CC BY
39
ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ГРАЖДАНСТВЕННО-ПАТРИОТИЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ ИСТОРИЧЕСКОЙ ИНФОРМАЦИИ О ВКЛАДЕ ПОЛИЦИИ В СПАСЕНИЕ ОТЕЧЕСТВА И ПОДВИГАХ РОССИЙСКИХ
ПОЛИЦЕЙСКИХ В 1812 Г. (В 2-Х ЧАСТЯХ). ЧАСТЬ 2
А.В. ДАВИДЕНКО,
кандидат исторических наук, доцент, начальник кафедры истории государства и права Московского университета МВД России, полковник полиции Научная специальность: 13.00.08 — теория и методика профессионального образования;
07.00.02 — отечественная история E-mail: mrakobest@bk.ru
Аннотация. В статье представлен историко-правовой материал о деятельности полиции в период Отечественной войны 1812 г. Обосновывается вывод о том, что фактографический материал о системном, многогранном вкладе органов внутренних дел в Победу имеет мощное воспитательное патриотическое воздействие на студентов (курсантов), формируя у них системно-целостное представление об историческом процессе развития отечественных органов внутренних дел.
Ключевые слова: патриотическое воспитание, патриотизм, историческая информация в педагогике, Отечественная война 1812 г., российская полиция в 1812 г.
EDUCATIONAL PATRIOTIC POTENTIAL OF HISTORICAL INFORMATION ON A CONTRIBUTION OF POLICE TO RESCUE OF THE FATHERLAND AND FEATS OF THE RUSSIAN POLICEMEN IN 1812
A.V. DAVIDENKO,
candidate of historical sciences, dotsent, chief of the department of history states and law of the Moscow university of the Ministry of Internal Affairs of Russia,colonel of police
Annotation. In article the historical and legal material about police activity in Patriotic war of 1812 is presented. The conclusion that the factual material about a system, many-sided contribution of law-enforcement bodies to the Victory has powerful educational patriotic impact on students (cadets) locates, forming at them system and complete idea of historical development of domestic law-enforcement bodies.
Keywords: patriotic education, patriotism, historical information in pedagogics, Patriotic war of 1812, the Russian police in 1812.
ПОЛИЦИЯ И ПОЖАР МОСКВЫ
(пр одолжение) Следует отметить, что разноречивость толкований причин московского пожара в отечественной публицистике, мемуаристике и историографии имела в своей основе, кроме всего прочего, и отсутствие документальных свидетельств о распоряжениях московского губернатора касательно сожжения города. В 1830-е гг., когда летописец Отечественной войны генерал-лейтенант А.И. Михайловский-Данилевский, служивший в 1812 г. адъютантом у Кутузова, стал собирать материалы и свидетельства для подготовки к изданию объемной истории событий «двенадцатого года», во все губернии было разослано циркулярное письмо со специально разработанной анкетой-опросником. В марте 1836 г. подобный запрос поступил и в московскую Управу благочиния, обратившуюся к ве-
теранам столичной полиции, служившим в ее рядах в 1812 г. Этот опрос отставных полицейских чиновников выявил уже отмеченную особенность реализации начальственных распоряжений Ф.В. Ростопчина — их конфиденциальность и устный характер. Квартальный надзиратель И.Мережковский, выполнявший разведывательные поручения губернатора в оккупированной Москве, указывал на принципиальное отсутствие письменных предписаний: «Оных не могло и быть...потому что мы всегда получали словесные приказания... и равномерно доносили словесно»1. Тем более ценной представляется подготовленная в рамках этого опроса «Записка» следственного пристава П.И. Вороненко — в ней впервые письменно закреплялись сведения о неподлежавших в 1812 г. огласке
1 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С. 69.
приказах Ростопчина. Сам столичный генерал-губернатор до самой кончины в 1826 г. старался умалчивать о собственной роли в организации московского пожара и даже отрицал свою целенаправленную причастность к этому жертвенному подвигу, поскольку, во-первых, решение о сожжении города было принято без санкции государя; во-вторых, изобличение русской воли в организации пожара противоречило версии о вандализме захватчиков, вдохновляющей на патриотическую ярость и ожесточенное мщение в 1812 г. (инерция этой версии сохранялась весьма долго); в-третьих, в московском пожаре погибло имущество многих знатных фамилий и провоцировать их претензии и недовольство принятием на себя уже утвержденной за французами вины наверняка не входило в планы Ф.В. Ростопчина.
«Записка» П.И. Вороненко позволяет высветить некоторые важные детали экстренного совещания в особняке на Лубянке и последовавших за ним полицейских действий: «2 сентября в 5 часов полуночи он же (Ф.В. Ростопчин) поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Красного холма и у Симонова Монастыря, и в случае внезапного вступления неприятельских войск стараться истреблять все огнем, что мною и исполнено было в разных местах, по мере возможности, в виду неприятеля до 10 часов вечера, в 11 часу из Замоскворечья, переправясь верхом вплавь ниже Данилова монастыря, около 2-х часов пополуночи соединился с нашим ариергардом»2.
Первый историк Отечественной войны Д.П. Бутурлин (1816 г.) писал: «Пока наши войска находились в городе, невозможно было поджечь его, не повредив нашему отступлению. Но во многих домах были сложены горючие материалы, а в городе был рассеян целый отряд поджигателей, руководимых несколькими офицерами прежней московской полиции, которые остались в городе переодетыми»3. Бутурлин впоследствии указывал на предварительное визирование текста самим Ф.В. Ростопчиным, который не счел нужным вносить какие-либо поправки4. Следует указать на зафиксированный в мемуарах князя А. А. Шаховского (князь одним из первых вошел в оставленную Бонапартом столицу вместе с войсками корпуса генерала Ф.Ф. Винценгероде) эпизод, относящийся ко дню возвращения Ростопчина в испепеленную Москву после отхода французов: «Граф Ростопчин с
самодовольством говорил о том истинно славном деле, от которого через несколько лет печатно отрекался в Париже» (имеется в виду брошюра «Правда о московском пожаре», опубликованная графом в 1823 г. накануне возвращения на родину после десятилетнего пребывания во Франции — Ростопчин публично отрекался от своей всеевропейской славы зачинщика пожара, дабы упредить претензии влиятельных москвичей, пострадавших от испепеления столицы)5. А.А. Шаховской отмечает доверительный и «почти приятельский» характер этого разговора. Следовательно, осторожность в признании своих заслуг инициатора сожжения Москвы иногда изменяла графу.
Оставшийся в Москве чиновник вотчинного департамента А.Д. Бестужев-Рюмин оставил свидетельство о том, что еще до вступления в город неприятеля 2 (14) сентября «на Лобном месте, что близ кремлевских Спасских ворот, площадь была полна народу, так что тесно было; в воздухе же был нестерпимый смрад от того, что лавки москотильного ряда были уже зажжены, и, как говорили, зажигал лавки сам частный пристав городской части»6.
Известный впоследствии театральный артист Н.М. Никифоров, остававшийся со своим престарелым отцом в Москве, сохранил воспоминание, что театр у Арбатских ворот был подожжен полицейским будочником, унтер-офицером Петром Васильевичем Мельниковым, который «сам передавал Никифорову, что поджег театр по приказанию начальства»7. Во всех французских мемуарах упоминаются русские полицейские-поджигатели и «горючие вещества», историк С.П. Мельгунов (1911 г.) отмечал: «Возьмем ли мы артистку Луизу Фюзи, возьмем ли итальянца-офицера Ложье, возьмем ли полковника Комба, возьмем ли генерала Дедема, возьмем ли письмо Марэ, герцога Бас-сано, — мы повсюду встречаемся с одним и тем же. Единогласие поразительно. Марэ говорит о «горючих материалах», найденных в печах и трубах, а капитан Бургоэн, остановившийся в доме Ростопчина на Лубянке, рассказывает, как вскоре после прибытия в трубах была обнаружена кадка с фитилями, ракеты и
2 Вороненко П.И. Записка. 1836 г. // 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С. 71.
3 Искюль С.Н. Год 1812. СПб., 2008. С. 210.
4 Попов А.Н. Отечественная война 1812 года. М., 2009. С. 726.
5 Шаховской А. А. Первые дни в сожженной Москве // Наполеон в России глазами русских. М., 2004. С. 276.
6 Мельгунов С.П. Кто сжег Москву? // Отечественная война и Русское общество. Т. 4. М., 1911. С. 167.
7 Искюль С.Н. Указ. соч. С. 193.
т.д.»8. О горючих материалах упоминают и русские источники, в частности Н.В. Голицын: «Он (Ростопчин) приготовлял все зажигательные снаряды под предлогом шара, сооружаемого машинистом Леппихом (об этом проекте речь подробнее пойдет ниже — А.Д.) будто бы для истребления французской главной квартиры. брандеры были разнесены во все части города по домам, лавкам и проч. .В декабре 1812 г. ... я слышал от некоторых жителей столицы, что в день оставления нами Москвы 2 сентября, они обнаружили в своих домах подброшенные мешки с порохом и разными снарядами, которые они прибрали и тем избавились от пожара»9. Есть основания говорить и о первых опытах минно-взрывной диверсионной деятельности московской полиции. Современный исследователь В.Н. Земцов в своем весьма насыщенном интереснейшей фактографией труде «1812 год. Пожар Москвы» указывает на красноречивые детали: «Из списка колодников Бутырской тюрьмы, подлежащих эвакуации из Москвы, видно, что всего под надзором смотрителя Иванова был 631 человек, однако «из оного числа отпущено в части (полицейские) трубочистов 3, да отправлен в ордонансгауз за болезнию один. 1 сентября был отпущен в Пятницкую полицейскую часть колодник Федор Михайлов, трубочист, а 2 сентября — еще двое трубочистов, — Иван Колесников (из городской части) и «присланный из пожарной части» (из Тверской части) Мартын Тимофеев. Интересно, зачем еще перед самым выездом из Москвы понадобились в полицейские части арестанты-трубочисты? Чистить трубы? Скорее всего, как отмечали многие французские мемуаристы, для того, чтобы подложить в печи взрывчатые вещества»10. Выводы В.Н. Зем-цова представляются вполне логичными. О действенности полицейской диверсионной работы осталось несколько французских свидетельств. Сержант Бургонь упоминает о «страшном взрыве» дворца, который он осматривал, находясь в патруле: «Мы думали, что будем погребены под развалинами. в обширной столовой обрушился потолок. и все это произошло от того, что нарочно были положены ядра в изразцовую печь. Русские рассудили, что для того чтобы истреблять нас, всякое средство годится»11. Генерал-адъютант Филипп де-Сегюр свидетельствует: «Были отмечены русские полицейские, которые разводили огонь посредством пик, вымазанных смолой. В других местах коварно подложенные гранаты разрывались в печах некоторых домов и ранили солдат, толпившихся
возле печки»12. В описаниях технологии полицейских поджогов французы упоминают кроме факелов, «начиненных порохом» поленьев в печах еще и ракеты, спускаемые с колоколен и крыш домов, а также зажигательные «головни», укрываемые под одеждой, а затем на бегу бросаемые в окна оккупантам13. О происхождении этих метательных снарядов и ракет еще в 1870-е гг. сделал интересное предположение А.Н. Попов, напомнив о нереализованном проекте боевого воздушного шара инженера Франца Леппиха, неудачные испытания которого проходили накануне оккупации Москвы. Александр I придавал большое значение этому проекту и поручил Ростопчину обеспечить Леп-пиху все условия для работы. По проекту, управляемый веслами-лопастями шар должен был нести гондолу с экипажем солдат и запасом зажигательных бомб для сброса на неприятеля. По мнению А.Н. Попова, после провала испытаний и эвакуации конструкций, заготовленные зажигательные снаряды вполне могли быть использованы для поджога Москвы14. Возможно именно их подробно описал адъютант командира 1-й гвардейской пехотной дивизии Императорской гвардии П. Бургоэнь, рассказывая о маленьких деревянных бочонках с горючими веществами, извлеченных на его глазах из печей в особняке Ростопчина: «они имели цилиндрическую форму, сделаны они были из цельного куска соснового дерева, закруглены по концам в виде шапочек; они имели около 9 дюймов длины и около 2,5 в диаметре. Относительно способа их употребления мы предполагали, что их должны были зажигать и руками забрасывать в окна домов»15. С этим злополучным шаром Ф. Леппиха связан еще один эпизод. Среди трехсот офицеров московской полиции нашелся и один изменник — квартальный поручик Павел Лакруа (судя по фамилии — из числа французских эмигрантов), который 2 сентября при эвакуации намеренно отстал от сослуживцев и предложил свои услуги французам. Доверие оккупантов предатель приобрел, передав им находя-
8 Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 162.
9 Голицын Н.Б. Еще об Отечественной войне (письмо в редакцию «Северной пчелы») // Отечественная война 1812 г. глазами современников. М., 2012. С. 146, 147.
10 Земцов В.Н. 1812 год. Пожар Москвы. М., 2010. С. 47.
11 Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев: в 2 кн. Кн. 1. Нашествие на Москву / пер. с франц. и нем. М., 2004. С. 272.
12 Граф де-Сегюр. Поход в Россию. М., 2002. С. 134.
13 Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. С. 275.
14 Попов А.Н. Отечественная война 1812 г. Т. II. Нашествие Наполеона на Россию. М., 2009. С. 722.
15 Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. С. 323.
щегося под его надзором пленного французского полковника Сен-Перна. Из бумаг наполеоновского «градоначальника» Москвы Жана Батиста Лессепса следовало, что, явившись к новым хозяевам, Лакруа известил их «о строении воздушного шара, с указанием на тех, кто этим занимался, какого материала и веществ было употреблено и у кого они куплены»16. Эти сведения дали французам повод объявить секретные мастерские Франца Леппиха в усадьбе Воронцово специальной фабрикой взрывчатых материалов и бомб для заранее подготовленного поджога Москвы. Также французам стала известна «легенда» Леппиха, по соображениям секретности прибывшего в Россию под именем майора английской службы Шмидта. В заключении Военной судебной комиссии, созванной французами для показательного суда над поджигателями, Леппих фигурировал как англичанин Шмидт — изготовитель адских машин. Этот аргумент стал своеобразным французским козырем в информационном поединке по поводу поиска ответственных за сожжение Москвы.
В своих мемуарах наполеоновский обер-шталмей-стер А. Коленкур формулирует стройную версию истории с шаром, во многом перекликающуюся с предположениями А.Н. Попова: «Императору сообщили также много сведений о зажигательном воздушном шаре, над которым долгое время под покровом тайны работал некий англичанин или голландец по фамилии Шмидт. Этот шар, как уверяли, должен был погубить французскую армию, внести в ее ряды беспорядок и разрушение. Тот же изобретатель изготовлял много гранат и горючих материалов. Большая часть горючих материалов, найденных во многих учреждениях и приготовленных для поджога, действительно была изготовлена по определенной системе»17. Остается вопрос: уж не от Лакруа ли оккупанты получили столь изобильную и выгодную для них информацию?
П. Бургоэнь сумел емко передать впечатление, произведенное на французов московским пожаром: «Мы тотчас были подавлены этим языком пламени, на котором к нам обращались русские в миг нашего вступления в столицу. Это было продолжением того, что мы видели в Смоленске, в Вязьме, Можайске, в каждом местечке, в каждой деревне, через которую мы должны были пройти... Русские получили приказ сжигать все, чтобы мы голодали; они следовали этому предписанию с их обычным невозмутимым постоянством». Сохранилось немало французских свиде-
тельств, подтверждающих мнение Бургоэня о сознательном уничтожении населенных пунктов самими русскими. Французский военный медик Ф. Граналь писал своей супруге о том, что Москва — лишь самый масштабный пример типичной тактики русских: они сами сожгли Смоленск, Вязьму, Дорогобуж (маршал Жюно едва не погиб во время этого пожара)18.
Свидетельства о непосредственной реакции французского императора на пожар оставили два высокопоставленных мемуариста, сопровождавших Наполеона в его московских злоключениях — это граф Ф. де-Сегюр и А. Коленкур.
Граф Ф. де-Сегюр, всю кампанию пробывший подле императора в должности генерала-адъютанта, приводит слова Бонапарта о пожаре: «Это предвещает нам большие несчастья!»19. По свидетельству императорского обер-шталмейстера А. Коленкура, Наполеон был весьма озабочен пожаром, но не хотел верить в злой умысел, полагая, что всему виной грабеж и беспорядки. В его присутствии был проведен допрос двух будочников, которые показали, что поджигали дома по приказу Ростопчина, переданному им начальниками. Коленкур приводит изложенный пленными будочниками сценарий патриотической диверсии, разработанный губернатором и полицией: заблаговременная маркировка зданий, подготовка их к поджогу, распределение конкретных исполнителей по кварталам небольшими группами. Сигнал к началу действий был дан низовым исполнителям неким унтер-офицером вечером 2 сентября и был повторен на следующее утро20. В этой связи стоит подробнее остановиться на упоминаемом в нескольких мемуарных источниках эпизоде с пленением и допросом в Кремле неизвестного русского полицейского офицера. По версии Коленкура, этот пленник был разыскан в городе по ходу поиска вожделенно чаемой Наполеоном депутации для официальной сдачи Москвы победителю. Еще при появлении первых дымовых столбов офицер «простодушно» предупредил знавшего русский язык императорского секретаря-переводчика и организатора разведки барона Лелорня о грядущем всеобщем пожаре, но на его
16 Земцов В.Н. Указ. соч. С. 43.
17 Коленкур Арманде Мемуары. Поход Наполеона в Россию. М.-Таллин, 1994. С. 174.
18 Промыслов Н.В. Отступление Великой Армии от Москвы до Смоленска // Французский ежегодник 2010. Источники по истории Французской революции XIX в. и войн Наполеона. Екатеринбург-М., 2010. С. 322.
19 Граф де-Сегюр. Указ.соч. С.138
20 Коленкур Арман де Мемуары. Указ. соч. С. 176.
слова до поры никто не обратил внимания и пленника бросили на гауптвахту. Лишь на фоне запылавшей со всех концов столицы офицера допросили повторно и услышали подробности о ростопчинском плане. По словам пленного, накануне отъезда Ростопчина старшие полицейские начальники собирали исполнителей поджога в определенном месте на инструктаж. 2 сентября приказ о поджоге был передан по цепочке схемы оповещения: от офицеров к унтер-офицерам и рядовым исполнителям21. По сравнению с подчеркнуто объективистской, оформленной под сухой отчет версией Коленкура, генерал-адъютант граф де-Сегюр более драматичен, хотя вряд ли гарантировано достоверен, в своих описаниях: «Башня арсенала (в Кремле — А.Д.) продолжала гореть. Там нашли русского полицейского. Наполеон велел допросить его в своем присутствии. Этот русский был поджигателем. Он исполнил приказание по сигналу, данному его начальником .Император сделал жест презрения и досады, и несчастного поволокли на двор, где взбешенные гренадеры закололи его штыками»22. По версии другого свидетеля — события развивались несколько иначе. Русский военнопленный граф В.А. Перовский, оказавшийся в Кремле как раз во время пожара Троицкой башни близ Арсенала, стал очевидцем сцены: «Я увидел нескольких солдат, ведущих полицейского офицера в мундирном сюртуке. Штаб-офицер начал его допрашивать через переводчика: «Отчего горит Москва? Кто приказал зажечь город? Зачем увезены пожарные трубы?», на что он отвечал, что ничего не знает, а остался в Москве, потому что не успел выехать. «Он ни в чем не хочет признаваться, — сказал допрашивающий, — но очень видно, что он все знает и остался здесь поджигать город. Отведите его и заприте вместе с другими». «Что с ним будет?» — спросил я у офицера. «Он будет наказан как заслуживает: повешен или расстрелян с прочими, которые за ту же вину с ним заперты»23. Остается вопрос: идет ли речь об одном и том же человеке, участь которого была по-разному интерпретирована свидетелями, или в мемуарах представлены эпизоды с несколькими полицейскими офицерами?
Французский эмигрант театральный режиссер Арман Домерг, со слов своих близких, оставшихся в Москве, приводит трагические свидетельства: «Попы, будочники, агенты полиции, наконец, несколько дворян, надев накладные бороды, руководили шайками в их разрушительном действии. Смешиваясь с
народом, благодаря своим костюмам, они сначала скрывались от мщения французов, но скоро, узнанные по походке и принужденным манерам, они и их гнусные подчиненные погибли почти все от рук наших разъяренных солдат. Последние кидались в огонь, резали и вешали без сострадания, и долго еще после пожара на изящных фонарях, украшавших Тверской бульвар, висели обезображенные трупы поджигателей». Об этом же в своем дневнике от 15 сентября 1812 г. (на второй день оккупации столицы) пишет и итальянский офицер Цезарь Ложье: «Большинство арестованных оказываются агентами полиции, переодетыми казаками, преступниками, чиновниками и семинаристами. В назидание решают выставить их трупы, привязанные к столбам на перекрестках или к деревьям на бульварах.»24. Во многих французских мемуарах упоминается «площадь повешенных» близ дома губернатора.
Сержант Бургонь неоднократно со своим патрулем наталкивался на поджигателей с факелами, перебегавших от одного дома к другому, сам сержант не раз оказывался под обстрелом городских партизан: «По крайней мере, две трети этих несчастных... были каторжники... остальные были мещане среднего класса и русские полицейские, которых было легко узнать по их мундирам»25.
В воспоминаниях итальянского гравера Ф. Венд-рамини содержится рассказ о расстреле французскими солдатами схваченного у особняка князя Куракина поджигателя, который держал в руках полицейскую шапку и радостно кричал: «Как хорошо горит!»26. Польский офицер Р. Солтык писал о том, что солдаты повсюду задерживали будочников и мужиков, поджигавших дома. Поляки сразу же расстреливали их, а остальные приводили к командирам.
8 (20) сентября Наполеон писал русскому царю о 400 схваченных и казненных поджигателях, но расправы продолжались и дальше. По разным оценкам, оккупанты расстреляли от 500 до 1000 русских патриотов. В первые часы пожара, по свидетельству де-Сегюра, французы обвиняли в нем себя, считая причиной бедствия пьянство и неповиновение сол-
21 Коленкур Арманде Мемуары. Указ. соч. С. 180.
22 Граф де-Сегюр. Указ соч. С. 134.
23 Попов А.Н. Отечественная война 1812 г. Т.П. Нашествие Наполеона на Россию. С. 663.
24 Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. С. 274.
25 Там же. С. 292
26 Искюль С.Н. Указ. соч. С. 206.
дат: «Мы смотрели друг на друга с отвращением и с ужасом думали о том крике всеобщего возмущения, который поднимется в Европе. Мы заговаривали друг с другом, потупив глаза, подавленные этой страшной катастрофой, которая оскверняла нашу славу, отнимала у нас плоды победы и угрожала нашему существованию в настоящем и будущем»27. А далее в тексте мемуаров графа упомянут чрезвычайно важный психологический мотив, объясняющий стремление французов абсолютизировать до гипертрофии русскую ответственность за пожар: «Из этой мрачной бездны мыслей и взрывов ненависти против поджигателей мы могли вырваться, только отыскав все, что указывало на русских как на единственных виновников этого страшного несчастья»28.
Захватчикам крайне важно было отвести от себя малейшую тень подозрения и ответственности за пожар и зафиксировать в европейском общественном мнении сугубо русскую вину в разразившейся катастрофе. Для этих целей 12 (24) сентября было организовано полуинсценированное заседание Военной комиссии — «показательный суд» над 36 поджигателями. Среди «полностью изобличенных показаниями свидетелей» и приговоренных к смерти 10 человек был и солдат московской полиции Алексей Карлум. Среди 26 человек, приговоренных к заключению, числились 8 солдат московской полиции: Андрей Шестоперов, Федор Ефимов, Луциан Мойтейц, Сивал Сеа-хов, Гаврила Абрамов, Самойло Никифоров, Гаврила Беглов, Федор Григорьев. В отечественной историографии еще не найдена единая позиция по вопросу о степени достоверности документов комиссии29. Французы не представили ни свидетельских показаний, ни конкретных улик, ни аргументов обвиняемых, которым, якобы, в ходе процесса предоставлялось слово. Но не следует исключать, что среди осужденных были и реальные поджигатели, рисковавшие своими жизнями, выполняя патриотический долг.
Пожар Москвы имел целый комплекс тяжелых для неприятеля последствий. И самое тяжелое из них — стремительная деморализация оккупантов, ставшая причиной значительной потери боеспособности их войск. Воспринимая русскую столицу как долгожданный приз за страдания и испытания похода, французы и их союзники еще до пожара приступили к грабежам, а огненная стихия окончательно уничтожила все препоны дисциплины и дала захватчикам своего рода индульгенцию на разнузданное хищничество — если
ценности все равно погибнут в огне, почему бы их не присвоить? Трудно сказать, был ли заранее просчитан такой исход русскими инициаторами поджога, но деморализующий эффект московского пожара оказался сокрушительно мощным для неприятеля. В экстазе грабежа французы способствовали сожжению Москвы не меньше, чем поджигатели-патриоты. Изначальная версия нашей пропаганды о злонамеренном сожжении столицы оккупантами оказалась психологически эффективной, стойкой и долговечной благодаря реальным свидетельствам о французском вандализме. Главным аргументом, подтверждающим эту версию, стал мстительный приказ Наполеона о взрыве Кремля. Спутник Бонапарта А. Коленкур приводит эпизод, в котором император предстает как осознающий свои действия поджигатель. Вскоре после боя за Малоярославец император выместил свою ярость на попавшемся на пути помещичьем доме: «Император, нервное раздражение которого не утихало, приказал двум гвардейским эскадронам обыскать и поджечь этот дом». При этом обозленный корсиканец весьма безыскусно пояснил свой мотив: «Так как господа варвары считают полезным сжигать свои города, то надо им помочь»30.
Немецкий офицер наполеоновской армии Вильгельм Антон Фоссен живописал в своих мемуарах впечатляющие картины морального разложения оккупантов: «Проходя мимо погребов можно было видеть там пьяных солдат, которые с бутылками в руках кричали проходящим: «Сюда, товарищ!» Зачастую можно было видеть как верхняя часть домов, подгорев, обрушивалась над погребами, полными пьяных солдат, пьющих за здоровье проходящих мимо товарищей. Таким образом, погибли целые тысячи людей»31. Русский очевидец отмечал: «Касательно грабежа, утончение французов в сем роде достигло высокой степени. Не осталось такой пытки, которой бы они не употребили, чтобы допросить, где чье имение зарыто и запрятано... Ежели приносили в гробе мертвое тело для погребения, то останавливали и осматривали оное; даже самые могилы разрывали в чаянии найти сокровища»32. Француз-москвич купец Изарн и
27 Граф де-Сегюр. Указ.соч. С. 138
28 Там же. С. 134
29 Попов А.Н. Французы в Москве. Отечественная война 1812 г. Т. II. Нашествие Наполеона на Россию. М., 2009. С. 706—733; Земцов В.Н. Указ. соч.
30 Коленкур Арман де Мемуары. Указ. соч. С. 252.
31 Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. С. 270.
32 Наполеон в России глазами русских. М., 2004. С. 167.
глава московской католической общины аббат Сю-рюг оставили нелицеприятные воспоминания о бесчинствах своих бывших соотечественников. По их словам, солдаты различных корпусов наполеоновской армии дрались до резни между собой за добычу, тем более они были беспощадны к русским горожанам: «Те, которых пощадил огонь, не избежали гра-бежа.многие сожалели, что не погибли в огне со всем своим имуществом. Хлебные лавки были разграблены, вино и водка наполняли погреба до того, что несколько солдат в них утонули33. Но всего ужаснее, что офицеры, также как и солдаты, ходили из дома в дом и грабили. Даже генералы, под предлогом реквизиции брали повсюду то, что им нравилось, или меняли квартиры с тем, чтобы грабить новые жилища. Переодевание во все возможные одежды давало повод солдатам грабить даже своих офицеров, которых они как будто бы не узнавали в новых одеждах»34. Падение дисциплины принимало подчас гротескные формы и коснулось даже гвардии. Любопытна выдержка из Приказа по гвардейской дивизии Кюриаля от 23 сентября 1812 г. (Кремль): «Гофмаршал двора (Наполеона) оживленно возмущался тем, что, несмотря на повторные запреты, солдаты продолжают справлять свою нужду во всех углах и даже под окнами Императора»35.
Граф Ф. де-Сегюр описывает распространенную практику гужевого использования москвичей для нужд французских мародеров: «Запах, издаваемый этим поверженным колоссом (Москвой), сожженным и обуглившимся, был очень неприятен. Предместья были заполнены русскими, мужчинами и женщинами в полуобгоревшей одежде. Между лагерями и городом постоянно встречались толпы солдат, тащивших добычу или гнавших перед собой, точно вьючных животных, мужиков, нагруженных добром, награбленным в их же столице». Сержант Бургонь описывает как трое поджигателей, вооруженных пикой, саблей и факелом вступили в схватку с французским отрядом — двое были убиты, а третий был «впряжен вместе с другими, схваченными на улице русскими, в повозку», нагруженную награбленным добром и продовольствием. Когда отряд был стеснен сходящимися стенами пожара, французы ударами сабель погнали «упряжь» впереди себя, но на середине улицы повозка с впряженными пленными была погребена под рухнувшими стенами: «вмиг все было уничтожено, не исключая
и возниц: мы не пробовали даже и разыскивать их, но очень сожалели о своих запасах, в особенности о яйцах». На фоне этих эпизодов несколько неуместными воспринимаются претензии по поводу низкой цивилизованности «русских варваров», содержащиеся в письме главного хирурга Великой Армии Ж.Д. Ларрея супруге: «Мы надеялись после ужасной битвы 7 сентября (имеется в виду Бородино — А.Д.), во время которой погибло более 30 000 русских, что эта нация попросит мира, но она упорно предпочитает, чтобы ее убивали, или же скрывается в лесах вместе с медведями. Впрочем, существует большое сходство физическое и моральное, между этими людьми и дикими зверями; поэтому почти все вельможи имеют несколько приученных зверей; они едят и спят вместе. Суди о приятном обществе! О, этот отвратительный народ, как мне не терпится скорее расстаться с ним»36.
Герой войны, доблестный партизан и офицер обсервационного корпуса, блокировавшего Москву с северо-запада, полковник А.Х. Бенкендорф в числе первых вошел в оставленную врагом столицу. Его потрясли картины кощунственных осквернений московских святынь, особенно Успенского Собора в Кремле: «Я убедился, что состояние, в котором он находился, необходимо было скрыть от взоров народа. Мощи святых были изуродованы, их гробницы наполнены нечистотами, украшения с гробниц сорваны. Образа перепачканы и расколоты. Все, что могло возбудить алчность солдата, было взято, алтарь был опрокинут, бочки вина были вылиты на церковный пол, а людские и конские трупы наполняли смрадом своды, которые предназначены были принимать ладан. Я поспешил наложить печать на дверь и поставить ко входу сильный караул»37. Полковник опасался, что лицезрение вышеописанной картины толпившимся снаружи русским простонародьем приведет к массовому линчеванию оставшихся в Москве тысяч французских раненных и пленных. В предыдущий раз Бенкендорф был в Успенском Соборе на коронации Александра I -тогда храм блистал внутренним убранством и был наполнен первыми сановниками империи. Неужели
33 Попов А.Н. Указ. соч. С. 669.
34 Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. С. 347.
35 Земцов В.Н. Указ. соч. С. 47.
36 Земцов Н.В. Указ. соч. С.71.
37 Записки Бенкендорфа. 1812 год. Отечественная война. 1813 год. Освобождение Нидерландов. М., 2001. С. 78.
Наполеон ждал от русского царя согласия на мир, допустив осквернение собора, где тот короновался?
Еще одно следствие жертвенного подвига полицейских властей Москвы — мстительное ожесточение русских войск и необратимо разгоревшаяся партизанская война. Пожар Москвы стал переломным морально-психологическим рубежом войны, которая окончательно приобрела характер национальный и религиозный. Легендарное воспетое А.С. Пушкиным «остервенение народа» против захватчиков имело своим истоком чувство оскорбленной чести и желание беспощадно мстить за оскверненную древнюю столицу, за хищничества и зверства оккупантов. Сохранилось много свидетельств о восприятии московского пожара отступающей русской армией. Граничащее с отчаянием уныние сменилось жаждой мести. Полковник А.Ф. Мишо, направленный М.И. Кутузовым к Александру I с тяжелым известием о сдаче и сожжении Москвы, вспоминал диалог с русским Царем, состоявшийся 8 (20) сентября 1812 г. На вопрос государя: «В каком настроении оставили Вы армию, когда она узнала, что моя древняя столица оставлена без выстрела? Не заметили ли Вы в солдатах упадка мужества?» — посланник Кутузова ответил, что «оставил армию от главнокомандующего до последнего солдата в неописуемом страхе». На встревоженную реплику царя: «Неужели мои русские сокрушены несчастьем?» — полковник ответил: «О нет, государь, они только боятся, чтобы Ваше Величество. не заключили мира». Государь просил полковника заверить войска, что он будет сражаться до конца и лучше отступит до Сибири, «чем подпишет стыд своего отечества»38. После московского пожара ожесточение царя, армии и народа делало заведомо безнадежными упования Наполеона на почетный мир. Это признавали и сами французы.
В масштабах партизанского истребления захватчиков москвичи и окрестные крестьяне оказались достойными соперниками испанских герильясов. Оккупантов уничтожали всеми способами и подручными средствами: резали кровельным железом на пепелищах, душили, кололи, сбрасывали в колодцы, топили в прудах39. Москвич, очевидец событий, писал о городской партизанской борьбе с захватчиками: «Когда город был превращен в пепел пожаром и, следовательно, по утушении не освещен фонарями, то в осенние глубокие и темные ночи жи-
тели Москвы убивали французов великое множество. Французов убивали наши по ночам, а днем либо прятались в подземелья, либо были убиваемы, в свою очередь, французами»40. Московский почт-директор Д.П. Рунич вспоминал о городских партизанах: «Как только им попадался в руки кто-либо, принадлежащий к французской армии, смерть его была неминуема; его убивали и труп, иногда еще трепещущий, бросали в колодезь или в отхожее место. Даже женщины, .встретив по дороге пьяного спящего солдата, тащили его до ближайшей помойной ямы и сбрасывали туда головою вниз. Множество колодцев, помойных ям и отхожих мест были наполнены неприятельскими трупами»41.
Еще одним следствием пожара стало превращение пятинедельного пребывания оккупантов в Москве в растянувшееся по времени второе Бородино, равноценное первому по потерям. По свидетельству П.И. Вороненко, лично руководившего санитарной очисткой города после освобождения, Москва оказалась кладбищем для 30 тыс. французов и их союзников — сгоревших, умерших от ран и болезней, убитых городскими мстителями42.
В упоминавшейся выше «Записке» П.И. Вороненко лаконично описываются будни полицейских-разведчиков в сожженной столице. Ростопчин откомандировал шестерых квартальных надзирателей — Вороненко, Ровинского, Мерешковского, Иваниц-кого, Пожарского и Щербу — на Санкт-Петербургский тракт в распоряжение командира обсервационного корпуса графа Ф.Ф. Виценгероде. Из села Чашниково, где располагался штаб корпуса, переодетые разведчики проникали тайно в Москву, расходясь по разным направлениям: «Здесь было обязанностью нашею разведывать о силе и движении неприятельских войск, о запасах продовольствия оных, о духе оставшихся в столице жителей». Помощником полицейских разведчиков стал генерал-майор И.А. Тутолмин, почетный опекун и ди-
38 Две беседы полковника Мишо с императором Александром в 1812 г. // Военский К. Исторические очерки и статьи, относящиеся к 1812 г. М., 2011. С. 241, 242.
39 Попов А.Н. Указ. соч. С. 678—681; КозловскийГ.Я. Москва в 1812 году, занятая французами. Воспоминания очевидца // «Русская старина». М., 2011. С. 379.
40 Мы были поруганы, но одержали верх // Наполеон в России глазами русских. С. 167.
41 Воспоминания современников эпохи 1812 года на страницах журнала «Русская старина». М., 2011. С. 152.
42 Вороненко П.И. Записка. 1836 г. // 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С. 71.
ректор Воспитательного дома, вынужденный остаться в Москве со своими 600 подопечными детьми, и, с согласия российских властей, контактировавший с администрацией оккупантов. Тутолмин выправил разведчикам в канцелярии наполеоновского гражданского губернатора Москвы Жана-Батиста Лессепса пропуски для перемещения по столице в качестве чиновников Воспитательного дома. По этим документам П.И. Вороненко курсировал с донесениями к начальникам обсервационного корпуса Винценгероде, Бенкендорфу и Иловайскому.
Отважный квартальный надзиратель описывает попутно увиденные картины истребления французов — на Арбатской площади крестьяне уничтожили неполный вооруженный взвод оккупантов — 16 человек43. Именно от полицейских-разведчиков вечером 9 (22) октября 1812 г. русская армия узнала о выходе основных войск неприятеля из Москвы и о приказе Наполеона отряду маршала Мортье взорвать Кремль44. Эта новость заставила графа Винценгероде предпринять спешные и, как оказалось, необдуманные действия. Очевидец событий князь А.А. Шаховской пишет о том, что командир обсервационного корпуса, в состоянии некоего аффекта, сопровождаемый лишь адъютантом, помчался к французским аванпостам в качестве парламентера, желая передать Мортье категорическую угрозу повесить всех своих многочисленных французских пленных, если Кремль вздумают взорвать. П.И. Вороненко, по всей видимости, ставший проводником для графа в этой отчаянной миссии, пишет: «К не-щастью, я видел и то, как 10-го октября вероломные в противность парламентерных прав взяли генерала Винценгероде и адъютанта его Нарышкина в плен»45. Вечером этого же дня Бенкендорф и Иловайский узнали о пленении своего командира и приготовились к утреннему броску на Москву (впоследствии генерал Винценгероде, которому Наполеон лично грозил расстрелом как гражданину подчиненного Франции Рейнского союза, а стало быть «изменнику», был освобожден отрядом казаков). Но около двух часов ночи со стороны Кремля раздался большой силы взрыв. Бенкендорф и Иловайский спешно повели на Москву Изюмский гусарский и лейб-казачий полки — этот маневр уберег столицу от новых разрушений. Чиновник Андрей Карфачев-ский, остававшийся в Москве при французах, писал,
вспоминая утро 11 (24) октября 1812 г.: «Со светом дня мы увидели русских казаков в Кремле, кои успели изловить оставленных для зажигания и подрывов, французами учиненных, и, принудив их загасить многие фитили в бочках с порохом, спасли от разрушения соборы, монастыри, Спасскую башню, оружейную палату, колокольню Ивана Великого»46.
А.Х. Бенкендорф в течение нескольких дней фактически исполнял обязанности московского полицеймейстера, а вернувшиеся к исполнению своих прежних обязанностей полицейские-разведчики стали его действенными помощниками. 11 октября П.И. Вороненко получил от Бенкендорфа в подчинение 22 бойца из числа изюмских гусар и карго-польских драгун и занялся управлением и очищением пяти городских частей: Сретенской, Мясницкой, Яузской, Рогожской и Таганской. Объем работы по очистке города от трупов и павших лошадей был огромен. Крестьяне из подмосковных деревень, явившиеся в огромной массе на телегах поживиться на пепелище, были распоряжением властей «убережены от греха» и вместо чаемой мародерской добычи принуждены на своих телегах вывозить в поля и сжигать тысячи конских и человеческих останков. Полиции приходилось оперативно решать споры о принадлежности обывательского имущества. Были арестованы те, кто запятнал себя сотрудничеством с оккупантами. Вернувшиеся из Владимира, где московская полиция находилась в эвакуации, обер-полицеймейстер П.А. Ивашкин и Ф.В. Ростопчин одобрили действия П.И. Вороненко и мужественный квартальный надзиратель был повышен в должности до следственного пристава47.
Вышедшая из Москвы армия завоевателей устремилась в прорыв к южным, неразграбленным губерниям России, но в битве за Малоярославец была отброшена в гибельный промерзший желоб разоренной Смоленской дороги. К столетию сражения краевед и патриот своего города Н. Кременский издал небольшой очерк «Знаменитейший день 1812 г. Бой при Малоярославце», в котором описал подвиг полицейских чиновников, на сутки задержавших
43 Вороненко П.И. Указ. соч. С. 71.
44 Шаховской А.А. Указ. соч. С. 259.
45 Вороненко П.И. Указ. соч. С. 71.
46 Олейников Д.И. Бенкендорф. М., 2009. С. 136, 137.
47 Вороненко П.И. Указ. соч. С. 72.
авангард противника до подхода русских войск48. Городничий Петр Иванович Быковский с горсткой храбрецов 10 октября 1812 г. при виде приближающегося по Боровской дороге неприятеля поджег мост через реку Лужу на подходе к городу. Французы принялись наводить понтонные мосты. И тем временем полицейский чиновник Савва Иванович Беляев с несколькими смельчаками «распрудил стоявшую выше по течению реки мельницу». Вражеские понтоны смыло волной, река вышла из берегов, и французы вынуждены были ожидать спада воды до вечера 11 октября. И в русских, и во французских мемуарах подтверждается факт уничтожения моста через реку Лужу горожанами во главе с городничим, исправлять мост французам пришлось уже под огнем подоспевшей русской батареи49. Савва Иванович Беляев (1789—1857) стал героем-легендой Малоярославца, где ему поставлен памятник. В 1812 г. он служил в полиции повытчиком (секретарем) малоярославецкого нижнего земского суда, был смотрителем войсковых кордонов и участвовал в сопровождении армейских транспортов с продовольствием. После Малоярославецкого сражения в собственном доме за свой счет содержал раненых русских воинов. За проявленный патриотизм награжден бронзовой медалью «1812 год».
Много позже этих событий император Николай I утвердит текст мемориальной доски, преподнесенной в дар Малоярославцу: «Предел нападения, начало бегства и гибели врагов / Сражение при Малоярославце 12 октября 1812 года».
В мае 1813 г. Ф.В. Ростопчиным была создана «Комиссия для строения Москвы» с приданием ей пяти кирпичных заводов. К январю 1814 г. было восстановлено и построено 4,8 тыс. домов (из 6,5 тыс. сгоревших). Под присмотром московской полиции на восстановлении города работали в том числе и пленные французы.
В июне 1814 г. в Москве прошли торжества в честь взятия Парижа русскими войсками и союзниками. Город-герой праздновал отмщение.
Наполеон на острове Святой Елены подвел итог: «В 1812 г., если бы русские не приняли решения сжечь Москву, решения неслыханного в истории, то взятие этого города повлекло бы к успешному исполнению миссии в отношении России. Мир в
Москве предопределил бы окончание моей военной экспедиции.»50.
Герой войны Отечественной войны и прославленный военачальник А.П. Ермолов емко определил моральное значение сожжения Москвы: «Напрасно многие ищут оправдаться в этом, и слагают вину на неприятеля: не может быть преступления в том, что возвышает честь всего народа... За что отнимать у себя славу пожертвования столицею, когда справедливый неприятель у нас ее не похищает! Ни один народ из всех, в продолжение двадцати лет пред счастием Наполеона спрятавшихся, не явил подобного примера: судьба сберегла его для славы Россиян»51. Среди россиян более чем кто-либо иной достойных этой славы, следует вспомнить москвичей-патриотов, жертвовавших своим городом и своими жизнями, и московских полицейских — городских партизан, диверсантов и разведчиков, чьи имена сохранила история: Воро-ненко Прокофий Иванович, титулярный советник, следственный пристав, на службе в полиции с 1792 г.; Щерба Михаил Михайлович, надворный советник, частный пристав Арбатской части; Равинский Егор Мартынович (род. 1775 г.), титулярный советник, с 1810 г. — квартальный надзиратель Пятницкой части; Мережковский Иван, титулярный советник, квартальный надзиратель Рогожской части; Иваницкий Иван Исакович, титулярный советник, квартальный надзиратель Арбатской части, в штате полиции с 1799 г.; Пожарский Федор Прохорович, квартальный надзиратель якиманской части, в штате полиции с 1809 г.52; Яковлев Гавриил Яковлевич (ок.1771—1831 гг.), следственный пристав, кавалер многих орденов, легенда московского сыска. На поприще сыщика вступил в 1803 г. и оставался им включительно до 1828 г.
Действия отважных полицейских стали прочным звеном в причинно-следственной цепи от ухода наполеоновских войск с московского пепелища к разгрому врага и изгнанию его за пределы России.
48 Кременский Н. Знаменитейший день 1812 г. Бой при Малоярославце. М., 1912.
49 Ермолов А.П. Записки. 1798—1826. М., 1991. С. 222; Васильев А. А., Смирнов А. А. Малоярославецкое сражение // Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. М., 2004. С. 438. Донесение Евгения Богарнэ Наполеону // Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. С. 435.
50 Земцов В.Н. Указ. соч. С. 134.
51 Ермолов А.П. Указ. соч. С. 207.
52 1812 год в воспоминаниях современников. С. 186.
