CC BY
143
DOI: 10.23683/2500-3224-2018-1-223-235
Воображаемая география мусульман колониального Востока: понятия, подходы, проблемы1
В.О. Бобровников
Imagined Geography of Muslims in the Colonial Orient: Language, Approaches, Problems
V.O. Bobrovnikov
1. «Восток» и «Запад» - метафоры, теоретические модели или историческая реальность?
Понятие «Запад» для меня не актуально, но с термином «Восток» я часто встречаюсь, потому что по образованию востоковед и давно занимаюсь историей восточных окраин Российской империи, в основном на Северном Кавказе. Этот регион лежит не к востоку, а к югу по отношению к политическим центрам России. Но источники имперской эпохи упорно называют его «Востоком». В принципе, я всегда стараюсь исходить в своих исследованиях из источников. Предмет моих исследований - ислам и мусульмане, а они устойчиво ассоциировались у европейцев (и русских) колониальной эпохи с Востоком.
Бобровников Владимир Олегович, кандидат исторических наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» в Санкт- Петербурге, 190008, г. Санкт-Петербург, ул. Союза Печатников, д. 16, старший научный сотрудник Института востоковедения Российской академии наук, 107031, г. Москва, ул. Рождественка, д. 12, vbobrovnikov@hse.ru, vladimir_bobrovn@mail.ru.
Bobrovnikov Vladimir О., PhD in History and Oriental Studies, Professor of the National Research University Higher School of Economics in St. Petersburg, 16, Soiuza pechatnikov St., 190008, St. Petersburg, Senior Research Fellow of the Institute for Oriental Studies, Russian Academy of Sciences, 12, Rozhdestvenka St., 107031, Moscow, vbobrovnikov@hse.ru, vladimir_bobrovn@mail.ru.
1 Работа поддержана Нидерландским институтом перспективных исследований гуманитарных и социальных наук (NIAS).
Для подражавших Байрону и увлекавшихся восточной экзотикой русских романтиков первой трети XIX в. Северный Кавказа и даже расположенный на западе от него Крым лежат на мусульманском Востоке. Так описывал Крым Александр Пушкин в «Бахчисарайском фонтане» (1824). Начало Кавказских войн изображено в «Кавказском пленнике» (1821-1822) как «умиротворение» силой русского оружия разбойных горцев мусульманского Востока:
Но се - Восток подъемлет вой!..
Поникни снежной главой,
Смирись, Кавказ: идет Ермолов!
Михаил Лермонтов видел в нем застывший в средневековье мусульманский Восток, пробудить который из спячки способно лишь русское завоевание («Спор», 1841). Этот взгляд разделял воевавший на Северном Кавказе и много писавший про него плодовитый беллетрист А.М. Бестужев-Марлинский. Восточные аллюзии Кавказского края общее место в русской классической беллетристике, что давно отмечено в историографии [Layton, 1994].
Имперские законодатели также считали мусульман Северного Кавказа, как и завоеванного чуть позже Туркестана, «азиатцами». После завершения присоединения к России и те, и другие получили правовой статус «оседлых и кочевых восточных инородцев (туземцев)» - неполных подданных империи, - который сохраняли до крушения империи в 1917 г. [Бобровников, Конев, 2016, с. 167-206]. Интересно, что похожую идентичность мусульмане получили в колониях других европейских держав, в частности в британской Индии и французском Алжире [Бобровников, 2010, с. 182-209]. При этом правовые классификации в них могли быть сложнее. Так, голландцы разделили в 1854 г. коренное население Нидерландской Ост-Индии на «туземцев» (Inlanders) и «восточных иноземцев» (vreemde Oosterlingen). К числу последних относили выходцев из арабского Йемена, Китая, Индии, Японии и некоторые другие меньшинства. С другой стороны, в Индонезии жили европейцы (в основном подданные королевства Нидерландов) и приравненные к ним местные христиане [Fasseur, 1994, p. 31, 35-38]. Позднее правовая структура Нидерландской Ост-Индии не раз менялась: категория близких к европейцам была упразднена, японцы переведены в разряд европейцев. Но «туземцы» и разные группы восточных иноземцев сохранились в правовой классификации колонии до японской оккупации в 1942 г.
Восток занимал важное место и в словаре внешней политике европейских держав XVIII - начала XX в., обозначая попавшие в зависимость от них азиатские страны от Османской империи до Китая. Так, борьбу великих держав за раздел владений слабевшей Османской империи, этого «больного человека (homme malade)» Европы, как образно назвал турок в беседе с Меттернихом Николай I (1833), в XIX в. называли «Восточным вопросом». Игнорировать сведения источников историку нельзя, но, не нужно некритически транслировать нарративы и язык своих источников. Вместе с тем не надо и говорить на языке историков-позитивистов прошлого, рассматривавших Восток как географическое понятие и реально
существующее явление. Наука не стоит на месте и, пусть не всегда она меняется в лучшую сторону, но вернуться в прошлое своей дисциплины невозможно, как и зайти в одну и ту же реку дважды. Геродот был гениальным автором, но воспроизводить его понимание Востока для характеристики греко-персидских войн, или копировать его методику этнографического описания народов Востока как «чужих», неэллинов, я бы не стал. Не могу я и следовать всем установкам академической ориенталистики колониальной эпохи, как бы высоко я ее ни ценил.
По этим причинам я не могу полностью принять ни одного из ответов, предложенных в первом вопросе. Я разделяю подход ревизионистской школы новой имперской истории. Поэтому Восток для меня ни историческая реальность, ни географическое понятие, ни риторическая конструкция. Не вижу я и смысла включать это понятие в разные метанарративы, которых чуждаюсь. Термин «Восток» принадлежит для меня к области, которую разработавшие ее немецкие историки предложили называть историей понятий (Begriffsgeschichte). Она касается истории идей, политической и общественной мысли, понятия которой не следует смешивать с историческими реалиями, которые они выражают [Koselleck, 2006]. Я немного занимался ею, в основном одиссеей правовой и культурной категории инородцев в контексте трансферов знания между Россией и другими колониальными империями [Бобровников, 2010, с. 182-209].
Кроме того, для меня колониальный Восток - составная часть одноименного дискурса, концептуально важная категория школы воображаемой географии (imagined geography) [Шенк, 2001, с. 42-61; ср.: Layton, 1986, p. 470-485], имеющая не вневременное географическое значение, а связанная с целым рядов стереотипов об отсталости, невежестве и опасности народов, населяющих эти территории, по сравнению с более цивилизованной европейской частью России и с Европой вообще. В этом отношении утверждение источников о принадлежности той или иной территории к Европе или Азии имело громадное значение для ее восприятия, а в случае колониального завоевания и для правового положения ее коренного населения. До известной степени школа воображаемой географии вышла из влиятельной концепции американского литературоведа палестинского происхождения Эдварда В. Саида. В книге «Ориентализм», впервые опубликованной в 1978 г., выдержавшей множество переизданий, в том числе два на русском языке [Саид, 2006; Саид, 2016], он обратил внимание на связь между наукой и властью, полагая, что в своих исследованиях европейская ориенталистика колониальной эпохи представляла Восток совершенно чужим миром и, тем самым, готовила и оправдывала установление господства Запада над восточными народами и культурами.
2. Насколько исторически неизбежна дихотомия «Восток-Запад»? Восток - «то, чего не могло не быть», а Запад - «то, что могло не случиться»?
Действительно, такая дихотомия определяет понимание Востока европейскими учеными и политиками колониальной эпохи. Эту общую особенность воображаемой
географии эпохи колониализма верно отметил Саид. В основе ориентализма как мировоззрения, по его мнению, лежат полное отделение Востока от Запада и притязание востоковедов представлять Восток на основе переведенных ими древних памятников на восточных языках [Саид, 2006, с. 313-315, 344-345]. Изобретенный и описанный ориенталистами Восток предстает антиподом Запада. Развитой, гуманной, демократичной и человечной Европе противостоит единая дикая, жестокая, деспотичная и бесчеловечная Азия. В отличие от динамично развивающегося Запада до прихода европейцев Восток застрял в средневековье [Саид, 2006, с. 464-465]. Характерным визуальным образом его стали древние развалины на фоне современного убожества, пирамиды в Египте, античные арки и колоны в Северной Африке и на Ближнем Востоке, буддистские храмы в Индонезии, мавзолеи в Средней Азии, которые старательно фиксировала и тиражировала ориенталистская живопись, а позднее колониальная фотография. «Азиатцы» выступают в кривом зеркале ориентализма как материал для изучения востоковедов и преобразований колониальных политиков. Это существа без своей воли и истории [Саид, 2006, с. 452].
Но не стоит верить колониальным нарративам. Единый Восток, как и противостоящий ему монолитный Запад существовали только в воображении ориенталистов. На самом деле, мир колониальной эпохи был очень мозаичным. Понятие «Европа», послужившее антиподом для формирования колониальных стереотипов о «Восток», также в действительности была очень разной. Типы заморских и континентальных, торговых колониальных империй разнились: Низшие классы метрополий - крестьяне и фабричные рабочие - занимали в них место изгоев, близкое к низам колоний. Свидетельства отношения к ним элит сохранились как в законодательстве и документах, так в беллетристике и живописи XIX в. Достаточно почитать романы Чарльза Диккенса о трущобах Лондона, Эмиля Золя о французской деревне, посмотреть на черномазых крестьян в полутемной хижине из «Едоков картофеля» (1885) и других картин раннего Винсента Ван Гога. Не случайно, слова Карла Маркса, которые Саид поставил эпитетом к своей книге, - «они не могут представить себя, они могут лишь быть представлены», - были сказаны о французских крестьянах времен Второй империи. Подобная система резкого социального неравенства и культурных различий получила в литературе название внутреннего колониализма или колонизации [Weber, 1976]. Черты ее литературоведы и историки находят и в русской дореволюционной деревне [Там, внутри, 2012; Эткинд, 2013]. «Гуманные» европейцы и североамериканцы были одинаково бесчеловечны в отношении внутренних и внешних колонизованных, не считая за людей ни тех, не других: «заботясь» о бедняках, заключали их в работные и дисциплинарные дома, занимались работорговлей, истребляли рабов на плантациях, скальпировали индейцев, сдавали в музеи головы немирных горцев и басмачей, выжигали и переселяли целые деревни и племена за пределами Европы, совершили массу прочих жестокостей.
Колониальная и полуколониальная периферия, получившая у ориенталистов название Востока, была в действительности не менее многообразной. На
Востоке были не только колонии, но и страны, сохранившие независимость, в том числе огромные империи вроде Китая. Некоторые из них провели широкие модернизационные реформы: Танзимат в Османской империи (1839-1876), Революцию Мэйдзи в Японии (1868-1889). Многие колонии имели запутанную структуру общества и власти, сложившуюся под влиянием как европейских, так и местных, в частности османских, образцов косвенного и прямого управления. Ориентализм, как показали исследования последних десятилетий, не всегда имел западноевропейский импульс, хотя и исходил из общих установок, заимствованных из Западной Европы. Например, в XIX в. появился своеобразный османский ориентализм, у которого был свой внутренний «Восток», послуживший объектом ориентализации. В роли отсталых и опасных восточных дикарей здесь выступали арабы-бедуины и иные этнические и религиозные меньшинства пограничных территорий [Makdisi, 2002, р. 768-796]. На бывших османских окраинах в Европе возник дискурс «инаковости» Балкан, который Мария Тодорова считает отличным, хотя и типологически близким к ориентализму «балканизмом» [Todorova, 1997; Тодорова, 2005, с. 344-359].
3. Насколько герметичны границы «Востока» и «Запада»? Возможны ли контактные зоны («не-Запад - не-Восток», «полу-Запад - полу-Восток») или анклавы («Восток на Западе», «Запад на Востоке»)?
Границы Востока и Запада относятся к области воображаемой географии, в них нет ничего реального. Исследования последнего времени показывают, что в эпоху колониальной экспансии они были крайне мозаичны и подвижны. Географическая мысль европейских политиков и ученых, в том числе российских (включая ориенталистов, но не только их) часто менялась на протяжении XVIII-XX вв. Вслед за античными греками они продолжали делить Старый Свет на Европу (Запад) и Азию (Восток), включая во внешние границы последнего тюркоязычных кочевников степей, не представляющих интереса для ориенталистов как «нецивилизованные» народы без классической письменности и государственности. Вместе с тем, уже в эпоху Просвещения, заложившую основы ориентализма, Восточная Европа была переосмыслена как внутренний Восток Европы [Вульф, 2003]. Географы начали искать границы Европы, то помещая их вслед за В.Н. Татищевым и И. фон Штраленбургом по Уральскому хребту и Каспию, то отрицая деление Российской империи на европейскую метрополию и азиатскую колонию (Н.Я. Данилевский, В.И. Ламанский), то говоря о единой Евразии-России (П.Н. Савицкий и др.) [Бассин, 2005, с. 283-299].
Колониальный Восток включал в себя подвижные контактные зоны. Изучить их в районах континентальной колонизации, как не странно, помогает старая теория пограничья или фронтира (frontier), предложенная Ф.Дж. Тёрнером [Тернер, 2009]. Только он понимал ее как некий каток прогресса, с которым по Американскому континенту распространялась цивилизация, а историки, занимающиеся
воображаемой географией, переосмыслили фронтир как периферийные контактные зоны взаимодействия и соперничества империй, народов и культур [White, 1991]. За последние два десятилетия сделано несколько интересных попыток приложить этот подход к окраинам Российской империи. Изучив отношения северокавказских казаков и горцев-мусульман, Томас Барретт показал, что их отношения определяла не война, а экономическое и культурное взаимодействие, принявшее после завоевания форму обынородчивания. Фронтир здесь был проницаем, несмотря на строительство укрепленной Кавказской линии [Barrett, 1995, p. 578-601; Barrett, 1997, p. 227-248; Barrett, 1999]. Николас Брейфогль исследовал инкорпорацию сосланных империей русских сектантов в мусульманский фронтир восточного Закавказья [Breyfogle, 2005; Breyfogle, 2006, 234-269]. Виллард Сандерленд рассмотрел русскую колонизацию степных районов Западной Сибири и Казахской степи [Sunderland, 2004]. Чарльз Стейнведель проанализировал взаимодействие православной и мусульманской элит в органах местного самоуправления Уфимской губернии [Steinwedel, 1999; Стейнведел, 2005, с. 610-633]. Не идеализируя империю, эти исследования показази, что нельзя описывать ее экспансию на Восток только в категориях сопротивления и противостояния, оно было менее однозначным.
Рукотворность, подвижность и неопределенность колониального фронтира хорошо видны на картах и в географических описаниях Кавказа XVIII-XX вв. Границы региона смещаются из Поволжья на юг, к мусульманскому Востоку. Столица его часто переезжает: из Астрахани (до 1786), в Екатериноград (1786), оттуда в Георгиевск (1788), опять в Астрахань (1796), в Ставрополь (1822), затем надолго в Тифлис (1844-1917). Не раз меняется граница, которую ученые проводят через регион между Европой и Азией. М.В. Ломоносов и В.Н. Татищев включают не присоединенный к России Кавказ в состав Азии. В сочинениях и на картах XIX в. граница между материками чаще проводится через российские владения в регионе, отражая колониальный статус некоторых из них. Закавказье считается имперскими законодателями более цивилизованным и в 1840-е гг. сливается на картах с Россией, получив деление на губернии. Северный Кавказ в 1860-е гг. теряет статус внутренней границы империи, получая сложную колониальную администрацию в областях с косвенным управлением. Проследить историю ментального картографирования региона можно по прекрасному атласу, составленному в принципах воображаемой географии [Цуциев, 2006].
4. Какое место в «западных» (европейских) концепциях Востока занимала и занимает Россия?
Россия плохо вписывается в бинарные схемы ориентализма. Это связано с неопределенным положением страны на границах колониального Запада, а также геополитическими коллизиями «холодной войны» и даже более недавнего времени. Как научная дисциплина, история не знает условного наклонения, она изучает только то, что произошло в действительности, в том числе и представления о прошлом.
Однако без успешного опыта модернизации при Петре Великом и внешнеполитических успехов Екатерины II, Россию ждало бы прочное место на ментальной карте Востока. Согласно популярной метафоре, восходящей к Пушкину, Петр прорубил для России «окно в Европу», вдвинув ее в число западных держав, организаторов, а не объектов колониальной экспансии. По менее известному широкой публике образному выражению американского историка Роберта Джераси [Джераси, 2013], после приобретения новых обширных территорий с мусульманским населением и признания ислама империя прорубила и окно на Восток в XIX в., создав богатую интеллектуальную традицию академической, миссионерской и военно-переводческой школ отечественного востоковедения, наследие которых все еще недостаточно изучено, как у нас в стране, так и за рубежом.
В воображаемой географии колониального Востока Россия выступает сразу в двух ипостасях. С одной стороны, она предстает объектом ориенталистского воображения, воплощая для европейцев худшие черты восточного деспотизма, рабства, дегенерации, угрозы для «свободного мира» Запада и, конечно, восточной экзотики. Корни такого видения уходят в описания иностранцев, побывавших на службе в Московском царстве. Примеров русофобского ориентализма XIX-XX вв. масса. Причем, в Российской империи и в СССР находились его отдельные сторонники, например, П.Я. Чаадаев и другие западники второй четверти XIX в., а совсем недавно - советские диссиденты-западники, большинство из которых эмигрировало на Запад. В это время в западной русистике господствовал ориентализм в форме советологии (Soviet studies), в том числе имелась целая школа под руководством Александра Беннигсена, занимавшаяся российскими мусульманами и предрекавшая Советскому Союзу скорую гибель от неофициального ислама, когда численность его последователей в республиках советского Востока перевесит количество этнических русских [Bennigsen, Broxup, 1983]. Прогнозы советологов не оправдались. С распадом СССР их школа прекратила существование. Но их методика переворачивания официозных источников и тоталитарная парадигма, противопоставляющая российское государство и общество, еще влиятельны [см. об этом: DeWeese, 2002, p. 298-330].
С другой стороны, Российская империя была одной из европейских колониальных держав со своим востоковедением мирового уровня, вклад которого в европейский ориентализм только начинает изучаться. Саид ограничился разбором сочинений французских, британских и американских ориенталистов. К тому же, его подход не был принят российскими и в целом постсоветскими востоковедами. Важными вехами на пути изучения этой проблемы стали английские сборники статей «Российский Восток: имперские окраины и народы, 1700-1917» [Russia's Orient, 1997] «Ориентализм и империя в России» [Orientalism and Empire, 2006]. Первый ознаменовал отказ западных русистов от ориенталистского нарратива советологов о России, во второй вошли материалы обсуждения в журнале «Критика» применимости концепции Саида к России, часть из которых была переведена на русский язык [Российская империя ... 2005]. Участники спора признали у ориентализма
«российскую душу», отметив сложные отношения ученых, изучавших российский Восток, с колониальной администрацией. Однако академическое востоковедение, составляющее главный предмет критики Саида, не было затронуто ими. В 2011 г. о нем написала блестящую книгу Вера Тольц, обнаружившая у петербургской школы В.Р. Розена не только общие родовые черты филологического ориентализма, по Саиду, но и серьезные различия с ним в области методики (скриптурализм) [Tolz, 2011; Тольц, 2013]. Советский вариант ориентализма анализируется в ряде публикаций немецкого исламоведа М. Кемпера [Kemper, 2009; The Heritage ... 2011; Reassessing Orientalism, 2015]. Но в изучении этой темы остается немало пробелов: школы миссионерского и военного востоковедения в Российской империи, вклад в их развитие «туземных» ученых.
5. Какие, по вашему мнению, концепции «Востока» («не-Запада»), изобретенные в Х1Х-ХХ вв., получили актуальное звучание на рубеже тысячелетий и почему?
В принципе, я уже ответил на этот вопрос и обосновал свое мнение, когда описывал видение первого вопроса. Суммируя мое мнение вкратце, я призываю отечественных историков полностью отказаться от восходящих к колониальной эпохе бинарных оппозиций и стереотипов - о мусульманском Востоке в первую очередь, не смешивать представления о воображаемом Востоке с реалиями колониальных обществ, больше внимания уделять новым областям и методикам исторического анализа, сложившимся в конце прошлого столетия. Я имею в виду, прежде всего, воображаемую географию, ориенталистский дискурс и историю понятий. Помочь развитию этих областей в России могут дальнейшие поиски в направлениях, разобранных мною выше. Я полагаю, что стоит вести их в первую очередь на материалах государственных и частных архивов в центрах бывших восточных окраин империи, пытаясь «расслышать» в них голоса не только европейцев, но и сотрудничавших с ними мусульман, вовлеченных в изучение и управление колониальным Востоком. Последними я специально занимался в Дагестане и знаю, что за некоторыми исключениями они еще плохо изучены для проблем, поднятых в нашей дискуссии. При этом важно подняться над региональной перспективой, больше внимания уделять изучению связей между регионами Российской империи, объяснению сходства колониальной политики и науки о Востоке соперничавших европейских держав.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Бассин М. Россия между Европой и Азией: Идеологическое конструирование географического пространства // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / Сост. П.В. Верт, П. Кабытов, А. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 277-309.
Бобровников В.О. Русский Кавказ и французский Алжир: случайное сходство или обмен опытом колониального строительства? // Imperium inter pares. Роль трансферов в истории Российской империи (1700-1917): сб. ст. / Ред. М. Ауст, Р. Вульпиус, А. Миллер. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 182-209.
Бобровников В.О., Конев А.Ю. Свои «чужие»: инородцы и туземцы Российской империи // Ориентализм vs. Ориенталистика / сост. В.О. Бобровников, С.Дж. Мири. М.: Садра, 2016. С. 167-206.
ВульфЛ. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М.: Новое литературное обозрение, 2003.
Джераси Р. Окно на Восток: империя, ориентализм, нация и религия в России. М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / сост. П.В. Верт, П. Кабытов, А. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. М.: Русский мир, 2006. Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. 2-е изд. М.: Русский мир, 2016. Стейнведел Ч. Создание социальных групп и определение социального статуса индивидуума: идентификация по сословию, вероисповеданию и национальности в конце имперского периода в России // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / сост. П.В. Верт, П. Кабытов, А. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 610-633.
Там, внутри: практики внутренней колонизации в культурной истории России / Сост. И. Кукулин, Д. Уффельман, А. Эткинд. М.: Новое литературное обозрение, 2012.
Тернер Ф. Дж. Фронтир в американской истории. М.: Весь Мир, 2009. Тодорова М. Есть ли русская душа у русского ориентализма? Дополнение к спору Натаниэля Найта и Адиба Халида // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология / Сост. П.В. Верт, П. Кабытов, А. Миллер. М.: Новое издательство, 2005. С. 344-359.
Тольц В. Собственный Восток России: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Цуциев А.А. Атлас этнополитической истории Кавказа (1774-2004). М.: Европа, 2006.
ШенкБ. Ментальные карты: конструирование географического пространства в Европе от эпохи Просвещения до наших дней. Обзор литературы // Новое литературное обозрение. 2001. № 52. С. 42-61.
Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России. М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Barrett T.M. Lines of Uncertainty: The Frontiers of the North Caucasus // Slavic Review. 1995. Vol. 54. № 3. Р. 578-601.
Barrett T.M. Crossing Boundaries: The Trading Frontiers of the Terek Cossaks // Russia's Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917 / Ed. by Daniel R. Brower, Edward J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 227-248. Barrett T.M. At the Edge of Empire. The Terek Cossacks and the North Caucasus Frontier, 1700-1860. Boulder, CO: Westview Press, 1999.
Bennigsen A., Broxup M. The Islamic Threat to the Soviet State. N.Y.: St. Martin's Press, 1983.
Breyfogle N.B. Heretics and Colonizers: Forging Russia's Empire in the South Caucasus. Ithaca: Cornell University Press, 2005.
Breyfogle N.B. Russian Sectarians in the Caucasian Theater of War, 1853-56 and 1877-78 // Orientalism and Empire in Russia / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. Martin. Bloomington: Slavica, 2006. P. 234-269.
DeWeese D. Islam and the Legacy of Sovietology: A Review Essay on Yaacov Ro'i's Islam in the Soviet Union // Journal of Islamic Studies. 2002. Vol. 13. No. 3. P. 298-330. Fasseur C. Cornerstone and Stumbling Block. Racial Classification and the Late Colonial State in Indonesia // The Late Colonial State in Indonesia/ Political and Economic Foundations of the Netherlands Indies, 1880-1942 / Ed. by R. Gribb. Leiden: KITVL Press, 1994. P. 31-56.
The Heritage of Soviet Oriental Studies / Ed. by M. Kemper, S. Conermann. L.; N.Y.: Routledge, 2011.
Kemper M. Studying Islam in the Soviet Union. Oratiereeks. Amsterdam: Vossiuspers UvA, 2009.
Koselleck R. Begriffsgeschichten. Studien zur Semantik und Pragmatik der politischen und sozialen Sprache. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2006.
Layton S. Russian Literature and Empire: Conquest of the Caucasus from Pushkin to Tolstoy. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
Layton S. The Creation of an Imaginative Caucasian Geography // Slavic Review. 1986. Vol. 45. № 3. P. 470-485.
Makdisi U. Ottoman Orientalism // American Historical Review. 2002. Vol. 107. No. 3. P. 768-796.
Orientalism and Empire in Russia / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. Martin. Bloomington: Slavica, 2006.
Reassessing Orientalism: Interlocking Orientologies During the Cold War / Ed. by M. Kemper, A.M. Kalinovsky. L.; N.Y.: Routledge, 2015.
Russia's Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917 / Ed. by Daniel R. Brower, Edward J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997.
Steinwedel C. Invisible Threads of Empire: State, Religion, and Ethnicity in Tsarist Bashkiriia, 1773-1917. Ph.D. dissertation. New York: Columbia University, 1999.
Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca; London: Cornell University Press, 2004.
Todorova M. Imagining the Balkans. N.Y.; Oxford: Oxford University Press, 1997. Tolz V. Russia's Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2011.
Weber E. Peasants into Frenchmen. The Modernization of Rural France, 1870-1914. Stanford: Stanford University Press, 1976.
White R. The Middle Ground: Indians, Empires, and Republics in the Great Lake Region, 1650-1815. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.
REFERENCES
Barrett T.M. Lines of Uncertainty: The Frontiers of the North Caucasus, in: Slavic Review. 1995. Vol. 54. № 3. P. 578-601.
Barrett T.M. Crossing Boundaries: The Trading Frontiers of the Terek Cossaks, in: Russia's Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917 / Ed. by Daniel R. Brower, Edward J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 227-248. Barrett T.M. At the Edge of Empire. The Terek Cossacks and the North Caucasus Frontier, 1700-1860. Boulder, CO: Westview Press, 1999.
Bassin M. Rossiia mezhdu Evropoi i Aziei: Ideologichewskoe konstruirovanie geograficheskogo prostranstva [Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of Geographical Space], in: Rossiiskaia imperiia vzarubezhnoi istoriografii. Raboty poslednikh let: Antologiia [Imperial Russia in Foreign Historiography. Recent Works: the Anthology], ed. by P.W. Werth, P. Kabytov, A. Miller. Moscow: Novoe izdatel'stvo, 2005. P. 277-309 (in Russian).
Bennigsen A., Broxup M. The Islamic Threat to the Soviet State. N.Y.: St. Martin's Press, 1983.
Bobrovnikov V.O. Russkii Kavkaz i frantsuzskii Alzhir: sluchainoe skhodstvo ili obmen opytom kolonial'nogo stroitel'stva? [Russian Caucasus and French Algeria: a Random Similarity or Exchange of Experience in Colonial Building?], in: Imperium inter pares. Rol' transferov v istorii Rossiiskoi imperii (1700-1917) [Imperium inter pares. The Role of Transfers in the History of the Russian Empire (1700-1917)], ed. by M. Aust, R. Vulpius, A. Miller. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2010. P. 182-209 (in Russian). Bobrovnikov V.O., Konev A.Yu. Svoi "chuzhie": inorodtsy i tuzemtsy Rossiiskoi imperii [Imperial Russia's Own "Others": Aliens and Natives], in: Orientalism vs. Orientalistika [Orientalism vs. Oriental Studies], ed. by V.O. Bobrovnikov, S.J. Miri. Moscow: Sadra, 2016. P. 167-206 (in Russian).
Breyfogle N.B. Heretics and Colonizers: Forging Russia's Empire in the South Caucasus. Ithaca: Cornell University Press, 2005.
Breyfogle N.B. Russian Sectarians in the Caucasian Theater of War, 1853-56 and 1877-78, in: Orientalism and Empire in Russia / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. Martin. Bloomington: Slavica, 2006. P. 234-269.
DeWeese D. Islam and the Legacy of Sovietology: A Review Essay on Yaacov Ro'i's Islam in the Soviet Union, in: Journal of Islamic Studies. 2002. Vol. 13. No. 3. P. 298-330. Etkind A. Vnutrenniaia kolonizatsiia. Imperskii opyt Rossii [Internal Colonization. Russia's Imperial Experience]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2013 (in Russian). Fasseur C. Cornerstone and Stumbling Block. Racial Classification and the Late Colonial State in Indonesia, in: The Late Colonial State in Indonesia / Political and Economic Foundations of the Netherlands Indies, 1880-1942 / Ed. by R. Gribb. Leiden: KITVL Press, 1994. P. 31-56.
Geraci R. Okno na Vostok: imperiia, orientalizm, natsiia i religiia v Rossii [Window to the East: Empire, Orientalism, Nation and Religion in Russia]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2013 (in Russian).
The Heritage of Soviet Oriental Studies / Ed. by M. Kemper, S. Conermann. L.; N.Y.: Routledge, 2011.
Kemper M. Studying Islam in the Soviet Union. Oratiereeks. Amsterdam: Vossiuspers UvA, 2009.
Koselleck R. Begriffsgeschichten. Studien zur Semantik und Pragmatik der politischen und sozialen Sprache. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2006 (in German). Layton S. Russian Literature and Empire: Conquest of the Caucasus from Pushkin to Tolstoy. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
Layton S. The Creation of an Imaginative Caucasian Geography, in: Slavic Review. 1986. Vol. 45. № 3. P. 470-485.
Makdisi U. Ottoman Orientalism, in: American Historical Review. 2002. Vol. 107. No. 3. P. 768-796. Orientalism and Empire in Russia / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A. Martin. Bloomington: Slavica, 2006.
Reassessing Orientalism: Interlocking Orientologies During the Cold War / Ed. by M. Kemper, A.M. Kalinovsky. L.; N.Y.: Routledge, 2015.
Rossiiskaia imperiia v zarubezhnoi istoriografii. Raboty poslednikh let: Antologiia [Imperial Russia in Foreign Historiography. Recent Works: the Anthology], ed. by P.W. Werth, P. Kabytov, A. Miller. Moscow: Novoe izdatel'stvo, 2005 (in Russian).
Russia's Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917 / Ed. by Daniel R. Brower, Edward J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997.
Said E. Orientalizm. Zapadnye kontseptsii Vostoka [Orientalism. Western Representations of the Orient]. Moscow: Russkii mir, 2006 (in Russian).
Said E. Orientalizm. Zapadnye kontseptsii Vostoka [Orientalism. Western Representations of the Orient]. 2nd ed. Moscow: Russkii mir, 2016 (in Russian). Schenk B. Mental'nye karty: konstruirovanie geograficheskogo prostranstva v Evrope ot epokhi Prosvescheniia do nashikh dnei. Obzor literatury [Mental Mapping: the Construction of Geographical Space in Europe from the Enlightenment to Nowadays. A Featured Review], in: Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Review]. 2001. No. 52. P. 42-61 (in Russian).
Steinwedel C. Invisible Threads of Empire: State, Religion, and Ethnicity in Tsarist Bashkiriia, 1773-1917. Ph.D. dissertation. New York: Columbia University, 1999. Steinwedel C. Sozdanie sotsial'nykh grup i opredelenie sotsial'nogo statusa individuuma: identifikatsiia po sosloviiu, veroispovedaniiu i natsional'nosti v kontse imperskogo perioda v Rossii [Making Social Groups, One Person at a Time: The Identification of Individuals by Estate, Religious Confession, and Ethnicity in Late Imperial Russia], in: Rossiiskaia imperiia v zarubezhnoi istoriografii. Raboty poslednikh let: Antologiia [Imperial Russia in Foreign Historiography. Recent Works: the Anthology], ed. by P.W. Werth, P. Kabytov, A. Miller. Moscow: Novoe izdatel'stvo, 2005. P. 610-633 (in Russian).
Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca; London: Cornell University Press, 2004.
Tam, vnutri: praktiki vnutrennei kolonizatsii v kul'turnoi istorii Rossii [There, Inside: the Practice of Internal Colonization in the Cultural History of Russia], ed. by I. Kukulin, D. Uffelmann, A. Etkind. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012 (in Russian). Todorova M. Imagining the Balkans. N.Y.; Oxford: Oxford University Press, 1997. Todorova M. Est' li russkaia dusha u russkogo orientalizma? Dopolnenie k sporu Nataniela Knighta i Adeeba Khalida [Does Russian Orientalism Have a Russian Soul? A Contribution to the Debate between Nathaniel Knight and Adeeb Khalid], in: Rossiiskaia imperiia v zarubezhnoi istoriografii. Raboty poslednikh let: Antologiia [Imperial Russia in Foreign Historiography. Recent Works: the Anthology], ed. by P.W. Werth, P. Kabytov, A. Miller. Moscow: Novoe izdatel'stvo, 2005. P. 344-359 (in Russian).
Tolz V. Russia's Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2011. Tolz V. Sobstvennyi Vostok Rossii: Politika identichnosti i vostokovedenie v pozdneimperskii i rannesovetskii period [Russia's Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2013 (in Russian).
Tsutsiev A.A. Atlas etnopoliticheskoi istorii Kavkaza (1774-2004) [Atlas of the Caucasus Ethnic Political History (1774-2004)]. Moscow: Europa, 2006 (in Russian). Turner F.J. Frontir v amerikanskoi istorii [Frontier in the American History]. Moscow: Ves' mir, 2009 (in Russian).
Weber E. Peasants into Frenchmen. The Modernization of Rural France, 1870-1914. Stanford: Stanford University Press, 1976.
White R. The Middle Ground: Indians, Empires, and Republics in the Great Lake Region, 1650-1815. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.
Wolff L. Izobretaia Vostochnuiu Evropu: Karta tsivilizatsii v soznanii epokhi Prosvescheniia [Inventing Eastern Europe: the Map of Civilization on the Mind of Enlightenment]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2003 (in Russian).
