CC BY
387
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2012. № 3. С. 169-173.
УДК 895.6 Е.В. Беликова
ПОЭТИКА ДНЕВНИКОВОГО ЖАНРА В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (на материале «Дневника эфемерной жизни» Митицуна-но хаха)
Исследуются жанровые особенности средневековой дневниковой прозы на примере «Дневника эфемерной жизни» японской писательницы эпохи Хэйан Митицуна-но хаха. Рассматриваются религиозные, эстетические и стилистические аспекты данного произведения.
Ключевые слова: средневековая японская литература, эпоха Хэйан, дневниковая литература, жанр.
«Дневник эфемерной жизни» («Кагэро-никки»), написанный Митицуна-но хаха во второй половине X в., принадлежит так называемому женскому потоку средневековой японской литературы. Это произведение является первым образцом женской дневниковой прозы, оно предваряет появление других старояпонских повестей, созданных в жанре никки (дневника) - «Дневник» Мурасаки Сикибу, «Дневник Сарасина», дневник Идзу-ми Сикибу, «Непрошеная повесть» Нидзё.
Жанр дневника в средневековой японской литературе, расцвет которого приходится на Х-Х111 вв., возник на стыке автобиографической прозы, мемуарных жанров, эссе и записок. В.Н. Горегляд приводит разные жанровые определения «Дневника эфемерной жизни», существующие в японской критике: его называют «первой психологической повестью в истории японской литературы», прототипом «новеллистических дневников», говорят о его близости повестям и стихотворным сборникам. Но сам исследователь определяет жанр «Кагэро-никки» как дневниково-мемуарный и указывает на то, что к жанру дневников в хэйанскую эпоху относились произведения, в которых содержится последовательное описание событий из жизни автора, а эмоциональным центром повествования представлен сам автор [1].
Записи Митицуна-но хаха относятся к большому отрезку жизни автора с 954 г. до 974 г., первая часть текста была создана как воспоминания о минувшем, но большая часть дневника синхронна сообщаемым фактам. Это периодические записи автора, посвященные преимущественно событиям личной жизни. В произведении соблюдается хронологический принцип повествования, отсчет времени ведется по принятому в средневековой Японии «лунному календарю», состоявшему из 12 лун, которые обозначаются и по порядковым номерам, и по старинным японским названиям. Митицуна-но хаха довольно скрупулезна в этом отношении, она, как правило, всегда датирует свои записи, обычно начиная их с временного обозначения, соотносящего события с лунным календарем или сезонными обрядами: «в третью луну», «с приходом девятой луны», «в то самое время, в двадцатых числах пятой луны», «когда осень закончилась», «когда закончились обряды», «пришло время готовиться к празднику девочек». В этом выражается тесная связь хода жизни в средневековой Японии с природными циклами, сменой времен года, многочисленными сезонными праздниками.
«Дневник эфемерной жизни», как и другие средневековые японские дневники, является ценнейшим источником сведений о повседневной жизни, быте, религиозных обрядах и праздниках эпохи Хэйан. Он вводит нас в частную жизнь знатной японской дамы X в., оживляет ее будни и © Е.В. Беликова, 2012
праздники, домашние и придворные ритуалы. В произведении отражены многочисленные религиозные обряды хэйанской Японии, касающиеся как исконной религии японцев - синто, так и заимствованного с континента буддизма. Наиболее часто Ми-тицуна-но хаха упоминает об обряде религиозного очистительного затворничества, которое проводилось дома или в буддийском храме и предписывало соблюдение ряда запретов. В Японии того времени считалось, что есть ряд оскверняющих ситуаций (смерть, роды и т. д.), которые требуют проведения обязательного ритуала очищения. Помимо этого, в дневнике есть упоминание и о множестве других обрядов, ежегодных церемоний и сезонных праздников, которые наполняли жизнь средневекового японца и регулировали его взаимоотношения с высшими силами и социумом.
И все же в «Дневнике эфемерной жизни» больше отражена не внешняя сторона жизни, а настроения души писательницы, ее любовь к мужу, раздумья о жизни. Книга высвечивает личность Митицуна-но хаха, ее литературные интересы, склонность к печальной задумчивости и ту глубокую нежность японской души, которая является наиболее характерной чертой национальной японской литературы. «Дневник эфемерной жизни» уступает, например, «Дневнику» Му-расаки Сикибу в живости изложения, красочности деталей быта и придворной жизни, но выигрывает в душевной тонкости, искренности и некой «нелитературности» повествования. Митицуна-но хаха, как кажется, старается не нагружать свои записи бытовыми подробностями, обходя их молчанием или сообщая о повседневных домашних делах обобщенно («В мелкой суете прошли осень и зима» [2, с. 84] или «Потому что надо сделать то-то и то-то»> [2, с. 181]). Простота и естественность, конкретность чувств придают этому старинному произведению свежесть и неуловимое очарование.
Подлинное имя автора «Кагэро-никки», как многих других женщин-писательниц того времени, не сохранилось, она известна нам по имени своего сына - Мать Митицуна (Митицуна-но хаха) или по имени отца -Дочь Томоясу (Томоясу-но мусумэ). В кратком предисловии к дневнику автор словно намеренно поддерживает свою безымян-ность: ««Времена, когда все это было, прошли. Проводила свою жизнь некая особа, у которой мирские привязанности были так непостоянны, а все вокруг было исполнено такой неуверенности! <...>Иногда хочется знать, какова жизнь у той, что связана с человеком самого высокого положения» [2, с. 30]. Эта особенность отражает существовавший в древней Японии запрет на произнесение имен, поскольку в те времена считалось, что называние имени может навлечь беду на его носителя [3]. В средневековой
японской литературе почти все поэтессы и писательницы именуются описательными формулами разного рода: «девица из такого-то рода или дома», дочь (мать, жена) такого-то, может указываться придворное звание, родовое имя, название местности, откуда они были родом. В дневнике Митицуна-но хаха, как правило, избегает собственных имен, например, о первой жене своего мужа она пишет «старшая госпожа» или «госпожа из Северных покоев», о супруге своей сестры - «другой человек», знакомых ей женщин называет «госпожа из дворца Дзёган», «женщина с городской улочки», «дама из Ямато» и т. д.
В названии дневника Митицуна-но хаха обозначает тему «эфемерности» всего сущего, носящую буддийскую окраску. Есть несколько переводов японского названия «Ка-гэро-никки», это объясняется тем, что в японском языке слово кагэро имеет омоним, означающий «струящийся от жары воздух», кроме того, с XIII в. существовал иероглифический вариант заглавия, в котором слово кагэро интерпретируется как «поденка» -насекомое, живущее всего один день, с утра до вечера. В связи с этим В.Н. Горегляд утверждает, что «независимо от того, как этимологизировала слово кагэро сама писательница, название ее произведения нельзя толковать как “Дневник поденки” (и уж тем более - “стрекозы”, как это принято в англоязычных работах), так же, как нелепо переводить его словами “Дневник струящегося от жары воздуха”. Это отражение той мимолетности, непостоянства, призрачности,
эфемерности, какой представлялась Мити-цуна-но хаха ее собственная жизнь. Поэтому вернее всего переводить название дневника как “Дневник эфемерной жизни”» [4]. Высказывания о ненадежности земного бытия, бренности существования и мироотре-шенности встречаются на протяжении всего повествования: «Я только думаю, что все в мире быстротечно, и эти записи можно назвать дневником эфемерной жизни, наполненной всяческими недостойными чувствами» [2, с. 120]. Дневник Матери Мити-цуна, несомненно, проникнут буддийским миросозерцанием. Его автор воспринимает мир как бренный, зыбкий, подчиненный идее кармы и влиянию предшествующих существований на нынешнюю жизнь.
Открывается дневник Митицуна-но ха-ха описанием ухаживаний ее будущего мужа Фудзивара Канэиэ, который впоследствии станет одним из самых влиятельных японских сановников X в. К этому времени Канэиэ уже был женат, но при существовавшей в средневековой Японии полигамии ничего не препятствовало мужчине жениться несколько раз, особенно если его новый брак мог способствовать служебному успеху и материальному благосостоянию. Ритуал «куртуазного» поведения влюбленных в
средневековой Японии непременно включал в себя обмен поэтическими посланиями (танка). Канэиэ настойчиво шлет героине одно за другим свои стихи, но Митицуна-но хаха поначалу или не считает нужным отзываться на них, или отправляет в ответ «подставные стихи», написанные ее служанкой. Но потом она начинает отвечать на послания Канэиэ более серьезно, между ними возникает иносказательный лирический диалог, зашифрованный в традиционные японские поэтические образы:
Тоскуя по тебе,
Одежду перед сном надену наизнанку.
И вот на ней роса.
А небо дождик Замочил слезами [2, с. 39].
Ответ Митицуна-но хаха развивает тему «одежды, перед сном, надетой наизнанку», что предвещало, как верили в древней Японии, сон о любимом человеке:
Когда б ее сушил Огонь любви,
Она давно бы сделалась сухою.
Так отчего не высохли одежды,
Что оба мы надели наизнанку?! [2, с. 39] Значительная часть поэтических миниатюр «Дневника эфемерной жизни» - это именно любовные танка. Но стихов о счастливой любви здесь намного меньше по сравнению со стихами о разлуке, ревности, сомнениях в чувстве возлюбленного. Став женой Канэиэ, матерью его сына, Митицу-на-но хаха с большой печалью повествует о том, что муж отдаляется от нее, бывает реже в ее доме, часто вообще долгое время не дает о себе знать. Ее дни проходят в постоянном тщетном ожидании Канэиэ, душевном одиночестве и горестных раздумьях. Параллельно она отмечает успехи мужа при дворе, его быстрое продвижение по службе. При этом поэтическая переписка с Канэиэ продолжается, но она уже чаще носит характер взаимных укоров:
Митицуна-но хаха:
Ты заменил короткой встречей Множество ночей,
Когда слышны Лишь крик бекасов И крыльев шум [2, с. 257].
Ответные стихи:
Бессчетны
Взмахи крыльев у бекаса И бесконечны мысли о тебе.
Но толку нет -
Как птица, ты все плачешь почему-то [2, с. 257].
Прозаический текст дневника постоянно перемежается стихотворными вставками (танка). Дневник дает отчетливое представление о широкой сфере бытования танка в хэйанской культуре, поводах и условиях их написания, авторах и адресатах. Танка -часть не только текста, но и повседневной
жизни того времени. Они могли слагаться по торжественному поводу, например, Ми-тицуна-но хаха рассказывает о том, что однажды ей поручили сочинить стихи-надписи для ширмы, приготовленной в подарок министру. Но чаще танка возникают спонтанно, в бытовой обстановке, как «поэзия экспромта». Необходимость в поэзии танка возникает, если нужно перевести разговор в более высокий «регистр» общения, придать ему некую задушевность или интимность. Обычно именно в поэтической форме сообщалось о наиболее сокровенных надеждах и мыслях.
Многочисленны примеры обмена стихов, когда автор отсылает одну строфу своему адресату и получает ответ, развивающий тему первой строфы. Например, приведенный в дневнике обмен посланиями между Митицуна-но хаха и «главной госпожой» (первой женой Канэиэ). Писательница, выехав смотреть «праздники четвертой луны», встретила экипаж «главной госпожи» и послала ей первую половину стихотворения, прикрепив его к побегу мальвы, связанному с плодом апельсина:
Хоть слышу я, что это мальва,
С другой же стороны Я вижу апельсин.
Заключительная часть стихотворения, присланная «главной госпожой»:
Как вы горюете Я вижу лишь теперь [2, с. 95].
В комментариях к этому стихотворению указывается на то, что оно основывается на игре омонимов и содержит второй смысл: Хоть слышу я о нашей встрече,
С другой же стороны,
Все ж лучше подождать.
Я горечь желтого плода
Теперь лишь только вижу [2, с. 95].
Стихи также слагаются по случаю первого в году стрекота цикад или первой песни камышовки, возникают как мгновенный эмоциональный отклик на созерцание природной красоты:
Сумерки наполнились звоном цикад. Я послушала их и подумала:
Голоса ваши Зазвучали,
Будто ждали меня День-деньской
Этой заставы цикады [2, с. 152].
Митицуна-но хаха порой передает свои послания, прикрепив их к цветущей ветви, побегу мальвы, увядшему цветку хризантемы, ветви ивы, поблекшей сосновой ветке, оструганной палке и т. д., дополняя поэтический текст этими предметными «символами». Определенную смысловую нагрузку несет и цвет бумаги, на которой пишутся танка: бледно-голубой, светло-серый, ореховый и др.
Кроме того, Митицуна-но хаха упоминает в дневнике и о своих танка-молитвах,
которые она создает, идя на поклонение в буддийские храмы и святилища. Такие надписи прикреплялись к полотну, приготовленному в качестве жертвоприношения, и носили сакральный характер.
Все эти примеры еще раз подтверждают литературный характер хэйанской культуры, на что обратил внимание и Х.Л. Борхес: «Япония, подобно Франции, страна, среди прочего, литературная, страна, жители которой владеют словом и исповедуют любовь к слову... История Японии была эпической, но, в отличие от других стан, главный предмет ее поэзии - вовсе не меч. С самого начала сквозной темой здесь была природа, краски сменяющихся дней и времен года, радости и горести любви» [5].
«Дневнику эфемерной жизни» присуще лирико-субъективное восприятие мира, исполненное мягкости, чувствительности, сердечной взволнованности. «В эту эпоху вообще существовал культ чувств, чувствительности, который Н.И. Конрад назвал “эмоционализмом”, - справедливо указывает Е.М. Дьяконова [6]. В книге развиваются философско-эстетические принципы японского понимания Прекрасного - «моно-но аварэ» (букв. «очарование вещей»). «Изначальное значение «аварэ» - «вздох». Вздох восхищения, радости; затем вздох при внезапно открывшейся красоте. Красоте, которая мимолетна, как недолгий расцвет вишневых деревьев, как краткая жизнь росинки, недолгий багрец осенних кленов... Это вздох с оттенком печали, невысказанной грусти. В стихах должен быть только намек, предполагающий ответное чувство. «Аварэ», «моно-но аварэ» (сокровенная прелесть видимого и слышимого мира) - ведущий принцип японского искусства X-XI веков» [7].
Митицуна-но хаха умеет видеть природную красоту, красоту обыденного. Созерцая природу, Митицуна-но хаха неоднократно пишет о том, что ее «сердце наполнилось очарованием», «на душе воцарилось очарование».
««Настала вторая луна. Цветы алых слив темнее, чем бывало прежде, и благоуханны. Я одна любуюсь ими с глубоким чувством, и никого рядом со мною нет» [2, с. 277]. В поэзии танка часто встречается мотив любования цветами, луной, листьями клена и т. д., но этот «ритуал» предполагает участие в нем двух влюбленных, а любование цветами в одиночестве, о чем пишет Митицуна-но хаха, - лаконичная деталь, говорящая о ее прохладных отношениях с Канэиэ.
Чтобы избавиться от своей душевной тоски и горестных размышлений, Митицу-на-но хаха отправляется на паломничество к храму или путешествует по окрестностям столицы. Дневник превращается в путевые заметки, она описывает горный путь, картины природы, вызывающие у нее чувство
умиления. «Отправившись в путь, мы удалялись от дома все дальше, и дорога постепенно создавала ощущение, что мы углубляемся в горы. Я бъла совершенно очарована шумом воды. Криптомерии вздымались в небо, пестрели листья деревьев. Вода бежала, разбиваясь о камни и делясь на многие протоки. Когда я видела, как все это пронизывают лучи вечернего солнца, я не могла удержать слезы» [2, с. 114].
Все, что встречает Митицуна-но хаха, трогает ее душу, пробуждает острое чувство прелести мира. Как известно, образы природы играют исключительную роль во всей классической японской литературе. Они являются и предметом воспевания, и средством передачи чувств, переживаний, выражают интимную связь природы и человека. Луна, цветок, ветка, иней, роса, и каждая травинка, и все вещи, сколь бы они ни были незаметны, - все они передают ««моно-но аварэ» и могут стать поэтической темой, потому что все в мире одухотворенно и заключает в себе божество, будь то дерево или скала.
Во второй половине повествования внимание Митицуна-но хаха все больше обращается на сына, его первые успехи при дворе, начало его официальной службы. «Итак, снова наступил Новый год, называется Тэн-ряку, - начинает Митицуна-но хаха третью, заключительную часть дневника. - В этом году тоже будут и радости, и горести, думала я, но начался год с того, что мой сын впервые отправился ко двору в парадном одеянии. Когда я увидела, как, спустившись в садик, учтиво приветствовал меня, от гордости за него я чуть не прослезилась» [2, с. 232]. Она также рассказывает, что, жалея о том, что у нее только один ребенок, взяла на воспитание девочку, дочь Канэиэ от другого брака. К ее тревогам о будущности сына прибавились хлопоты, связанные с судьбой приемной дочери, которую она защищает от неприятных домогательств главы ведомства, являвшегося начальником ее сына. Радость от удачных выступлений Митицуна при дворе сменяется волнениями из-за его тяжелой болезни и т. д. - такими разными переживаниями наполнена в то время ее повседневная жизнь.
Был ли в этом тонкий художественный расчет или случайное совпадение, но финал книги почти зеркально отражает ее начало. Поэзия танка, любовные послания девятнадцатилетнего сына писательницы (в начале дневника Митицуна-но хаха тоже 19 лет) и ответные стихи некой неприступной незнакомки словно повторяют ту же трогательную любовную переписку, с которой начался дневник Матери Митицуна. Здесь круг замыкается и в то же время размыкается навстречу будущему. Завершается книга словами, придающими ей некую незавершенность, недосказанность: ««Подошли к
концу обычные нескончаемые воспоминания. Здесь окраина столицы, поэтому, когда настала ночь, стали слышны удары в ворота...» [2, с. 335].
В заключение стоит отметить, что средневековая японская литература «женского потока», в рамках которой сформировался жанр никки, воспринимается как период высшего расцвета культуры Хэйан. Дневниковую прозу этого времени питает лирическая стихия, унаследованная от классической поэзии эпохи Нара и традиционной японской эстетики «очарования вещей». Жанр женской дневниковой прозы в японской литературе средних веков был прежде всего формой лирического самовыражения. Определяющим моментом в нем является тип личности автора-женщины с его особой исповедальностью и эмоциональностью, обращенностью к внутреннему миру и личностной тематике.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе Х-Х1II. М., 1975.
[2] Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) : пер. с яп. СПб., 1994.
[3] См. об этом: Глускина А. Е. О запретах на имена и некоторых особенностях употребления личных местоимений // Глускина А.Е. Заметки о японской литературе и театре. М., 1979. С. 110-115.
[4] Горегляд В. Н. Этот суетный десятый век // Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) : пер. с яп. СПб., 1994. С. 5-27. С. 21.
[5] БорхесХ. Л. Собрание сочинений : в 4 т. СПб., 2006. Т. 4. С. 309.
[6] Дьяконова Е. М. Японская литература // Изучение литератур Востока: Россия, XX век. М., 2002. С. 302.
[7] Санович В. С. Очерк японской классической литературы // Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М., 1977. С. 593.
