CC BY
61
YAK 82 ББК 316.3
T.A. АЛПАТОВА
T.A. ALPATOVA
«ВООБРАЖЕНИИ БЕССИЛЬНЫ И ТЕНИ НАЧЕРТАТЬ ТВОЕЙ»: ОДА «БОГ» КАК ПОЭТОЛОГИЧЕСКАЯ ДЕКЛАРАНИЯ Г.Р. ДЕРЖАВИНА
«VOOBRAZHENII BESSILNY TENI NACHERTAT' TVOEY»: THE ODE «GOD» AS A POETOLOGIC DECLARATION BY G.R. DERZHAVIN
I
Статья посвящена анализу оды Г.Р. Державина «Бог». Духовно-философское содержание оды рассмотрено как свидетельство не только о религиозном, но и о поэтическом опыте автора. Проведены параллели между текстом оды и автобиографическими свидетельствами Державина об истории её создания. Сделаны выводы о поэтологиче-ском потенциале оды как литературного жанра и о своеобразии поэтологической лирики Державина в истории русской поэзии последней трети XVIII - начала XIX в.
This article is devoted to the analysis of G.R. Derzhavin's ode «God». The spiritual and philosophical content of the ode gives evidence of not only the religious but also the poetic experience of the author. Some parallels are drawn between the text of the ode and Derzhavin's autobiographical testimony about the history of its creation. The author draws a conclusion about the ode poetologic potential as a literary genre and Derzhavin's originality of the poetologic lyrics in the history of Russian poetry of the last third of XVIII century -beginning of XIX century.
Ключевые слова: Г.Р. Державин, ода, поэт, поэтологическая лирика, духовная поэзия, творческий процесс.
Key words: G.R. Derzhavin, the ode, the poet, poetologic poetry, spiritual poetry, creative process.
Поэтологический потенциал русской лирики XVIII века представляется одним из наиболее продуктивных аспектов её изучения - и как дополнение к теоретическим представлениям той поры о сущности творческого процесса, столь важным для нормативной поэтики, и как средство лучше понять саму авторскую индивидуальность художника, становление которой - особенно в последнюю треть века - было одной из основных задач развития литературы на пути от нормативно-традиционалистского к индивидуально-творческому типу художественного сознания [1, с. 3-38]. Г.Р. Державин сыграл здесь ключевую роль - не случайно именно его творческое становление, едва ли не впервые в истории русской литературы, оказалось соотнесено с поиском собственного «совершенно особого пути», что и означало: «поэзия начала становиться выражением индивидуальности» [2, с. 309].
Думается одной из специфических закономерностей творческого развития Державина оказалось совмещение в его художественной системе двух тенденций: собственно теоретической мысли (о сущности поэтического творчества, роли поэта и предназначении поэзии, своеобразии родовой и жанровой её специфики) и, с другой стороны, лирического стремления понять самого себя как поэта, которое и приводило к столь выраженному автобиографизму. В результате этого поэтологическое начало (выраженное именно как осознание себя поэтом) потенциально получало возможность проникать в тексты, жанрово-тематическая природа которых, на первый взгляд, отнюдь не требовала такого поворота художественной мысли. По сути, потенциально вся лирика Державина жила этим открывшимся поэту пониманием собственно-
го творческого «я», собственной способности увидеть и воспеть все богатство и бесконечное разнообразие Божьего мира, дарованного человеку Творцом.
Исходной гипотезой для анализа аксиологической составляющей в державинской лирике, посвящённой теме поэтического творчества, оказывается мысль о том, что рационалистическая иерархичность мировосприятия (прежде всего иерархичность сфер «высокого» и «низкого») снимается в художественном мире Державина благодаря живому ощущению единства универсума как Божьего мира1.
Абсолютная полнота Божества разделилась в творческом акте - и возник мир, разнообразие которого, однако, хранит в себе память о предвечном единстве, и потому, наслаждаясь гармонией мира, постигая её, человек движется от разнообразия к ощущению всеобщего. Психологически это движение переживается как чувство восхищения, возвышения, покоя, доверия, надежды, счастья [8, с. 259], в более отвлечённом виде - как чувство «длящегося настоящего», преодоления иллюзии течения времени и живым ощущением бессмертья.
Державинские образы творчества - возникающие как в произведениях, целиком относящийся к поэтологической тематике, так ив иных жанрах -представляются глубоко родственными подобному ценностному мышлению, и потому творческий акт поэта в известной мере также развёртывается как движение от разнообразия и бесконечного богатства мира, окружающего человека, к предвечной гармонии первосущего и первоединого.
При таком расширенном толковании поэтологической темы в лирике Державина ода «Бог» получает совершенно особое значение. Непосредственно связанная с размышлениями о том, какое место занимает человек в Божьем мире, как на метафизическом уровне выстраиваются соотношения Творца - и его творения, ода «Бог» в то же время - развёрнутая картина творческого процесса; Державин-поэт являет её своему читателю и как текст «готовый» - и как последовательно развёртывающийся процесс создания этого текста, в полной мере реализуя таким образом поэтологические метатексто-вой потенциал оды как жанра.
Не случайно именно в связи с одой «Бог» Державиным были созданы столь развёрнутые и разнообразные авторские «мотивировки» и пояснения истории её создания. Наряду с «Фелицей» она представлялась поэту одним из ключевых, центральных произведений, связующих в единое целое весь его творческий путь, практически с самого начала. Своеобразной «подготовкой» к её созданию становится открывавшее «Записки...» поэта свидетельство о своих детских впечатлениях: «Примечания достойно, что когда в 44-м году явилась большая, весьма известная ученому свету комета, то при первом не неё воззрении младенец, указывая на неё перстом, первое слово выговорил: "Бог!"» [4, с. 25]; к этой же оде возвращается Державин в поэтологических декларациях последних лет, понимая, что главная его заслуга - умение «в сердечной простоте беседовать о Боге» («Памятник»), и память, которая будет связана с его жизнью у потомков - «здесь Бога жил певец, Фелицы» («Евгению. Жизнь Званская»).
Однако наиболее подробное свидетельство Державина об этом стихотворении касалось именно обстоятельств самого написания текста. В составе «Объяснений на сочинения.» оно, безусловно, выделяется как наиболее развёрнутое, насыщенное автобиографическими подробностями самой различной значимости, которые, будучи сведены вместе, позволяют автору подробно представить практически все «уровни» творческого процесса, от самых обыденных подробностей повседневного существования до подлинного откровения не просто иррационального, но именно надмирного, божественного источника вдохновения.
1Подробнее о связи поэтологического и аксиологического потенциала державинской поэзии на примере его послания «Евгению. Жизнь Званская» см. : [3, с. 136-141].
Начинается это примечание с собственно биографических подробностей, постепенно воскрешающих творческую историю оды: «Автор первое вдохновение или мысль к написанию сей оды получил в 1780 г., быв во дворце у всенощной в Светлое воскресенье, и тогда же, приехав домой, первыя строки положил на бумагу» [4, с. 250].
Далее появляется мотив препятствий; поэт подробно свидетельствует о том, что отвлекает от творческого процесса - «должность», «разные светские суеты» и т. п. Оду такого масштаба невозможно завершить «по городской жизни», и таким образом отъезд «в польские свои деревни для смотрения оных» превращается лишь в предлог для того, чтобы, удалившись от света, погрузиться в творчество; превращается в путешествие за вдохновением, практически в путешествие - инициацию поэта.
Именно по этой причине «удаление от света» развёртывается в описании Державина со множеством промежуточных «ступеней»: вслед за сообщением об общем решении отправиться в путешествие даётся подробное описание мер, которые принимает он, чтобы вовсе остаться один уже в ходе самого путешествия1. Наконец, завершением этого инициального пути становится описание ночного видения - то ли сна [9, с. 26-38], то ли наяву данного откровения о подлинном источнике вдохновения.
Откровение это также совершается не сразу, подготовкой к нему служит новое, уже внутреннее препятствие в написании оды - поэт «не окончив последнего куплета... заснул перед светом»; «видит во сне, что блещет свет в глазах его, проснулся, и в самом деле воображение так было разгорячено, что казалось ем, вокруг стен бегает свет, и с сим вместе полились потоки слез из глаз у него; он встал и в ту же минуту, при освещающей лампаде, написал последнюю сию строфу, окончив тем, что в самом деле проливал он благодарныя слезы за те понятия, которые ему вперены были» [4, с. 251]. Сон и явь, творчество и пережитый в реальности духовный опыт, слезы, которые на самом деле полились из глаз, и «благодарные слезы» как один из образов финальной одической строфы сливаются в единство; тем самым главный итог, которого именно здесь достигает Державин - и как поэт, и как теоретик, размышляющий о природе творчества, - преодоление разделённо-сти подлинного опыта личности и художественного творчества, обретающего поистине личностный и в то же время иррационально-метафизический масштаб.
Таким образом, авторский рассказ об обстоятельствах создания оды практически превращается в свидетельство о божественном откровении, которое, по мысли Державина, и есть подлинный источник творчества. Причём особое значение это откровение имеет как раз в жанре оды - что и отмечает поэт в «Рассуждении о лирической поэзии, или Об оде»: «.это отлив разгорячённого духа; отголосок растроганных чувств; упоение, или излияние восторженного сердца» [4, с. 276]. Характеризуя оду как жанр, Державин в первую очередь говорит об особом состоянии души её создателя - о контрасте его физической природы и того одухотворения, которое совершается с ним в процессе создания текста оды, становящегося откровением об истинной природе мироздания, созданного Творцом: «Человек, из праха возникший и восхищённый чудесами мироздания, первый глас радости своей, удивления и благодарности должен был произнести лирическим воскликновением. Все его окружающее: луна, звезды, моря, горы, леса и реки напояли живим чувством и исторгали его глас. Вот истинный и начальный источник Оды; а потому она не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огнь, жар, чувство» [4, с. 276].
1«оставил свою повозку и людей на постоялом дворе, нанял маленький покой в городе у одной старушки Немки, с тем, чтобы она и кушать ему готовила; где запершить сочинял оную несколько дней» [4, с. 251]
Насколько же эта модель творческого процесса отразилась в самом тексте оды «Бог»? В поисках ответа на этот вопрос важно помнить, что всякая ода, наряду с жанровым заданием «воспевания» избранного предмета, «хвалы» ему, несёт не менее важную художественному задачу непосредственного «развёртывания» этой хвалы на глазах читателя - трактовать ли это как реализацию риторического задания (Ю.Н. Тынянов) [10, с. 227-252], либо как развёртывания собственно жанровой природы оды-«песни», либо как непосредственное воплощение исходного композиционного принципа «лирического беспорядка». «Восторг», «лирический беспорядок», «парение», принцип «словесного развёртывания» становятся основой своеобразного ме-татекстового потенциала оды, которая при таком прочтении и превращается в развёрнутую «запись» творческого процесса своего создателя (процесса, который может постигаться обобщённо, как некое свидетельство о природе творчества в целом, а может раскрываться в индивидуально-неповторимый момент «ситуации письма» оды). Так ода превращается в поэтологическую декларацию.
Именно в этом ключе и можно рассматривать оду «Бог» как чрезвычайно важное для Державина утверждение - и доказательство! - что источник всякой истинно высокой поэзии лежит вне пределов земного бытия и является поэту в виде иррационального, независимого от личной воли, в известной мере «незаслуженного», мгновенного ощущения абсолюта, предвечной полноты бытия, слиянности и единства того, что в повседневном и рациональном опыте человека существует как разделённое, а нередко и противоположное.
В автобиографическом свидетельстве «Объяснений на сочинения.» Державин особое значение придаёт своему то ли моному, то ли наяву открывшемуся видению света, «бегающего» по комнате, охватывающего окружающее пространство, а затем и существо его самого. Именно образы света -в различном масштабе, в со-/противопоставлении бесконечно большого и бесконечно малого становятся в оде Державина основой для образного воплощения космической гармонии: это и «искры», и «солнца», и «светил возженных миллионы», «огненны. лампады», «рдяных кристалей громады», «волн златых кипящий сонм», «.. горящие эфиры», «иль вкупе все светящи миры» -и повседневное наблюдение жителей Севера:
Как в мразный ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются сияют, -
Так звезды в безднах пред Тобой. [5, с. 56]
Свет и тьма, большое и малое, существующие как противоположности, становятся едины перед лицом пердвечного Бога, в котором нет противоположностей и все становится равно всему:
Себя собою составляя,
Собою из себя сияя,
Ты свет, откуда свет истёк. [5, с. 56]
Но, как справедливо писал о принципиальном отличии реализации «физико-теоологической» доктрины божественной гармонии у Державина в сравнении с Ломоносовым («Вечернее размышление о Божием величии») Е.Н. Лебедев [6, с. 3-16], [7], в державинском художественном мире только рационального постижения вселенской гармонии недостаточно. Поэтому мысль о всеединстве как проявлении высшей божественной гармонии в мироздании должна быть подкреплена живым чувством этого всеединства, которое и станет откровением, станет несомненной истиной - и потому подлинным источником божественного вдохновения для поэта.
Балансируя на грани бытия и небытия («.А я перед тобой - ничто!»), державинский человек именно в крайнем самоумалении и ощущении собственной ничтожности парадоксально возвращает себе полноту бытия. В основе этого и оказывается тот духовный скачок, который и делает здесь
одическое «я», - не мысль, но именно внезапное ощущение: «Ничто! - Но Ты во мне сияешь.». Духовное усилие, которое стоит за ним, иррационально и не может быть описано в категориях причинно-следственной зависимости, логики или этики. Оно приходит мгновенно, внешне ничем не заслуженно, и главное - все разом, ибо только единое и абсолютно целокупное восприятие всей полноты Божественной гармонии разом и есть явление предвечного единства, опрокидывающего и уничтожающего иллюзию противоречий. Небытие и бытие («Ничто! - Но Ты во мне сияешь.»), бесконечно большое и малое, огонь и вода («Как солнце в малой капле вод.»), разум и сердце («Гласит моё мне сердце то, // Меня мой разум уверяет.»), небеса и земля, духовное и телесное, ангельские чины и человек, смерть и бессмертье», «царь», «раб», «червь», «Бог» - все являет своё скрытое единство, становясь действительно «цепью», «связью», ощущение присутствия которой для поэта и означает обретённую возможность творить.
Сама ода «Бог» строится Державиным как последовательное развёртывание мотивов, схожих с построением автобиографического комментария в «Объяснительных примечаниях.», причём оба текста ведут к единому итогу, как духовных, так и творческих размышлений поэта. Открывая Божественный источник света и предвечное всеединство мира, им освещённого, человек постигает благость и величие Божества, а поэт находит неиссякаемый источник творчества. И то, и другое является в слезах - и этот мотив окончательно скрепляет связь оды «Бог» как образца духовной лирики с раскрытием самой сути творческого процесса. Именно он и становится непосредственным предметом изображения в последней строфе оды, согласно автобиографическому свидетельству Державина, и написанной благодаря чудесному видению:
Неизъяснимый, непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать Твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к Тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слёзы лить [5, с. 58].
Таким образом, в абсолютно органичном синтезе объединяются ценностные системы двух определяющих для державинской поэзии установок -поэтического познания истинной (т. е. божественной) гармонии окружающего мира и познания себя поэтом. И высшее религиозно-философское умозрение, и размышления о блаженстве и спокойствии земной жизни, и сущность творчества сходятся в одной точке - благодарном молитвенном восторге, способность к которому и делает человека центром мироздания.
Литература
1. Категории поэтики в смене литературных эпох [Текст] / С.С. Аверинцев [и др.] // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М., 1994. - С. 3-38.
2. Алексеева, Н.Ю. Русская ода. Развитие одической формы в ХУП-ХУШ вв. [Текст] / Н.Ю. Алексеева. - СПб, 2005. - 369 с.
3. Алпатова, Т.А. Человек - идеал - общество: проблемы аксиологии литературы [Текст] / Т.А. Алпатова, И.А. Киселёва // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. Русская филология. - М., 2010. -№ 2. - С. 136-141.
4. Державин, Г.Р. Избранная проза [Текст] / сост., вступ. статья и примеч. П.Г. Паламарчука. - М., 1984. - 400 с.
5. Державин, Г.Р. Сочинения [Текст] / вступ. статья, сост., подгот. текста и примеч. Г.Н. Ионина. - СПб, 2002. - 712 с.
6. Лебедев, Е.Н. Чудесный подлинник [Текст] / Е.Н. Лебедев // Державин Г.Р. Стихотворения. - М., 1982. - С. 3-16.
7. Лебедев, Е.Н. Е.А. Боратынский и духовные искания в русской лирической поэзии XVIII — первой половины XIX вв. : диссертация в виде научного доклада [Текст] / Е.Н. Лебедев. - М. : ИМЛИ, 1994.
8. Лосский, Н.О. Ценность и бытие. Бог и Царство Божие как основа ценностей [Текст] / Н.О. Лосский // Лосский Н.О. Бог и мировое зло. - М., 1994. -432 с.
9. Николаев, С.И. Вдохновение и творческий процесс в представлениях русских писателей XVIII века [Текст] / С.И. Николаев // XVIII век. - СПб, 2008. -Сб. 25. - С. 26-38.
10. Тынянов, Ю.Н. Ода как ораторский жанр [Текст] / Ю.Н. Тынянов // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977. - С. 227-252.
