CC BY
133
ИСТОРИЯ
HISTORY ВОССТАНИЕ КОРЯКОВ-КАРАГИНЦЕВ В 1746 г. И БРАТЬЯ ЛАЗУКОВЫ
Зуев А.С.
THE REVOLT OF KORYAKS OF KARAGA BAY IN 1746 AND BROTHERS LAZUKOV Zuyev A.S. Abstract
The article is devoted to the analysis of reasons, affairs and course of the anti-Russian rebellion, taken by one of the Koryaks' territorial groups - Karagintsy - in 1746. This rebellion was a part of a large armed action, taken by the Koryaks, inhabiting the Okhotsk sea coast and to the north of Kamchatka, against Russian authority in 1745-1757. It is shown, that this rebellion, counted earlier as Kamchadals' (Ithelmens') one, was actually the Koryaks' one. Its initiators and participants were Karagintsy (Ukintsy), who lived on the eastern coast of Kamchatka, from river Uka to the south up to river Tymlat to the north. The rebels planned to capture Russian ostrogs on the peninsula and to eliminate Russian rule there. The author assumes that the edge of this rebellion was leveled at the Kamchatka ecclesiastical mission and personally at its chief, archimandrite Ioasaf Khotuntsevsky. But surrender of the rebels' chief, baptized Koryak and former serving man Alexey Lazukov, frustrated realization of those plans.
Со времени первых контактов русских землепроходцев с коряками в середине XVII в. отношение с этим малочисленным народом, обитавшем от Тауйской губы на Охотском побережье до мыса Наварин на Берингоморском побережье и от северных районов Камчатского полуострова (рек Ука и Тигиль) до р. Анадырь, развивалось совсем не по тому сценарию, который был бы желателен сначала Москве, а затем Петербургу. Периоды относительного мира и объясачивания прерывались
вооруженными столкновениями русских с коряками и их отказом от российского подданства [См.: 18, 19]. Последним
всплеском активного сопротивления коряков установлению русской власти явилось их восстание 1745-1757 гг. По территориальному охвату, численности восставших, их организованности оно было самым мощным в ряду всех антирусских выступлений коряков. Его разгром, сопровождавшийся уничтожением
корякских поселений и значительными потерями среди коряков, во многом предопределил то, что последние прекратили вооруженную борьбу и пошли на подчинение русской власти.
Основные события данного восстания разворачивались на обоих побережьях Пенжинской и Гижигинской губ, где оленные и оседлые коряки (анадырские, гижигинские, пенжинские, тайгоноские), объединив усилия, захватывали русские укрепления и вели бои с карательными отрядами, посылаемыми из Охотска и Анадырска. В отдельные годы в «измену», по квалификации тогдашних русских властей, «впадали» и другие территориальные группы коряков - ямские, паланские, туманские, паренские, олюторские. Предприняли попытку выступить против русских и коряки-карагинцы, жившие в северной части восточного побережья Камчатки.
О восстании карагинцев в исследовательской литературе известно очень мало. Даже такие знатоки этнической истории региона как И. С. Вдовин [12, с. 49-50], И. С. Гурвич [15, с. 105] и И. И. Огрызко [25] совершенно о нем умолчали. Краткие упоминания о самом факте восстания содержатся в работах П. В. Громова [14, с. 61], С. Вахрина [10, с. 301-303] и А. Сгибнева [31, с. 65, 66], и только С. Б. Окунь дал о нем более подробную информацию [27, с. 53-56]. При
этом все авторы, касавшиеся в своих работах данного восстания, считали, что его инициаторами и участниками были не коряки, а «камчадалы», подразумевая под последними ительменов.
Круг источников, повествующих о восстании, представлен в основном «сказками» и допросами коряков и ительменов, которые в разной степени оказались к нему причастны. Показания с них брались в Нижнекамчатске, откуда были отправлены в Сенат, где и сохранились в архиве сенатской Секретной экспедиции, рассматривавшей наиболее важные и не подлежащие публичной ограске дела [7, л. 79-113]. Частично они были опубликованы в сборнике «Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке» [24, с. 96-111].
Показания участников и очевидцев восстания - источник, разумеется, весьма специфический, требующий весьма осторожной интерпретации событий на него основе. При анализе подобного рода документов всегда надо иметь в виду, что «респонденты» по какой-либо причине могли неверно описатьсобытия, излагаемая ими информация во многом определялась теми, вопросами, которые интересовали следствие, и, наконец, сами следователи могли неверно перевести «иноземческие речи» на русский язык и даже сознательно исказить показания, кроме того, они акцентировали внимание на те моменты, которые их интересовали. В результате весьма вероятно, что в следственных материалах могли не найти отражения те сюжеты, которые способствовали бы лучшему пониманию хода и смысла происшедших событий. Но, к сожалению, никакими другими документами непосредственно по интересующему нас вопросу мы не располагаем, поэтому оперировать приходится тем, что есть.
Корякское восстание началось с выступления в начале 1745 г. анадырского оленного князца Эвонты Косинкого, который в районе р. Аклан уничтожил несколько русских отрядов. К концу 1745 г. к восстанию примкнули еще три оленных князца (Текыеттог Алынов, Алык Эвеллин
и Еткивут Эвучевин), а также оседлые коряки Ягачинского, Каменного, Жирового, Косухинского и Акланского острожков. В ноябре они разгромили отряд сержанта И. Мамрукова, следовавший в Акланский острожек, а затем несколько дней продержали в осаде русский Акланский острог. После этого, согласно показаниям взятого позднее в плен Алыка Эвеллина, он и Косинкой распределили между собой территорию руководство восстанием. Эвонта должен был действовать «в камчацкой стороне», а Алык - «от Охоцка берегом круг Пензинского моря сухим путем запередь дорогу и никого руских людей не пропущать». Заключив такой договор, «тот Эвонта в Камчацкую сторону и уехал, а он, Алык, стал бунтовать по берегу Пензинского моря до Охоцка» [3, л. 104-104об.]. Не встречая отпора со стороны русских, восстание стало охватывать новые территории и корякские роды. Зимой 1745 - весной 1746 гг. коряки перекрыли пути вдоль северного побережья Охотского моря (Г ижигинской и Пенжинской губ), уничтожили несколько отрядов казаков и взяли в блокаду Акланский острог (О восстании коряков см.: 15, с. 105; 24, с. 87-91, 110-111; 27, с. 58; 32, с. 198-200; 33, с. 18).
В начале весны 1746 г. на «тропу войны» встали коряки-карагинцы. Территория их обитания находилась на восточном побережье Камчатки вдоль Карагинского залива от р. Уки на юге до р. Тымлат на севере. В зависимости от места обитания они подразделялись на две группы: южную - укинцев и северную -собственно карагинцев. При этом в южных районах, где коряки соприкасались с ительменами, от р. Уки до р. Русаковой, шел активный процесс взаимной ассимиляции двух соседних народов. В связи с этим современники не всегда могли точно определить этническую
принадлежность населения указанных районов, относя его к ительменам-камчадалам [12, с. 19-20; 16, с. 557; 26, с. 175, 189]. Подобная точка зрения нашла отражение и в упомянутых выше исследовательских работах, в которых восстание считалось ительменским. Однако
все документы, в первую очередь допросы пленных и донесения командиров карательных отрядов, участников этого восстания однозначно называют коряками. И даже, если признать, что они в то время были уже сильно ительменизированы, тем не менее сами себя они осознавали все же коряками. Таковыми их воспринимали и со стороны - русские и ительмены. Так, в рапорте от 20 июня 1746 г. командир Анадырской партии Д. И. Павлуцкий, сообщая в Иркутск о восстании на Камчатке, уверенно отнес восставших карагинцев к корякам, находящимся в ведении «Камчатского присудствия» [4, л. 28]. В допросах и показаниях ительменов и коряков также достаточно четко различаются камчатские коряки (с рек Ука и Карага) и «камчадалы» (ительмены).
Восстание началось с того, что в середине марта 1746 г. на р. Юмгиной (ныне р. Дранка) в карагинском Ентанском острожке были захвачены врасплох и убиты прибывшие туда ясачные сборщики
- 5 казаков (Степан Шапкин, Семен
Минюхин, Яков Лазарев, Дмитрий Обухов, Засима Гуторов) и 6 новокрещенных «иноземцев» (Демьян, Варлам Иконников, Иван Черепанов, Прокопий Околтышев, Петр Лазарев, Алексей Перевалов) [3, л. 88об.-89]. Известие об этом убийстве к концу марта дошло до Нижнекамчатского острога, а в апреле - до Большерецкого.
Командир нижнекамчатского
гарнизона капрал Алексей Лебедев сразу же выслал на разведку ясачного крещенного «камчадала» (ительмена?) Ламахаручева острожка Петра Орликова. Последнему удалось 3 апреля на р. Озерной в острожке Хотомначика встретиться и поговорить с одним из вождей восставших Керугой (в крещении Семен Минюхин). От него и других коряков Орликов добыл интересную информацию о случившемся и дальнейших планах восставших. Ради этого он даже по призыву Керуги на время примкнул к «изменникам». 13 апреля он вернулся в Нижнекамчатск, где подал Лебедеву обстоятельную «сказку» [7, л. 81].
В этой «сказке» Орликов поведал, что в убийстве ясачных сборщиков принимали участие два брата камчатские
служилые люди Алексей и Иван Лазуковы, тойон Ентанского острожка Умьевушка* (в крещении Стефан Евдокимович Колегов), его сородичи и четверо коряков-алюторов. Чуть позже к «измене» примкнули тойон Пеучева острожка Камак (Степан Кузнецов) и тойон р. Уки Отничика (Иван Колегов). «Изменники» намеревались не покоряться более русским, заявляя «нас де людей много, руским людем не поддадимся», и планировали нанести одновременный удар по всем русским камчатским острогам. Одни из них во главе с А. Лазуковым должны были идти на Нижнекамчатск, другие с Умьевушкиным зятем Каначем - к Авачинской губе (где была Петропавловская гавань), третьи, объединившись с тигильскими коряками -на Большерецк и Верхнекамчатск. При этом особое внимание, по словам Керуги, восставшие уделяли Нижнекамчатскому острогу. После его захвата они должны были там поселиться: «приедем де все з женами и з детьми в здешней Нижной Камчатской острог, и которыя де там имеются хорошие дворы, в тех де будет жить Лазуков с командою и будет де ожидать с моря судов», «а наши де камчадалы будут жить в самом остроге и иметь командира Алексея Лазукова Камчюга». К острогу должны были подселиться и оленные коряки, которые, «избрав близ здешняго острога моховое оленное кормовище, будут на оном, переселяся оттуда, жительство иметь». Восставшие даже разработали конкретный план взятия Нижнекамчатска: «А хотели де оне быть в острог по насту на костянных полозях в нынешнем апреле месяце и взять острог с северной страны з задняго бастиона на утренней зоре, уповая, что де руские люди все оное время весьма разоспятся».
Керуга также утверждал, что на помощь карагинцам хотят придти другие оленные и оседлые коряки и, более того, чукчи и юкагиры, которые якобы
* У П. В. Громова - Умь-Эвутшчкьхан [14, с. 61].
«Колымскую дорогу уже заперли». По его словам, коряки с чукчами «замирение возимели» и договорились о следующем: «доколе де нам между собою иметь брань, и от руских терпеть, мы де их, чтоб они на нашей земле не были, всех до единаго искореним». На чукчей восставшие возлагали особые надежды даже в случае своего поражения: «и хотя де етих наших руския люди и прибьют, то де на лето будут чюкчи, которых де руские люди убить никак не возмогут» [7, л. 80-81; 24, с. 96-98]. Данное заявление свидетельствует о том, что карагинцы прекрасно были о безуспешных военных походах
Анадырской партии против чукчей.
Вместе с П. Орликовым в Нижнекамчатск 13-го же апреля прибыли еще несколько ясачных «иноземцев»: зять тойона Озерной реки Хотомначика коряк Кожач (Иван Степанович Неводчиков), есаул Столбовской реки (ныне
р. Столбовая) ительмен Ломач (Потап
Колегов) и некий Тенива (Петр
Холшевников). Они полностью
подтвердили слова Орликова. При этом Кожач добавил, что в убийстве ясачных сборщиков участвовали оленные и оседлые коряки, его тесть Хотомначик находится в согласии с «изменниками», а последние готовятся к походу на Нижнекамчатск и намерены «сбунтовать» всех коряков по р. Уке [7, л. 79, 82об.-83].
Через два дня, 15 апреля, в Нижнекамчатске появился коряк Кашея (Никита Михайлович Попов) и сказал, что его послал тойон Хотомначик с известием, что в «измену» «впали» Умьевушкин (Ентанский) и Карагинский острожки, а он, Хотомначик, сохраняет верность русским властям. Однако А. Лебедев, уже располагая сведениями Кожача, допросил Кашея «с пристрастием», т. е. под пыткой. В результате тот вынужден был признаться, что послан для дезинформации, а его тойон Хотомначик (бывший, оказывается, «сродником» Керуги) на самом деле присоединился к восставшим, которые ожидают подхода алюторов и «дальних» коряков, чтобы двинуться на Нижнекамчатский острог [7, л. 83-84].
Сведения о «бунте» карагинцев в
общих чертах подтвердили и другие коряки и ительмены, оказавшиеся во второй половине апреля в Нижнекамчатске, а также посланные А. Лебедевым ранее на разведку и вернувшиеся назад новокрещенные «камчадалы» Матвей Константинович Веретнов и тойон р. Еловой Тавач (Нефед Осипович Лазарев). Последний при выполнении задания чуть было не погиб. Посланный из Нижнекамчатска 23 апреля, он прибыл в острожек Хотомначика. Бывший здесь Канач напал на него, убил сопровождавшего его новокрещена Михаила Мерлина и хотел убить его самого. От смерти Тавача спас некий Карымча, также новокрещен, который отбил его у Канача и «колоть не дал». Но Тавач оказался на положении пленного и подвергся распросам о численности и намерениях нижнекамчатского гарнизона. Во время его пребывания в стане «изменников» Умьевушка, Керуга и Канач «с товарыщи» совершили налет на ительменский Столбовской острожек (на р. Столбовой) и побили его жителей. После этого Умьевушка отпустил Тавача со словами: «поклонись де отцу архимандриту (И. Хотунцевскому. - А. З.), он де до нас добр был, а мы де ето зделали з дурачества по научению Алексея з братом Лазуковых». По подсчетам Тавача, в «войске» «изменников» насчитывалось около 100 человек, включая подростков [7, л. 86-88;
24, с. 98-99].
Сбежавший из корякского плена ительмен Кана (Иван Иванович Холшевников), явившись 1 мая в Нижнекамчатск, уточнил, что налет на Столбовской острожек коряки произвели 26 апреля «в полночное время». Застав ительменов врасплох, спящими,
нападавшие убили 19 мужчин и женщин и взяли в плен 20 человек, в том числе самого Кану [7, л. 89].
Получив обстоятельные сведения о восстании, А. Лебедев и нижнекамчатский приказчик Осип Расторгуев, тем не менее, не предприняли никаких активных действий. Аналогично повели себя и начальники других камчатских острогов, а также камчатский командир капитан
М. Лебедев, находившийся в Большерецке. Вероятно, они посчитали более разумным держать казаков в острогах на случай возможного нападения коряков, чем распылять в карательных походах и без того небольшие силы. По данным С. П. Крашенинникова, в начале 1740-х гг., на Камчатке насчитывалось около 200 казаков и казачьих детей, в том числе в Нижнекамчатском остроге - 57 казаков и 29 казачьих детей, кроме того там проживали еще 4 промышленных и 4 посадских человека [22, с. 501, 502, 666]. Вряд ли в 1746 г. воинский контингент был больше, а не исключено, что он даже сократился. По крайней мере, в 1748 г. на полуострове находилось всего 49 казаков и 85 казачьих детей [35, с. 311].
В любом случае целый месяц с момента получения известий о планах восставших русские власти бездействовали. Равным образом никак себя не проявляли и «изменники». А 18 мая в Нижнекамчатск явились с повинной братья Алексей и Иван Лазуковы. Поскольку уже было известно, что они играли видную роль в восстании, да к тому же были служилыми людьми, их тут же арестовали и подвергли допросу. Для его ведения была даже создана специальная комиссия в составе капрала А. Лебедева, приказчика О. Расторгуева, руководителя Камчатской духовной миссии архимандрита Иоасафа Хотунцевского и капитана Д. Завьялова (присланного на Камчатку для ревизии душ мужского пола) [7, л. 70об.-71; 32, с. 198-200].
На допросах А. Лазуков без всяких оговорок признал свое участие в «измене», обстоятельно рассказав о событиях и поименно назвав всех, кто был причастен к убийству ясачных сборщиков. Согласно его показаниям, «первыми возмутителями» и инициаторами «бунта» были он сам и тойон Умьевушка, а в убийстве, помимо сородичей последнего, принимали участие тойон Карагинского острожка Экча и несколько алюторов. Керуга же в тот момент находился на р. Панкаре. «А кололи де мы их, - признался А. Лазуков, -без всякого резона и обиды на дворе по приезде их во острог к Умьевушке, когда стали собак выпрягать». Это пояснение
говорит о том, что ясачные сборщики только въехали в острожек, не успев предпринять в отношении его обитателей никаких действий, как внезапно были атакованы и убиты.
Раскрывая планы восставших, Алексей поведал, что они послали людей с призывом присоединиться к восстанию в ряд острожков: Горбунов, Крестовский, Ключевской, Каменной, Ковановский, Камыковой, Хапичинской, на реки Черную и Еловку. Но одновременно намеревались погромить острожки «над морем» -Столбовской, Ламахаручев, Пекуки, Березники, Тавачев, а также селение Монастырское. Интересно, что среди названных острожков часть была ительменскими: Ковановский (Каван),
Горбунов, Крестовский, Ключевской, на р. Еловке, Ламахаручев, Столбовской, Тавачев (где тойоном был упоминавшийся Тавач) [Ср.: 22, с. 373]. Таким образом, получается, что восставшие карагинские коряки расчитывали на поддержку одних ительменских родов, причисляя их к своим союзникам, тогда как на других собирались напасть, относя их к числу своих врагов. И, как упоминалось выше, им удалось погромить Столбовской острожек. Что касается с. Монастырского, то это, вероятно, русско-ительменское поселение, появившееся рядом с пустынью в честь Успения Божией матери недалеко от Нижнекамчатского острога (пустынь являлась «филиалом» Якутского Спасского монастыря) [25, с. 138-139, 149].
Помимо ительменов карагинцы в большей степени надеялись на помощь паланских и олюторских оленных и оседлых коряков, к которым Умьевушка также послал гонцов и которые дали согласие принять участие в походе на Нижнекамчатский острог как только на море вскроется лед. Среди этих «согласников» Лазуков назвал оленного князца Евынто, указав, что тот в ноябре 1745 г. участовал в осаде Акланского острога. Последнее дает основание предполагать, что Евынто это ни кто иной как Эвонто Косинкой. Присоединиться к походу изъявил желание и тойон еще одного карагинского острожка на
р. Панкара Ивашка. Зато на вопрос о возможном военном союзе с чукчами и юкагирами Алексей дал отрицательный ответ: «А о чюкчах и юкагирах, чтоб они сюда были, я никакой вести не слыхал». Не подтвердил он и слухи о замирении коряков с чукчами и переговорах между ними.
Дальнейшие планы восставших, по словам Алексея, включали захват Нижнекамчатского острога, на который наступать должны были с трех сторон -через р. Столбовую, через р. Озерную и Еловку, через р. Тигиль и Еловку. Причем Алексей признался, что напасть на острог восставшим посоветовал именно он. Его допрос подтвердил и ранее сказанное Керугой: «Хотели взять с Ратуги реки з горы с северной стороны з задняго бастиона на утренной зоре, когда руские крепко спять... В построенных домах жить мы хотели, а имянна я, Алексей Лазуков, в новопостроенных покоях отца
архимандрита. Прочие дома распределить между собой». По задумке «изменников» главным командиром в захваченном остроге должен был стать сам Алексей.
Обосновавшись в Нижнекамчатске, «изменники» планировали «дождаться судов и взять их обманом», то есть перебить экипажи кораблей, которые должны были прибыть из Большерецка или Охотска. При этом Алексей единственный из всех допрошенных коряков и ительменов указал на то, что он «хотел его, отца архимандрита Иоасафа
Хотунцевскаго, и ревизии мужеска полу душ господина капитана Дементия Завьялова и капрала Алексея Лебедева, прикащика Осипа Расторгуева и протчих убить и христианскую веру истребить». После взятия Нижнекамчатского острога коряки хотели идти на Верхнекамчатский и Большерецкий остроги, везде уничтожая русских людей: «Точию хотели руских людей искоренить олюторы с оленными и сидячими коряками и ходячее чрез море из Большерецка в Охоцк судно, не допуская сюда в прибавок руских людей из Охоцка, хотели разбить».
По поводу своего брата Ивана Алексей утверждал, что тот резко
отрицательно относился к «измене» и всячески отговаривал от нее самого Алексея. Последний в сердцах чуть было даже не убил его. Ивана спас олюторский «мужик» Течюген. При убийстве ясачных сборщиков Иван не присутствовал, так как находился в Панкарском острожке. Но узнав о случившемся, приехал в Умьевушкин острожек и стал бранить Алексея. Однако на этот раз Алексей и Умьевушка под угрозой смерти заставили Ивана примкнуть к восставшим. Но тот никакого участия в обсуждении планов не принимал, а, наоборот, постоянно уговаривал Алексея бежать в Нижнекамчатский острог.
Примерно в середине апреля Алексей с братом отправились в море на промысел нерп. Но им сильно не повезло: лед треснул и льдину, на которой они находились, унесло в море. Целый месяц они провели на льдине, пока ее не прибило к берегу. Чудом спасшись, братья сразу же отправились в Нижнекамчатск (Допрос А. Лазукова см.: [7, л. 90-94; 24, с. 99105]).
Иван Лазуков на допросе также был весьма разговорчив. Он по всем пунктам подтвердил показания брата, утверждая, что тот вместе с Умьевушкой были главными «заводилами», а сам он вынужден был примкнуть к «изменникам» под угрозой смерти с их стороны. При этом он пояснил, что Алексей пытался его убить в состоянии опьянения: «И в то время будучи брат мой в мухоморе, вскоча на меня с копьем, хотел заколоть» . Более детально, чем брат, Иван раскрыл маршруты наступления восставших на Нижнекамчатск: алюторы и карагинцы (с ними и А. Лазуков) должны были пройти подле моря (видимо, на байдарах) и высадиться в районе р. Столбовой; «камчадалы» планировали с р. Уки выйти на Еловку и далее на р. Камчатку;
* Гриб мухомор у многих народов Сибири использовался в качестве галлюционогенного средства.
паланские и тигильские «мужики»
намеревались пройти на р. Камчатку с р. Тигиль через р. Еловку. «Оные
камчадалы, - сообщал Иван, - в самом остроге по побитии живущих в нем жить хотели и брата моего Камчука атаманом иметь намерены были и он того сам желал». О намерении чукчей и юкагиров принять участие в восстании карагинцев Иван ничего не слышал. Он также заверил следователей, что после того, как спасся с братом на льдине, ему удалось уговорить Алексея идти в Нижнекамчатск [7, л. 95100; 24, с. 106-111].
Материалы следствия, в первую очередь то обстоятельство, что в них
отсутствуют сведения о причинах «бунта», наталкивают на мысль, что следователи стремились замять дело. Не исключено, конечно, что на допросах они пытались выяснять, почему карагинцы «впали» в «измену». Однако в письменных
протоколах допросов это не нашло
отражения, и думается, не случайно. Выяснение причин могло бы привести к нежелательным последствиям для самих следователей. Как известно, Камчатка даже на фоне других окраин империи, удаленных от «ока» центральных властей, выделялась вопиющими «лихоимствами» местных начальников и казаков в отношении аборигенов. Вышестоящие
власти прекрасно об этом были осведомлены из донесений лиц, не связанных круговой порукой с камчатской администрацией, в частности участников Второй Камчатской экспедиции В. Беринга, А. Чириков и Г. Стеллера и бывшего ссыльного И. А. Турчанинова [5, л. 1314-1334об.; 6, л. 74-74об.; 8, с. 249, 266-267;
20, с. 146-147; 24, с. 47; 28, с. 143; 29, с. 254-255; 30, с. 95; 37, с. 330]. В 1757 г. сибирский губернатор В. А. Мятлев констатировал, что в прежнее время на Камчатку «командирами туда определяемы были якутские дворяна, не точию люди непорядочныя, но и великия лихоимцы и презельныя пьяницы, ни о каком добре, ни о приращении зборов, ни о содержании в добром порядке камчадалов радения не имели, кроме того, что всегда пьянствовали и нажитое лихоимством пропивали и в том
все время препровождали» [2, л. 24-24об.]. Бывший во время корякского восстания камчатским командиров М. Лебедев запомнился местным жителям тем, что «пьянствовал же и чинил непорядки» [2, л. 24об.; 31, с. 76, 78].
Понятно, что грабежи и насилия были главной причиной недовольства местного населения - ительменов и коряков (что признавалось правительством). С середины 1740-х гг. к безобразиям камчатской администрации и казаков добавились меры по христианизации аборигенов. С августа 1745 г. на Камчатке развернула свою деятельность духовная миссия во главе с архимандритом И. Хотунцевским, которая начала массовое крещение аборигенов [11; 23; 36]. Оно опять-таки сопровождалось насилием. Известный знаток камчатской истории
А. С. Сгибнев по этому поводу писал: «Хотунцевский, обязанный по своему званию и назначению быть примером христианского человеколюбия, был до того жесток и безчеловечен с туземцами и русскими служилыми, что получил от последних название антихриста... Не внушив должного понятия об обязанностях христианина, духовенство заставляло их с принятием христианства тотчас же бросить все прежние обычаи, освященные веками, наблюдать посты, ходить аккуратно в церковь и т. д. Хотунцевский, как палач, наказывал всех плетьми, перед церковью, за малейшее несоблюдение церковных правил и непременно сам присутствовал при экзекуции. В делах иркутского архива можно найти много фактов о безчеловечных поступках Хотунцевского, который, впрочем, и сам не стеснялся доносить о своем усердии к распространению и упрочению в Камчатке веры Христовой» [31, с. 56; см. также: 25, с. 180]. Сгибнев же указал, что меры духовенства по принуждению к крещению вызвали сильное недовольство коряков: «Пока духовенство занималось крещением угнетенных и разоренных камчадалов, то все жестокости его выносились безропотно; но когда проповедники со своими насильственными мерами явились для распространения христианства среди
коряков, считающих телесное наказание ужаснее смертной казни - то на всех концах полуострова обнаружились новые возмущения, принявшие впоследствие огромные размеры» [31, с. 57]. А телесное наказание и рукоприкладство, столь привычные для русского человека того времени, для коряков являлось сильным оскорблением. Изучавший жизнь коряков
В. И. Иохельсон отмечал: «Для коряков величашим оскорблением был удар по спине и вообще удар. Оскорбленный жаждал отмщения» [21, с. 29-30].
И мы видим, что все руководители восставших карагинцев были крещенными и носили русские имена. Но была ли прямая связь между выступлением карагинцев и их крещением? Думаем, что была. Для доказательства еще раз обратим внимание на то, что, со слов Тавача, якобы сказал тойон Умьевушка: «поклонись де отцу архимандриту, он де до нас добр был, а мы де ето зделали з дурачества по научению Алексея з братом Лазуковых». Резонно задать вопрос: с чего это вдруг Умьевушка стал клясться в любви к архимандриту и почему он «ето» (т. е. восстание) связал не с кем-либо, а именно с архимандритом? Ответ наверняка в том, что карагинцы острие своего выступления направляли против христианизации и лично Хотунцевского (обвинения в чем и пытался снять с себя Умьевушка). Это подтверждается и записью допроса Алексея Лазукова, в которой сообщается, что тот «хотел его, отца архимандрита Иоасафа Хотунцевского, . и протчих убить и христианскую веру истребить». Даже, если мы признаем, что в обоих показаниях отражена не «прямая речь» Умьевушки и Лазукова, а то, что им приписали следователи, ответ все равно останется тот же самый. Акцентируя внимание на том, что Хотунцевскмй был до «них» (карагинцев) «добр», следователи тем самым непроизвольно указали на связь между восстанием и действием духовной миссии. Другое дело, что всю вину за произшедшее они пытались взвалить на А. Лазукова и отчасти его брата Ивана, представив первого главным злодеем, который стремился перебить русских и
искоренить христианскую веру. В своих донесениях в Синод от 16 и 25 мая 1746 г. Хотунцевский прямо писал, что во всем виноваты Лазуковы, «которые съякшася с олюторы, посланных за ясашным сбором из Нижнекамчатского острога 12 человек убили и весь Укинский берег коварством своим к злой измене привели и как на здешние остроги, так и на верноподданных. иноземцов оружие подняли» [7, л. 70-70об.].
Усилиями следователей, которые главным бунтовщиком признали А. Лазукова, а к другим руководителям восстания почти не проявили интереса, причины восстания свелись к «злодейским умыслам» лишь одного Лазукова, а, соответственно, других причин они и не имели. А нежелание камчатских
начальников и архимандрита раскрыть причины восстания вполне понятно. За
десять лет до этого следствие по поводу восстания ительменов в 1731 г. закончилось казнями и наказаниями не только «бунтовщиков», но главных «лихоимцев» из числа камчатской администрации [См.: 13, с. 84-85; 22, с. 498].
В связи с этим определенный
интерес вызывает фигура «главного
злодея» Алексея Лазукова, который совершил двойное предательство: сначала, как служилый человек, нарушил присягу, а затем изменил соплеменникам. Почему он оказался в стане «изменников», возглавил их, разработал планы по истреблению на Камчатке русской власти и христианства, а затем добровольно сдался, выдав русским всю необходимую информацию, причем не пытаясь даже выгородить себя, а, наоборот, во всем сознался, хотя не мог не понимать, что будет подвергнут наказанию? К сожалению, известные нам источники не позволяют дать на этот вопрос точного ответа, а то, что удалось узнать об Алексее, не столько проясняет, сколько усложняет понимание ситуации.
До сих пор в литературе по поводу братьев Лазуковых сообщалось, что они были «камчадалы» [10, с. 301-303; 14, с. 61]. Однако найденные нами документы определенно говорят о том, что они были
коряками и к описываемым событиям имели возраст около 40 лет. Иван до 1716 г. жил при упоминавшейся монастырской пустыне. В 1716 г. он бежал оттуда, так как «монах Яков бил ево плетьми, и от тех де побоев и збежал». После этого он, переходя с места на место, обитал среди коряков: «в Панкарах (у карагинцев - А. З.)..., в оленных коряках и в немирных алюторских иноземцах, а имянно на Илпее и в Култушной и Говенской губах и в Aлюторскy и во всех алюторских острогах живал». В 17З6 г. он оказался на р. Уке, откуда его с рапортом послал в Нижнекамчатск ефрейтор С. Батуев. 16 апреля того же года он был допрошен майором В. Мерлиным. Во время допроса, рассказывая о себе, Иван упомянул и о своем брате: «а брат мой родной Aлексей Лазуков ныне живет на Тигиле реке у ясашных иноземцов у тоена Келлеха». Обращает на себе внимание тот факт, что Иван в этих документах называется казачьим сыном [1, л. 10З-104об.]. Соответственно, такой же статус в 17З6 г. имел и Aлексей. Но кто был их отец и как он (коряк!) оказался на казачьей службе, неизвестно. Поименование обоих братьев русскими именами свидетельствует, что уже к этому году они были крещенными, хотя во время следствия 1746 г. упоминалось и корякское имя Aлексея -*
Камчюга .
Когда братья оказались в числе служилых людей, неизвестно. Но в 17411742 гг. Aлексей в статусе «чукоцкого и коряцкого языков» толмача участвовал в плавании В. Беринга на пакетботе «Св. Петр» к берегам Aмерики, а затем пережил трагическую зимовку на
о. Беринга и одним из немногих остался дееспособным до конца зимовки. О нем в своих записках упоминали участники плавания С. Ваксель и Г. Стеллер. Причем, первый считал его чукчей, а второй -коряком [9, с. 65; З0, с. 2З2; З4, с. 70, 178, 190]. Видимо, это дало основание
* У П.В. Громова - Камчуш [14, с.
С. Вахрину утверждать, что матерью Лазуковых была чукчанка [10, с. 301], хотя никаких точных свидетельств на этот счет нет. Владение же чукотским языком было распространено среди коряков, особенно берингоморских (алюторов, апукинцев, кереков).
Участие Алексея в плавании Беринга несомненно сделало его человеком, достаточно приметным среди камчатских служилых людей. В связи с этим вызывает недоумение то обстоятельство, что следственная комиссия, выясняя планы, ход и состав участников восстания, совершенно не заинтересовалась мотивами поведения самого Алексея, тем более, что он являлся одним из руководителей восстания. А ведь случай был далеко не ординарный: ни разу до этого ни один служилый человек на Камчатке, даже из числа новокрещенных, не оказывался в стане восставших «иноземцев» да еще в роли руководителя.
С. Вахрин, пытаясь объяснить «странное» поведение А. Лазукова, выдвинул следующую версию: «Лазуков, ослепленный яростью за надругательство над верой своего народа и бесчинства камчатских казаков и русского начальства, возглавляет бунт и начинает боевые действия против русских отрядов по сбору ясака, а потом вдруг идет в Нижнекамчатск
- жертвуя самым дорогим, что только у него есть - родным братом, ради того, чтобы остановить кровопролитие, ибо для него, Алексея Лазукова, братья были с обеих враждующих сторон, и он оказался не в состоянии выбрать между ними» [10, с. 301-303]. Звучит очень красиво, но явно надуманно. Вряд ли подобные «шекспировские» страсти имели место. Но мы не будем гадать, почему уже давно крещенный коряк, к тому же находящийся на русской службе, стал одним из вождей восстания. К этому его могли подтолкнуть любые причины вплоть до личной обиды на действия какого-либо «начальника», например того же Хотунцевского. А вот по поводу добровольной сдачи русским властям можно высказать некоторые соображения.
Братья Лазуковы пришли в
Нижнекамчатск сразу же после своего вынужденного плавания на льдине. Возможно, свою роль сыграли уговоры Ивана. Однако они лишь подтолкнули Алексея действовать в определенном направлении. Но причина того, что тот отказался от дальнейшего участия в руководстве восстанием заключается в другом. Дело в том, что у коряков, равно как и у соседних ительменов и чукчей, человек, потерявшийся в море, считался ушедшим в «иной мир», и его не принимали назад в коллектив. По крайней мере, для такого возвращения требовалось пройти ритуал очищения, как бы родиться заново, чтобы стать прежним человеком. Для самого Алексея подобное отношение к морю, после общения с русскими и особенно плавания с Берингом, скорее всего не было актуальным. Но коряки уже не приняли бы его назад, а если бы даже и приняли, то не доверили бы ему роль вождя и перестали бы прислушиваться к его советам. Он стал бы изгоем в корякской среде. Осознание данной перспективы и сподвигло Алексея поддаться на уговоры брата и вернуться к русским. Но какие мотивы двигали им, когда он «сдавал» своих соратников и раскрывал планы восставших, судить невозможно. В любом случае следственная комиссия
воспользовалась признаниями Алексея, чтобы сделать из него главного злоумышленника. Для этого были и определенные основания: ведь с его уходом из лагеря восставших последние не предпринимали более активных действий против русских, ограничившись
грабительским налетом на ительменский Столбовской острожек.
Весьма показательно то, что информацию о восстании, все «сказки» и допросы коряков и ительменов в Петербург отправило не камчатское начальство, а тот же Хотунцевский при упомянутых выше донесениях в Синод. Видимо, он был настолько озабочен тем, чтобы представить изложение событий в нужном свете, что даже не доверил сделать это камчатскому командиру М. Лебедеву. Из Синода донесения поступили в Сенат, где были слушаны 17 августа 1747 г. [7, л. 70об.-71,
101; З2, с. 198]. Чуть позже Хотунцевского об «измене» коряков на Камчатке сообщил в своем рапорте от 20 июня 1746 г. в Иркутскую провинциальную канцелярию анадырский командир Д. Павлуцкий [4, л. 28] (сам он узнал об этом от казака Спиридона Перебякина, который, будучи послан из Aнадырска на Камчатку, З0 марта побывал у оленных олюторских коряков, но, услышав от них о восстании, вернулся назад в Aнадырск [З, л. 25об.-26]).
У Сената донесения Хотунцевского не вызвали никаких вопросов. В связи с арестом главного «злодея» дело фактически было признано решенным. Сенаторы ограничились лишь общими указаниями на необходимость поимки «изменников», оговорив при этом, чтобы их до «получения на оное указу» никак не наказывали, а содержали бы «под крепким караулом, заковав в ручныя и ножныя кандалы» [7, л. 101-111; З2, с. 198-200]. Более к вопросу о восстании карагинцев ни камчатские, ни вышестоящие власти не возвращались. По крайней мере никаких документов по этому поводу обнаружить не удалось. Скорее всего их и нет. Вся информация о военных действиях на крайнем северо-востоке Сибири стекалась в Секретную экспедицию Сената, а там соответствующая документация (донесения с мест и распоряжения правительственных
инстанций) сшивалась в одно дело, которое по описи имеет название «О бунте коряк, чукчей и других сибирских народов и усмирении их» [7]. В этом объемном деле, имеющем более 1000 листов с оборотами, содержатся сведения о корякском восстании с 1745 по 175З г., в том числе и об «измене» карагинцев. Но последние как раз и ограничиваются только упомянутыми показаниями и допросами. Исходя из этого можно прийти к заключению, что карагинцы, кроме убийства ясачных сборщиков, не предприняли более никаких активных действий против русских. Связано это было, как представляется, с тем, что они лишились своего лидера Aлексея Лазукова, который потерялся в море, и не получили поддержки со стороны возможных союзников. Aтаковать же
собственными силами Нижнекамчатский острог карагинцы не решились.
Камчатские же власти, со своей стороны, провели против них какие-то карательные акции. К 1748 г. были схвачены и высланы в Охотск несколько человек, причастных к восстанию: олюторы и «камчадалы» Экча, Халюп, Апля, Танний, Хвавол, Лехт, Атакан, Амыгтк (Амыгыт?), Апляж, Ивашка - за убийство в 1746 г. ясачных сборщиков и новокрещенных в Умьевушкином острожке, новокрещенные коряки Василий и Лев Мохнаткины, Спиридон Бекирев, Петр Семенов, Данила Колегов, Яков Антипов, Никита Заев, Максим Тиханов, Никита Чижевский,
Семен Минюхин, Иван Ащепков - за убийство и взятие в плен в 1746 в
Столбовском острожке ясачных «иноземцев», их «согласники»: коряки и «камчадалы» Канач, Ипин, Леонтий, Куск, Тиак, новокрещенные Петр Эрангим и Петр Васильев «с товарищи». Охотская канцелярия предлагала всех «убийц» приговорить к смертной казни, а «согласников» -- к «политической смерти» [24, с. 113-114]. Правда, среди арестантов охотской тюрьмы из числа вождей
карагинцев упоминаются только тойоны Экча и Ивашка и Семен Минюхин (Керуга). Остальные руководители восстания -Умьевушка, Камак, Отничика, Канач, Кашея, Хотомначик или избежали ареста, или к 1748 г. уже не были в живых.
Остается неясной и судьба братьев
Лазуковых. Ни один из известных нам документов после 1746 г. о них совершенно не упоминает. Не исключено, что вскоре после ареста они покончили жизнь самоубийством - ведь, как известно, суицид среди местных народов был самым распространенным способом ухода от неблагоприятных жизненных
обстоятельств [См.: 17].
Литература
1. РГАДА, ф. 199, оп. 2, №527, д. 13.
2. РГАДА, ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 1,
д. 1.
3. РГАДА, ф. 199, оп. 2, № 528, ч. 2,
д. 1.
4. РГАДА, ф. 199, оп. 2, № 539, ч. 2,
д. 6.
5. РГАДА, ф. 248, оп. 4, кн. 180, ч. 3.
6. РГАДА, ф. 248, оп. 12, кн. 666.
7. РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1552.
8. Андреев А. И. Очерки по
источниковедению Сибири. Вып. 2: XVIII век (первая половина). М.; Л., 1965.
9. Ваксель С. Вторая Камчатская экспедиция Витуса Беринга. Л.; М., 1940.
10. Вахрин С. Встречь солнцу. Петропавловск-Камчатский, 1996.
11. Вахрин С. И. Предыстория
Камчатской епархии // Краевед. зап. /
Камчат. обл. краевед. музей.
Петропавловск-Камчатский, 1993. Вып. 8.
12. Вдовин И. С. Очерки этнической истории коряков. Л., 1973.
13. Володин А. П. Ительмены. СПб.,
1995.
14. Громов П.В. Историко-статистическое описание камчатских церквей. // Тр. Киевск. духовной академии. Киев, 1861. Т.
1. № 1.
15. Гурвич И. С. Этническая история Северо-Востока Сибири. М., 1966.
16. Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в
XVII в. М., 1960.
17. Зеленин Д. К. Обычай «добровольной смерти» у примитивных народов // Памяти В. Г. Богораза (18651936). М., Л., 1937.
18. Зуев А. С. Начало деятельности
Анадырской партии и русско-корякские отношения в 1730-х гг. // Сибирь в XVII-XX веках: Проблемы политической и
социальной истории. Новосибирск, 2002.
19. Зуев А. С. Русские и аборигены на крайнем Северо-Востоке Сибири во второй половине XVII - первой четверти
XVIII вв. Новосибирск, 2002.
20. Иванов В. Ф. Русские
письменные источники по истории Якутии
XVIII - начала XIX в. Новосибирск, 1991.
21. Иохельсон В. И. Коряки.
Материальная культура и социальная организация. СПб., 1997.
22. Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С приложением рапортов, донесений и других неопубликованных материалов. М.; Л., 1949.
23. Крылов В. Материалы для истории камчатских церквей. Казань, 1909.
24. Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке: Сб. архивных материалов. Л., 1935.
25. Огрызко И. И. Очерки истории сближения коренного и русского населения Камчатки (конец XVII - начало XX веков). Л., 1973.
26. Огрызко И. И. Расселение и численность ительменов и камчатских коряков в конце XVII в. // Вопр. истории Сибири (Учен. зап. Ленигр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, т. 222). Л., 1961.
27. Окунь С.Б. Очерки по истории
колониальной политики царизма в Камчатском крае. Л., 1935.
28. Рафиенко Л. С. Следственные комиссии в Сибири в 30 - 60-х годах XVIII в. // Сибирь периода феодализма. Вып. 3: Освоение Сибири в эпоху феодализма (XVII
- XIXвв.). Новосибирск, 1968.
29. Русская тихоокеанская эпопея: Сб. док. Хабаровск, 1979.
30. Русские экспедиции по изучению
северной части Тихого океана в первой половине XVIII в. М., 1984.
31. Сгибнев А. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке с 1650 по 1856 г.//Морской сб. СПб.,1869.Т. 102. № 5.
32. Сенатский архив. СПб.,1895.Т. 7.
33. Слюнин Н. В. Охотско-
Камчатский край: Естественно-
историческое описание. СПб., 1900. Т2.
34. Стеллер Г. В. Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742. М., 1995.
35. Шаховской А. Известия о Гижигинской крепости // Северный архив. СПб., 1822. № 22.
36. Ширяев С. Т. Начало
распространения христианства на Камчатке // Из истории народов Камчатки. Петропавловск-Камчатский, 2000.
37. Экспедиция Беринга: Сб. док. М.,
1941.
