CC BY
56
Филологическая наука и культура региона: проблемы теории и методологии
«ВОТ ЗЕРКАЛО ДУШИ МОЕЙ...»:
«ПИСЬМА РУССКОГО ПУТЕШЕСТВЕННИКА» Н. М. КАРАМЗИНА
К 250-летию СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ПИСАТЕЛЯ © Л. В. Полякова
Статья подготовлена в рамках реализации ФЦП «Русский язык» на 2016-2020 годы Минобрнауки РФ (соглашение № 16. Ш 16.25.0009 от 30.09.2016 г.)
из
гм 00
СЗ
Собрание «Писем» Карамзина рассматривается автором доклада в контексте творчества писателя, русской и мировой литературной традиции. Выявляется роль данного произведения в создании многотомной работы «История государства Российского». Актуальность темы межэтнических, межгосударственных отношений, к XX веку обретшая черты вечной темы искусства, технология портретной живописи с использованием национально-сравнительных характеристик, колористическая палитра произведения, в основе имеющая симбиоз жанровых форм - свидетельство выдающейся роли «писем русского путешественника» в развитии не только русской, но и мировой литературы.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Н. М. Карамзин, «Письма русского путешественника» и миропорядок XXI века, автор и его alter ego, литературный портрет, историческая повесть в письмах.
Мировая общественность в текущем году отмечает 250-летний юбилей выдающегося деятеля русской культуры Н. М. Карамзина (1766-1826) — историка, прозаика и поэта, переводчика и публициста, мыслителя и яркой личности, последовательной в своей преданности России и служении ей. Карамзинские «Письма русского путешественника» — одно из замечательных творений отечественной литературы. Они стали результатом путешествия двадцатитрёхлетнего автора по странам Европы с мая 1789 года по сентябрь 1790-го. В целом же собрание писем создавалось на протяжении более десяти лет: первые главы были опубликованы в карамзинских периодических изданиях «Московский журнал» (1791-1792) и «Аглая» (1794-1795). Первое полное издание «Писем» вышло в 1801 году [Карамзин 1980: 570]. Однако есть сведения о том, что писатель «дорабатывал их вплоть до 1820 года» [Чавчанидзе 2014: 61]. К большому юбилею Н. М. Карамзина накопилась богатая научная литература, создана фундаментальная исследовательская база; в отечественном литературоведении давно сформировано и продолжает развиваться целое научное направление с условным названием карамзинистика. С ним связана плеяда классиков российского литературоведения, специалистов по литературе Нового времени: Я. К. Грот, П. Н. Бер-ков, Д. Д. Благой, Г. А. Гуковский, А. В. Западов, Ю. М. Лотман, Г. П. Макогоненко, П. А. Орлов, Н. С. Тихонравов и другие. И всё же время стремительно убыстряет свой бег, ставит новые бытийные проблемы, обозначает пути их профессионального, в том числе писательского решения.
Пунктирно остановлюсь на трёх аспектах и сформулирую свой взгляд.
В одной из ранних статей — «Литературные мечтания. Элегия в прозе» — В. Г. Белинский отнёс Карамзина к числу художников,
■ ПОЛЯКОВА ЛАРИСА ВАСИЛЬЕВНА
доктор филологических наук, профессор Тамбовского государственного университета имени Г. Р. Державина E-mail: [email protected]
о
Г\|
LD
О
ГМ
го
го
Ol A
(K
Г0 ^
<v
о о
«встретивших век Александра и справедливо почитавшихся лучшим украшением начала оного», и здесь же написал: «Карамзин — вот актёр нашей литературы, который ещё при первом своём дебюте, при первом своём появлении на сцену, был встречен и громкими рукоплесканиями и громким свистом! Вот имя, за которое было дано столько кровавых битв, произошло столько отчаянных схваток, переломлено столько копий!» [Белинский 1959: 68]. Здесь же критик сообщил: «Подобно Карамзину, Пушкин был встречен громкими рукоплесканиями и свистом, которые только недавно перестали его преследовать...» [Белинский 1959: 85]. И как бы для сближения талантов и места двух писателей в национальной истории культуры В. Г. Белинский их именами назвал целые самостоятельные и следующие один за другим историко-литературные периоды: карамзинский (после ломоносовского) и пушкинский. «Карамзин отметил своим именем эпоху в нашей словесности; его влияние на современников было так велико и сильно, что целый период нашей литературы от девяностых до двадцатых годов по справедливости называется периодом карамзинским» [Белинский 1959: 70], — писал литературный критик. Вместе с тем, автор «Литературных мечтаний» решительно не принял «Писем русского путешественника» и констатировал: «.Ничтожность его "Писем русского путешественника" происходит больше от его личного характера, чем от недостатка в сведениях. Он не совсем хорошо знал нужды России в умственном отношении.» [Белинский 1959: 73].
Современные исследователи творчества Карамзина давно убедительно скорректировали оценку Белинского. Например, Г. П. Макогоненко в обстоятельном предисловии к отдельному изданию «Писем русского путешественника» пишет о том, что русский путешественник не только наблюдает и записывает — он обобщает, анализирует, высказывает собственную точку зрения; отмечает вредное влияние полицейской государственности Германии на жизнь нации, и именно конституционный строй Швейцарии и Англии воспринимает основой благополучия этих наций. Г. П. Макогоненко напоминает, что был момент, когда писателю казалось, что не революция, а просвещение нужно народам для их благополучия. Современный учёный подчеркивает: несмотря на высокую оценку Карамзиным опыта Лоренса Стерна, «Письма» Карамзина самобытны в способах раскрытия и сути взгляда путешественника на европейскую жизнь, в чётко выраженной русской мысли. Автор предисловия логично настаивает на дифференциации в «Письмах» позиции образа путешественника и самого Карамзина, который действительно чувствовал необходимость чётче прочертить эту границу и в 1797 году в гамбургском
журнале «Северный зритель» на французском языке опубликовал свою статью «Несколько слов о русской литературе», в которой не только изложил структуру и содержание «Писем», но и сформулировал концепцию революции: путешественник осуждает революционеров, Карамзин же объясняет её исторически, с учётом пройденного пути конкретной нацией. «Французская революция относится к таким явлениям, которые определяют судьбу человечества на долгий ряд веков, — заключал Н. М. Карамзин. — Начинается новая эпоха. Я это вижу, а Руссо предвидел». И всё же русский путешественник в «Письмах» это, конечно, alter ego их автора.
И ещё Г. П. Макогоненко о значении «Писем» Карамзина: «Создав "Письма русского путешественника", он открыл русским людям огромный мир напряжённой социальной, политической и духовной жизни народов Западной Европы в пору, когда устои феодального общества потрясла французская революция». И далее: «Карамзин просвещал и воспитывал своих читателей, учил ценить достижения человеческого ума, культуру людей разных наций, понимать жизнь и обычаи других народов и любить свою родину; заставлял вслед за Русским путешественником задумываться над важнейшими проблемами жизни человека, народов и любимой России.» [Карамзин 1980: 16, 18, 20, 23]. Напомню, писатель отправился в путешествие по Европе в тот период, когда она была потрясена событиями Великой французской революции — крупнейшей трансформацей социальной и политической системы Франции, приведшей к уничтожению в стране Старого порядка и абсолютной монархии, провозглашению Первой французской республики (сентябрь 1792), де-юре свободных и равных граждан под девизом «Свобода, равенство, братство».
Итак, наука ХХ века о литературе скорректировала настороженный взгляд В. Г. Белинского на «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина. Всё так. Но самое, казалось бы неожиданное, состоит в том, что это произведение конца XVIII века оказалось для конца ХХ — начала XXI столетий, для нашего времени, не просто актуальным, а даже злободневным. Актуальность материала и поставленных проблем это бесспорный показатель непреходящей ценности произведения. В международном пространстве, начиная с эпохи Петра Великого, ни на одно десятилетие не терял своей актуальности вопрос об отношениях России и Запада. Сегодня он многое определяет в судьбах всего человечества. Увидеть и осмыслить широкую картину европейского «Эльдорадо», рассказать о нём русскому читателю, сравнить с российской действительностью, воплотить увиденное в доступные и понятные образы и сюжеты поставил своей
целью в «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзин. Однако в процессе подготовки «Писем» к публикации работа над ними затянулась, и эпистолярий постепенно превращался в социально-философский трактат, насыщенный конкретными историческими фактами и размышлениями, которые напрочь отвергали серьёзность херасковского резюме:
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Жить по рекомендации лирического героя Хераскова не могли ни Карамзин, ни его автор писем как самостоятельный образ произведения, русский путешественник. Чувство национального самосознания появляется и постепенно укрепляется у русского путешественника по мере изучения жизни Западной Европы и сравнения её с тем, что он знает о настоящем и прошлом своей собственной страны. «Слыша песни на берегах Роны, — пишет Н. Д. Ко-четкова, — он находит в них сходство с русскими народными песнями; глядя на памятник Людовику XIV, размышляет о Петре I; оказавшись в кругу лейпцигских ученых, рассказывает им о русской поэзии и т. д. Карамзин проявляет живой интерес к "Истории России", написанной французским автором П.-Ш. Левеком»1. С огорчением он констатирует, что иностранцы имеют поверхностное, а нередко даже превратное представление о русской истории». «Так, мысль о необходимости изучения отечественного прошлого появляется в "Письмах" вполне естественно и закономерно» [Кочеткова 1980: 758], — своевременно отмечает Н. Д. Кочеткова. И это акцент автора работы, опубликованной, как и исследование Г. П. Макогоненко, в 1980 году, однако и по прошествии почти сорока лет акцент на необходимости укрепления российско-европейского взаимодействия не только не исчез или хотя бы ослаб, но обрёл черты настоятельной потребности.
Многие страницы «Писем русского путешественника» пестрят эпизодами из разговоров путешественника с европейцами о России. «Вот первый иностранный город», — отмечает путешественник, Митава в Курляндии. «Выехав из Митавы, увидел я приятнейшие места ... Я лёг на траве под деревом... Между тем вышли на берег два немца ..., легли подле меня на траве, закурили трубки и от скуки начали бранить русский народ. Я, перестав писать, хладнокровно спросил у них, были ли они в России далее Риги? "Нет", — отвечали они. "А когда так, государи мои, — сказал я, — то вы не можете судить о русских, побывав только в пограничном
городе". Они не рассудили за благо спорить, но долго не хотели признать меня русским, воображая, что мы не умеем говорить иностранными языками» [Карамзин 1980: 37]. Вот сцена в Пруссии: в корчме под Тильзитом, состоялся диалог русского путешественника и поручика-немца:
«П о р у ч и к. .Откуда едете, если смею спросить, государь мой?
Я. Из Петербурга, господин поручик.
П о р у ч и к. Радуюсь, радуюсь, государь мой. Что слышно о шведах, о турках?
Я. Старая песня, господин поручик; и те и другие бегают от русских.
П о р у ч и к. Чёрт меня возьми! Русские стоят крепко. племянник мой служит старшим адъютантом у князя Потёмкина... Он описывает мне взятие Очакова. Пятнадцать тысяч легли на месте, государь мой, пятнадцать тысяч!
Я. Неправда, господин поручик. .. знаю, что турков убито около 8000, а русских 1500».
Перед вечером по пути из Кёнигсберга путешественник приехал в Эльбинг, где «стоят два или три полка»; по дороге «ещё не видал я порядочно одетого человека.Карикатура за карикатурою приходила в трактир, и всякая карикатура требовала пива и трубки. Мне было очень скучно...». В коляску подсела «старая женщина»: «Женщина, родом из Шведской Померании, услышав, что я русский, подняла руки к небу и закричала: "Ах, злодеи! Вы губите нашего бедного короля!". Офицеры смеялись, и я смеялся, хотя не совсем от доброго сердца» [Карамзин 1980: 54, 55].
Трактир в Керлине. «"Что, будет ли у нас война, господа офицеры?", — спросил у моих товарищей старик, трактирщик. "Не думаю", — отвечал капитан. "Дай бог, чтобы и не было! — сказал трактирщик. — Я боюсь не австрийских гусаров, а русских казаков. О! Что это за люди!" — "А почему ты их знаешь?" — спросил капитан. "Почему? Разве они не были в Керлине? Ничто не уйдёт от их пики. К тому же у них такие страшные лица, что меня по коже подирает, когда воображу их!" — "Да вот русский казак!" — сказал капитан, указав на меня. "Русский казак!" — закричал трактирщик и ударился затылком в стену. Мы все засмеялись, а трактирщик заохал. "За эту шутку вы заплатите мне дороже, господа!" — сказал он, взяв кофейник из рук служанки» [Карамзин 1980: 60].
Ещё сцена, в Берлине, у почтового дома, в трактире. Блум, «трактирщик английского короля в Братской улице»: «"Вы из России приехали?" — "Из России. Итак." — "У вас все войною занимаются?" —
X го а го
го
О!
со н
и О!
3
О!
о ^
и
и ^
а
со X
-О
и
О!
о X s
3
^
О ^
ГО
а
О!
о со
го со
о ^
к ^
о
со
1 Пьер-Шарль Левек по рекомендации Дидро в 1773-1780 годы преподавал в России, его пятитомная «История России» издана в 1782 году, за семь лет до начала путешествия Н. М. Карамзина. — Л. П.
о
гм
LD
О
ГМ
го
го
Ol А
(К
го ^
(LI
о о
"Да, господин Блум, у нас война... Прикажите мне указать комнату.". Господин Блум от меня не выходил, беспрестанно говорил, и наконец мне же вздумал рассказывать, что у нас в России делается. "Послушайте, господин Блум, — сказал я, — это всё писано к вам от первого числа апреля по старому или по новому стилю", — "Как, государь мой?" — "Как вам угодно" — отвечал я, — взял трость и пошёл со двора» [Карамзин 1980: 65, 66].
Подобные диалоги из бесед русского путешественника со служителями и обитателями дорожных заведений, трактиров, гостиниц на страницах «Писем» многочисленны и свидетельствуют об интересе к жизни России и нескрываемом, внушённом реальными обстоятельствами и небылицами страхе перед нею. Перед её великим воинством. Совсем другими красками написаны сцены встреч путешественника в «стране бурных гениев» с представителями прежде всего немецкой философии, культуры, литературы. Именно эти встречи были целенаправленными, входили в планы и цели путешественника: Иоганн Готфрид Гердер — мыслитель, разработавший философию истории человечества на основе философии языка и речи, основоположник европейской славистики, культуролог, писатель, литературный критик и теолог; Карл Филипп Мориц — философ, писатель, один из основателей психолингвистики, психолог, культуролог, искусствовед, автор теорий веймарского классицизма, изящных искусств, орнамента, профессор Королевской академии наук в Берлине (Карамзин чувствовал душевное родство с ним, относился к нему «с великим почтением», «с великим удовольствием» прочитал его «Путешествие немца в Англию» и психологический роман «Антон Рейзер»); Кристоф Мартин Виланд — поэт и идеолог немецкого рококо, автор нашумевшей «Истории абдеритов»; Карл Вильгельм Рамлер — поэт-классицист и переводчик античных авторов, «немецкий Гораций» и другие. Родство душ и интересов объединяло Карамзина и с Иоганном Каспаром Лафатером — швейцарским писателем, богословом, психологом, заложившим основы криминальной антропологии, разработавшим сто принципов физиогномики и другие.
Запоминается описание встречи русского путешественника со «славным», «всё сокрушающим» Иммануилом Кантом. Личность и метафизика этого основателя немецкой классической философии, философии критицизма интересовали Карамзина по-особому. Притягивал масштаб его личности. Этот масштаб во многом накладывал отпечаток и на восприятие города философа — Кёнигсберга. «Кёнигсберг, столица Пруссии, есть один из больших городов в Европе... выстроен едва ли не лучше
Москвы». «Я не имел к нему писем, но смелость города берёт, — и мне отворились двери в кабинет его, — пишет Карамзин. — Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный. Первые слова мои были: "Я русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить моё почтение Канту". Он тотчас попросил меня сесть, говоря: "Я писал такое, что не может нравиться всем; не многие любят метафизические тонкости. Я утешаюсь тем, что мне уже шестьдесят лет и что скоро придёт конец жизни моей, ибо надеюсь вступить в другую, лучшую. Говорю о нравственном законе." Он записал мне титулы двух своих сочинений, которых я не читал: "Kritika der praktischen Vernunft" и "Metaphisik der Sitten"2 — и сию записку буду хранить как священный памятник. Вот вам, друзья мои, краткое описание весьма любопытной для меня беседы, которая продолжалась около трёх часов. — Кант говорит скоро, весьма тихо и невразумительно. Домик у него маленький, и внутри приборов немного. Всё просто, кроме . его метафизики» [Карамзин 1980: 47, 48, 49].
Иначе, чем Германия в её общем внешненацио-нальном портрете, запечатлена писателем на страницах «Писем» Франция. Эти страницы заполнены тёплыми красками, повествование обретает черты дифирамба. Национальный облик именно французов занимает большую часть эпистолярия. Эпиграфом здесь можно было бы поставить карамзинское восторженное: «Какая земля! Какая нация!» [Карамзин 1980: 292]. Для создания портрета Франции и французов Карамзин использует приём письма в письме: «Скажу: огонь, воздух — и характер французов описан, пишет русский путешественник знакомой даме. — Я не знаю народа умнее, пламеннее и ветренее вашего.Никто, кроме его не умеет приласкать человека одним видом, одною вежливою улыбкою .Я хочу жить и умереть в моём любезном отечестве, но после России нет для меня земли приятнее Франции.». И хотя содержание письма рассчитано на даму, на француженку, автор письма уже вне текста письма искренен в своём объяснении в любви Парижу: «Я оставил тебя, любезный Париж, оставил с сожалением и благодарностью!..» [Карамзин 1980: 438, 439].
И всё же и здесь, в любимом Париже, писатель сталкивается с тем, что его «серебряное перо» спешит непременно записать, зафиксировать, как и в случае с встречами на немецкой земле: его удивляют случаи проявления настороженного отношение французов к русским, как это произошло в трогательной сцене в парижском оперном театре, во время встречи в ложе с Незнакомкой. Взаимные симпатии молодых людей, их диалог, и финал неожидан:
2 «Критика практического разума» и «Метафизика нравов».
«Н е з н а к о м к а. Да что же Вам мешает быть поближе, если розы для вас приятны? Здесь есть место. Вы англичанин?
Я. Если англичане имеют счастье вам нравиться, то мне больно назваться русским.
Н е з н а к о м к а. Я, право, думала, что вы англичанин. Я без ума от этой нации.
Н е з н а к о м к а. Хорошо вам сейчас, сударь?
Я. Превосходно, сударыня, рядом с вами.
Она засмеялась, посмотрела на часы; встала, .и, сказав мне: "Всего доброго, сударь!" — ушла вместе с другою дамой. Я изумился. Не дождаться прекрасного балета . Странно!»
[Карамзин 1980: 370-373].
Спустя почти сорок лет после выхода академической «Истории русской литературы XVIII века» с главой Н. Д. Кочетковой о Карамзине мы имеем основание говорить уже не просто о «поверхностном», следовательно, «превратном» представлении европейцев о русской истории, а об их намеренно тенденциозных оценках, о целенаправленном искажении исторической истины, о намеренном снижении образа России и русского человека. И это исторически обусловленная черта, но услышанное Карамзиным в Европе предвзято негативное о своём отечестве активизировало желание писателя рассказать о подлинной России и русском человеке, написать фундаментальный труд об истории своего отечества.
Завершён и колоритен на страницах «Писем» портрет Англии и англичан: «нигде, может быть, сельская природа так не украшена, как в Англии»; «англичане просвещены и рассудительны.: здесь ремесленники читают "Юмову историю", служанка — Йориковы проповеди и "Клариссу", здесь лавошник рассуждает относительно о торговых выгодах своего отечества, и земледелец говорит вам о Ше-ридановском красноречии; здесь газеты и журналы у всех в руках не только в городе, но и в маленьких деревеньках»; англичанки «милы своею красотою и чувствительностью»; «англичане любят благотворить, любят удивлять своим великодушием», «они в чужих землях гораздо щедрее на благодеяния, нежели в своей, думая, что в Англии. хороший человек не может быть в нищете . Здесь бедность делается пороком»; «англичане честны, у них есть нравы, семейная жизнь, союз родства и дружбы. Позавидуем им!»; «не конституция, а просвещение англичан есть истинный их палладиум», а «английский народ считает нас, чужеземцев, какими-то несовершенными, жалкими людьми». И итог: «Я и в другой раз приехал бы с удовольствием в Англию, но выеду из неё без сожаления» [Карамзин 1980: 517-523].
Эту часть моего доклада с портретами стран и их жителей в «Письмах русского путешественника» в сравнительном контексте с нынешним отношением
европейцев к нам, русским, логично завершить одним из августовских «писем» Карамзина из Цириха (Цюрих) 1789 года. Писатель вернулся с интересной встречи со швейцарским писателем, проповедником и психологом И. К. Лафатером и слушает пение юноши за окном. «Какая приятная, тихая мелодия нежно потрясает нервы моего слуха!..». Вот рефрен песни: «Отечество моё! Любовию к тебе горит вся кровь моя; для пользы твоей готов её пролить; умру твоим нежнейшим сыном» [Карамзин 1980: 166]. И в конце книги «Писем», на последней странице — слова самого только что ступившего на родную землю вернувшегося путешественника. Кронштадт: «Берег! Отечество! Благославляю вас! Я в России. Всех останавливаю, спрашиваю, единственно для того, чтобы говорить по-русски и слышать русских людей. Перечитываю теперь некоторые из своих писем: вот зеркало души моей в течение осьмнадцати месяцев!» [Карамзин 1980: 528], добавим, души нравственно богатой и чистой, лирической и неподкупной, ищущей и миросозидающей, дающей людям и отечеству прочную опору. Признания автора чётко сформулированы, и их слышит читатель: «Я видел первые нации Европы, их нравы, их обычаи.. .Пусть другие гонятся за фортуною, за чинами; я презираю роскошь и быстро преходящие знаки отличия, ослепляющие чернь; но я хотел бы быть достойным уважения народа...» [Карамзин 1980: 568].
Своеобразный страноведческий контекст произведения, созданные на страницах «Писем» ярко индивидуализированные портреты стран — Германии, Швейцарии, Франции и Англии, многих европейских городов, прежде всего столичных, и их жителей располагают к анализу вопроса о мастерстве Карамзина в создании литературного портрета. И об этом, надо сказать, пишет каждый литератор, кто хоть однажды обращался к карамзинским «Письмам». Однако уже давно должно быть написано фундаментальное специальное исследование на эту тему. Карамзин, блистательно владея искусством портретной живописи, аккумулирует в ней исторические, историко-культурные, в частности, мифологические, государственные, социально-бытовые реалии, этнические и психологические характеристики. В галерее портретов — обобщённые образы России и русского человека. Именно портретная живопись карамзинского эпистолярия стала необходимой ступенью, школой в овладении сложным материалом многотомного труда «История государства Российского», над которой писатель вплотную начал работать сразу после первого издания полного текста «Писем». «В самом деле, — писал создатель одной из первых "Историй русской литературы" начала XX века С. А. Венгеров, — буду ли я не прав, если скажу, что для русского читателя русская литература есть нечто такое, от чего бьётся сердце
X га а го
го
О!
со н
и О!
3
О!
о ^
и
и ^
а со X .о
и
О!
о X s
3
^
О ^
ГО
а
О!
о со
го со
о ^
к ^
о
со
о
Г\|
LD
О
ГМ
го
го
OI A
(K Г0
<v
o o
и болит голова»? [Русская литература 1914-1918: I: 12]. Это справедливо и для характеристики «Писем русского путешественника». В первую очередь эпическое живописное портретное полотно обеспечивает этому произведению, во многих отношениях новаторскому, тот пафос, который восхищал этого выдающегося историка русской литературы. «Никогда не замыкаясь в тесном кругу эстетических интересов, — писал С. А. Венгеров, — русская литература всегда была кафедрой, с которой раздавалось учительное слово. И это не только не шло в ущерб непосредственно литературному совершенству, а, напротив того, сообщало русскому художественному слову особенную проникновенность. .И звало всегда учительное слово русской литературы к подвигу общественному и к самопожертвованию. Русская литература отвергает мир, доколе он основан на несправедливости, и ни в каком виде не приемлет благополучия мещанского. В этом источник ее обаяния, в этом законнейшая гордость русского духа» [Венгеров 1911: I]. Во многом — это оценка карамзинских «Писем», характеристика образов автора и русского путешественника.
Сформулирую несколько соображений о жанровом спектре «Писем». В своём фундаментальном предисловии к изданию «Писем русского путешественника» Г. П. Макогоненко написал: «Оригинальность "Писем русского путешественника" до сих пор недостаточно раскрыта» [Карамзин 1980: 17]. Это написано в уже далёком от нас и таком ещё близком 1980 году. Согласимся: среди многих других аспектов даже сегодня ещё недостаточно осмыслены и раскрыты содержательный, эстетический континуумы и художественная целостность произведения, образы автора и путешественника. Полагаю, большой юбилей великого писателя активизирует и решение проблемы специфики жанра карамзинского произведения, где «Письма» не имеют конкретного адресата, являются художественным приёмом, распространяющимся, конечно, и на характер жанра. В имеющейся научной литературе о «Письмах» употребляются определения: «исповедальные письма», «дорожные письма», «эпистолярий», «исповедальный дневник», «записки», « очерки», «остропсихологическая повесть». Сам Карамзин среди других употребил и «мои эскизы» [Карамзин 1980: 528]. Полагаю, есть все основания для включения «Писем русского путешественника» в более крупную жанрово-родовую модель, во-первых, в модель классической мировой литературно-художественной и публицистической урбанистики, т. е. в ряд произведений, где созданы
образы конкретных городов; во-вторых, в систему документально-художественной регионалистики, страноведения. С учётом содержания, насыщенного историческими реалиями из жизни Западной Европы и России, не только конца XVIII века, произведение Карамзина может стать предметом перспективного исследования как историческое повествование, историческая повесть в письмах, произведение, логикой авторского мироотношения, психологией и хронологией творчества писателя связанное с его многотомной «Историей государства Российского», в которой специалисты по литературе Нового времени закономерно угадывают Карамзина-художника.
Новаторский характер литературно-художественной структуры произведения с сохранением актуальности проблематики — свидетельство выдающейся роли «Писем русского путешественника» Карамзина в развитии не только русской, но и мировой литературы.
ЛИТЕРАТУРА
Белинский В. Г. Эстетика и литературная критика: в 2 т.
Т. I. М.: ГИХЛ, 1959. Венгеров С. А. Собр. соч.: в 4 т. Т. I. М., 1911. Карамзин Н. М. Письма русского путешественника / сост Н. Н. Акоповой; предисл. Г. П. Макогоненко; примеч. М. В. Иванова. М., 1980. Кочеткова Н. Д. Сентиментализм. Карамзин // История
русской литературы: в 4 т. Т. 1. Л., 1980. Русская литература XX века (1890-1910) / под ред. профессора С. А. Венгерова: в 3 т. Вып. 1-8. М., 1914-1918. Чавчанидзе Д. Два «путешествия» на исходе XVIII века (К. Ф. Мориц и Н. М. Карамзин) // Балтийский филологический курьер. 2013. № 9.
REFERENCES
Belinskij V G. Jestetika i literaturnaja kritika: v 2 t. T. I. Moscow: GIHL, 1959.
Vengerov S. A. Sobr. soch.: v 4 t. Vol. I. Moscow: Prometej, 1911.
Karamzin N. M. Pis'ma russkogo puteshestvennika / sost N. N. Akopovoj; predisl. G. P. Makogonenko; primech. M. V. Ivanova. Moscow: Pravda, 1980. 608 p.
Kochetkova N. D. Sentimentalizm. Karamzin. Istorija russkoj literatury: v 4 t. T. 1. Leningrad: Nauka, 1980.
Russkaja literatura XX veka (1890-1910) / pod red. professora S. A. Vengerova: v 3 t. Vol. 1-8. Moscow, 1914-1918.
Chavchanidze D. Dva «puteshestvija» na ishode XVIII veka (K. F. Moric i N. M. Karamzin). Baltijskij filologicheskij kur'er. 2013. № 9. P. 55-63.
ФГБОУ ВО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина».
Поступила в редакцию 11.10.2016 г.
Received 11.10.2016 г.
UDC 821.161.1 "HERE IS A MIRROR OF MY SOUL...":
"LETTERS BY RUSSIAN TRAVELLER" N. M. KARAMZIN To the 250th anniversary from writer's birthday
L. V. Polyakova
In the report the collection of Karamzin's "Letters" shows the context of writer's creative, of Russian and world literature tradition and its original stimulator of an author's work concerning "History of Russian government", which includes many volumes.
Author finds out that topicality of international, inter-ethnical, inter-governmental relations, which finds
out types of eternal topic of an art, to the 20th century, technology of portrait painting with the usage ™
of national and comparison characteristics, coloristic palette ofwork with symbiosis of genre forms are
the evidence of the role of "Letters by Russian traveler" by Karamzin in development not only Russian,
but the world literature in itself. ^
ro
There are some bases for including "Letters by Russian traveler" in more genre and typical model, ^
firstly, model of classic world literature and art and publicist urbanistics, i. e. the range of works, which ^
has images of concrete towns; secondly, the system of documental and art regionalistics, regional geo- jo graphy. Concerning content with historical realities from the life of Western Europe and Russia, not only the ending of the 18th century, the work by Karamzin can be an object of perspective research as historical narration, historical novel in letters.
KEY WORDS: N. M. Karamzin, "Letters by Russian traveler" and world combination of the 21st cen- m
tury, author and his alter-ego, literature portrait, historical novel in letters, novelty. ^
3 i—
■ POLYAKOVA LARISA V. E=
Doctor of Philology, Professor of Tambov State University named after G. R. Derzhavin o
E-mail: [email protected] o
oi o X s
3
^
E3
o ^
ro ^
a
<v
o
CO
ro
CO
o ^
^ o
CO
