CC BY
32
Военные свидетельства исжовшчеш
Воспоминания генерала А. В. Фока
В июле — августе 1877 г. в России началось массовое патриотическое движение в поддержку южных славян, поднявшихся на борьбу за освобождение от гнета Турции. На Балканы двинулись сотни русских добровольцев, среди которых был и капитан Александр Викторович Фок (1843-1926) — владелец имения Лысая гора Опочецкого уезда Псковской губернии, сын Е. И. Осиповой, знакомой А. С. Пушкина.
С началом русско-турецкой войны (1877-1878 гг.) он был определен в 52-й Волынский полк, и в ночь с 14 на 15 июня 1877 г., командуя 3-й ротой, из района г. Зим-ница первым переправился с боем на противоположный берег Дуная, за что был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. А. В. Фок участвовал также в пятимесячной защите Шипкинского перевала и в последу -ющих трехдневных кровопролитных боях, за мужество и храбрость был награжден орденом Святой Анны 2-й степени с мечом и бантом. В боях он был дважды ранен, закончил войну майором. Впоследствии А. В. Фок стал генералом, был участником русско-японской войны (1904-1905 гг.), обороны Порт-Артура.
В 1919 г. он эмигрировал из Советской России и поселился в Болгарии. Местом жительства Фок избрал город Свиштов (Свищов) на берегу Дуная, напоминавшим боевую юность: на другом берегу находился г. Зимница — тот самый, откуда он начал свою героическую переправу в 1877 г. и высадился как раз в районе Свиштова. Здесь покоились боевые друзья и товарищи Фока, и
Пемняс юггакют
Форсирование реки Дунай
около города Свиштова
14 ПеХОТНОВ ДНЕН2НВЙ
с 14 на!5 июня 1 £77 года
Личные воспоминания
генерала ФОКА,
оного нг екреых утагтников
ЭТОГО фОрСИрОЕ-гння Дувзя.
Сенепсь. типографа! В л. П Явзгиг&а
их могилы стали предметом заботы генерала (он стал их хранителем). В эмиграции он написал книгу воспоминаний о форсировании Дуная в 1877 г., рукопись которой хранится в Государственном архиве г. София. Воспоминания интересны тем, что добавляют некоторые штрихи к характеристике А. В. Фока, раскрывая его поведение и поступки в боевой обстановке, а также содержат ряд интересных фактов о состоянии русской армии и событиях русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
Текст воспоминаний А. В. Фока публикуется ниже. Для публикации их подготовил В. Г. Никифоров — методист Музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское».
Личные воспоминания генерала Фока, одного из первых участников этого форсирования Дуная
Перед тем, как приступить к описанию самого боя, я считаю необходимым более подробно познакомить читателя с причиной именно этой организации переправы, а не другой, а также с тем, как обучали части и каковы были взгляды и отношения командного персонала.
В подобных исключительных сражениях, особенно же при форсировании рек, а еще в большей степени таких рек, какой является Дунай ниже по течению от «Железных ворот», при условии, что вода еще не спала, бесполезно предвидеть что-либо или создавать план действия — случайности вам подскажут способ. В этих боях четко выступают как недостатки, так и достоинства тактической подготовки войск, народного духа и дисциплины*.
Следовательно, для того, чтобы понять или оценить тот или иной факт, необходимо заранее знать ключевые моменты, на основании которых было выстроено тактическое образование войск. Основы сегодняшних уставов не имеют ничего общего с им подобными до войны 1877 года, а потому при оценке состоявшегося боя необходимо знать основы уставов того времени.
После Крымской войны в русской армии началось коренное преобразование.
Эта война выявила, что жизненно необходимо обратить особое внимание на стрельбу, что необходимо иметь хорошо подготовленные стрелковые части, а остальная масса должна обучаться, как и раньше, штыковому удару.
Союзная армия в Крымскую войну имела в своем распоряжении только 10000
бельгийских стрелков (гауцеров), однако они всегда склоняли чашу весов успеха в свою сторону. Организатором русской армии тогда был генерал Милютин, человек, щедро одаренный природой, прекрасно воспитанный, получивший, однако, хорошее гражданское и военное образование. Он изучал греческих и римских классиков, а также историю республиканских и наполеоновских войн и знал их не хуже самого Суворова, хотя и не владел, как тот, латинским языком. Он изучал также действия самого Суворова и написал капитальное сочинение — историю суворовского похода в Италию в 1799 году.
Полк состоял из трех батальонов; батальон из 5 рот; пятая рота называлась стрелковой и носила номер своего батальона. Стрелковые роты были вооружены такими же ружьями, как и другие (линейные) роты, лишь с той разницей, что прицелы их пушек были на 1200 шагов, а не 600 шагов, как у линейных.
У сержантов, как в одних, так и в других ротах, были ружья с прицелом 1200 шагов. В этом отличии в вооружении и тех, и других рот прослеживается не какая-то экономия... а нечто более глубокое.
Для нас сейчас это выглядит не только необъяснимым, но даже абсурдным.
Насколько большое различие существовало между требованиями в сегодняшней и старой армии можно судить по правилу, которое легло в основу армейского образования: «Храни пулю в своем ружье три дня, а если тебе неоткуда получить патроны, то и до конца войны». Это правило исключало без-
*При описании этих боев, тяжесть и цена их заключается в мельчайших подробностях; автору не нужно их переоценивать; их оценят люди и время; ему нужно всего лишь передать правду. В сущности, здесь нет мелочей: то, что важно для командира батальона, может казаться ничтожным полковому командиру и т. п. В таких больших сражениях, как при Каннах, Йене, Аустерлице, Бородино, которые руководились одной непреклонной волей, все, что находится вне этой воли, может считаться мелочью. Однако, подобная мелочь, такая, как, к примеру, пища, не может считаться мелочью при проявлениях воли.
Некоторые писатели приписывают неудачу на Бородинском поле этой самой пище.
Тяжелую рану Карла XII никто не считает причиной его неудачи в Полтавской битве потому, что он был норманом и не обращал внимания на эту рану. А Наполеону — Корсиканцу, состарившемуся раньше времени, насморк помешал бросить в Бородинской битве свои последние резервы и прекратить бой к 4 часам, что дало возможность Кутузову отступить к Москве. Там, где отсутствует непреклонная и одновременно направляющая воля, там нет и мелочей.
думную стрельбу по площади; от подобной стрельбы и сейчас начинают оказываться.
Стрелковые роты начинали бой со стрелками неприятеля и подготавливали своим огнем атаку.
Если значительные силы неприятеля начинали сильно напирать на наши цепи, последние отступали в интервалы между ротами батальона и очищали фронт.
Тогда линейные роты начинали залповый огонь и бросались в штыковую атаку.
Подобный способ действия применяли на практике в двухдневном бою в Швейцарии на Мунтельтальской равнине, где арьергард суворовской армии при переходе через «Дьявольский мост» зимой 1799 года отбивал атаки армии Масена под командованием Ликурба. (Соч. графа Милютина «Суворов. 1799 год. — Итальянский поход»).
Из вышеизложенного следует, что стрелковые роты должны хорошо стрелять и особенно мастерски маневрировать на пересеченной местности. Это заставило обратить особое внимание на одиночное обучение стрелков: была введена стрельба из положения стоя на 300 шагов, а также с наступлением вперед; последняя не обязательна. Стрельба с колена и из положения лежа имела второстепенное значение, поскольку не отвечала наступательному стремлению.
Казна отпускала мало патронов для этого полка, в котором стрелковые роты были хорошо подготовлены маневрированию и стрельбе, он считался боевым. Полковые командиры приказывали передавать оставшиеся после боя патроны из линейных рот в стрелковые, тем более, что 40 % состава первых бывали в различных командировках, да и качество их стрельбы, как и расход патронов никто не проверял.
Обучение рассыпанного строя было прекрасным — сейчас так не учат, поэтому сейчас каждый может сказать, что рассыпанного строя нет. Рота из 250 человек не может занимать участок в 200 шагов. Ранее стрелковая рота насчитывала 200 бойцов и имела участок в 1200 шагов, прикрывая таким образом, свой батальон, выстроенный поротно в одну линию.
Командование ротой, рассредоточенной на 1200 шагов, требовало от командного
персонала особенного умения; по команде это делать было невозможно, поэтому взводным командирам передавались приказы. Последние командовали цепями. Насколько трудным было управление подобной цепью, можно судить при изменении направления на тот или иной предмет; если направляющий взвод не направлен хорошо, целая рота отойдет в сторону, батальон, идущий за ними, будет открыт и огонь неприятельских стрелков будет направлен против них. На пересеченной местности, а особенно местности покрытой кустарниками, при малейшей невнимательности со стороны ротного командира его рота может быть уничтожена и он с трудом может ее собрать. Именно последнее обстоятельство заставляло старших командиров быть внимательными при назначении ротных командиров в стрелковые роты.
Часто мы не смотрим на старшинство, а назначаем офицеров с особенными проверенными способностями. Таким образом и я получил 2 стрелковую роту, отслужив 4 года в 99 пехотном Ивангородском полку, хотя не рассчитывал получить линейную роту раньше, чем через 12-15 лет. С несоблюдением старшинства установилось и другое положение, имевшее большое боевое значение, а именно: командующим стрелковой цепи становится один и тот же офицер, не учитывая количество рот, входивших в нее, и то, какие чины имели их командиры; это положение соблюдалось всеми.
Рота, которую я получил в Волынском полку, была отлично подготовлена в стрелковом деле, как и вообще все стрелковые роты в армии, и все, что от меня требовалось — это познакомиться с ее составом, о от нее — уяснить мои требования. В этом мне очень помогла маленькая книжка «Как побеждать», написанная Суворовым.
Линейные роты, как я уже выше упоминал, предназначались, прежде всего, для штыкового удара. Они стреляли только на маленькие расстояния, да и то в последний момент — перед самым ударом штыком. Для подобного способа действия готовили; роты, батальоны, полки, даже целые дивизии, выстроенные в колонны, проводили маневры в каждой местности; одинаково обучали и стрельбе, однако на тонкости не обращали
внимания, требовали лишь, чтобы залповая стрельба была одновременной.
Учения обычно заканчивались сквозными атаками, рота против роты, батальон против батальона; были опробованы подобные атаки полк против полка, однако, вскоре отказались от этого из-за того, что из-за большого количества людей в полку происходили несчастные случаи.
Я уже не помню точно, на который день после объявления войны дивизия отправилась в путь. Погода была великолепной, только очень грязно. Артиллеристы оставили свои четырехколесные фуры для снарядов, погрузив их на старые двухколесные. Таким образом, мы достигли Гюргево. Из Гюргево нас развозили по дунайскому берегу вверх и вниз по течению и всегда по ночам. В конце концов, нас оставили у села Зимница напротив города Свиштова. Генерал Драгомиров, командующий 14 пехотной дивизией, еще молодой человек — 47 лет, начал обход полков и ознакомление воинов с предстоящей переправой через Дунай.
Бойцы окружали его группами и охотно слушали его напутствия. Его влияние росло не по дням, а по часам; воины полюбили его самозабвенно.
За два дня до начала переправы на противоположном берегу был замечен турецкий отряд, в состав которого входили 6 батальонов и 4 орудия, которые остановились к востоку от города Свиштова у речушки Текир-дере. Об этом отряде говорили очень мало. Наконец, был назначен день переправы и погрузки войск на понтоны. Солдаты бродили по лагерю, писали письма домой, переодевались в чистые одежды, а молодые офицеры флакончиками выливали на себя духи, купленные в Галаце.
Ротных командиров не беспокоили — полковые командиры отдавали приказы прямо фельдфебелям.
В первой переправляющей партии было всего 13 рот. Во главе роты пловцы, за ними 3 стрелковые роты и 2-ой и 3-ий батальоны Волынского полка, и, наконец, конвой Государя Императора. Понтоны были железными. Каждой роте было выделено по 4 понтона, на каждом вмещалось по 50 человек. Первые из них садились на скамейки с двух
сторон понтона, а всего четыре ряда. Переправа шла нормально и благополучно, за исключением одного небольшого недоразумения: понтоны пловцов (пластунов), уносимые течением реки, наткнулись на отмель, и люди, предположив, что они уже достигли берега, где должна была начаться операция, начали прыгать в воду. Понтоны моей роты, несмотря на то, что их отнесло в сторону, продолжали движение, и из-за этого мы первыми достигли берега.
Когда мы грузились на понтоны, я забыл посмотреть на часы, о чем очень сожалею; было темно, на моем понтоне оказался понтонный офицер, которого я вначале не заметил. Ночь была ясной, хотя кое-где были облака. Ветра не было, река текла спокойно, противоположного берега не было видно; впереди моей роты плыло только четыре понтона с пластунами (пловцами). Мы двигались в полной тишине, только изредка качнется понтон. Мы находились как раз на середине Дуная, когда те, которые стояли на ногах, задвигались, им показалось, что понтон перевернется. Вдруг раздался голос понтонного офицера: Смирно! Люди перестали топтаться, почувствовав облегчение, что мы скоро достигнем берега. После этого раздались выстрелы (грохот), засвистели пули, а потом послышался голос: «Дай Боже умереть на суше, а не в воде!». Это повторили все, поднялся гомон. Снова раздалась команда понтонного командира, но я не смог ее понять. Смотрю вперед и не вижу, что пловцы, которые были перед нами, стоят по пояс в воде и снова забираются на понтоны, мы проплываем мимо них. Понтоны наткнулись на песчаные отмели, и в темноте по ошибке пловцы спрыгнули в реку, только тогда заметив, что это еще не берег. Вот причина того, что моя рота первая ступила на болгарский берег, вытолкала из караульной и мельницы турок и очистила от них устье реки Текир-дере, после чего высадка с понтонов стала регулярной. Едва понтоны достигли берега, как люди стали быстрее спрыгивать прямо в воду, а потом стали метаться вдоль берега, ища удобные места для подъема на берег. Но берег был высокий и отвесный, и только тогда мы вспомнили, что у нас на этот случай были приготовлены интендантами веревки
— длинные с крюками. Мы нашли эти веревки, стали бросать их вверх, крюки зацеплялись за кустарник и солдаты полезли вверх. Турки нам не мешали, они собрались возле караульни, которая находилась возле устья речки, и, ведя огонь, мешали понтонам достигать берега, из-за чего десант растянулся на большом расстоянии вдоль берега. Первые 15 стрелков, которые поднялись наверх, направились из зарослей терновника к караульной. Эти стрелки, неожиданно появившиеся в тылу турок, с криками «Ура!» набросились на них. Часть турок бросилась на нас, но темный фон небольшого леса скрывал нас, а турки были открыты, бой не был в их пользу. Другая часть кинулась прямо в реку, но была перебита теми нашими солдатами, которые еще не успели залезть на берег, третьи же были заперты в караульне и мельнице, именно с ними у нас были большие проблемы. Дверь караульни была немного приоткрыта, там стоял крупный турок и никого не пускал, а с двух сторон непрерывно стреляли из двух ружей, а также стреляли из окон. Сколько мы ни мучились, никак не могли сломать дверь, переживая, что не взяли топоры, начали ругать кашеваров. После залезли на крышу, чтобы проломать ее. В это время кто-то крикнул: « Волос, ты маленький, пролезь в дырку и кинься турку под ноги!». Волосов сразу же спустился и свалил турка. Под его крик «Ура!» наши влетели в караульню и перебили турок, потому что из-за тесноты они не могли обороняться. Волосов получил один из пяти крестов, полученных ротой. Его хорошенько помяли и порвали одно ухо. На русских иллюстрациях можно увидеть эту караульню, а в русской истории говорится, что капитан Фок взял эту караульню, но, как видите, он был только свидетелем. После взятия караульни рота построилась, я подошел к ней. Вызвал офицеров и взводных командиров и сказал им: «Согласно диспозиции, мы должны идти к городу, но вы видите, что мы не можем туда идти — турки зажгли сигнальные огни, и из лагеря они все сюда придут. Наши понтоны вернулись за вторым эшелоном, и, едва они вернутся сюда, турки откроют сильный огонь, перебьют людей и потопят понтоны. Мы останемся одни, и на утро турки очистят берег и от нас. По этой причине я не
поведу вас в город, а к их лагерю. Вы поняли, что я сказал?».
- Так точно!
- Есть ли еще вопросы?
- Нет!
- Передайте это своим взводным, господа офицеры, и отправляйтесь по своим местам!
Пока взводные передавали мой приказ, полуротные обегали взводы и проверяли, правильно ли понят мой приказ. После того, как взводные заняли свои места, я спросил роту:
- Куда мы идем?
- На лагерь, на турок!
Подобные разговоры были введены генералом Драгомировым, в подражание Суворову, в первый раз в 14 дивизии, а потом и по всей армии. Но в мое время они не входили в устав.
В моей роте было всего два молодых офицера, только что окончивших юнкерское училище, но у меня были сержанты запаса, люди солидные и знакомые с делом. Оба офицера недолго прожили: прапорщик Лукьянов был убит при переправе, второй прапорщик не смог перенести окопов Шипки, простудился и умер в России от чахотки.
После этого я начал изменять направление роты против турецкого лагеря. Вдруг почувствовал, что кто-то хватает меня за плечи, и услышал голос командира стрелков, подполковника Маевского; он кричал, что «не позволит изменять диспозицию Драгомиро-ва. Ведите свою роту на город!».
«Иван Романович, отпустите меня, нельзя вести роту на город!». Он меня не оставлял и все больше сжимал плечи. Я закричал: «Конвойные, взять его!». Мои конвойные тут же выбежали из строя; увидев их, Маевский отпустил меня, но так, что я едва удержался на ногах, а сам убежал и больше не появлялся у роты.
Гораздо позже этот случай был неверно истолкован и начальник штаба армии генерал Непокойчинцкий поручил полковнику жандармерии Гернгроссу расследовать этот случай. Изменив направление роты, я снова вызвал офицеров и взводных. Мы вышли вперед для ознакомления с местностью и попытались сориентировать взводы по местным
приметам, но это сделать не удалось. Хотя светил месяц, но особенно светло не было, и никаких особенных примет-ориентиров обнаружить не смогли. Однако первая цепь хорошо выделялась, что было крайне важно для последующего наступления. Вернувшись в роту, взводные командиры ознакомили своих взводных с предстоящей работой, а затем шагом отправили их на участки, где они построились в цепь. После того, как указанная линия была занята цепью, к ней подстроилась и вторая стрелковая рота. Первая рота, однако, не присоединилась ко второй, а стала почти перпендикулярно с фронтом к городу. Таким образом, если бы турки вышли из города, они бы наткнулись на первую роту, район беспрепятственной переправы через Дунай был бы полностью обеспечен.
Мне показалось, что я услышал крик «Резерв», приказал построиться и идти цепью вперед, а поскольку шли шагом, то я повторил приказ. На третьем привале подходят один за другим двое ординарцев и передают мне, что если я не остановлю цепи, командир полка отдаст меня под суд.
Я смутился, не зная, что бы придумать для того, чтобы повернуть цепи назад — ведь там почти целая дивизия, а ординарцы ждут, пока, наконец, не сообразил: если мне было достаточно идти вперед, почему бы мне не выпрямиться и не идти назад — тогда и цепи пойдут назад. «Передайте командиру, что я верну цепи назад». Ординарцы ушли, а я отправил в цепи следующий приказ: «Если закричат «резерв», то все люди встанут и пойдут, но не вперед, а назад — смотрите на меня». Так и получилось. Вскоре закричали: «Резерв!» и все получилось так, как я предполагал. За нами отступила вся линия. Я испугался этого бегства, и спрашивал себя, чего я боюсь. В это время появляются ординарцы и кричат: «Остановитесь и остановите резервы». Я остановился, слышу голоса: «Что вы делаете, вы с ума сошли? За вами бежит вся дивизия!». Кто-то добавил: «Кавалерия заколет всю дивизию!». Я оборачиваюсь назад и не вижу никакой кавалерии, но перед глазами мелькает трубач; я ему кричу: «Играй отбой и сбор, учение закончилось». Когда раздался сигнал «сбор», люди остановились, начали весело переговариваться и собираться по сво-
им взводам. Ординарцы, и те ушли веселые. Адъютант полка сказал в мой адрес, что я всю ночь делал глупости, и только в этот раз сделал хорошо, и он прощает мне все. Не успел я открыть рот, как адъютанта уже не было.
Только в августе месяце, когда адъютант был уже в г. Севлиево, я понял, что хотел сказать полковой командир. Тогда по приказу царя прибыл полковник жандармерии Гернгросс, чтобы снять показания по поводу статьи майора Подгурского, вышедшей в «Военном листке», издании штаб-квартиры под редакцией ротмистра Крестовского (также редактора «Петербургских тайн»). В статье упоминалось, что капитан Фок остановил отступающий царский конвой, обругал его, а также выбранил командира конвоя, полковника Озерова. Тому же полковнику Гернгрос-су начальник штаба армии генерал Непокой-чинцкий поручил, между делом, проверить слухи о совершенном насилии над новым начальником, подполковником Маевским. Из вышеизложенного мною описания боя видно, что не было причины им ругать конвой, а уж тем более оскорблять полковника Озерова, который остановил конвой (поскольку ротный куда-то делся) и сам взял на себя командование ротой, работу, которую можно было возложить на старшего офицера роты. В этот критический момент он пожертвовал своим самолюбием и, ясно видя, что нужно подчиниться команде младшего — армейского капитана, который был моложе его и по годам, и по чину, повел роту в бой сам лично. Это обстоятельство, выходит, не было хорошо рассмотрено еще тогда, оно даже осталось незамеченным, однако благодаря этому его самопожертвованию, поле осталось в наших руках. И он сознательно жертвовал собой; его железный характер выявляется в его вопросе: «Что вы мне приказываете сделать?». Так меня понял и конвой, и с того момента я стал и его начальником, при этом самым старшим — иначе нельзя объяснить причину, по которой он остановился по этой команде в самый критический момент. А то, что он считал меня старшим, свидетельствует следующий факт:
Главнокомандующий Великий князь приходит в лазарет, где лежат раненые из царского конвоя, здесь он узнает о количе-
стве раненых и убитых. Он поражен такой большой потерей в конвое, по сравнению с потерями в других частях, которые участвовали в бою, и спрашивает: «Кто вас вел в бой?» — «Капитан Хвок», — был общий ответ. Этот ответ был неожиданным для всех присутствующих, потому что такого лица не было ни в конвое, ни в целой армии. Позже выяснилось: поскольку в конвое в основном служили «малороссы», то они перекрестили Фока в Хвока. Этот ответ показал естественный ум русского солдата. Немецкий солдат ответил бы по-другому, он указал бы на полковника, который его вел, а не капитана, которого видел в первый раз. Такова мудрость нашего солдата. Я не помню, кому принад-
лежит картина вышеизложенного боя конвоя — русскому или немцу. Я не помню, где я видел эту картину — в Эрмитаже или в Зимнем дворце? На картине изображен «штыковой бой» именно так, как мы сами себе его представляем, сиречь — колют штыком и бьют прикладом (рукоятка ружья). Однако этот первый штыковой бой, очевидцем которого я был, представляется мне так: русский и турок бегут друг на друга, держа ружья наперевес двумя руками, и, приблизившись, стреляют, после чего пытаются вырвать ружье из рук противника. Случается, что они долго борются, пока мимо них не пробежит русский или турок и не заколет противника. Так воюют цепи.
