CC BY
119
УДК 820 (091)
ББК 83.3 (4 Вл) + 83.3 (О)
Константинова Анастасия Витальевна
преподаватель г. Нижний Новгород Konstantinova Anastasiya Vitalievna
Lecturer Nizhni Novgorod «Ворон» Теда Хьюза в контексте германской мифологии Ted Hughes’s “Crow” in the Context of Germanic Mythology
Статья рассматривает сборник «Ворон» английского поэта Теда Хьюза в его мифологическом аспекте, в контексте германской мифологии. Пространство и время в «Вороне» организованы в соответствии с законами германского мифа. К традиционному пониманию образа Ворона как Трикстера добавляется его трактовка через образ германского бога Вотана, выступавшего в двух ипостасях: созидательной и разрушительной.
The article is devoted to the book “Crow” by the English poet Ted Hughes in its mythological aspect, in the context of Germanic mythology. Space and time in “Crow” are organized according to the rules of the ancient Germanic myth. To the traditional view on Crow as Trickster Hero the article adds the understanding him as Wotan, the great god of all Germanic tribes, who had two guises: creative and destructive.
Ключевые слова: английская литература, Тед Хьюз, «Ворон», миф ХХ века, германская мифология, архетипы, Вотан.
Key words: English literature, Ted Hughes, “Crow”, XX century myth, Germanic mythology, archetypes, Wotan.
Сборник Теда Хьюза (1930-1998) «Ворон» вышел в свет в 1971 году и стал
первой книгой поэта, где его собственная мифология, основанная, по его замечанию, на панъевропейской, приобрела четкие очертания [5, 109]. По признанию самого автора, его «основной целью было создать нечто с минимальным налётом культуры в музейном понимании - нечто самодостаточное и самозна-чимое, как будто появившееся после Всемирной катастрофы и гибели всех библиотек, где основополагающее снова рождается... непосредственно из семян, заложенных в самой природе [9, 107]. «Ворон» должен был стать целостным фольклорно-эпическим повествованием, и работа над ним не закончилась и после выхода книги - Хьюз писал «продолжение» (некоторые стихи вошли в сборник «Пещерные птицы», некоторые были опубликованы в литературных журналах, а часть из них увидела свет только в монографии Кита Сэйгара в
1983 году). Кроме того, поэт чаще других говорил именно об этом цикле, комментируя его в интервью, выступлениях на радио, письмах и эссе.
В частной беседе с литературоведом Николасом Бишопом Хьюз заметил: «Если читатель не чувствует фольклор, миф и т.д. ... я не знаю, что «Ворон» может дать такому читателю. ... Я уверен, для кого-то «Ворон» - книга-невидимка» [5, 110].
Несмотря на частое обращение к мифу в литературе ХХ века, нельзя сказать, чтобы сюжеты, образы и архетипы, к которым Тед Хьюз прибегает в «Вороне» были знакомы широкому кругу читателей. Это часто приводило к неверному пониманию цикла, «ведущей метафорой» которого стал Трикстер [В, 241]. Трактовка образа Ворона через образ Трикстера наиболее традиционна в литературоведении (этому вопросу посвящены специальные исследования Грэма Брэдшоу, Джэрольда Рэмси, Пола Бентли и др.). Однако в сборнике нашли свое отражение не только мифы североамериканских индейцев и палеоазиатов (“Crow’s Fall”, “Two Eskimo Songs”). Здесь есть и отсылки к «Тибетской Книге мертвых» (“Examination at the Womb-Door”), к греческой мифологии (“Oedipus Crow”, “Crowego”, “Song for a Phallus”). Важны в «Вороне» кельтские мотивы. Часто появляются образы из ирландского эпоса (в частности, в стихотворении “Crow’s Battle Fury” описание Ворона напоминает описание ирландского героя Кухулина в бою). Поэт неоднократно отмечал, что Ворон является старейшим и главнейшим тотемным животным Британии, связанным с кельтским богом Браном и богиней Морриган.
Однако все это может ускользнуть от неискушенного читателя, в особенности на фоне постоянной полемики цикла с христианским мифом. Впрочем, не стоит забывать о роли бессознательного при восприятии текстов, подобных «Ворону» - текстов, опирающихся на мифологическую традицию. В процессе рецепции читатель наполняет текст своими смыслами, исходя из собственного культурного опыта. Ассоциации читателей обычно выстраиваются в рамках национальных мифологий и национального фольклора.
Хьюзу, изучавшему в университете этнографию и антропологию, были знакомы как сами мифы народов мира, так и теории мифа. Он полагал, что германская (скандинавская и англо-саксонская) мифология глубоко укоренена в английском сознании, более близка англичанам, нежели греко-римский пантеон, пришедший в Британию вместе с христианством, и вновь утвержденный в эпоху Ренессанса. Забытые боги, по его мнению, являются лучшей частью их наследия [10, 39]. Создавая собственный эпос, поэт знал о фольклорных и мифологических «корнях» своего героя. Представляется, что Ворон Хьюза может быть соотнесен с верховным германским богом Вотаном (Одином), а к повествованию применимы законы древнего германского мифа.
Традиционно время мифа прерывно. Это видно уже из названия сборника
- «Ворон: Из жизни и песен Ворона» - это не все его песни и не вся его жизнь. Мифы, по выражению М.И. Стеблина-Каменского, представляют своего рода «куски» из жизни их героев, в них нет последовательного рассказа о жизни персонажа от его рождения до смерти [3, 253]. В первом стихе цикла Ворон парит над пустотой, словно черная радуга. И только во втором рассказывается история его рождения. Причем этот стих, как и генеалогические песни древности, начинается с истории сотворения мира.
В мифе отдельные истории могут быть перемешаны, даже если между ними есть причинно-следственная связь. Рождение Ворона описывается раньше, чем экзамен, который он проходит у врат чрева в одноименном стихотворении.
Мифическое время подразумевает телескопирование событий в неопределенное «некогда», в котором нет ни «до», ни «после» [3, 255]. «Миф повествует о событии, произошедшем в достопамятные времена «начала всех начал». [Он] рассказывает, каким образом реальность [... ] достигла своего воплощения и осуществления» [4, 11-12]. В «Вороне» временные рамки не заданы, сам Ворон одновременно и смертен, и бессмертен, мир одновременно конечен и бесконечен.
Пространство мифа о Вороне, как и большинства традиционных мифов, также прерывно [3, 243]. Это «куски» мира и Вселенной, выхваченные поэтом из общего целого: это и ночной город без названия, и берег какого-то моря, и
дом, расположенный неизвестно где, какое-то болото, какой-то лес, какие-то горы - неопределенное «где-то». Пространство может стать более конкретным, но все же фантастическим: луна, сады Эдема, чрево Великой Матери, дворец короля мертвых, сложенный из черепов. Может стать огромным и бесконечным, когда Ворон обозревает всю Вселенную:
And it was cosy in the rocket, he could not see much But he peered out through the portholes at Creation And saw the stars millions of miles away And saw the future and the universe (“Crow and Mama”)
Ворон Теда Хьюза подобен Вотану16, который смотрит на землю из окна своего небесного жилища [7, 133].
Спутниками Вотана были вороны, и самого его называли Богом Воронов, Hrafnass: «Два ворона сидят у него на плечах и шепчут на ухо обо всем, что видят или слышат. Хугин и Мунин - так их прозывают. Он шлет их на рассвете летать над всем миром, а к завтраку они возвращаются. От них-то и узнает он все, что творится на свете. Поэтому его называют Богом Воронов» [2, 37]. Имена воронов означают «Думающий» и «Помнящий» - это персонификация качеств самого Вотана. Впрочем, у скандинавов был целый ряд имен-заменителей (одночленных - хейти, и двучленных - кеннингов), предназначенных для ворона. «Есть две птицы, которых принято обозначать в кеннингах не иначе, как упоминая кровь и трупы - их питье и пищу. Это ворон и орел. [...] Ворона называют: «вран», «Хугин», «Мунин», «важный», «ранний», «считающий годы», «предвестник трупов» [2, 91]. “King of Carrion” - такой «кеннинг» дает своему Ворону Тед Хьюз в одноименном стихотворении. Ворон, как Вотан, оказывается в центре всякой бури, всякой катастрофы, битвы или войны, крича о крови (“screaming for blood”). В мире «Ворона» льется кровь, гибнут люди, но это значит лишь, что Ворон хорошо поест:
16 Здесь и далее из всех имен этого бога будет использоваться имя Вотан - как общее для общегерманского бога, чье имя варьировалось в зависимости от племени, где ему поклонялись.
There came news of a word.
Crow see it killing men. He ate well.
He saw it bulldozing
Whole cities to rubble. Again he ate well.
(“A Disaster”)
Вотан - «отец павших», «бог висельников», «Тюр повешенных». «Он владеет волшебным копьем, копье же, традиционно оружие бога Нижнего мира» [1, 25]. Ворон тоже повелевает смертью: в стихотворении “Examination at the Womb-Door” говорится о том, что все на свете принадлежит смерти, что она сильнее надежды, любви, самой жизни, но Ворон сильнее ее - “But who is stronger than death? / Me, evidently”.
Однако Вотан - фигура двойственная. Будучи Черным богом, «сеющим Смуту, Рознь, Морок, которые приводят к войнам, смерти и разрушению судеб людей» [1, 25], он одновременно и Белый бог, приносящий людям блага - ведь именно он открывает асам и людям смысл рун, он же дарит им искусство поэзии. Поэзия для древних германцев его «питье», его «дар» [2, 60]. Сам Вотан говорил только поэтическим слогом. Цикл «Ворон» по большей части состоит из песен самого Ворона. Первоначально Тед Хьюз задумывал написать эти песни такими, какими Ворон сам «мог бы их спеть», иными словами - как «песни, лишенные всякого благозвучия, язык которых - прямой, сверхпростой и сверхотталкивающий - был бы лишен всех оттенков смысла» [6, 102]. Но несмотря на это Ворон пытается спеть ясно и красиво: “He wanted to sing about her ./ He wanted to sing very clear” (“Crow Tries the Media”); “O leaves,” Crow sang, trembling, “O leaves” (“Glimpse”).
Вотан является одновременно и творцом, и разрушителем. Как Белый бог он «участвует в творении Мира либо препятствует порче Мира», как Черный бог он «также участвует в Творении либо портит только что созданный мир» [1, ЗЗ]. Ворон также объединяет в себе эти функции. Он создает богов, чтобы ему было не так одиноко (“Crow’s Playmates”). Когда мир рушится, он пытается спасти ситуацию, прибив друг к другу небо и землю, но это приводит лишь к
агонии мира, и это становится подлинным творением Ворона: “The agony / Grew. / Crow / Grinned / Crying : “This is my Creation,” / Flying the black flag of himself’ (“Crow Blacker Than Ever”).
В любой традиционной мифологии есть божества, объединяющие в себе противоположные качества. Это роднит их с Трикстером. Представляется, что сходства, которые можно увидеть в образах германского Вотана и Ворона Теда Хьюза, отчасти обязаны и этому. Сам поэт не идентифицировал Ворона с Вотаном и не давал комментариев по этому поводу, однако исследователь Джон Уитт несмотря на это полагает, что Хьюз заново открыл миф о Вотане, уже в современном контексте [10, 41]. Проблема современной (христианской) цивилизации, по мнению Уитта, заключается именно в том, что архетип Вотана был вытеснен за рамки культуры. Обладая же огромным внутренним потенциалом, он врывается в жизнь в эпоху кризисов и революций в ипостаси разрушителя (яркий тому пример режим национал-социализма в Германии, о чем писал К.Г. Юнг). Если же вернуть архетип Вотана в культурный контекст, то в этом случае миру будет явлена его созидающая энергия [10, 42-43]. Эту точку зрения можно принять или отвергнуть, однако «Ворон» Теда Хьюза - миф для современного человека, пусть мрачный, как и само это время, время без богов, но благодаря тому, что в нем реализуются традиционные архетипы (Трикстера, Великой Матери, Вотана и др.), он возвращает целостность раздробленному миру, помогает человеку вернуться к истокам и, возможно, к самому себе.
Библиографический список
1. Гаврилов, Д. Белбог против Чернобога : Один против Одина / Д. Гаврилов // Мифы и магия индоевропейцев : Альманах. - М.: София, ИД Гелиос, 2002. - Вып.10. - С. 23-35.
2. Младшая Эдда / О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский; отв. редактор М. И. Стеблин-Каменский. - Репринтное воспроизведение издания 1970 г. - СПб.: Наука, 2005. -138 с.
3. Стеблин-Каменский, М.И. Миф / М.И. Стеблин-Каменский // Труды по филологии / М.И. Стеблин-Каменский; отв. редактор Ю.А. Клейнер. - СПб: Филологический ф-т СПбГУ, 2003. - С.223-292.
4. Элиаде, М. Аспекты мифа / Мирча Элиаде ; перевод с фр. В. П. Большакова. - М.: Академический Проект, 2000. - 222 с.
5. Bishop, Nicholas. Re-Making Poetry. Ted Hughes and a New Critical Psychology / Nicholas Bishop. - New York, London : Harvester Wheatsheaf, 1991. - 276 p.
6. Gifford T., Roberts N. Ted Hughes: A critical study / Terry Gifford, Neal Roberts. - London, Boston: Faber&Faber, 1981. - 288 p.
7. Grimm, Jacob. Deutsche Mythologie. Vollstandige Ausgabe / Jacob Grimm. - Wiesbaden: Marixverlag, 2007. - 1335 S.
8. Hughes, Ted. Crow on the Beach / Ted Hughes // Winter Pollen - Occasional Prose / Ted Hughes; ed. William Scammel. - London: Faber&Faber, 1994. P. 239-243.
9. Sagar, Keith. The Art of Ted Hughes / Keith Sagar. - Cambridge: Cambridge University Press, 1975. - 213 p.
10. Witte, John C. Wotan and Ted Hughes’s Crow / John C. Witte // Twentieth Century Lit-
erature: A Scholarly and Critical Journal. - 1980, Spring; 26 (1), P. 38-44.
Bibliography
1. Bishop, Nicholas. Re-Making Poetry. Ted Hughes and a New Critical Psychology / Nicholas Bishop. - New York, London : Harvester Wheatsheaf, 1991. - 276 p.
2. Eliade, M. The Aspects of the Myth / Mircea Eliade ; Translation from French V. P. Bol-
shakov. - Moscow: Akademicheskiy Proyekt, 2000. - 222 p.
3. Gavrilov, D. The White God against the Black God: Odin against Odin / D. Gavrilov // Myths and Magic of the Indo-Europeans : Almanac. - Moscow: Sofiya, Izdatelskiy Dom Gelios, 2002. - Issue 10. - P.23-35.
4. Gifford T., Roberts N. Ted Hughes: A Critical Study / Terry Gifford, Neal Roberts. -London, Boston: Faber&Faber, 1981. - 288 p.
5. Grimm, Jacob. Deutsche Mythologie. Vollstandige Ausgabe / Jacob Grimm. - Wiesbaden: Marixverlag, 2007. - 1335 S.
6. Hughes, Ted. Crow on the Beach / Ted Hughes // Winter Pollen - Occasional Prose / Ted Hughes; ed. William Scammel. - London: Faber&Faber, 1994. P. 239-243.
7. Sagar, Keith. The Art of Ted Hughes / Keith Sagar. - Cambridge: Cambridge University Press, 1975. - 213 p.
8. Steblin-Kamensky M.I. Myth / M. I. Steblin-Kamensky // Philological Studies / M. I. Steblin-Kamensky; ed. by Ya.A. Kleyner. - S. Petersburg: Filologicheskiy Fakultet SPbGU, 2003.
- P.223-292.
9. Witte, John C. Wotan and Ted Hughes’s Crow / John C. Witte // Twentieth Century Literature: A Scholarly and Critical Journal. - 1980, Spring; 26 (1), P. 38-44.
10. Younger Edda / O. A. Smirnitskaya, M. I. Steblin-Kamensky; ed. M. I. Steblin-Kamensky.
- Reprint of the 1970 Edition. - S. Petersburg: Nauka, 2005. - 138 p.
УДК 802.0 ББК 81.2 Англ.
Крылова Марина Викторовна
соискатель г. Волжский Krylova Marina Victorovna
Applicant for a Degree Volzhsky
Стратегии англоязычного протестантского дискурса Strategies of the English Protestant Discourse
В статье дается обзор стратегий речевого воздействия в англоязычном протестантском дискурсе, исходя из потребности контроля за поведением социума на современном этапе. Выявляется содержание стратегий и особенности вербального механизма их реализации.
The article gives a review of the speech influence strategies in the English Protestant discourse on the basis of the demand for the society’s behaviour control at the present stage. The contents of these strategies and the peculiarities of the verbal mechanism of their realization are established.
Ключевые слова: стратегия, протестантский дискурс, контроль, воздействие.
Key words: strategy, Protestant discourse, control, influence.
Всякая коммуникативная роль поддерживается дискурсом, и в дискурсе
реализуются цели, предписанные для исполнения всякой роли. Реализация целей дискурса предопределена достаточно жестким планированием ролевого поведения, которое предусматривает исполнение целого ряда стратегий. Религиозный дискурс вследствие своего институционально-персонального статуса представляет собой образец стратегической коммуникации. В основе стратегической коммуникации лежат стратегии речевого воздействия.
Стратегия речевого воздействия представляет собой способ оперирования информацией с целью изменения поведения объекта речевого воздействия (то есть того, кто подвергается речевому воздействию) в направлении, планируемом субъектом речевого воздействия (то есть тем, кто осуществляет речевое воздействие) [5, 377].
На основе текстов современных английских и американских протестантских проповедей и религиозных статей представляем классификацию стратегий в религиозном дискурсе, исходя из потребности контроля за поведением со-
циума. В этом отношении считаем целесообразным выделить следующие типы стратегий в англоязычном протестантском дискурсе:
■ презентационные стратегии
■ манипулятивные стратегии
■ конвенциональные стратегии
■ стратегии интеграции
■ стратегии алиенации
■ стратегии агональности
По мнению А.В. Олянича, движущей силой презентационной организации структуры дискурса является презентационная функция языка, задача которой -транспортировка в дискурс воздейственных языковых элементов, способных изменить поведение воздействуемого с выгодой для воздействующего. Кластеры этих элементов именуются презентемами [5, 372]. В качестве презентационных стратегий в англоязычном протестантском дискурсе могут быть:
• смысловое изменение коммуникативного пространства, влекущее за собой изменение структуры коммуникационной среды (но не всегда ее расширение) - своеобразный имиджмейкинг:
Daniel 4:28-37 (NIV)
28All this happened to King Nebuchadnezzar.
29 Twelve months later, as the king was walking on the roof of the royal palace of Babylon, 30 he said, "Is not this the great Babylon I have built as the royal residence, by my mighty power and for the glory of my majesty?" 31 The words were still on his lips when a voice came from heaven, "This is what is decreed for you, King Nebuchadnezzar: Your royal authority has been taken from you.
33 Immediately what had been said about Nebuchadnezzar was fulfilled. He was driven away from people and ate grass like cattle. His body was drenched with the dew of heaven until his hair grew like the feathers of an eagle and his nails like the claws of a bird.
34 At the end of that time, I, Nebuchadnezzar, raised my eyes toward heaven, and my sanity was restored. Then I praised the Most High; I honored and glorified him who lives forever. His dominion is an eternal dominion; his kingdom endures from generation to generation.
37 Now I, Nebuchadnezzar, praise and exalt and glorify the King of heaven, because everything he does is right and all his ways are just. And those who walk in pride he is able to humble.
Смысл и черты праведной жизни в тексте раскрываются путём использования проповедником вербальных лингвосемиотических интертекстуальных презентем - цитем (цитаты из Библии), обладающих воздейственным (суггестивным) потенциалом;
• расширение и детализация структуры коммуникационной среды при неизменном, как правило, коммуникативном пространстве - расширение информационного присутствия:
The word “independence ” means freedom from control or influence by another in your affairs. It is the idea that we are self directed; self sufficient and self reliant. As I thought about those words: self directed, self sufficient, self reliant I realized those are great qualifies for a nation but they are poor qualities for a Christian.
... It sounds to me to be the very opposite of independence; in fact, it sound to me more like dependence.
В данном примере эта стратегия представлена в проповеди 1) в виде положительной оценки обладания качествами независимости для нации, но 2) в виде отрицательной оценки обладания этими качествами для христианина.
Целью использования презентационных стратегий в проповеди выступает новообращение и религиозно-идеологическое подчинение.
Манипуляция - это вид психологического, коммуникативного и духовного воздействия на массовое и индивидуальное сознание с целью осуществления контроля над поведением, духовным состоянием и ценностными ориентациями клиентов дискурса, способствующее их изменению и сохранению данного типа дискурса. Содержанием манипуляционной коммуникационной стратегии явля-
ется управление поведением [3]. В англоязычном протестантском дискурсе можно, например, выделить следующие разновидности манипулятивных стратегий: стратегия устрашения, стратегия апелляции к Авторитету Иисуса Христа, стратегия угрозы, стратегии обретения превосходства.
Так, стратегия устрашения помогает держать верующих людей в повиновении, внушает правила и нормы поведения и оберегает их от совершения дурных поступков:
There can be no question that guilt is one of the great destroyers of the soul. Guilt, whether imagined or real, leads individuals on a downward spiral which will destroy their relationships in life and render them worthless in the kingdom of God.
Рассматриваемая стратегия характеризуется употреблением эмоциональных отрицательно окрашенных слов. Концепт «грех»/«£ш» выражает специфически религиозное понимание вины / guilt перед Богом. Сочетание лексической единицы guilt с существительным destroyer выявляет в структуре концепта «guilt» признак «разрушитель». Кроме того, использование гиперболы one of the great destroyers of the soul / один из огромных разрушителей души говорит о преувеличении этого признака, лучше помогает понять силу состояния вины. Описанию последствий данного явления также помогают лексические единицы с отрицательной коннотацией, имеющие целью оказать нужное воздействие на адресата, заставляющие задуматься о своем настоящем и будущем: фразеологизм leads on a downward spiral / ведет по спускающейся спирали, словосочетания will destroy relationships in life / разрушит отношения в жизни и render worthless in the kingdom of God / представит ничтожными в царстве Божьем.
Конвенциональные стратегии в религиозном дискурсе могут реализовываться, например, в таких частных стратегиях как увещевание, предупреждение, заключающееся в предостережении и предотвращении нежелательных поступков; аргумент, призыв, совет, рекомендация, указание. Способами реализации конвенциональных стратегий служат семантико-стилистические и риторические особенности религиозных текстов.
Феномен конвенционального взаимодействия включает в себя доверие и толерантность как характеристики, определяющие его содержание. Считается, что в центре христианского вероучения - богочеловек Иисус Христос. Фигура Иисуса Христа, несомненно, служит образцом, живущим по христианским канонам. С точки зрения риторики этот образец употребляется в качестве иллюстрации желаемого поведения и служит аргументом высказывания. Обращение проповедника к личности Иисуса Христа, бесспорно, придает его речи убедительность, говорит о боговдохновенности проповеди, ибо в проповеди самовыражается СЛОВО. Слово Божие в христианстве являет собой воплощенное в Христе Откровение Бога о самом себе. Оно выражается человеческим языком (насколько может быть выражено невыразимое) в пророческом служении, Священном Писании [6, 142]: It does not even matter who is right and who is wrong, because Christ has called us to live together as the church. Особую наглядность, образность стратегии (речи) придает яркое, выразительное сравнение жизни людей с церковью - to live together as the church. С помощью сравнения говорящий выделяет, подчеркивает предмет или явление, обращает на него особое внимание [1, 130-131]. Любая развитая религиозная система невозможна без наличия организационно-иституциональной структуры, т.е. религиозной организации. Говоря об общественном институте применительно к религиозному дискурсу, прежде всего выделяют церковь как его главный социальный институт. Церковь как общественный институт постоянно присутствует в сознании верующих (по крайней мере, в сознании приверженцев традиционной религии). Церковь - одна из форм духовной власти, источник влияния на человека, формирующий его сознание и определяющий его жизнь. Она задает ему ориентиры в развитии, социализирует его.
Целью использования конвенциональных стратегий в англоязычном протестантском дискурсе является удерживание членов общества в неких рамках.
Анализ религиозной литературы дает возможность выделить в англоязычном протестантском дискурсе стратегии интеграции, а именно сплочения приверженцев одной веры (христианства).
Среди стратегий интеграции считаем целесообразным отметить следующие: стратегия первоначального сближения; стратегия единения с Богом; стратегия единства с приверженцами христианской веры; стратегия пород-нения; стратегия придерживания верованию.
Эти стратегии реализуются различными вербальными и невербальными средствами.
Так, стратегия придерживания верованию связана с таким важным признаком институционального дискурса как ритуализованность и реализуется в его невербальном и вербальном компонентах. Ритуал в высшей степени прагматичен, и его прагматичность заключается в том, что с помощью ритуала коллектив решает жизненно важные задачи по сохранению, контролю и воспроизводству своих основных знаковых, символических ценностей (социальные институты, статусы, престижи и т.п.). Ритуал позволяет поддерживать единство коллектива, его нормальное функционирование. С помощью ритуала достигается чувство сопереживания, солидарности. Ритуал объединяет последователей определенной религии. Немаловажное значение для реализации стратегии интеграции в данном типе дискурса имеет такой религиозный ритуал как поклон. Религиозные поклоны отличаются принадлежностью строго определенной религиозной сфере общения и совершаются во время богослужений. В религиозном контексте поклон (преклонение головы и тела) выражает смирение, благоговение перед Богом.
Лексически исполнение поклона передается глаголом to bow или его императивной формой:
I want you to bow your head in prayer with me because God wants to do some good things - God wants to do some great things.
Стратегии интеграции в англоязычном протестантском дискурсе направлены на сплочение единоверцев христианской конфессии и, следовательно, на приобщение и укрепление религиозной веры и реализуются благодаря наличию в дискурсе особой лингвосемиотической системы воздействия.
Известно, что агрессия и нетерпимость к чужим - древнейшие формы поведения людей. Дихотомия «свой - чужой» проявляется не только в сфере политического сознания и поведения людей, но и в религиозной сфере, где она также выполняет определенные функции/дисфункции в социуме. Нередко конфликт может разворачиваться и внутри одной конфессии. В этом случае «свой»
внезапно превращается в «чужого» [2, 62-64]. Таким образом, стратегии алие-
17
нации в англоязычном протестантском дискурсе можно рассматривать как процесс присвоения статуса чужого и демонстрацию этого статуса единомышленникам. Сюда можно отнести стратегию порицания, критики, осуждения, предостережения.
Например, целью стратегии критики является выражение отрицательного суждения об иноверцах, в нашем случае - сектантах, указание на их недостатки.
Так, в качестве объекта критики религиозных сект может, например, выступать их претензия на исключительность:
• своей роли: 'the one and only true church'; the group followers are in a separate and superior class to other Christians; God reveals new and specific truth just to the group;
• своей доктрины: The lack of a balanced approach to the Scriptures (groups that are prophecy extremists/spiritual gifts extremists are always in danger of slipping over the borderline into becoming a cult). It really is true that true Christianity is Christocentric - putting Christ central in everything, just as the apostle Paul did, which is very clear from his epistles.
Rejection of the major Christian doctrines (please refer back to the 12
essential doctrines of true biblical Christianity).
• ценностей и установок: The tendency to promote the false doctrine of justification by works: if members do certain things then God is bound to give divine protection/divine healing/wealth/eternal life etc.
В приведенном примере важным графическим стилистическим средством является курсив, им выделяется в тексте все, что требует необычного усиления
17 Отдаление, отчуждение, очуждение; термин П.Н. Донца [4]
(эмфатический курсив), а также подчеркивание в последнем аргументе. Выбирая определенные лексические, грамматические, фонетические, графические и стилистические средства выражения своих интенций, комбинируя их в соответствующих прагматических речевых актах, отправитель информационного сообщения таким образом оказывает воздействие на поведение его получателя.
Термин “агональность” происходит от греческих слов agon - борьба и agein - вести. Определенной константой христианского и, в частности, англоязычного протестантского дискурса является образ дьявола / devil (от греч. di-abolos - клеветник). В христианстве дьяволом называют властелина ада, главу злых духов (бесов или демонов), само воплощение зла. Он - главный противник бога и враг спасения человечества, источник всех его бед и несчастий.
Проведенный анализ протестантских проповедей и статей позволяет говорить о следующих агональных стратегиях в англоязычном протестантском дискурсе: стратегия отвержения, стратегия изгнания, стратегия подавления, стратегия вытеснения, стратегия подчинения Богу.
Известно, что в англоязычной христианской религии духовнонравственное, “очистительное” значение придается посту / fast, как наиболее “действенному средству очищения и обновления человеческой души”. Английской лексеме fast (fasting) соответствует следующая словарная дефиниция:
an act or time of abstaining from some or all foods or meals, e.g. for religious reasons - процесс или период воздержания от некоторых или всех видов еды или мяса, например, по религиозным причинам.
На его соблюдение и в целях борьбы с дьяволом (злом) концентрирует внимание стратегия подавления:
Ephesians 6:12. Our struggle is against forces of evil. It is a struggle. You've got to put forth effort. You've got to try hard. Revelation 2:25. Hold Fast till I come. That requires effort: to holdfast. You've got to do that. Stand your ground. Don't give up. Hit him with everything you've got and he will always flee from you.
На положительное влияние поста в жизни христианина указывают в тексте следующие предложения:
Fasting will starve him out /Пост будет морить его (дьявола) голодом.
Fasting actually clears your mind to think more clearly / Пост действительно очищает ваш разум, чтобы думать более ясно.
Fasting vacuums evil from your mind / Пост вычищает зло из вашего разума.
Таким образом, представленная классификация стратегий, исходя из потребности контроля за поведением социума, а именно: стратегии презентации, манипуляции, конвенциональности, интеграции, алиенации и атональности играют важную роль в построении и развитии англоязычного протестантского дискурса.
Библиографический список
1. Введенская, Л.А., Павлова, Л.Г. Риторика для юристов [Текст] : Учебное пособие / Л.А. Введенская. - Изд. 2-е. - Ростов н/Д.: изд-во «Феникс», 2002. - 576с.
2. Григоренко, А.Ю. Проблема толерантности сквозь призму культурной антропологии и социологии [Текст] / А.Ю. Григоренко // РЕЛИГИОЗНАЯ ТОЛЕРАНТНОСТЬ. Историческое и политическое измерения / Составление и общая редакция А.А. Красикова и Е.С. Токаревой. - М.: Московское бюро по правам человека, Academia, 2006. - С. 60-67.
3. Дацюк, С.В. Коммуникативные стратегии [Электронный ресурс] / С.В. Дацюк // Режим доступа: http://www.xyz.ua/datsiuk/communicative strategies/.
4. Донец, П.Н. Основы общей теории межкультурной коммуникации: научный статус, понятийный аппарат, языковой и неязыковой аспекты, вопросы этики и дидактики [Текст]: Монография / П.Н. Донец. - Харьков: Штрих, 2001. - 386с.
5. Олянич, А.В. Презентационная теория дискурса [Текст] : монография / А.В. Олянич.
- Волгоград: Парадигма, 2004. - 507с.
6. Прохватилова, О.А. Православная проповедь и молитва как феномен современной звучащей речи [Текст] / О.А. Прохватилова. - Волгоград: Издательство Волгоградского государственного университета, 1999. - 364с.
Bibliography
1. Datsyuk, S.V. Communicative Strategies [Electronic Resourse] / S.V. Datsyuk // Access Mode: http://www.xyz.ua/datsiuk/communicative strategies/.
2. Donets, P.N. The Bases of General Theory of Intercultural Communication: Scholarly Status, Conceptual Apparatus, Lingual and Non-Lingual Aspects, Issues of Ethics and Didactics [Text] : Monograph / P.N. Donets. - Kharkov: Shtrikh, 2001. - 386p.
3. Grigorenko, A.Yu. The Problem of Tolerance through the Prism of Cultural Anthropology and Sociology [Text] / A.Yu. Grigorenko // RELIGIOUS TOLERANCE. Historical and Political Dimensions / Compilation and Public Edition by A.A. Krasikov and E.S. Tokareva. - M.: Moscow Bureau of Human Rights, Academia, 2006. - P. 60-67.
4. Olyanitch, A.V. Presentational Theory of Discourse [Text] : Monograph / A.V. Olyanitch.
- Volgograd: Paradigma, 2004. - 507p.
5. Prokhvatilova, O.A. Orthodox Sermon and Prayer as a Phenomenon of Modern Sounding Speech [Text] / O.A. Prokhvatilova. - Volgograd: Publishing House of Volgograd State University, 1999. - 364p.
6. Vvedenskaya, L.A., Pavlova, L.G. Rhetoric for Lawyers [Text] : Study Guide / L.A. Vvedenskaya. - 2nd Ed. - Rostov-on-Don: «Phoenix» Publishing House, 2002. - 576 p.
УДК 81’373.612 ББК Ш1: 81.2
Печаткина Ольга Викторовна
аспирант г. Уфа
Pechatkina Olga Victorovna
Post-graduate
Ufa
Мотивированность лексических единиц как категория сознания и языка Conditionality of Lexical Units as a Category of Consciousness and Language
Статья посвящена исследованию мотивированности лексико-
семантических вариантов многозначных слов. Рассмотрены мотивационные возможности языка в прямой зависимости от когнитивных процессов сознания. В работе выдвигается положение о том, что в основе мотивировочных отношений между лексико-семантическими вариантами многозначного слова лежит центральная идея, а полисемичное слово есть модель ситуации, в которой данная идея реализуется.
The article is about the conditionality of the derivative meanings in polysemic words. In this article motivational possibilities of language are considered in direct dependence on the cognitive processes of consciousness. The types of external and internal conditionality of polysemic words’ derivative meanings are described and the features of semantic derivates are marked. In this research a suggestion is put forward that the main idea is the basis for conditionality between derivative meanings of a polysemic word, while a polysemic word is the model of situation where this idea is realized.
Ключевые слова: мотивированность, значение, многозначное слово, лексико-семантический вариант, идея.
Key words: conditionality, meaning, polysemic word, derivative meanings,
idea.
Одним из актуальных вопросов современной лингвистики является проблема мотивированности языковых знаков. Многозначность не является исключительно языковой категорией, поскольку сама по себе обусловлена особенностями когнитивной и эмоционально-оценочной деятельности человека. Поэтому значение правильнее понимать как объемную дефиницию, вмещающую информацию не только онтолого-гносеологического характера извне, но и разновидность информации, заключенную в языковых категориях, которые не отчуждены от лексического значения (грамматические, синтаксические и другие значения).
В лингвистической науке семантическая мотивированность рассматривается неодинаково. Пытаясь раскрыть суть обусловливающих отношений, назы-
вают их по-разному - мотивациеи и мотивированностью, семантической динамикой, языковым расширением, семантической трансформацией, семантической деривацией и т. п. Кроме того, отправным пунктом при анализе языкового материала для ученых становится синхронное или диахронное состояние языка, внутренняя форма слова, диалекты как формы языка, сохранившее близость к этимону и др.
Теория многозначного слова как воплощения прототипической ситуации Г.И.Кустовой, изложенная во многих ее работах, например, [3], представляется наиболее перспективной. Безусловно, изучение ЛСВ многозначного слова как переносов по смежности, ассоциации, аналогии, метафорических процессов, необходимо. Однако было бы ошибочно полагать, что человек имеет замысел, т. е. намерение создания новых значений. Процессы в человеческом мозге - это не литературный замысел автора, стремящегося выразить вполне конкретные мысли. Человек мыслит идеями, выражаемыми с помощью языка. При этом мышление это может быть как шаблонным, элементарным, так и не шаблонным. Вопреки существующему мнению о том, что большинство людей мыслит шаблонно, и лишь немногие «творчески», мы полагаем, что это не так. Главным аргументом в пользу этого является то, что система языка складывается стараниями всех его носителей, вне зависимости от степени проявления их талантливости. Однако идеи полисемии, связанные с глубинным пониманием этого явления не новы. Представление о значении как смысловых узлах, семантической сети и т. п. были свойственны, к примеру, Е.Куриловичу, Г.Скрэггу и другим ученым.
Исходя из вышесказанного, возможно, вслед за Е.Е.Хазимуллиной, называть мотивированность значений многозначного слова внутрилексемной семантической мотивированностью. Данный тип системной мотивированности «представляет собой результат действия внешних, онтолого-гносеологических (детерминированность процесса познания постоянно изменяющейся действительностью), и внутренних (имманентная способность языковых единиц удовлетворить интересам человеческого общения и познания), влияющих на разви-
тие значения факторов, увязанных воедино действием ассоциативного механизма» [8, 14]. В данном определении, на наш взгляд, учитывается всё разнообразие обстоятельств, влияющих на динамику изменения значений полисемичного слова. Следовательно, названный тип обусловленности включает в себя и метафорический, и метонимический, и ассоциативный типы связей ЛСВ в структуре полисемичного слова.
С нашей точки зрения многозначное слово есть воплощенная в разнообразных его ЛСВ идея. Каждый ЛСВ с типичным для речи словесным окружением есть воплощение определенной прототипической ситуации. Так и
А.Е.Кибрик семантическую структуру многозначного слова понимает как «проявление когнитивной сопряженности в области лексики» [2, 59]. Когда мы воспринимаем слово, в мыслях возникает некая прототипическая ситуация, которая распространяет некоторую идею на ряд конкретных ситуаций. Эти ситуации в полной мере осознаются в контексте (словесном или же умозрительном).
Под ситуацией следует понимать систему разнонаправленных условий, неодинаково определяющих нахождение вещи в пространстве, времени и неоднозначно воспринимаемую с учетом, исторических, социальных и индивидуальных параметров. Под идеей стоит понимать, вслед за С.Г.Воркачевым «диалектически развивающуюся семантическую сущность», источник развития которой «заключается в присутствии отражающих ее категориальных противоречий...» [1, 19]. По структуре можно различать идеи с многозначным воплощением следующих типов (в соответствии с формами мысли по В.Ф.Нечипоренко [4, 35]): ступенчатые (постепенное развитие идеи), спиралевидные (раскручивание элементов идеи), ромбовидные (идея с двумя равноправными центрами), пирамидальные (центр идеи выявляется при опоре на ее основание). Структурная оформленность ЛСВ есть подчинение пространственным закономерностям, т е. они «функционируют как реальные системы координат некоторого психического пространства, образованного особыми «квазиобъектами» - значениями» [10, 45].
При этом словесное оформление идеи может грамматически не соответствовать категориям языка, поскольку идея по-разному входит в более или менее объемные ситуации, описание которых нельзя ограничить соответствием предмет - предмет, действие - действие, признак - признак и т. д. (например, идея слова абрис - ‘неполноценность действия’, адский - ‘анормальность’). Кроме того, на первый план могут выходить признаки предметов или производимые ими (с помощью них) действия, т. е. также отсутствует строгая грамматическая зависимость что - какое - что делает (позволяет делать) - каким образом делает (позволяет делать). Смысловым центром может стать любой компонент названной последовательности.
К примеру, среди всех значений слова адский, довлеющим над другими значением будет «такой, как в аду» (есть в каждой словарной статье). Отсюда все дальнейшие характеристики - ’ужасный’, ‘отвратительный’, ‘злобный’, ‘коварный’, ‘чрезмерный’, ‘мучительный’, ‘страшный’, т. е. нечто, выходящее за рамки нормы. Эти определения лишь синонимы, которые перемежают лишь пассивность и активность действия. Собственно, эти признаки исходят из идеи слова ад, из которой известно лишь то, что ничего неизвестно, а потому нечто наделено самыми страшными характеристиками. Даже учитывая факт того, что оба слова - ад и адский имеют глубокие культурологические корни (как характеризующие религиозную специфику), вне зависимости от их исторической протяженности, представления об аде остаются лишь представлениями, не имеющей реальной опоры. Таким образом, из идеи неизвестности вытекает идея анормальности, ведь все, что неизвестно - страшно, значит, скорее всего, плохо, т. е. ниже нормы. Слово, имеющее предельную эмоциональную выразительность.
Поскольку при толковании используется большое количество синонимов, при анализе за основу берется синоним, наиболее отражающий суть ситуации, т. е. доминанта представленного синонимического ряда. По нашему мнению, основа для понимания слова состоит не в категориальной отнесенности обозначаемой реалии как некоего места, времени, предмета, признака, процесса, а в
целостном восприятии ситуации как такой, которая может иметь распространение на место, время, предмет, признак, процесс. Тем более это касается полисемичных слов, что при одном восприятии такого слова, особенно вне точного контекста и при неполноте словесного выражения (что особенно часто для дискурса и художественного текста), слово просто не может быть воспринято иначе как синкретично. Кроме того, мотивированность нельзя объяснить лишь соотнесением формальных, либо содержательных компонентов значения или нескольких значений (даже если одно подчинено другому в рамках многозначного слова).
В каждом значении выделяются компоненты первого (компоненты-обозначатели), второго (компоненты-определители) и третьего уровня (компоненты-распознаватели). Компоненты могут быть слиты в одном слове, толкование которого может содержать как объект (субъект) действия, так и предикат. Уровень такого анализа более абстрактный, чем при всех имеющихся видах семантического анализа. Компоненты первого уровня четко определяют принадлежность к ситуации, компоненты второго уровня позволяют конкретизировать ситуативный сегмент, компоненты третьего - определяют особенности переносного, стилистического и пр. употребления. Например, рассмотрим слово аборигены.
Аборигены (лат.): 1) ‘Коренные жители, обитатели какой-либо страны или местности в противоположность прибывшим поселенцам (обычно о коренном населении Австралии, Океании, Америки)’. || Шутл. ‘О тех, кто давно живут, работают или учатся где-нибудь’. 2) Биол. ‘Растения или животные, появившиеся в какой-либо местности в процессе эволюции и существующие там по настоящее время’ [7, 11].
Аборигены (лат.): 1) ‘Коренные жители страны, местности; автохтоны’ [5,
19].
Аборигены (франц.): 1) ‘Коренные жители местности в отличие от поселившихся пришельцев’ [6, 10].
Аборигены (франц.): 1) ‘живущие здесь с самого начала’ [10, 8].
Идея слова: производить длительное действие. Значения сформулированы единообразно, в переносном и специальном употреблении полностью совпадают по ситуации. Компоненты легко выделимы. Отсутствие слова в некоторых исторических и этимологических словарях обусловлено временем заимствования слова.
Лексико-семантические варианты отличают такие квазиобъекты как субъекты: человек, растения, животные; время: человек может жить на территории, появившись там как в результате эволюции, так и со времен своего давнего прибытия, растения и животные - только в результате эволюции, операции: человек не только живет, но и выполняет деятельность разного рода (подразумевается под словами учится, работает), растения и животные - только живут (производят операции, связанные только с поддержанием жизни). Однако эти квазиобъекты и объединяют ЛСВ: человек, растения и животные - представители живой природы, операции разнятся в зависимости от потребностей существ (жить для человека - поддерживать в себе жизнь, питаться, заботиться о здоровье, но также и учится, работать, выполнять другие разнообразные виды деятельности).
Таким образом, в основе мотивировочных отношений внутри многозначного слова лежит не центральная сема (поскольку в ЛСВ могут актуализироваться разные семы), а центральная идея, объединяющая все ЛСВ. Многозначное слово - это модель ситуации, в которой реализуется одна и та же идея. Именно этим обусловлено то, что взаимосвязь ЛСВ не всегда лежит на поверхности и может быть выражена при помощи традиционного толкования.
Библиографический список
1) Воркачев, С.Г. Лингвокультурная концептология: становление и перспективы [Текст] / С.Г.Воркачев // Известия АН. Серия литературы и языка. - 2007. - Том 66, № 2. - С. 13-22.
2) Кибрик, А.Е. Лингвистическая реконструкция когнитивной структуры [Текст] /
A.Е.Кибрик // Вопросы языкознания. - 2008. - № 4. - С. 51-77.
3) Кустова, Г.И. Типы производных значений и механизмы языкового расширения [Текст] / Г.И.Кустова. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - 472 с. (БШ&а РЬіІоІі^іса).
4) Нечипоренко, В.Ф. Сигнальность - знаковость в мышлении и речи (на осознаваемом и неосознаваемом уровне) [Текст] Спецкурс / В.Ф .Нечипоренко. - М.: Тип. МГПИ им.
B.И. Ленина, 1982. - 5б с.
5) Словарь русского языка [Текст]: В 4-х т. Т. 1. А - Й / Под ред. А.П.Евгеньевой. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Русский язык, 1981. - 698 с.
6) Словарь русского языка XVIII в. [Текст] Выпуск 1 (А - Безпристрастие) / Гл. ред. Ю.С.Сорокин. - Л.: Наука, 1984. - 224 с.
7) Современный толковый словарь русского языка [Текст] / Сост. и гл. ред.
С.А.Кузнецов. - СПб.: Норинт, 2007. - 960 с.
8) Хазимуллина, Е.Е. Типы мотивированности языковых единиц (на материале русского и некоторых других языков): Диссертация... канд. филол. наук [Текст] / Е.Е.Хазимуллина. Башкирский государственный университет. - Уфа, 2000. - 214 с.
9) Шанский, Н.М., Боброва, Т. А. Школьный этимологический словарь русского языка: Происхождение слов [Текст] - 4-е изд., стереотип. - М.: Дрофа, 2001. - 400 с.
10) Шмелев, А.Г. Введение в психосемантику: теоретико-методологические основания и психодиагностические возможности [Текст] / А.Г.Шмелев. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1983.
- 158 с.
Bibliography
1) Dictionary of the Russian Language [Техт] / under Edit. of A. P. Evgenieva. - V. 1. - М.: Russian Language, 1981. - 698 p.
2) Dictionary of the Russian Language of XVIII Century [Техт] / Chief Edit. Yu. S. Sorokin.
- Part 1. - Leningrad: Science, 1984. - 224 p.
3) Khazimullina, E.E. Types of Linguistic Units Motivation (On the Basis of Russian and Some Other Languages): Dissertation. Cand. of Philol. / Е.Е.Khazimullina. Bashkir State University. - Ufa, 2000. - 214 p.
4) Kibrik, A.E. Linguistic Reconstruction of the Cognitive Structure [Техт] / A.E.Kibrik // Questions of Linguistics. - 2008. - № 4. - P. 51-77.
5) Kustova, G.I. Types of Derivative Values and Mechanisms of Linguistic Expansion [Техт] / G.I.Kustova. - M.: Languages of Slavonic Culture, 2004. - 472 p. (Studia Philologica).
6) Modern Explanatory Dictionary of the Russian Language [Техт] / Chief Edit.and Comp. S. A. Kuznetsov. - SPb.: Norint, 2007. - 960 p.
7) Nechiporenko, V.F. Signals and Signs in Thought and Speech (At Realized and Unrealized Level) [Техт] Special Course / V.F.Nechiporenko. - М.: Publishing House after V.I.Lenin, 1982. -56 p.
8) Shansky, N.M., Bobrova, T.A. School Etymological Dictionary of Russian: Origin of Words [Техт] - М.: Drofa, 2001. - 400 p.
9) Shmelev, A.G. Introduction to Psychosemantic: Theoretical and Methodological Grounds and Psychodiagnostic Possibilities [Техт] / A.G.Shmelev.- М.: Publishing House of Moscow University, 1983. - 158 p.
10) Vorcachev, S.G. Linguocultural Conceptology: Formation and Prospects [Техт] /
S.G.Vorkachev // News of AN. Literature and Language Series. - 2007. - Vol. 66. - № 2. - P. 1322.
УДК 82:7
ББК 83.3 (2Р=Рус) 6
Шестакова Татьяна Анатольевна
кандидат филологических наук г. Йошкар-Ола Shestakova Tatyana Anatolievna Candidate of Philology Yoshkar-Ola-Ola Роман Е. Замятина «Мы» в контексте древних музыкально-эстетических учений “We” Novel by E. Zamyatin in the Context of Ancient Musical and Aesthetic Studies
Музыкальные образы и мотивы романа Е. Замятина «Мы» рассматриваются в сопоставлении с музыкально-эстетическими теориями античных философов и мыслителей Древнего Китая, Ближнего и Среднего Востока. Устанавливается роль музыкальных образов в моделировании мира замятинской антиутопии, в формировании проблематики романа.
Music images and motives in the novel “We” by E.Zamyatin are observed in comparison with music and aesthetic theories of the ancient philosophers and thinkers of Ancient China, the Near and the Middle East. We try to define the role of music images in world model of antiuthopia built by Zamyatin and in forming the problem of the novel.
Ключевые слова: Е. Замятин, «Мы», литература, музыка, эстетика.
Key words: E. Zamyatin, “We”, literature, music, aesthetics.
Роман Е. Замятина «Мы», как известно, характеризуется многочисленными и
разнообразными интертекстуальными и интермедиальными связями. Многоуровневый характер дискурса, сложная структура поэтического мира побуждают исследователей вычленять различные структурно-семантические пласты, устанавливать их коды и смыслы. Музыкальный уровень в антиутопии Е. Замятина - один из важнейших и наиболее ассоциативно насыщенных. В качестве кода (не только математического, но и музыкального) моделируемой в романе антиутопической Вселенной и в качестве одного из эксплицитных сигналов, отсылающих к текстам-источникам, может рассматриваться имя «Пифагор». Это заставляет обратиться к установлению связей между романом и музыкально-эстетическими теориями, в частности к рассмотрению его в контексте учений, принадлежащих античным «законодателям» музыкальной теории и древним мыслителям Востока.
Прежде всего следует отметить, что для главного героя - эксплицитного автора «Записей» Д-503, который выступает не только как инженер и математик, но
и как теоретик музыки, свойственна универсальная трактовка музыки в целом, ритма и гармонии в частности, осознание их космологической природы, понимание музыки как математической дисциплины. Это сближает его и с античными, и с древними восточными мыслителями. Для пифагорейцев Вселенная представляет собой идеально настроенный инструмент, который издает музыку небес. В романе Замятина образцом идеального инструмента и моделью идеальной Вселенной является Единое Государство. Оно моделируется как механический инструмент, как гигантская музыкальная шкатулка, управляемая Музыкальным Заводом - приспособлением для приведения в действие механизма [6].
Античная эстетика, основываясь на наблюдениях за способностью музыки воздействовать на человека и в эмоциональном, и в нравственном плане, считала ее главным, наиболее действенным средством воспитания. Как свидетельствует Ямвлих, Пифагор «установил в качестве первого - воспитание при помощи музыки, тех или иных мелодий или ритмов, откуда происходит врачевание человеческих нравов и страстей и восстанавливается гармония душевных способностей в том виде, как они были сначала. <...> он предписывал и устанавливал своим знакомым так называемое музыкальное устроение и понуждение, придумывая чудесным образом смешение тех или иных диатонических, хроматических и энгармонических мелодий, при помощи которых он легко обращал и поворачивал к противоположному состоянию страсти души, недавно в них поднявшиеся и зародившиеся в неразумном виде <...> как бы при помощи каких-то спасительных целебных составов. <...> Пользовался он и танцами» [3,82-83]. Платон в «Тимее» рассуждает о том, что гармония приводит «в порядок и в согласие с собою расстроенное круговращение нашей души», а ритм дан Музами «как средство против того нестройного и неудовлетворенного состояния духа, которому мы во многих случаях подпадаем» [Цит. по: 4, 61].
Прямые ссылки на Пифагора, влияние учений пифагорейцев и Платона прослеживаются в музыкально-эстетических трактатах древних мыслителей Китая, Средней Азии, Ближнего и Среднего Востока. Философов объединяет не только космологическая трактовка музыки и рассмотрение ее в качестве одной
из математических дисциплин [2, 249], но и признание мощного эмоционального и нравственного воздействия музыки на человека. Отмечая важную роль музыки в формировании общественного сознания, китайские философы устанавливали тесную связь между ее характером и состоянием общества и государства. Сюнь-цзы пишет: «Звуки музыки глубоко проникают в сознание человека, быстро изменяют его. <...> Когда музыка гармонична и спокойна, в народе царит согласие и благопристойность. Когда музыка сдержанна и мужественна, в народе царят единство и порядок» [2, 178]. Поэтому цели и содержание музыкального воспитания в Древнем Китае отличаются от пифагорейских. Конфуций, считая музыку важнейшим средством достижения социальной гармонии, на первый план выдвигает ее политическую роль, а именно установление порядка в государстве (обеспечение социального регламента и послушания в народе) и управление государством. Музыка, по мнению конфуцианцев, «имеет одну цель - подчинить народ воле «мудрых» правителей. <...> В этом смысле музыка ничем не отличается от системы наказаний, посредством которых правители поддерживали порядок и послушание в народе» [2, 21]. Конфуций намечает путь для исправления общественного сознания: «начинай образование с поэзии, упрочивай его церемониями и завершай музыкой» [2,173]. По «Юэцзи», «управлять Поднебесной значит уметь применять правила поведения и музыку» [2,188]. Таким образом, значение и место музыки в обществе тесно связывается со значением и местом ритуала, тщательно разработанных церемоний. Отсюда строгие требования, предъявляемые к музыке, и метод ее оценивания - по характеру воздействия на нравственность в обществе и на порядок в государстве. В ряде трактатов противопоставляется музыка (и танцы) «плохая» и «хорошая», «новая» и «старинная», «чужая» («варварская», «дикая») и «своя». Дается и описание образцовой музыки, как, например, у Сюнь-цзы, который указывает на силу звука, набор инструментов и характер их звучания, чистоту пения, точность и одновременность в исполнении определенных фигур танца.
В моделируемом Замятиным Едином Государстве музыка также является необходимым элементом общественной жизни, средством воспитания общест-
венного сознания, что обусловлено силой ее психологического воздействия на человека. Эта сила особенно ярко продемонстрирована в «Записи 4-ой»: крайнее эмоциональное возбуждение, вызванное пьесой Скрябина, нейтрализуется «композицией» математика. В государстве, где всякие индивидуальные эмоции запрещены, коллективная, единая эмоция вызывается посредством музыкального устроения и понуждения: маршировка под управлением Музыкального Завода, лекция - концерт в аудиториуме, куда «нумера» отправляются по «наряду», и т.д. То есть принудительное психологическое лечение проводится не только с помощью операции (удаление фантазии), но и по рецепту Пифагора.
Методика же общественного воспитания близка к платоновскому и древним китайским учениям, в которых жесткой регламентации подвергаются музыкальные лады, инструменты, тембры, ритм, темп, жанры, мелодии, гармония, движения в танце. С китайскими теориями текст Замятина сближает и придание музыке функций управления государством, подчинение с ее помощью народа воле Благодетеля.
В эстетике Единого Государства главенствует принцип: красота и смысл искусства - «в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе» [1, 309]. Несвобода эстетизируется, а регламентация искусства коррелирует с одной из фундаментальных оппозиций романа - свобода / несвобода.
Регламентация распространяется на те же, что у Платона и восточных мыслителей, объекты, но с новым осмыслением и оценкой, что обусловлено сложным нарративным планом и особенностями жанра антиутопии.
Музыкальные инструменты в антиутопическом мире признаются только механические - музыкометр и будильник; само государство моделируется как музыкальная шкатулка. Рояль используется в качестве музейного экспоната и как учебное пособие, своего рода прибор для опытов с заранее известным результатом. Инструментом является и голос, точнее «миллионы» голосов. Пение хором, как и «прогулки» строем, манифестирует единодушие и единомыслие граждан Единого Государства. Лира здесь - традиционная, широко распространенная аллегория поэтического творчества, «инструмент» стихотворцев.
