами, компонентами диглоссии являются разные идиомы, образующие
данную социально-коммуникативную систему, но они не рассматриваются как разные языки. Поэтому утверждение, что диглоссия представляет собой «особый вид несбалансированного двуязычия» [Мечковская, 2000, с. 108], на наш взгляд, терминологически не вполне удачно. Остальные факторы (функциональное распределение, неравноправие и т.п.), при всей их важности, рассматриваются как дополнительные моменты, поскольку в принципе они могут иметь место и при билингвизме.
Во-вторых, уровень коммуникативной близости идиомов может быть различным, что и определяет необходимость передачи с одного из них на другой в процессе общения или, напротив, отсутствие подобной необходимости. Не лишено основания и утверждение, согласно которому «понимание или непонимание — это не абсолютные понятия, а относительные: всегда существует степень понимания» [Вахтин, Головко, 2004, с. 44].
В-третьих, не отрицая трудностей, связанных с критерием «языкового сознания» (особенно в диахроническом аспекте), о чём говорится в приведённом выше рассуждении М.И. Шапира, приходится признать, что отказ от него вряд ли возможен. Именно оно (вместе с явлениями этнополитического порядка) нередко является определяющим фактором разграничения понятий «язык»/«диа-лект», когда собственно лингвистические критерии оказываются недостаточными. Наглядным примером может служить, в частности, судьба сербохорватского языка в государствах бывшей Югославии, где «языковым» статусом после распада страны наделили не только хорватский, но и боснийский с черногорским, традиционно рассматривавшиеся как диалекты. При этом реальная потребность в собственно переводах — если не считать разницы в системах письма — здесь в ближайшее время вряд ли возникнет.
В-четвёртых, представляется целесообразным — для ответа на поставленный в заглавии данной статьи вопрос — уточнить понятие внутриязыкового перевода. Предлагается дополнить формулировку Р.О. Якобсона указанием на то, что названный вид перевода может быть как «внутриидиомным», так и «межидиомным». В первом случае трансформация осуществляется посредством знаков, принадлежащих к той же форме существования языка (именно так, трактуется данный термин у Р.О. Якобсона). Во втором случае знаки относятся к разным идиомам (диалект — литературный язык, две формы одного литературного языка, два диалекта и т.п.), но последние рассматриваются как части единой языковой системы. Причём при «межидиомной» трансформации текст может преобразовываться не в меньшей степени, чем при межъязыковой, т.е. приближаться к собственно переводу.
Список литературы
Вахтин Н.В., Головко Е.В. Социолингвистика и социология языка: Учеб. пособие. СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия»; Изд-во Европейского ун-та в С.-Петербурге, 2004. 236 с.
Виноградов В.А. Диглоссия // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 136.
Диглоссия [Электронный ресурс]. [Сайт]. URL: http://ru.wikipedia.org/wik i/%C4%E8%E3%EB%EE%F1%F1%E8%FF (дата обращения: 21.11.2012).
Жирмунский В.М. Национальный язык и социальные диалекты. Л.: Гослитиздат, 1936. 297 с.
История русской литературы X—XVII веков: Учеб. пособие / Под ред. Д.С. Лихачева. М.: Просвещение, 1980. 458 с.
Клюева Т.В. Швейцария. Люксембург. Лихтенштейн: Учеб. пособие по страноведению на немецком языке. М.: НВИ — Тезаурус, 1999. 90 с.
Ломоносов М.В. Избранная проза. М.: Сов. Россия, 1980. 512 с.
Мечковская И.Б. Социальная лингвистика: Пособие для студентов гуманитарных вузов и учащихся лицеев. М.: Аспект Пресс, 2000. 207 с.
Откупщиков Ю.В. К истокам слова. Рассказы о науке этимологии [Электронный ресурс]. [Сайт]. URL: http://profismart.ru/web/bookreader-140172-16.php (дата обращения: 21.11.2012).
Письма и заметки Н.С. Трубецкого. М.: Языки славянской культуры, 2004. 608 с.
Словарь социолингвистических терминов. / Отв. ред. В.Ю. Михальченко. Институт языкознания; Институт иностранных языков. М., 2006. 312 с.
Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI—XIX вв.). М.: Гнозис, 1994. 240 с.
Федоров А.В. Основы общей теории перевода (лингвистические проблемы). Для институтов и факультетов иностранных языков: Учеб. пособие. М.: Высшая школа, 1963. 303 с.
Шапир М.И. [Рец.]. Б.А. Успенский, Краткий очерк истории русского литературного языка (XI—XIX вв.). М.: Гнозис, 1994. 239 с. (Язык; Семиотика; Культура). // Philologica 4 (1997). [Электронный ресурс]. [Сайт]. URL: http://www.rvb.ru/philologica/04rus/04rus_uspenskij.htm (дата обращения: 21.11.2012).
Шапир М.И. Теория «церковнославянско-русской диглоссии» и её сторонники (По поводу книги Б.А. Успенского История русского литературного языка (XI—XVII вв.). // Russian Linguistics 13 (1989). [Электронный ресурс]. [Сайт]. URL: http://danefae.org/djvu/diglossia.htm (дата обращения: 21.11.2012).
Швейцер А.Д. Современная социолингвистика: теория, проблемы, методы. М.: Наука, 1976. 176 с.
Якобсон Р.О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. 455 с.
Diglossia [Электронный ресурс]. [Сайт]. URL: http://en.wikipedia.org/wiki/ Diglossia (дата обращения: 21.11.2012).
