CC BY
55
ВОПРОСЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТВОРЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ А. А. ДЕЛЬВИГА В ВУЗОВСКОМ КУРСЕ «ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ»
Д. Н. Жат кин, докторант кафедры русской литературы Московского государственного открытого педагогического университета им. М. А. Шолохова
В статье обозначен круг проблем, связанных с интерпретацией творческой индивидуальности поэта пушкинского круга А. А. Дельвига в рамках вузовского филологического образования. Целостный подход к решению рассматриваемых проблем позволяет дополнить общее представление о русской поэзии первой трети XIX в., предложить конкретный фактический материал для реконструкции исторической поэтики русской литературы.
Обращаясь к изучению творчества любого писателя, необходимо учитывать труды предшественников, тех, кто занимался анализом произведений данного автора, исследовал его художественный метод, стремился разобраться в чужой, подчас отдаленной от современности не только годами, но и столетиями, человеческой жизни, воссоздать длинную цепочку ее коллизий и хитросплетений. Применительно к Дельвигу уже при этом можно натолкнуться на парадоксальную ситуацию: трудно, практически невозможно дать ответ на вопрос: много или мало написано учеными о поэте? Очень часто исследователи русской литературы, непосредственно не соприкасающиеся с данной темой, искренне убеждены, что трудов, так или иначе затрагивающих жизнь и творчество Дельвига, опубликовано много. В чем-то они правы: действительно, редкая книга, рассказывающая о Пушкине или Баратынском, обходится без упоминания имени Дельвига. Работы ученых избавляют от необходимости отдельного подробного рассмотрения в связи с жизнью Дельвига исторической эпохи, вместившей в себя и Отечественную войну 1812 г., и аракчеевщину, и восстание декабристов, и первые годы тридцатилетнего николаевского царствования. Благодаря пушкинистам отошла на второй план и другая, безусловно, важная проблема — Дельвиг и его окружение: очень многие люди, встречавшиеся с Дельвигом, контактировали и с Пушкиным, при этом у литераторов имелись как общие друзья, так и общие враги. Интерес к Пушкину пре-
допределил и внимание к дельвиговским изданиям — «Литературной газете» и альманаху «Северные цветы», выходившим при непосредственном участии великого русского поэта. Это обстоятельство и дало основание некоторым литературоведам считать альманах и газету изданиями Дельвига—Пушкина.
Однако труды пушкинистов не позволяют понять мировоззрение Дельвига, детально проанализировать его наследие, а тем более обратиться к проблемам духовной и творческой эволюции поэта. Вместе с тем книг, непосредственно посвященных данному автору, всего две, причем ни одна из них не может претендовать на доскональность рассмотрения жизни и творчества Дельвига. Книга Ю. Н. Верховского, создававшаяся в голодном послереволюционном Петрограде, в лихую годину Гражданской войны, увидела свет восемь десятилетий назад и стала рубежной в изучении Дельвига. До сих пор она остается единственной монографической работой о поэте на русском языке. В 1970 г. в Гааге и Париже на английском языке вышла монография Л. Кёлера «Антон Антонович Дельвиг. Классицист в эпоху романтизма», опирающаяся на достижения российского литературоведения и несколько ограниченная в тематическом плане. В статьях Б. В. Томашевского, И. А. Виноградова, В. Э. Вацуро и некоторых других ученых Дельвиг рассматривается как оригинальный и весьма значительный поэт.
Отмечая определенный интерес исследователей к другу Пушкина, издателю «Литературной газеты» и «Северных
© Д. Н. Жаткин, 2005
цветов», нельзя не признать, что собственно как о поэте и человеке о Дельвиге сказано совсем мало. Возможно, поэтому и предстает Антон Антонович в сознании обывателей не как писатель, а как окололитературный деятель, который находился в близких отношениях с Пушкиным, благодаря чему и остался в памяти потомков.
Следующий парадокс Дельвига также связан с Пушкиным. Удивительно, но факт: при всей весомости места Пушкина в судьбе Дельвига, влияние великого русского поэта на его творчество носит весьма ограниченный характер. В русской литературе первой трети XIX в. было немало авторов, подчас следовавших за Пушкиным и в выборе тем произведений, и в использовании поэтических форм. Многие из них смогли продолжить лучшие пушкинские традиции после смерти поэта. Такие авторы, как Е. А. Баратынский* П. А. Вяземский, Н. М. Языков, П. А. Плетнев, по праву отнесены учеными к пушкинской литературной плеяде. Попал сюда и Дельвиг, стихи которого и по форме, и по содержанию были далеки от литературных произведений других представителей плеяды. Дельвига-поэта отличала оригинальность; за своеобразие его и ценил великий Пушкин. Впоследствии Б. В. То-машевский, критикуя тех, кто стремился показать Дельвига эпигоном по отношению к Пушкину, осмелился бросить веский аргумент: «Его [Дельвига]
творчество связано не с теми традициями в поэзии, которыми определялся путь Пушкина»1.
Так можно ли назвать Дельвига поэтом пушкинской плеяды? Можно, но только в том случае, если соотносить формирование плеяды не с единой литературной традицией, а с общностью понимания действительности. Дельвиг вошел в плеяду не благодаря творчеству, а ввиду своей жизненной позиции, воззрений на все происходящее вокруг. Он был союзником Пушкина в идейной борьбе с В. Н. Каразиным и А. Е. Измайловым в молодости, с Ф. В. Булгариным и Н, А. Полевым в зрелые годы.
Парадокс состоит в том, что литературоведение объявило пушкинским последователем, даже подражателем, эпигоном человека, творчество которого почти не питалось от музы великого современника. Сближение двух литературных фигур происходило чаще всего посредством личной дружбы, находившей наиболее отчетливые проявления на фоне совместной борьбы.
Очевиден и третий парадокс: оригинальное творчество Дельвига оказалось в тени и для литературоведов, и для потомков, и даже для многих современников, но не для Пушкина. Последний заимствовал из произведений Дельвига огромное художественное богатство — начиная с идей и образов, заканчивая нестандартизованными словосочетаниями и синтаксическими оборотами. Нам пришлось долго работать над проблемой «Пушкин и Дельвиг», которой посвящены отдельные наши публикации. В них установлено наличие большого числа дельвиговских реминисценций у Пушкина, в том числе в таких шедеврах, как «Я помню чудное мгновенье...», «Два чувства дивно близки нам...». Дельви-говские отзвуки исследователи находили и ранее — в стихотворении «Во глубине сибирских руд...», романе в стихах «Евгений Онегин» и др. Обычно поэты-современники больше берут от Пушкина, нежели дают ему: в этом можно убедиться хотя бы на примере творчества достаточно хорошо изученных авторов — Е. А. Баратынского и А. И. Полежаева. В нашем случае наблюдается обратная ситуация, становящаяся еще более парадоксальной, если иметь в виду упоминавшиеся суждения об эпигонском, по отношению к Пушкину, характере поэзии Дельвига.
Благодаря Пушкину несложно увидеть и еще один, четвертый, парадокс. В стихотворном послании «Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы...», направленном другу после получения его первого и единственного при жизни сборника стихов, Дельвиг характеризуется Пушкиным как «славянин молодой, грек духом, а родом германец».
Как известно, отец Дельвига имел немецкое происхождение, но тяготел ко всему русскому, принял православие и не считал необходимым знание сыном языка предков. Понятно и то, почему Дельвиг «грек духом»: античные мотивы лежат в основе его творчества. Тогда почему же поэт — «славянин молодой»? Ведь плоть его имеет немецкое происхождение, а душа пропитана греческой музой...
Парадокс Дельвига состоит в умелом сочетании двух истоков творчества — античного и русского народного, приводящем к тому, что рядом оказывается, на первый взгляд, несовместимое. В своих произведениях поэт смог проникнуть в самые глубины народного миропонимания. А иначе чем объяснить, почему до сих пор можно слышать созданные без малого два века назад романсы на стихи поэта, в особенности знаменитую песню «Соловей мой, соловей...», музыку к которой написал А. А. Алябьев. Принципиально важно понять, что и античный, и русский народный элемент в творчестве Дельвига весьма относительны. Его идиллии в античном духе создают лишь оболочку древности, в которую заложены глубокие переживания, связанные с реалиями близкой поэту современности. В песнях Дельвига сквозь черты народного быта отчетливо проступает атмосфера жизни российского дворянства, хорошо знакомая Антону Антоновичу. Не случайно его «русские песни» звучали преимущественно не в среде простонародья или мелких чиновников, а в салонах, где собирались представители знатных дворянских родов. Сказанное свидетельствует о наличии в поэзии Дельвига своего рода двуплановой проекции, когда современная жизнь российских дворян получает выход как в исконно народную, так и в эстетически значимую древнюю атмосферу. Все это дало основу для суждений о появлении в литературе парадоксальной синтетической фигуры славянина-грека-германца.
Очередной парадокс Дельвига заключается в неприоритетности для него собственного литературного творчества в последний период жизни. По сути, Дель-
виг считал необходимым состояться в поэзии во многом для того, чтобы иметь моральное право заниматься общественной работой, связанной с литературой. В отличие от большинства творцов он сосредоточивал силы не на разработке оригинальных начал собственной поэзии, а на созидательной работе во благо своих близких, друзей, единомышленников. Особенно ярко данная тенденция проявилась после 1825 г., когда начали выходить «Северные цветы». К 1826—1831 гг. со всей уверенностью может быть отнесено лишь 37 различных произведений Дельвига, преимущественно небольших по размеру. Цифра эта названа без учета 9 стихов и набросков неизвестных лет (они могли быть созданы и до 1826 г.), а также небольшого коллективного стихотворения «Наш приятель Пушкин Лёв...».
Очевидно, что, став издателем, Дельвиг стал отходить от поэзии. Б. В. Томашевский считал подобную ситуацию в чем-то вынужденной: «С падением литературной гегемонии поэтической школы 20-х годов, к которой всецело принадлежал Дельвиг, репутация его резко падает, как, впрочем, падает репутация и других значительных его современников: Баратынского и Языкова, не говоря уже о менее заметных поэтах»2, Однако на деле Баратынский и Языков ощутили определенную изоляцию только в начале 30-х гг., тогда как Дельвиг отходил от поэзии с середины 20-х, что было не вынужденным решением, не потерей читательского успеха и, следовательно, места в литературной истории, а личным выбором. Вспомним, что Дельвиг организовал в 1814 г. первую публикацию Пушкина в журнале «Вестник Европы», где за подписью «Александр Н.к.ш.п.» увидело свет стихотворение поэта «К другу-стихотвор-цу». Именно Дельвиг в 1819 г. без ведома Баратынского опубликовал его первые стихи в журналах «Благонамеренный» и «Сын отечества». Следовательно, уже с молодости в Дельвиге развилась, а позднее лишь отчетливо проявилась тяга содействовать талантливым людям в их творческом становлении и развитии. Именно данная харак-
терная особенность Дельвига в конце жизни начала пересиливать в нем поэта. Вместе с тем литературное наследие Дельвига остается и в наши дни родником глубокой притягательной силы.
Наконец, шестой парадокс мы видим в мировоззрении Дельвига: с одной стороны, он выступает против аракчеевщины, с другой — осуждает восстание декабристов. Создавая произведения, далекие от политики, он осмеливается публиковать проникнутые свободомыслием стихи опальных декабристов, французского поэта-демократа Жана-Франсуа-Казимира Делавиня. Жизненная позиция Дельвига почти не находит непосредственного отражения в стихах. Его поэзия наполнена философскими раздумьями о человеческих судьбах, окружающем мире со всеми его противоречиями... Возможно, не будь рядом с ним Пушкина, Дельвиг остался бы в истории как умиротворенный поэт, отдаленный от насущных проблем, почти не высказывающий своих взглядов. Безусловно, свет творчества Пушкина помог потомкам сохранить память о Дельвиге — поэте не только самобытном, но и во всех отношениях замечательном. В этом скорее всего и состоит самый большой парадокс: Пушкин, казалось бы, должен был
заслонить своей фигурой Дельвига. Однако это происходит лишь тогда, когда исследователи поверхностно рассматривают литературный процесс пушкинской эпохи. В сознании каждого, кто более пристально вглядывается в прошлое, происходит обратное — Пушкин не только не заслоняет Дельвига, но и высвечивает грани его таланта.
Приблизиться к пониманию парадоксальной фигуры Дельвига можно лишь в том случае, если внимательно проследить процесс духовной и творческой эволюции поэта: то, как шло формирование его личности, как менялись его воззрения на действительность и как все это находило отражение в творчестве, вовсе не так уж и сильно оторванном от реальной жизни. Вузовский курс «История русской литературы» должен помочь студентам раскрыть общий спектр указанных проблем, которые представляются нам во многом типичными для всего наследия пушкинской плеяды русских литераторов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Томашевский Б. В. А. А. Дельвиг I Б. В. То-машевский // Дельвиг А. А. Полное собрание стихотворений. Л., 1959. С. 43.
2 Там же. С, 44.
Поступила 01.03.05.
ОБЩНОСТЬ ФИННО-УГОРСКИХ ЛИТЕРАТУР И ПУТИ ЕЕ ИЗУЧЕНИЯ
Т. И. Кубанцев, доцент кафедры финно-угорских литератур МГУ им. Н. 77. Огарева
Статья посвящена исследованию общности финно-угорских литератур. Актуальность обращения к данной проблеме вызвана не только тем, что в науке еще не сложилось единого мнения о существовании финно-угорского литературоведения как комплексной межнациональной научной дисциплины, но и тем, что до недавнего времени финно-угроведение традиционно оставалось преимущественно языковедческой межнациональной дисциплиной.
До настоящего времени в науке не сложилось единого мнения о существовании «финно-угорского литературоведения» как комплексной межнациональной научной дисциплины (в отличие от давно уже функционирующих в этом каче-
стве славянского, германского, романского, тюркского и т. п. литературоведения). Причина этого — не только в исторической молодости литератур и литературоведения большинства финно-угор-ских народов, но и в том, что финно-уг-
Й| ЭЕ. И. Кубанцев, 2005
