CC BY
306
образ другого человека как субъекта взаимодействия, обусловливает более или менее осознаваемое переживание присутствия другого в значимых для личности ситуациях. Что значит выражение «знать Другого»? Это значит понимать его, ощущать его ценности, даже не вербализуя их. Я понимаю, в чём я могу положиться на этого Другого, я могу предсказывать его поступки, порою ошибочно (но и сенсорное, и рациональное познание тоже бывает ошибочным). Таким образом, знание Другого носит эмпатической характер, так как через механизм вчув-ствования в сознании у познающего формируется некая когнитивная единица соответствия другому субъекту. Как специфическая форма отражения субъекта (другого) в человеке эмпатия выступает активным деятельным началом, изменяющим взгляд на вещи, формирующим новые побуждения, ставящим новые цели. Одна из моделей процесса эмпатического познания может быть определена через взаимодействие на уровне категорий со-врЕменности и со-пространственности двух равных субъектов общения. Когнитивное единение позволяет смотреть не только друг на друга и познавать себя через Другого, но и формировать единство в восприятии мира, создавая его картину не из индивидуального сознания в соответствии с индивидуальными априорными формами, не из одинокого трансцендентального субъекта, а из этого когнитивного интерсубъективного единства. Тождество человеческой картины мира обусловлено не только и не столько одинаковостью индивидов, сколько их единением.
Список литературы
1. Андерсон Пол. Зовите меня Джо//Библиотека современной
фантастики. Т. 10. Антология фантастических рассказов английских и американских писателей. - М., 1967.
2. Гроф С. За пределами мозга: рождение, смерть и транс-
ценденция в психотерапии. - М., 2004.
3. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансценденталь-
ная феноменология//Вопросы философии. -1992. - №7. -С. 136-176.
4. Дерябо С.Д. Личность: от субъективности к субъектнос-
ти//Развитие личности. - 2002. - №3. - С. 261-265.
5. Дубровский Д. И. Проблема идеального. Субъективная
реальность. - М., 2002.
6. Каган М. С. Человек как проблема современной философии
//http://anthropology.ru/ru/texts/kagan/man.html
7. Кастанеда Карлос. Кн.1. Разговоры с Доном Хуаном // http://
praktika.narod.ru/shaman/book/cast01.htm
8. Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. - М., 1980.
9. Лекторский В. А. Эпистемология классическая и некласси-
ческая. - М., 2001.
10. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. -
М„ 2005.
11. Липский Б.И. Истина как средство коммуникации//
ecsocman.edu.ru
12. Миронов В.В., Иванов A.B. Онтология и теория познания:
Учебник. - М., 2005.
13. Парыгин Б.Д Основы социально-психологической теории.
-М„ 1972.
14. Познание человека человеком (возрастной, гендерный,
этнический и профессиональный аспекты)/Под ред. A.A. Бодалева, Н.В. Васиной. - СПб., 2005.
15. Соловьёв Э.Ю. Экзистенциальная сотериология Мераба
Мамардашвили//Мераб Мамардашвили и классическое европейское философское наследие. Традиции и инновации. - Пермь, 2007.
16. Шалютин Б. С. Со-субъектность как основание морально-
го, понятийного и религиозного сознания//Религия, человек, общество: Тезисы сообщений Международного научного религиоведческого конгресса (Курган, 22-24 сентября 1998 г.) //http://anthropology.ru/ru/texts/shalutin/ cosubj.html
17. Шалютин Б. С. Становление свободы: от природного к
социокультурному бытию. - Курган, 2002.
18. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление: В 2 т. - М.,
1993. -T.2.
19. Smith Carole. On the Need for New Criteria of Diagnosis of
Psychosis in the Light of Mind Invasive Technology. Journal of Psycho-Social Studies, Vol 2(2) 2003. // http: www. uwe. ac. uk/hlss/research/cpss/Journal_Psycho-Social_Studies/v2-2/SmithC.shtml.
Ю.Н. Данилова
Курганский государственный университет УДК 30.304
ВОСПРИЯТИЕ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ В ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЕ
Аннотация
Данная статья рассматривает проблему восприятия пространства и времени в японской культуре. Эта проблема определяется и описывается через одно из ведущих понятий японской культуры моно-но аварэ, что означает «печальное очарование вещей». Более ярко и широко этот принцип проявился в стихотворениях средневековых поэтов, трехстишьях хокку и песнях танка. Для раскрытия темы используются стихотворения таких выдающихся поэтов средневековья, как Басе, Сайге, Тиё-ни, а также стихотворения современных японских поэтов. Большое внимание уделяется вопросу различия восприятия пространства и времени в западной и восточной культурах, рассмотрены взгляды на данную проблему таких философов, как К.-Г. Юнг, Ф.Ницше, О.Шпенглер, Дайсэцу Судзуки.
Ключевые слова: японская культура, моно-но аварэ, хокку, танка, Басё.
Y.N. Danilova Kurgan State University
PERCEPTION OF SPACE AND TIME IN THE JAPANESE CULTURE
Annotation
Given article considers a problem of perception of space and time in the Japanese culture. This problem is defined and described through one of leading concepts of the Japanese culture to mono-no aware, that means «an empathy toward things».
More brightly and widely this principle was showed in poems of medieval poets, three-lined verse hokku and songs of the Tanka. For disclosing a theme of poems of such outstanding poets of the Middle Ages, as the Basho, Saigyo Hoshi, Fukuda Chiyo-ni, and also poems of modern Japanese
poets are used. The big attention is paid to the question of distinction of perception of space and time in western and east cultures, sights at the given problem of such philosophers as C.-G. Jung, F.Nietzsche, O. Spengler, D. Suzuki.
Keywords: Japanese culture, mono-no aware, Basho, hokku, tanka.
Появившись в этом мире, мы ощущаем себя частью его огромного пространства и стремительного потока времени. При всей схожести представления о пространстве и времени у каждого поколения и народа свои. Время может течь непрерывным потоком, вовлекая в свое бурное течение людей и события. Именно таким предстает время в новоевропейской культурной традиции, где оно линейно и неумолимо движется к своей конечной цели, ибо, уходя в прошлое, события никогда не повторяются.
Иначе относились ко времени на Востоке, где считалось, что оно движется циклично, совершая все новые и новые круги вокруг одной центральной оси, связывающей воедино прошлое, настоящее и будущее. Ни одно мгновение не пропадает, ни одно событие не исчезает бесследно, ибо оно может напомнить о себе в следующем круге. Время увлекает за собой и пространство, «скручивая» его в одну точку: сосредоточив внимание на одной детали -цветке, листе, камне, можно было увидеть все явления этого мира. Время и пространство на Востоке предстают неким кристаллом, в каждой грани которого одновременно отражаются все события, все времена, происходящие на всем пространстве, известном человеку.
Вопрос о правильности или неправильности того или иного восприятия времени и пространства вылился в «спор» Ницше и Шпенглера. Ницше говорил, что история призвана двигаться вперед стремительно и неудержимо, а человек является единственным двигателем событий. Шпенглер был противником этой теории. Он утверждал, что человек является только одной из причин происходящих событий, выступая наравне с другими живыми существами, что время не всегда движется по прямой. Только время показало, что Шпенглер был прав - западноевропейское восприятие пространства и времени не является единственно возможным.
Карл Густав Юнг, величайший из психологов и исследователей Востока, стремился проникнуть в суть его мышления. Он считал, что главное в нем - это особое отношение и внимание к случайному, мгновенному, к одной детали и моменту, которые могли лучше выразить суть происходящего, чем вековые события. Согласно западному мышлению, человек стремительно меняется вместе с миром, зачастую вступая с ним в противостояние. Юнг же говорил о спокойной гармонии Востока, где время и пространство эквивалентны друг другу, слиты в одной точке, а человек живет в гармонии со всем миром.
Японская культура утвердилась около VI в.н.э., и именно тогда начали формироваться основы ее миропонимания и самопонимания. Наиболее ощутимым знаком той ранней эпохи стали гигантские погребальные курганы. Подобное стремление государства Ямато увековечить себя в истории чем-то крупномасштабным продолжалось до IX в.н.э., и строительство в VIII в. буддистского храма Тодай-дзи («Великого храма Востока») в Нара можно по праву считать финальным аккордом двухсотлетнего периода гигантомании.
Дальнейший способ виденья и восприятия мира и себя в нем можно обозначить как «пространственную и временную близорукость». Началось это в Х в., когда ведущим принципом стал принцип минимализма: все внимание историков, поэтов и художников сосредотачивалось исключительно на самих себе. К тому времени государ-
ство прекратило свою экспансию, утратило интерес к событиям на материке, например, был прекращена деятельность посольств Японии в Китае и Корее. Привлекать внимание стали самые обыденные вещи, сиюминутные события, имеющие своей продолжительностью день, час, а чаще всего миг, краткое мгновение. Именно тогда и стало проявляться особое стремление японской души «упираться взглядом» в самые маленькие предметы, уделять внимание даже незначительному событию. Все эти особенности нашли отражение в литературе. Символом подобных перемен можно считать прекращение составления официальных исторических хроник, работа над которыми велась уже долгое время по приказу микадо. Теперь же на место хроник пришли поэтические антологии. Сами стихи - три строчки, тридцать один слог - стали своеобразным символом японского минимализма. Постепенное формирование и закрепление эстетического канона способствовало превращению танка (формы стиха) в своеобразный код, в способ интеллектуального и духовного поэтического диалога.
Именно в поэзии, а точнее, в песне (вака) нашли наиболее полное свое воплощение особенности пространственно-временного восприятия мира. Конечно, на поэтику танка не могло не оказать своего влияния буддистское мировоззрение, а также пантеизм традиционной религии Синто - именно синтез этих двух систем научил воспринимать каждый миг как мгновение вечности, каждый распустившийся цветок как квинтэссенцию всех цветов мира. В танка практически невозможно найти подробное описание беспредельного пространства, продолжительных временных периодов, заполненных рядом грандиозных событий.
В эпоху средневековья японцы мало путешествовали, это было слишком сложным и небезопасным делом. Описываемые в стихах далекие горы и бухты, простирающиеся до самого горизонта рощи и поля зачастую не были увидены ими воочию, а рисовались на основе рассказов. Японцы не привыкли вглядываться вдаль, она для них всегда тонула в утренней или вечерней дымке. Когда необходимо было описать или рассказать о чем-то удаленном более чем на несколько миль, обычно писали:
Далеко - далеко,
Где небо сливается с лугом...
Вся жизнь проходила внутри четко очерченного круга, где каждая вешь находилась на одном только ей предназначенном месте. Японцы «притянули» весь мир к себе, уменьшили его размеры - их интерес вызывал сад у самого дома или цветы, растущие за изгородью. Редко встретишь в японской поэзии точные названия каких-либо гор и перевалов, равнин и заливов, если только они не находятся недалеко от столицы.
Излюбленной темой вака и танка стала тихая ненавязчивая смена времен года, а вписанность человека в извечный круговорот природы делала поэтические произведения особенно элегически утонченными. Сформировавшееся в этот период понятие моно-но аварэ, что означает «очарование сущего», определило и тематику прозы и, конечно, поэтику танка. Моно-но аварэ брало начало в осознании бренности бытия, эфемерности всего сущего -весенних полевых цветов; листьев, несущихся по воле ветра в дни поздней осени; солнечных лучей, упавших на бумажные створки; снежных хлопьев на промерзшей черной земле. Моно-но аварэ породил восхищение перед сиюминутным и незаметным.
Восхищение и тонкое прочуствование каждого ускользающего мгновения лучше и полнее воплотилось в образах самых маленьких существ - стрекоз, цикад, светлячков. Тихий голос цикады в ночи стал примером образной выразительности наряду с гулом колокола на заре,
криком перелетных птиц, зовом кукушки. В японской поэзии голоса насекомых - муси-но коэгоэ - встречаются довольно часто, поскольку ими принято было наслаждаться так же, как и пением птиц. Именно на них, как на звучащие образы осени, опиралось художественное пространство песни «Листья слов осени», написанной Нисияма Кэнгё в XIX в.:
Начинает опадать павлония.
Вот слетел лист, и внезапно
Холод проник сквозь платье.
И утром и вечером
Травы в поле унизаны росой.
Ее короткий век тревожит сердце.
Кому поют «сосновые сверчки»?
Нежен голос «сверчков - колокольчиков».
Воин заслушался, а уздечка коня
Звенит, как «сверчки - удила».
Тоже очарование в дальней деревне:
В убогой хижине
«Шей лоскуты» - стрекочет кузнечик. С пеньем «сверчков - ткачей» Сливается перестук далеких вальков. Беззаветную любовь к этим маленьким существам -поразительно, какими точными и поэтичными именами каждый из них награжден - не могли изжить даже новые веянья времени, ибо слишком сильна была многовековая культурная традиция.
В этой традиции голоса цикад были верными признаками осени. Пение соснового сверчка - мацумуси навевало осеннее настроение и было пронизано неизбывной печалью об уходящем лете, о покинутом доме. Многие поэты средневековья, чьи имена остались неизвестными, посвящали этим маленьким существам свои стихи: В родных местах Ночами долгими не умолкают Сверчки. Им вторят жалобные Стоны ветра В соснах.
Сверчок чуть слышен. Становятся все холодней Осенние ночи. Чудится голос его -Уходит все дальше и дальше. Не только об уходящем лете так безутешно горевали сверчки и цикады - вместе с ними каждый тосковал о давно ушедшем. Великий поэт XII в. Сайгё, предшественник Басё, писал:
Ужели рукава
Лишь оттого окроплены росою, Что слушаю цикад? Какая странность! Это я, Я сам тоскую отчего-то.
Голосок цикады был способен на миг приблизить давно свершившееся, воскресить забытые имена. В китайской и японской культурах цикады часто выступали символом «великого возвращения», возрождения к жизни. Эти маленькие существа были способны одержать победу даже над самим символом вечности - громадами гор. Великий поэт XVII в. Мацуо Басё посвятил цикадам и сверчкам множество своих хокку: Тишина кругом. Проникает в сердце скал Легкий звон цикад.
Сверчки считались символами выносливости и твердости духа, в чем они могли поспорить с великими героями древности и одержать над ними вверх, например, над прославленным Санэмори, героем «Хайку - моногатари», бесстрашным воином, участником сражений между кла-
нами Тайра и Минамото. О Санэмори и маленьком сверчке в «Шлеме Санемори» Басё написал: О, беспощадный рок! Под этим славным шлемом Теперь сверчок звенит.
Настоящее - пусть это даже маленький сверчок - всегда брало верх над прошлым, но никогда не низвергало его в небытие, воскрешая в каждой строчке.
В Японии считают, что никто из живущих в этом мире не может быть уверен в завтрашнем дне. Не могли ответить на этот вопрос даже цикады: Желтый лист плывет. У какого берега, цикада, Вдруг проснешься ты?
Японцы уверены, что сожалеть о безвозвратно ушедшем прошлом и заботиться о вечной славе героя бессмысленно, так как даже слабый сверчок может одолеть его. Поэтому надо не гадать о будущем, а отдаваться радостям настоящего, переживать каждое мгновенье, «очарование сущего»: радоваться пролетающим птицам, первому цветку на сливовой ветке, легкому ветерку, раскачивающему ветки ивы.
Маленький светлячок, дарящий свой робкий свет одинокому путнику в ночи, также воплощал в себе это «очарование» и вызывал самые трогательные чувства: Я - светлячок полуночный. Мне слаще всего полынь У хижины одинокой. Под москитным пологом Выпустил я светлячков. Сразу стало весело.
Но японцы не были бы японцами, если бы не примешивали к наслаждению мгновением грусть перед вечностью; не осознавали, что «есть» или «будет» рано или поздно станет «вчера», а затем и вовсе исчезнет без следа. Тот же самый светлячок, только мгновение назад дарящий радость, мог стать символом ускользающей жизни. Поэт Кёрай на смерть младшей сестры написал: Увы, в руке моей, Слабея неприметно, Погас мой светлячок.
Или легендарная поэтесса Тиё-ни на смерть маленького сына:
О, мой ловец стрекоз! Куда в неведомой стране Ты нынче забежал?
Подобные образы помогали понять, что для всех живых существ, будь то легкая стрекоза, робкий светлячок или человек, будущее может оборваться в любое мгновение.
Поэтика танка строилась на тонких ассоциациях, обладала сложной системой художественных образов и метафор, сама песня (вака) первоначально являлась своеобразной метафорой, особого рода сакральной речью. Напевание вака, а затем и танка, призвано было завораживать, порождать новую реальность. Каждый образ танка как будто вел за собой вереницу новых, привычных или непривычных образов. Например, упоминание в песне «сверчков - ткачей» (хатаору муси-но коэгоэ) обязательно должно было воскрешать в памяти образ горы Тацута, ведь «тацу» значит «шить»: В осенний мелкий дождь Не так желтеет зелень, Как листья слов, Что с осенью в сердце Встречаются. Грустно. (Неизвестный автор)
В этом танка воплотилось удивительное явление,
представленное только в японской поэзии - смена цвета под влиянием звуков падающей воды, росы или дождя. Считалось, что именно они окрашивают зелень в золотые и багряные тона. Такая же роль отводилась и слезам птиц и насекомых:
Уж на пороге осень
И в роще зелень нежная деревьев
Меняет цвет, -
Наверное, от слез цикад,
Что падают росой на листья.
(Неизвестный автор)
Образ кузнечика не так часто встречается в лирической поэзии, как образы сверчков и цикад, оттого он и более ценен. Но его можно встретить в так называемых хай-кай - «несерьезных песнях», которые зачастую использовали нетипичные для классической поэзии образы, нестандартные художественные приемы.
Стрекотание кузнечика - цудзурисасэ тё - ассоциировалось со словами «шей лоскуты» и являлось так называемым юкари - котоба - «вертящимся словом». На поэтическом турнире в покоях Государыни в годы правления Кампё была сложена следующая хайкай: На осеннем ветру Гибнут в поле «цветы-шаровары» -И, горюя о том, Верещат кузнечики хором: «Эй, сшивайте швы, швы сшивайте». (Неизвестный автор)
«Возгласы» кузнечиков были понятны каждому -осень была тем временем, когда шили новую одежду. В мареве майских дождей Только один не тает Мост над рекой Сэта.
Это хайкай принадлежит Басё, и только знающий был способен понять, о каком мосте идет речь - одним из излюбленных занятий весенними вечерами была ловля светлячков над рекой. Особенной популярностью в этом отношении пользовалась река Сэта, над которой кружилось множество светлячков, образуя «мост» меж берегами. И, может быть, этот мост представал единственным постоянством в этом изменчивом мире.
Цикады, сверчки, светлячки являлись излюбленными образами классической поэзии, остальным насекомым в ней было отведено менее почетное место. Немного неуклюжие, постоянно копошащиеся в цветах пчелы были символом настоящего, его постоянных тревог, волнений и трудов, поэтому они не могли вселить надежду или пробудить воспоминания:
Не страшны ей росы: Глубоко пчела укрылась В лепестках пиона.
Неповоротливость пчел зачастую становилась предметом иронии, иногда и над самим собой. Покидая гостеприимный дом, поэт Басё написал хайкай: Из сердцевины пиона Медленно выползает пчела. О, с какой неохотой!
Пауки, плетущие тонкие и прочные нити, как бы оплетали ими предметы, притягивая их ближе друг к другу и сокращая пространство между ними. Поэт Окумо Котоми-ти писал:
От сосны до сосны Протянулись тончайшие нити И в закатных лучах Всеми красками заиграла Бесконечная паутина.
Вполне возможно, что этими тонкими нитями поэт хотел приблизить что-то далекое и важное для себя.
Для японцев наблюдение за каким-либо природным явлением всегда было равноценно его пониманию. Они обращали свое внимание и на не совсем привычные вещи, чтобы приблизить их, рассмотреть и понять. Вглядываясь в бездонное ночное небо, они представляли звезды маленькими светлячками, точно такими, что жили рядом с ними в густой траве. И от этого безразличные к людям звезды становились немного ближе и понятнее. Поэт Симоко-бэ Тёрю писал:
Словно водная гладь Прозрачная гладь небосклона -И в прохладе ночной Светлячками звезды роятся Над волнами Реки Небесной.
Приблизить далекое и непривычное, а значит, и понять его, можно было, просто протянув тончайшую паутину или назвав привычным именем.
Классическая поэзия, используя канонические образы и приемы - юкари-котоба, ута-макура - топонимы, киго - сезонные слова и образы, была способна создать в рамках одного стихотворения целый образный мир, особое художественное пространство, которое было не менее реально, чем весь остальной мир. И на этом пространстве могли сосуществовать, сойдясь в одной точке, все времена года, прошлое и будущее, далекое и близкое. Поэтому любой образ воспринимался как взгляд в вечность - до или после настоящего. Всего лишь одна строчка весной могла напомнить о ветреной осени, перенести из зимнего сада на луг, где только что распустились цветы. Поэзия помогала преодолевать любые временные и пространственные расстояния.
Даже самые маленькие существа, жизнь которых длится не дольше мгновения по сравнению с жизнью Вселенной, могли рассказать не только о красоте осенних дней и теплоте солнечного луча, но и напомнить одинокому путнику о давно покинутом далеком доме, вернуть на время из небытия имена ушедших героев, помочь пережить боль утраты, научить наслаждаться каждым мгновением быстротечной жизни.
Упомянутая в самом начале «близорукость» в восприятии японцами пространства и времени сохранилась до сегодняшнего дня. В сборнике «Оголенные деревья в зимних горах» поэта начала XX в. Масаока Сики можно прочесть следующие стихотворные строки: Солнце в пору дождей! Там и сям на земле проступают Муравьиные стежки.
Внимание поэта привлекли не столько лучи солнца, пробивающиеся сквозь просветы туч или омытые дождем рощи, сколько муравьиные тропки на пропитанной влагой земле.
Японцы тонко чувствуют свою сопричастность миру, каждому мгновению и существу. Любое природное явление и событие они привыкли связывать с другими явлениями и событиями, которые следуют друг за другом, являются причинами и следствиями. Каждое событие неотделимо от других, и все они могут быть сконцентрированы в одной точке.
Современный японский философ и исследователь дзен Дайсэцу Тэйтаро Судзуки писал, что пространство и время в представлении японцев эквивалентны друг другу и никогда не противопоставляются: «Наши представления о пространстве и времени накладывают большой отпечаток на всю картину мира, они упорядочивают вещи и явления». В зависимости от эмоционального состояния и особенностей восприятия изменялось и восприятие окружающего мира, всех его составляющих. Каждое время года имело свой набор художественных образов, а любое мес-
то в пространстве обладало своими символами. Внимание поэтов средневековья и более позднего времени привлекали самые незначительные явления. Внимательно наблюдая за ними, поэты создавали особый мир, в котором, как считал Судзуки, «не существовало разграничения на прошлое, настоящее и будущее: они сливались в единственном мгновении бытия».
В настоящее время многие приверженцы линейного понимания пространства и времени все больше склоняются к тому, что данный взгляд необходимо сочетать с восточным взглядом на них.
Д.С. Кураженное
Курганский государственный университет УДК 340.12
РАСПРЕДЕЛИТЕЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ КАК ПУТЬ К РАСШИРЕНИЮ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ
Аннотация
В статье предлагается краткий обзор теорий справедливости. Автор показывает, что основные теории справедливости, господствующие в обществе, предполагают перераспределение материальных благ. Доказывается невозможность реализации теорий справедливости в связи с отсутствием точного критерия оценки политических решений. Невозможность реализации концепций справедливости приводит к гипертрофии государственных полномочий.
Ключевые слова: справедливость, справедливость как честность, государственная власть, минимальное государство.
D.S.Kurazhenkov Kurgan State University
DISTRIBUTIVE JUSTICE AS A WAY TO EXTENSION OF STATE AUTHORITY
Annotation
This article offers an overview of theories of justice. The author shows that the main theories of justice prevailing in society, suggest redistribution of wealth. We prove the impossibility of implementing the theories of justice due to the lack of precise criteria for evaluating political decisions. Inability to imply the concepts of fairness leads to hypertrophy of the state powers.
Key words: justice, justice as fairness, state authority, minimal state.
Идеи становятся силой, когда они овладевают массами.
В.И.Ленин
Проблема справедливого общественного устройства имеет, вероятно, столь же длинную историю, как и история человеческого общежития. Какую форму социальной организации мы вправе назвать справедливой? Как необходимо перераспределять совокупный общественный продукт? Что мы вправе именовать термином «справедливость»? Все эти вопросы и многие аналогичные им тревожили умы величайших мыслителей и простых людей с момента начала человеческой истории. Во имя абстрактного термина «справедливость» совершались революции, велись войны, люди приносили в жертву свои и чужие жизни.
Начало пути по разрешению проблемы постройки справедливого социума было положено в эпоху античности. Можно выделить два направления, которые в целом определили ход развития дальнейшей истории человечества. Первый вариант принадлежит Платону. Греческий философ при постройке справедливого полиса отдавал приоритет общего над частным, а в основании его теории лежал принцип равенства. В противовес ему Аристотель отдавал предпочтение частным правам на справедливость над правами, предъявляемыми обществом и государством. Все дальнейшее развитие социально-философской мысли фактически шло в ракурсе спора между Платоном и Аристотелем. «<...> в большинстве случаев тот или иной мыслитель занимал более ярко выраженную позицию, склоняясь либо к платоновскому варианту решения проблемы справедливости, либо к ее аристотелевскому курсу» [1, 61].
Совершенно новый виток в дискуссии о проблеме справедливости связан с именем английского философа и юриста Иеремии Бентама. В основу принципа справедливости была положена идея счастья. Фактически автор «Деонтологии, или Науки о морали» утверждал, что справедливо любое общественное устройство и любые политические решения, если они приносят наибольшее количество пользы. Строго говоря, утилитаризм продолжает «линию Платона», рассматривая общество как целостный организм. Однако реакция на учение, предложенное И.Бен-тамом, теория справедливости как честности Джона Рол-за, носила революционный характер и оказала огромное влияние на всю социальную философию.
Предтечей Дж.Ролза можно считать Герберта Харта, который рассматривал проблему справедливости в работе «Понятие права». Как указывает автор, сема «справедливость» имеет специфический характер. Рассуждая о тех или иных действиях людей, мы не всегда вправе осуществлять критику с позиций справедливости. Например, если мы будем говорить о поступке человека, который проявил чрезмерную жестокость по отношению к своему ребенку, то мы можем назвать его поступок «плохим», «порочным», «неправильным». Но было бы странно говорить о том, что отец поступил несправедливо. Однако все же возможно осуществлять критику некоторых законов с позиции справедливости. Так, говоря о законе, запрещающем посещать парки лицам не титульной нации, мы вполне можем сказать, что такой закон несправедлив. А законодательство, запрещающее дискриминацию по расовым признакам при поступлении в университет или при принятии на работу, наоборот, справедливо.
