Волга - русская река. Из истории формирования и аргументации Текст научной статьи по специальности «История и археология»

50

Мдрия Лескинен

ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2013 № 4 (16)

«Волгл - русскля река»

Из истории формирования и лргумЕнтлции концепта

Анализ образов различных регионов (ландшафтов и исторических областей) государств и реконструкция т.н. «ментальных карт» в последние годы стали чрезвычайно актуальны в изучении национализмов и в трудах по империологии1. Как никакой другой исследовательский объект, пространственные представления наиболее точно воплощают воображенную реальность, метафорические категории которой — физические (тело, дух, облик, национальный характер) и идеально-мифологизирующие (Отчизна, нация, народ, идея, патриотизм) — оказывают самое непосредственное влияние на способы обоснования и видение собственной идентичности. Находясь на границе, на стыке социальной инженерии и отрефлексированной имажинерии, пространственные образы и комплекс символических значений, приписываемых им, позволяют выявить закономерности, а также особенности механизма нациестроительства.

Процесс самоосмысления нации в Российской империи второй половины XIX в., направляемый интеллектуальной элитой общества, затрагивал и один из центральных аспектов авторепрезентации: определение и изображение национально-типичного — об-

1 Филиппов А. Гетеротопология родных просторов // Отечественные записки. 2002. № 6. С. 48-62; Замятин Д.Н. Культура и пространство. Моделирование географических образов. М., 2006; Замятин Д.Н. Метагеография: пространство образов и образы пространства. М., 2004.

лика, региона, диалекта и т.д. В этом отношении интересно проследить эволюцию представлений о Волге и волжском регионе, сконцентрированных в ныне кажущихся «извечными» метафорах «Волга — русская река», «Волга-матушка». Однако концепция «русскости» Волги возникает относительно недавно — только в XIX столетии. Некоторые аспекты данного процесса мы предполагаем осветить в данной статье, являющейся частью более значительного проекта2.

Реки России в исторических трудах

Русские историки XIX в., реконструируя процесс формирования московской и российской государственности, уделяли значительное внимание географическому фактору. Они обосновали теорию, согласно которой реки и речные бассейны выполняли объединительную функцию в процессах политической, экономической и межэтнической интеграции в истории России и колонизация, объявленная главным историко-культурным и географическим процессом формирования цивилизационной и этнокультурной специфики России3 *, осуществлялась

2 Исследование выполнено при поддержке гранта РГНФ (№13-01-00078а, 2013) «“Великорусы” в отечественной историографии второй половины XIX в.: историкоэтнографическая аргументация в процессе формирования русской национальной идентичности».

3 Знаменитая формула В.О. Ключевского

«история России есть история страны, кото-

именно благодаря водным артериям. Для историко-географического объединения русских земель определяющая роль признавалась за бассейнами европейских рек — Днепра, Дона, Западной Двины, Волги.

С.М. Соловьев писал: «...По четырем главным речным системам Русская земля разделялась в древности на четыре главные части: первую составляла озерная область Новгородская, вторую — область Западной Двины, т.е. область Кривская, или Полоцкая, третью — область Днепра, т.е. область древней собственной Руси, четвертую — область Верхней Волги, область Ростовская»4. Согласно данной схеме, верхневолжский регион (Ростовская область) стал центром складывания государственного ядра — Великой России5.

С.М. Соловьев, а за ним и В.О. Ключевский утверждали, что именно речные бассейны («речные системы») формируют сначала пространственные (географические) и племенные (этнографические)6, а позже — социально-исторические особенности различных частей русского мира. Кроме того, они даже детерминируют тенденции расширения ими границ и потенциального взаимодействия: «историческое деление Русской государственной области на части условливается отдельными речными системами; ясно, что величина каждой

рая колонизуется» (Ключевский В.О. Курс русской истории. Часть первая // Ключевский В.О. Собр. соч.: В 9 т. М., 1987-1990. Т. I. М., 1987. Лекция II. С. 50) сыграла определяющую роль в трудах представителей так называемой «исторической географии».

4 Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. М., 1988-1995. Кн. I. Т. 1. М., 1988. С. 59.

5 Там же. С. 67.

6 Там же. Гл. 1; Ключевский В.О. Курс русской истории. Часть первая. Т. I. М., 1987. С. 59-63, 73-74, 80-81.

части будет соответствовать величине своей речной области»7.

Волга в этой схеме наделяется важной функцией: «. чем область Волги больше области всехдругихрек, темоб-ласть Московского государства должна быть больше всех остальных частей России, а естественно меньшим частям примыкать к большей — отсюда понятно, почему и Новгородская озерная область, и Белая, и Малая Русь примкнули к Московскому государству»8. Таким образом, исторические перспективы северо-восточных княжеств, а позже и объединяющая роль Московского государства в сплочении восточнославянских регионов в единое целое заданы в значительной мере географическими условиями — в том числе руслом Волги.

В основе периодизации русской истории В.О. Ключевского, как известно, также лежал критерий областного «господства», напрямую связанный с «главной рекой» на разных этапах; ученый выделял днепровский, верхневолжский, великорусский и всероссийский периоды русской истории9. Важнейшими (с точки зрения исторической и геополитической значимости) из рек Европейской России считались Волга, Дон, Днепр, Западная и Северная Двина10 11 * *, а также озера северного края. Иногда к этому перечню добавлялся еще и Волхов и Нева, но это, вероятнее всего, довольно позднее дополнение, возникшее не ранее последней четверти XVIII в.11.

7 Соловьев С.М. Указ. соч. Кн. I. Т. 1. С. 68.

8 Там же.

9 Ключевский В.О. Курс русской истории. Часть первая. Т. I. С. 53.

10 Плещеев С. Обозрение Российской империи в нынешнем ее новоустроенном состоянии. Морской кадетский шляхетский корпус, 1786. С. 11.

11 Волхов и Нева «присоединяются» к пе-

речню «великих» русских рек в период формирования мифологии имперского простран-

ства, и это «включение» никак не связано с

52

Способы и формы постижения волжского пространства

Рубежным (но не начальным) этапом в истории научного и художественного освоения реки, задачей которого было целенаправленное изучение и живописание ландшафта, народов и промыслов жителей Поволжья на всем протяжении русла, можно считать т.н. «литературную» экспедицию по Волге, организованную по инициативе Великого князя Константина Николаевича в 1856 г. в рамках масштабного общероссийского изучения жизни, быта и состояния крупнейших регионов государства по водным артериям страны. Целью этого проекта был комплексный сбор сведений, прежде всего экономического и этнографического характера, в «благоприятных по климатическим условиям и по густоте и разнообразию населения, местностях нашего обширного отечества, прилегающих к главнейшим, оживленным народным движением, речным системам»12. Участники задуманного «сверху» предприятия должны были непременно обладать литературными дарованиями, так как материалы планировались к публикации в журнале Морского министерства «Морской сборник»13.

В волжской экспедиции приняли

народными представлениями, оно «предложено» «сверху». «Главной рекой русской оды» в последней трети XVIII в. была Нева, — утверждает в подтверждение нашего тезиса литературовед А. Петров (Петров А. «Волжский хронотоп» в двух одах

XVIII в. // Духовная жизнь провинции. Образы. Символы. Картина мира. Ульяновск, 2003. С. 30).

12 Максимов С.В. Литературная экспедиция. По архивным документам и личным воспоминаниям // Русская мысль. 1890. № 2. С. 26.

13 Там же. С. 25, 30. О замысле и исследовательской программе экспедиции см.: Соколова В.П. Народознание и русская литература

XIX в. М., 2008. Гл. 4-5.

участие А.Н. Островский14, А.А. Потехин15, А.Ф. Писемский16 и др., впечатления от их длительных (около года) путешествий нашли отражение не только в заказанных публикациях, но и в художественных произведениях этих авторов. Они одними из первых в своих «отчетных» текстах и специальных этнографических очерках отдельных народов Поволжья подробно охарактеризовали жизнь обитателей региона с точки зрения их материальной и духовной культуры, а также взаимодействия и сосуществования друг с другом, став в некотором смысле «родоначальниками» отреф-лексированной волжской темы в ее культурно-этнографическом освещении в науке и искусстве.

В 1860-1890-е гг. выходит множество научно-информативных изданий о путешествии по Волге, в которых описание осуществлялось в жанре путевых очерков или журналистских заметок. Наиболее значительные из них: книга известного краеведа-любителя, потомка А.Н. Радищева Н.П. Боголюбова17 и чрезвычайно популярный «Иллюстрированный спутник» С. Монастырского18. Фундаментальным в научном отношении стал трехтомник о Волге В. Рагозина19 *. Кроме того, начиная с 1860-х гг. выходило большое количество «Путеводителей», описа-

14 Островский А.Н. Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода // Островский А.Н. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 19041905. Т. 7. СПб., 1905. С. 497-528.

15 Потехин А.А. Путь по Волге в 1851 году // Потехин А.А. Соч.: В 12 т. СПб., 1903-1905. Т. 12. СПб., 1905. С. 1-41.

16 Писемский А.Ф. Путевые очерки. 1857 // Писемский А.Ф. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959. Т. 9.

17 Боголюбов Н.П. Волга от Твери до Астрахани. СПб., 1862.

18 Монастырский С. Иллюстрированный спутник по Волге. Казань, 1884.

19 Рагозин В. Волга: В 3 т. СПб., 1890-1891

(первое изд. 1880-1881).

ний путешествий и путевых заметок о волжском регионе.

Маршрут по реке, вниз по Волге (от Твери до Астрахани, от Нижнего Новгорода до Астрахани и т.д.) стал не только чрезвычайно популярен с развитием пассажирского пароходного сообщения, но и довольно типичен начиная с 1830-х гг. Но если в 1830—1850е гг. авторы записок о поездках в Поволжье фиксировали сведения и впечатления от отдельных городов, монастырей и ярмарок Поволжья20, то, начиная приблизительно с 1850-х гг., когда активно начинает использоваться регионим «Поволжье», применяемый в отношении территорий по берегам Волги, наиболее частым становится описание этих локусов именно с точки зрения (в прямом и переносном смысле) естественного речного русла, с самой реки. Исследователи отмечают, что в Поволжье во второй половине XIX в. туризм развивался быстрее, чем в других регионах России (в связи с расширением возможностей пароходного сообщения), и волжский путь по реке становится одним из наиболее привлекательных маршрутов путешествия по стране. И.И. Руцинская полагает, что массовые тиражи еще «добе-декеровских» путеводителей по Волге отражают стремление к целенаправленной репрезентации территории21.

20 Чернецов Г.Г., Чернецов Н.Г. Записки о путешествии по Волге. Рукописный экземпляр, подаренный братьями-художниками императору, был создан в 1862 году по материалам путешествия 1838 г. — от Рыбинска до устья Волги (Коробочко А., Любовный В. Панорама Волги академиков Г. и Н. Чернецо-вых // Чернецовы Г.Г. и Н.Г. Путешествие по Волге. М., 1970).

21 Руцинская И.И. Образы поволжских городов в региональных путеводителях второй половины XIX — начала XX вв.: особенности саморепрезентации // Интернациональный научный альманах «Life Sciences». Вып. 2012 года. Волжский город: образ — имидж — бренд. С. 160.

Путешествие совершалось именно по реке, что отражено в наименованиях: в названии указывается, как правило, «по Волге», а не по «Поволжью»22. Самый длинный маршрут — с севера на юг, от Твери до Астрахани, с остановками во всех крупных городах; а возможность иного вектора движения — от устья к истоку — вообще не предусматривалась23. На наш взгляд, это было связано со сверхзадачей текстов данного жанра: так перед путешественником разворачивалась не только картина смены природных ландшафтов от европейских к азиатским; такое перемещение давало возможность увидеть направление цивилизаторских усилий власти и русского народа в отношении других племен, освоить естественный путь, по которому шло расширение государственности по Волге, ее пространственное приращение в историко-хронологической последовательности: из прошлого в будущее. Важна и выявленная И.И. Руцинской позиция наблюдателя — с борта парохода, которая позволяла выстраивать особый повествовательный дискурс, удачно объединяющий эстетическое восприятие с информацией географического, исторического и экономического характера24.

Однако гораздо большее влияние на формирование образа и представлений о Волге как русской реке оказали многочисленные рассказы о поездке по Волге популярно-географического характера, которые включались в учебные книги для чтения (в частности К.Д. Ушинского25), сборники-

22 Там же.

23 Там же. С. 161.

24 Руцинская И.И. Путеводитель как инструмент конструирования региональных достопримечательностей (вторая половина XIX — начало XX в.). Визуальные задачи восприятия // Вестник Московского университета. 2011. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. С. 74-93.

25 Ушинский К.Д. Детский мир и хресто-

54

хрестоматии, географические и этнографические очерки, издаваемые в качестве пособий по географии России (отечествоведению). Большая часть включаемой в них информации не была первичной,представляя собой пересказ или компиляцию из сочинений разных жанров — начиная от научных описаний русла Волги и заканчивая стихотворениями известных поэтов. Текстовые фрагменты «переходили» из одного издания в другое; иногда пересказывались близко к оригиналу, не всегда с указанием первоисточника (особенно часто использовались произведения П.И. Мельникова-Печерского, В.И. Немировича-Данченко, Н.А. Некрасова и др.). Именно в этом комплексе столь разножанровых и повторяющихся источников отразились наиболее яркие клише и языковые формулы описания Волги в контексте создания образа Российского государства и его жителей. Их мы и намереваемся проанализировать в первую очередь.

Пейзажи и лирические описания реки

Появление массового туризма в Волжском регионе, развитие его инфраструктуры во второй половине столетия стали стимулом для формирования визуальных образов Волги и ее берегов, осмысляемых в категориях русского национального пейзажа в целом26. Волжский пейзаж отличался от более ранних живописных репрезентаций определенным патриотическим пафосом, метафоризацией: Волга выступает воплощением государственной и народной мощи, размаха, силы,

матия. Книга для классного чтения в двух частях. Первые годы обучения // Ушинский К.Д. Собр. соч.: В 8 т. Т. 4. М.; Л., 1948. Ч. 1. С. 525-553. (Поездка по Волге. Письма к приятелю.)

26 Ely Ch. The Origin of Russian Scenery: Volga river Tourism and Russian Landscape Aesthetics // Slavic Review. 2003. № 62:4. P. 666-682.

а также «является выразительницей широты и непосредственности русской натуры»27.

В описаниях Волжского региона в 1860-1900-е гг. отчетливо заметно стремление (столь характерное для жанра путеводителей по Отечеству и его отдельным регионам) показать облик городов и охарактеризовать достопримечательности, привлекательные для потенциальных туристов — как в отношении комфортабельности, так и в эстетическом плане. Движение по реке, определенный ракурс взгляда давали больше возможностей для восхищения прибрежным пейзажем и видами городов, чем сухопутное передвижение по плохим дорогам, что не могло не способствовать решению этой задачи28.

«У Саратова, — пишет путешественник, — Волга широка, глубока и величественна, как мать российских рек. Характер ее красоты совершенно особенный и весьма различный от характера рек европейских. С одной стороны в нее смотрят золотые главы и золотые колокольни саратовские... с другой расстилается необозримая степь. По влажному хребту Волги. тянутся еще бечевою огромные досчаники, летают белым парусом окрыленные суда и ходят уже дымные теплоходы. Все это вместе составляет картину разительного великолепия!»29. В процессе поиска типично великорусского и типично российского пейзажей волжские берега также воспринимались как вполне репрезентативные: описывая «любезные сердцу русского красивые великорусские пейзажи», автор очерка о великорусах предлагает, в част-

27 Субботин А.П. Волга и волгари. Путевые очерки. Т. 1. Верхняя Волга. Очерки I-VII. Губернии Тверская, Ярославская и Костромская. СПб., 1894. С. 4.

28 Руцинская И.И. Образы поволжских городов. С. 162-164.

29 Сабуров Я. Поездка в Саратов, Астрахань и на Кавказ. М., 1835. С. 8.

ности, считать таковыми «необъятные обширные нивы», но «особенно — картины больших рек»30.

Поразительное «раздолье вод, это величие картин, которые широкими чертами раскидываются на берегах ее»31. «Волга очаровательна и прекрасна»32, — вторит ему автор путеводителя Н. Благовидов полвека спустя. Почти рекламным слоганом звучат слова того же автора: «Созерцая царицу рек и ряд прелестных ландшафтов, ласкающих глаз, — вы увидите, как величественна Волга весной, очаровательна летом, роскошна днем, в особенности она прелестна и таинственна вечером»33. Красоту Волги могли понимать и как величественные патриотические пейзажи не лирического (что явно преобладало в поэзии)34, а более прагматического характера, воплощающие мотив благополучия, трудолюбия и довольства жителей ее берегов, независимо от сословной принадлежности и материального достатка. Наслаждение красотами Волги испытывали и ученые авторы, ратовавшие за развитие туризма в регионе, — А.Н. Пыпин и А.П. Субботин. Лирические зарисовки пейзажей помещаются и в географические описания, и в путеводители: «В моей голове звучал длинный ноктюрн, навеянный Волгой, волшебной ночью на ее берегах35.

30 Русские народы. Наброски пером и карандашом. Тексты под ред. проф. Н.Б. Зо-графа. Ч. I. Европейская Россия. М., 1894. С. 29, 30.

31 Кучин Я. Путешествие по Волге между Нижним и Астраханью. Саратов, 1865. С. 145.

32 Благовидов Н. Волга-матушка // Благовидов Н. Русская земля. Природа страны, население и его промыслы. Сборник для народного чтения: В 10 т. СПб., 1901. Т. 3. С. 369.

33 Монастырский С. Указ. соч. Ч. 2. С. 71.

34 Волга в русской поэзии XIX века. Поэтическая антология / Сост. Е.А. Потемкина // http://www.gumfak.narod.ru/from_ webmaster.html

35 Сидоров В.М. По России. 1. Волга. Путе-

Отдельным объектом исследования в связи с этим могли бы стать поэтические произведения о Волге36, игравшие, как и живописные волжские пейзажи37 (а начиная с 1860-х гг. и фотографии)38, заметную роль в складывании образа типичного русского ландшафта, национальной символики и идеального образа Отечества. Значение искусства в патриотической пропаганде Волги как воплощения русскости хорошо понимали и в XIX в. Один из наиболее часто переиздававшихся путеводителей, написанных Г.П. Демьяновым (первое издание — 1886 г.) уже целенаправленно открывается довольно обширным блоком стихотворений русских поэтов, посвященных Волге39.

Статья А.Н. Пыпина «Волга и Киев»

Проблема соотношения Поволжья как отдельного русского региона с прежними центрами государствообразования и этноса отчетливо про-

вые заметки и впечатления от Валдая до Каспия. СПб., 1894. С. 248.

36 Потемкина Е.А. От составителя // Волга в русской поэзии XIX века.

37 Деготь Е. Пространственные коды «русскости» в искусстве XIX века // Отечественные записки. 2002. № 6. С. 176-186; Лысова И.Ю. Волжский исторический город в отечественной живописи XIX — начала XXI в. // Интернациональный научный альманах «Life Sciences». Вып. 2012 года. Волжский город: образ — имидж — бренд. С. 117-128; Cusack T. «Our Russian Essence»: The Volga Riverscape and cultural nationalism // Cusack T. Riverscapes and national identities. Syracuse University press, 2010. P. 127-157.

38 Бархатова Е.В. По берегам Великой Волги. Редкие фотографии ведущих русских мастеров второй половины XIX века. Из собрания Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург). Статья на сайте по адресу: http://www.hlr.ru/exib/Volga

39 Демьянов Г.П. Иллюстрированный путеводитель по Волге (от Твери до Астрахани). 4-е изд. Нижний Новгород, 1898.

слеживается в размышлениях о «русскости» А.Н. Пыпина — в его статье «Волга и Киев» (1885). (Весьма симптоматично, что она также появилась под влиянием путевых впечатлений.)40 Трактовка пространственной «русскости», нашедшая отражение в этой работе, была детально разобрана А.И. Миллером с точки зрения аргументации и формулировки претензий на «исконность» разных русских зе-мель41. Но взгляды Пыпина могут быть интерпретированы и в контексте поиска «типичного» русского / российского региона, ландшафта. Одним из оснований для ее формирования послужила идея, представленная в исторических (у С.М. Соловьева и В.О. Ключевского) и географических трудах — о том, что реки и речные бассейны играют объединяющую роль в процессах политической, экономической и межэтнической интеграции в истории России и что колонизация, объявленная важнейшим историко-культурным и географическим процессом формирования цивилизационной и этнокультурной специфики России, осуществлялась именно благодаря водным артериям42.

В своей статье Пыпин задается вопросом, почему изображение Волги (волжского «русского пейзажа») и «картин жизни» волжского региона не стали предметом художественной

40 Пыпин А.Н. Волга и Киев. Впечатления двух поездок // Вестник Европы. 1885. № 7. С. 188-215.

41 Миллер А. Империя и нация в изображении русского национализма // Миллер А. Империя Романовых и национализм. М., 2006. С. 147-170.

42 С.М. Соловьев, а за ним и В.О. Ключевский утверждали, что именно речные бассейны («речные системы») формируют сначала пространственные (географические) и племенные (этнографические), а позже — социально-исторические особенности раз___________ личных частей русского мира (Соловьев С.М.

5 6 Указ. соч. Кн. I. Т. 1. М., 1988. Гл. 1; Ключев-____ ский В.О. Указ. соч. С. 59-63, 73-74, 80-81).

и научной рефлексии соотечественников. Ни в российском народоведении, ни в искусстве, «обязанных» обращаться к «отражению национальной жизни», Волга, по его мнению, не нашла должного отклика. Если пейзажи средней полосы России признаны «специально русскими», то ее образов, сетует автор, мы «не найдем ни у одного из наших первостепенных писателей, тех, в ком считается истинная сила литературы»43. Он, однако, упоминает о том, что эта тема «появляется изредка» у писателей «второго разряда, романистов и повествователей». По мнению Пыпина, Волга отсутствует и в творчестве живописцев, «в массе художников она остается забытой и неподозреваемой»44.

Упрекает ученый и этнографов. Подробно излагая историю заселения и освоения региона великорусским «элементом», он рассматривает процессы культурно-антропологической ассимиляции, подчеркивая, что именно здесь с давних пор и доныне шли процессы активного «смешения» разных этнических групп — великорус-сов, чуть меньше — малорусов и, конечно, инородцев (финно-угров и татар). Он полагал даже, что сложился отдельный «приволжский тип русской народности».

Особое внимание уделяет автор сложившимся в регионе формам народной словесности, в крае, который оказался «последним гнездом русского народного эпоса»; в нем «эпическая старина» «породнилась» с героической и разбойничьей эпопеями, и подчеркивает, что «старина быстро исчезает в настоящее время» и следует поторопиться. «Этнографическая Волга, — констатирует он, — еще ждет своего исследователя»45.

Таким образом, для А.Н. Пыпина именно его малая родина предстает

43 Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 188.

44 Там же. С. 189.

45 Там же. С. 189-190.

воплощением русскости «послекиевской», московской. Поволжье не просто оказывается «претендентом» на русскую типичность, конкурируя со «средней полосой России», Нечерноземьем, но воплощает, так сказать, имперскую русскость. Для автора многочисленных трудов об истории формирования этнонациональной идентичности в историографии и русской народности (в значении русской идентичности) в целом выдвижение такого региона-«конкурента» весьма показательно.

Можно лишь отчасти согласиться с упреком Пыпина в адрес писателей, поэтов и живописцев «первого ряда». Но уж точно следует усомниться в справедливости критики Пыпина даже для периода 1860-1880-х гг.: исследования показывают, что именно волжский регион — один из наиболее интенсивно изучаемых и широко изображаемых в искусстве второй половины столетия Европейской России46. Для 1880-х гг., когда была написана статья, географические очерки, описания экспедиций и путешествий (непременной частью которой было этнографическое описание жителей) по Российской империи были не просто популярны, они создавались на академическом уровне, под эгидой Русского географического общества — краткий географический сло-

46 См., в частности, перечень библиографических списков литературы данных жанров по географии за 1861-1885 гг. (т.е. до времени выхода в свет статьи Пыпина — количество и, главное, резкий рост числа изданий поражает): Весин Л. Исторический обзор учебников общей и русской географии, издаваемых со времен Петра Великого по 1876 год (1710-1876). СПб., 1876; Межов В.И. Вклад правительства, ученых и других обществ на пользу русского просвещения. Библиографический указатель книг. СПб., 1886; Громбах А.А. Народная и детская литература с 1880 по 1905 г. Сборник сводных отзывов. Вып. 1. География. М., 1906.

варь Российской империи47, масштабные труды научно-популярного характера — «Живописная Россия» (начало издания — 1881 г.)48, специальные этнографические очерки о народах Рос-сии49, богатая учебная литература по отечествоведению50 *, — не говоря уже о многочисленных популярных статьях и книгах в жанрах «путевых заметок», «дорожных впечатлений», «писем из поездки», «путешествий» и т.д. Все они включали подробные описания Поволжья и приволжских городов. Таким образом, необходимость познания пространства страны через детальное описание всех «сторон жизни» по географическому принципу не просто была осознана обществом, но воплощалась в разнообразных формах.

С ученым можно согласиться в другом: действительно, в первые пореформенные десятилетия заметна некоторая «неуверенность» в обосновании концепции Поволжья как великорусского или типично русского региона с точки зрения ландшафта, географического зонирования, промыслов, состава населения. Важно (на что первым обратил внимание А.И. Миллер) про анализировать причины обращения Пыпина к данной теме. Он — впол-

47 Географическо-статистический словарь Российской империи: В 5 т. СПб., 1863-1885 / Под. ред. П.П. Семенова (Тян-Шанского).

48 Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении: В 12 т. (19 кн.) / Под общей редакцией П.П. Семенова, вице-председателя Императорского Русского географического общества. СПб.; М., 1881-1901.

49 Московский М. Этнографические очерки России. М., 1874; Народы России. Живописный альбом: В 2 вып. СПб., 1877-1878; (Янчук Н.) Народы России. Этнографические очерки // Природа и люди. 1878. № 1-12.

50 Отечествоведение. Россия по рассказам

путешественников и ученым исследованиям. Учебное пособие для учащихся: В 6 т. / Сост. Д.Д. Семенов. СПб., 1866-1870.

не в духе времени — констатировал необходимость познания собственной страны в ее историческом, географическом и этнографическом отношении, сужая задачу до познания родного: «одной из первых забот было бы знать это родное (выделено мною. — М.Л.), по крайней мере, в его основных, наиболее характерных пунктах»51, одним из которых публицист называет Волгу.

Наконец, Пыпин указывает на важность «практического постижения» Отечества, в особенности его русского — «коренного» пространства, геополитического и этнографического ядра. Пафос ученого в той части статьи, которая посвящена Волге, заключается в призыве к «живому» освоению подданными имперской территории, потребность в которой формируется, как ему кажется, у жителей западноевропейских стран с детства. Своеобразие «политической нации» (термин автора) России заключается в пространственной обширности, «пестроте племен европейских и азиатских, более или менее культурных и полудиких и диких совсем». Этническая и цивилизационная неравномерность на Волге проявляется особенно ярко.

Волга, таким образом, предстает своеобразным воплощением не столько локального своеобразия, сколько образцом общерусского. А.Н. Пыпин считает Поволжье примером «областной» специфики, то есть обладающим чертами, не свойственными «центру», и одновременно отражающим и русскую, и великорусскую типичность. «Русское» имперское состоит в глубинных цивилизационно-культурных различиях населяющих ее народов, не до конца еще обрусевших, в степени их интегрированности.

Волга на границе цивилизаций

В административно-географическом отношении волжский регион не выде-

51 Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 193.

лялся как отдельный и самостоятельный элемент пространства Российской империи или ее Европейской части. Губернско-областное деление государства в первой половине XIX столетия этого не предполагало. Процесс регионального членения Волги и ее берегов стал актуальным только в 1840-х гг., в связи с развитием проектов экономико-географического районирования и разработкой концепции ландшафта52. Ранее, в XVIII и в первой трети XIX в., указывался лишь приблизительно срединный пункт русла, определяемый общим расстоянием от истока до устья и традиционным народным разделением течения рек на верховья и низовья (а населенных пунктов на них — на верховые и низовые)53.

Как показал Л.Е. Горизонтов, критерий принадлежности городов Поволжья к «верховым» и «низовым» в народных представлениях (зафиксированных В.И. Далем) был весьма неопределенным. «Спорной территорией», однако, оказался не конкретный населенный пункт, выступавший границей, а все пространство от Самары до Симбирска, так как города выше Самары по течению именовались верховыми, а те, что ниже Симбирска, — низовыми54.

Двучастное деление Поволжья демонстрирует и объединение в губернские группы, предпринятое в структурировании пространства Империи в военно-статистическом обозрении: Тверская, Ярославская, Костромская и Нижегородская губернии именовались в нем «Верховыми приволжскими», а Казанская, Симбирская, Са-

52 Сухова Н.Г. Развитие представлений о природном территориальном комплексе в русской географии. Л., 1981. С. 45-47.

53 Горизонтов Л.Е. Казань и Казанская губерния на ментальных картах Российской империи XIX — начала XX в. // Имперские и национальные модели управления: российский и европейский опыт. М., 2007. С. 28-29.

54 Там же. С. 27-28.

марская, Саратовская и Астраханская включались в состав «Низовых приволжских губерний»55. К концу столетия происходит некоторый «сдвиг» на одну губернию на юг в обозначении «верхнего» и «нижнего» Поволжья — в переписи 1897 г. «по землям» в состав Верхневолжской земли входят Ярославская, Костромская, Нижегородская и Казанская губернии (Тверскую относят к группе губерний Подмосковной земли), а Нижневолжской землей именуют Симбирскую, Самарскую, Саратовскую и Астраханскую губернии56. Казань оказывается отнесена к «верхневолжью».

Но представление о «низовьях» менялось со временем не только в имперском членении пространства, но и в народе. Нижний Новгород некогда («в древности», «в летописи» — «Новгород Низовые земли», как указывается в словарях) считался относящимся к «низовским землям»57. Однако «ныне и Нижегородская губерния причисляется к верховым, а низовые, по понятию народа, начинаются от Казани»58. Автор статьи в словаре А. Старчевско-го писал, что «верхними» называются также пристани, находящиеся между истоками Волги и Рыбинском, «низо-

55 Военно-статистическое обозрение Российской Империи, издаваемое по Высочайшему повелению при Первом Отделении Департамента Генерального Штаба: В 18 т. СПб., 1837-1854.

56 Менделеев Д.И. Важнейшие числа, относящиеся ко всей России и к ее частям по переписи 1897 г. // Менделеев Д.И. К познанию России. М., 2002. С. 48, 50.

57 Овчинников М. Очерк Нижегородской губернии в историко-географическом отношении. Материалы для родиноведения Нижегородской губернии. Нижний Новгород, 1885. С. 1.

58 Верховые города // Энциклопедиче-

ский словарь Ф.А. Брокгауза и И.Е. Ефрона:

В XLI т. (82 п/т.) / Под ред. Е.И. Андреевско-

го. СПб., 1890-1907. Т. VI (п/т 11). СПб., 1892.

С. 81.

выми» — между Рыбинском и Каспийским морем59, — т.е. срединная точка оказывалась очень «высоко» по течению.

И в первой трети, и даже в самом конце XIX в., с принятием в географии трехчленного (хотя и спорного относительно границы Среднего и Нижнего Поволжья) деления, народное двучастное не утратило актуальности, акцентировав иной, символический характер, связанный с цивилизационноисторической классификацией пространств, народов и культур. Они оказывали влияние и на научные (исторические, этнографические и антропологические) таксономические системы. Речь идет о понимании значений оппозиций цивилизованный / дикий, европейский / азиатский, западный-северный/ южный-восточный, просвещенный / варварский, восходящих еще к эпохе Просвещения и находящихся в соотношении друг с другом60 * *. Пространство Поволжья разделялось на цивилизованную (как правило, она совпадала или соотносилась с «русской» в историческом или этнографическом отношениях) и нецивилизованную части Поволжья.

В этом случае вполне естественной границей «двух миров» и «двух культур» также могли оказаться разные города. Для автора, писавшего в 1840-е гг., Саратов расположен «почти в центре России» (не государства, а Европейской России), «на берегу Волги, которая соединяет с севером и югом, с Москвою и Петербургом, Архангельском и Астраханью, посредством Камы глубоко углубляется в Сибирь». И, находясь в центре, он парадоксаль-

59 Волга // Справочный энциклопедический словарь, издающийся под ред. А. Стар-чевского: В 12 т. (13 кн.). СПб., 1847-1855. Т. 3. СПб., 1854. С. 282.

60 Лескинен М.В. Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «Другой» сквозь призму идентичности. М., 2010. С. 98-102, 114-130.

60

ным образом «поставлен на краю просвещенной (выделено мною. — М.Л.) России»61. Конечно, объяснением географической нестыковки (особенно если вспомнить, что всего лишь за десять лет до этого Саратов в известном произведении именовался «глушью») служит слово «просвещенной». Но чаще всего в качестве такого «пограничного» пункта «на краю просвещения», между Европой и Азией, культурой и варварством, мыслилась Казань: «Казань — этот умственный центр Поволжья... городок, сидящий в самой середине Волги, на перекрестке громадных путей, торговых дорог, судоходных рек»62.

В российской политике и науке начиная с XVIII в. Российское государство принято было однозначно относить к европейским державам (с констатации «Россия есть держава Европейская» начинается «Наказ» Екатерины II), хотя географически оно само разделялось на европейскую и азиатскую части. Рубежом, однако, считались не уральские и кавказские горы (как это утверждалось начиная с 40-х гг. XVIII в.)63, а другие естественные и

61 Сабуров Я. Указ. соч. С. 5.

62 Сидоров В.М. Указ. соч. С. 201.

63 Одним из первых рассматривать Уральские горы естественной границей между Европой и Азией предложил, по его собственному признанию, В.Н. Татищев — вместо мифологических Рифейских гор, как считалось в античной и средневековой географии, и вместо реки Обь (как было принято с 1700 г. европейскими учеными) (Татищев В.Н. Общее географическое описание всея Сибири // Татищев В.Н. Избранные труды по географии России. М., 1950. С. 50). В учебниках географии России 1770-х гг. Урал уже однозначно называется природным «рубежом» Российской Европы и Азии (Чеботарев Х. Географическое методическое описание Российской империи, с надлежащим введением к основательному познанию земного шара и Европы вообще. М., 1776. С. 51-52; Плещеев С. Указ. соч. С. II). В XIX в. границей Ази-

непременно цивилизационные границы. Одной из них стали низовья Волги, верхним рубежным пунктом была Казань. Казань принадлежала Азии в географическом отношении. В «Землеописании» 1795 г. в состав Северной Азии включались «Азиатский Кап-чак» (Казанская, Астраханская, Оренбургская области) и Сибирь64. Астрахань и Казань трактовались как самые близкие азиатские пределы Империи65. Согласно же «Географии» И. Павловского (1843), все поволжские губернии входят в земли «Европейской России», границами которой являются Уральские горы с востока, Каспийское море, Кавказский край и Черное море — с юга66.

Именно Казань с момента своего присоединения представляла собой, как считает Р. Джераси, «окно на восток»67. Во времена царствования Екатерины II активно разрабатывалась концепция освоения восточных земель и народов, образцом которых служила именно Казань68. Л.Е. Гори-

атской и Европейской России признавались Уральские горы, р. Урал, Кавказский хребет и Каспийское море (Азиатская Россия // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.Е. Ефрона. Доп. том I. СПб., 1905. С. 45).

64 Повествовательное землеописание. Ч. I // Новейшее повествовательное землеописание всех четырех частей света, с присовокуплением самого древнего учения о сфере, также и начального для малолетних детей учения о землеописании: Российская империя описана статистически, как никогда еще не бывало. СПб., 1795 (пагинация части отдельная). III отделение. О России. С. 63-64.

65 Соловьев С.М. Указ. соч. Кн. XIV. Т. 28. М., 1994. С. 50.

66 Павловский И. География Российской империи: В 2 ч. Дерпт, 1843. Ч. 2. С. 5.

67 Geraci R.P. Window on the East. National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca, London, 2001.

68 ИбнееваГ.В. Путешествия Екатерины II: опыт «освоения» имперского пространства. Казань, 2006.

зонтов приводит примеры описания Казани в первой половине XIX в. как «европейско-азиатского» города — примера своеобразного цивилизационного и этнокультурного восточного пограничья69.

В частности, исследователь разбирает один довольно характерный, хотя и не декларированный в качестве полемики спор между А.И. Герценом и Д.В. Пассеком, развернувшийся на страницах третьего выпуска «Очерков России» В.В. Пассека70. А.И. Герцен в опубликованном под инициалами «Письме из провинции» подчеркивал именно «двуначалие» «европейскоазиатского города» в облике Казани; брат издателя, Д.В. Пасек, был убежден, что соединение европейского и азиатского в Казани лишь номинально — оно «механическое», и безапелляционно заявлял, что «русское первенствует и составляет основу и силу всего общества», а «азиатство не проникает в жизнь общества»71 Казани. Для него европейская цивилизация простиралась везде, где были русские, — за Уральскими горами и вплоть до «Байкальского моря».

Герценовское «Письмо из провинции» написано, как известно, по впечатлениям и записям трехдневного пребывания в Казани в 1835 г.72. Насколько близко был знаком с волжским городом Д.В. Пасек, неизвестно. В путеводителях, описаниях путешествия по Волге и характеристиках ее городов Казань занимает особое место. И именно она, вопреки мнению

69 Горизонтов Л.Е. Внутренняя Россия на ментальных картах имперского пространства // Культура и пространство. Славянский мир. М., 2004. С. 210; Горизонтов Л.Е. Казань и Казанская губерния. С. 30-33.

70 Очерки России, издаваемые Вадимом Пассеком. Кн. 3. Смесь. СПб., 1840.

71 Там же. С. 22-23.

72 Яковлев Я. Затерянная статья о Казани.

Публикация и предисловие // Литературное

наследство. Т. 61. М., 1953. С. 13-20.

Д.В. Пасека, становилась главным пунктом рассуждений об этом городе как мосте, границе между Европой и Азией — в отличие, скажем, от Астрахани того же времени, описание которой почти без исключений выдержано в русле восточной экзотики.

В «Казанских губернских ведомостях» (1852) акцентировалась именно двойственность, «двуначалие» Казани, принадлежащей двум мирам, но являющейся русским (в значении «российский») городом: «Поставленная на рубеже двух противоположных миров, восточного и западного, из которых слагается человеческое развитие, она удержала во внутренней и внешней жизни своей элементы обоих их: резкая физиономия азиата встречается рядом со славянским обликом; учение Корана идет наряду с христианскоевропейским развитием... Все это дает особенный, своеобразный характер Казани и выставляет его из ряда других русских (выделено мною. — М.Л.) городов»73.

Констатируя приметы иной культуры, описатели города, однако, используют определения «полуазиатский» и «полувосточный», подчеркивая тем самым принадлежность его и к европейскому (русскому) миру; такой взгляд можно считать стереотипным для путевых очерков и географических хрестоматий второй половины столетия. Например: «славный город Казань, сохранивший до наших дней свою полувосточную физиономию рядом с блеском прекрасного современного города. на рубеже Европы и Азии, полная когда-то восточного блеска. мусульманского фанатизма, заклятый враг Москвы.» 74.

В географических очерках и путеводителях этого времени Казань, которую наделяли статусом «истинной столицы» Поволжья, оказыва-

73 Казанские губернские ведомости. 1852. № 27. С. 314.

74 Сидоров В.М. Указ. соч. С. 201.

62

ется не только симбиозом, пограни-чьем двух цивилизаций (несмотря на устойчивые приметы «востока» и «магометанства» в своем облике), но и осмысляется как сакральный и государственный символ ниспровержения иного, враждебного и полярного русским и русскому государству мира, повержения его. При этом Россия изображается не только победительницей своего заклятого и многовекового противника-поработителя, жестокого и коварного варвара. Ей приписывается роль защитницы европейской культуры и христианства в масштабе всей Европы, исполнившей религиознопросветительную миссию в отношении другой мировой религии: «Под Казанью христианская Европа столкнулась с магометанской Азией... столкнулась и победила ее. Под стенами столицы татарского царства был положен конец торжеству мусульманской луны над крестом»75. Не только ислам, но и язычество оказалось низвергнуто: «С Днепра христианство. перешло на Волгу, победило язычество, восторжествовало над магометанством»76.

Казань однозначно претендовала на статус столицы цивилизационного пограничья начиная с 1870-х гг., но несколько ранее аналогичную роль могли приписывать и Саратову (в 1835 г.): «он. пользуется особыми выгодами образования и варварства; ибо, окруженный трудолюбивыми немецкими колонистами, он примыкает к кочующим ордам киргизов за Волгою и кал-

75 Сырнев И.И. Глава IV. Исторические судьбы Среднего и Нижнего Поволжья и культурные ее успехи // Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей: В 22 т. (вышло 19) / Под ред. В.П. Семенова. Под руководством П.П. Семенова и В.И. Ламанского. СПб., 1899-1913. Т. 6. Среднее и Нижнее Поволжье и Заволжье. СПб., 1901. С. 132.

76 Валуева М. Когда и как стала Волга русской рекой. М., 1904. С. 71.

мыков около Царицына»77, и даже Нижнему Новгороду — в связи с его знаменитой ярмаркой: «Ныне Нижний Новгород есть посредник между востоком и Россией»78 (1866).

Если статус Казани как пограничного пункта двух цивилизаций мало кто мог оспорить, то на положение «полувосточного» города, олицетворявшего Россию как соединяющую Восток с Западом, Европу с Азией в границах единого государства был еще один «претендент» — это Астрахань. Писал об этом и А.Н. Пыпин: «Уже с Казани путешественник встречается лицом к лицу с востоком; на нижней Волге, в Астрахани, восточный элемент уже резко бросается в глаза»79. Н.И. Боголюбов и В.М. Сидоров описывают вид Астрахани — подобно Казани — как «полуевропейский и полуазиатский», как «странную смесь и резкую противоположность европейского типа с азиатским»80. Гораздо более пессимистичен В.И. Немирович-Данченко, ему «ханское городище» вовсе не напомнило ни о Европе, ни о России: «все не русскою смотрит Астрахань, все какою-то басурманскою украйною»81.

Наиболее часто встречается описание Астрахани, выдержанное в полном соответствии со стереотипными приметами «азиатского» духа, с присущими ему атрибутами красочности, пестроты, «восточного колорита» — с одной стороны, и базарной толчеи и грязи — с другой82. Характерными и пе-

77 Сабуров Я. Указ. соч. С. 5.

78 Сергеев А.Н. Географические очерки России: В 3 вып. СПб., 1866-1867. Вып. 1. Поволжье. СПб., 1866. С. 59.

79 Пыпин А.Н. Волга и Киев.

80 Боголюбов Н.П. Указ. соч. С. 407; Сидоров В.М. Указ. соч. С. 312.

81 Немирович-Данченко В.И. У голубого моря. Люди и природа в низовьях Волги. СПб., 1897. С. 37.

82 Водовозов В.И. От Царицына к Орен-

реходящими из очерка в очерк приметами города становится облик многоцветной и разноплеменной «восточной» толпы («и оборванной, и грязной, и разноцветной и живописной в своей нищете»)83, «разнообразия типов, костюмов, наречий»84, которая часто ме-тафоризируется через внешние признаки этничности: типы жилищ, национальные костюмы и особенно головные уборы («шапки», «чалмы и чухи», «халаты», «белые покрывала», «рубахи», «казакин»)85. Этническое и культурное многообразие делает Астрахань своеобразным воплощением соединения разных народов и конфессий, объединения Востока и Запада в самом широком смысле (среди жителей встречаются и немцы, и персы, и французы, и казаки).

Однако некоторые авторы выражают беспокойство — которое можно расценивать и как знаковое, симптоматичное: не «затерялся» ли в этой толпе «родной тип великоруса», оказывает ли он свое благотворное просвещающее воздействие на местную жизнь? С. Монастырский успокаивает: «везде встречается и русский элемент», и даже убежденно, хотя и неаргументированно заявляет: «этот элемент дает всему ток, все сплачивает воедино. Русская мысль крепко утвердилась в Астрахани»86.

Астрахань отличает от Казани «необыкновенное» даже для Поволжья разнообразие представителей множества племен и народов — и в первую

бургу // Тимковский Д. Земля и люди России. Географическая хрестоматия. Вып. II. СПб., 1898. С. 74-76.

83 Сидоров В.М. Указ. соч. С. 312.

84 Монастырский С. Указ. соч. Ч. 2. С. 298; Турбин С. Волга и Поволжье. СПб., 1875. С. 104.

85 Боголюбов Н.П. Указ. соч. С. 407; Монастырский С. Указ. соч. Ч. 2. С. 298. То же — в очерках Василия Немировича-Данченко (Немирович-Данченко В.И. Указ. соч. С. 37.)

86 Монастырский С. Указ. соч. Ч. 2. С. 298.

очередь неславянских (притом большинство из них мало известны русскому человеку из Центральной России). П.П. Нейдгардт насчитал их около восемнадцати87. Детализирует сходство Казани и Астрахани А.Н. Пыпин, смягчая резкие оценки и противопоставления последней, подчеркивает, что этническое разнообразие не означает разрозненности, так как все народы — подданные одного великого государства: «...уже с Казани путешественник встречается лицом к лицу с востоком. на нижней Волге. восточный элемент опять резко бросается в глаза. Астрахань переполнена восточными людьми разных племен — . это все наши соотечественники — по их государственной принадлежности»88.

В отличие от Казани в Астрахани, однако, не заметны внешние признаки европейской культуры, ключевым в ее описании становится определение «грязный». Она кажется «пессимистам» «полуазиатским городом — пыльным, грязным, зловонным»89, «с его вечной ярмарочной суетой и восточной грязью»90. «Оптимисты» также вынуждены признать некую обманчивость вида Астрахани с реки: «. вблизи оказывается не то: куча плохих мазанок и избушек, узкие улицы, кривые и грязные, полуразрушенные дома.»91. Это разительное различие между обликом города с воды и его истинного «лица» изображается с использованием понятий «Азия» (понимающаяся как отсутствие цивилизации), «Северная Америка» (как метафора высокого уровня развития) и стереотипного представления об Астрахани как пограничье Европы и Азии:

87 Нейдгардт П.П. Подробное описание пути от Казани до Астрахани // Нейдгардт П.П. Путеводитель по Волге. СПб., 1862. Ч. III. С. 97.

88 Сидоров В.М. Указ. соч. С. 311.

89 Благовидов Н. Указ. соч. С. 298.

90 Сидоров В.М. Указ. соч. С. 311.

91 Турбин С. Указ. соч. С. 104.

63

64

глядя с реки, «можно было бы вообразить, что перед нами не расположенный на самой окраине Европы, на границе с Азией, город, а... один из портов в Северной Америке. Но стоило лишь ступить на берег, и мы убедились, что находимся чуть ли не в самой Азии»92. Далее в тексте следует стереотипное описание «нецивилизованного» Востока.

Волжский регион — типичный или особенный?

Начиная с 1880-х гг. возникает новое направление, свидетельствующее об укреплении концепции регионализма как основы государственного единства и о стремлении как властей, так и интеллигенции к освоению новых форм пропаганды патриотизма. Речь идет о попытке обозначить в качестве значимых и единых те области страны, которые репрезентируются как типичные регионы. Инициаторами этого были прежде всего ученые, работавшие в области этнографии второй половины столетия и антропологии начиная с 1870-х гг.93. Но этнографические исследования были чрезвычайно популярны и в широких кругах интеллигенции, особенно земской, краеведов-любителей и т.д.94. Одним из дискуссионных стал вопрос о великорусском этническом типе95, поскольку он демонстрировал очевидное разнообразие и существенные отличия в границах этноса. Поиски и «назначение» этнических типов русских и типичных русских пространств были ключевыми в процессе фиксации и определе-

92 Циммерман Э.Р. Вниз по Волге. Путевые очерки. М., 1896. С. 124.

93 Лескинен М.В. Указ. соч.

94 Бердинских В. Уездные историки: русская провинциальная историография. М., 2003.

95 Лескинен М.В. Великороссы/велико-

русы в российской научной публицистике

(1840-1890) // Славяноведение. 2010. № 6.

С. 3-17.

ния этнической и национальной идентичности.

Поволжье в целом вплоть до 1890-х гг. не претендовало на статус подобного — типично великорусского или типично русского — региона, прежде всего по формальным причинам: оно демонстрировало огромное разнообразие народов и вероисповеданий. Кроме того, оно довольно поздно вошло в состав Российского государства, и большинство авторов, как уже было показано, полагали периодом, когда «Волга стала русской рекой», присоединение Казанского и Астраханского ханств, а с точки зрения этнического доминирования — середину XIX в. Однако по сведениям Всеобщей переписи 1897 г. во всех девяти волжских губерниях (несмотря на соотношение в этническом составе в каждой из них) насчитывалось 72% русского населения, 74% жителей были православного вероиспове-дания96. Это позволило А.П. Субботину утверждать, что, поскольку русский язык в Поволжье доминирует, оно есть «коренной русский край, вмещающий в себе настоящую кондовую Русь и полнее отражающий русский дух, где от самого Селижарова (населенный пункт на берегу Волги, в устье рек Се-лижаровки и Песочни, в Тверской губернии. — М.Л.) до Астрахани слышится. сочная русская речь, благодаря которой все понимают друг друга в лучшем виде»97 *.

С другой стороны, Поволжье у Субботина предстает как воплощение «русскости» в смысле «российскости», т.е. как символ обширного национального пространства Империи, состоящего из столь различных природных и

96 Виноградов В.И. Иллюстрированный спутник по всей Волге. Нижний Новгород, 1897. С. 5.

97 Субботин А.П. Волга и волгари. Путевые очерки. Т. 1. Верхняя Волга. Очерки I-VII. Губернии Тверская, Ярославская и Костромская. СПб., 1894. С. 3.

экономических зон, в котором можно найти все наиболее характерные ландшафты России в целом: «...перед глазами на всем ее (Волги. — М.Л.) протяжении проходят типичные картины всех местностей России: поэтические долы, пригорки и перелески севера, обширные луга, холмы и леса средних губерний, необозримые степи востока и юга, довольно высокие горы и мрачные ущелья»98. Немаловажным фактором «русскости» становится типичный этнический облик, «чисто-русская физиономия», которая, как полагает автор, должна быть особенно близка русскому сердцу»99.

Но русскость Поволжья трактуются таким образом не с точки зрения этнической чистоты (как это пытались определять ранее, в 1840-1860-е и позже — на рубеже веков), а, напротив, как пример успешного сосуществования и экономического процветания различных этносов, конфессий, профессиональных групп. Типичность, таким образом, переосмысливалась в категориях «разнообразия» и «равноценности», хотя и не «равноправия». Направление такого взгляда явно было устремлено на юго-восток и восток — туда, где русские проявляли свою «ассимиляционную способность», а культурная самобытность цивилизуемых племен еще не исчезла.

С 1880-х гг. к критериям районирования добавился экономический фактор. В пореформенные десятилетия большое значение придавалось тем областям России, которые в условиях тяжелой экономической ситуации в Нечерноземье оказались главными житницами страны. Именно в это время на роль важного с точки зрения торговли и «благосостояния народа» претендует Среднее Поволжье — в наиболее точном смысле «житница» России100. Ее местонахождение мож-

98 Там же. С. 4.

99 Там же.

100 Сидоров В. Указ. соч. С. 262.

но установить и более точно. «Хлебной Волгой» и «волжской житницей» именуется участок побережья от Жигулей до Сызрани101 — «самое богатое и заселенное пространство» на берегах Волги102. «Привольным и богатым Заволжьем», «богатой хлебом земледельческой местностью» именуются и степные пространства на восток от той части Волги, которая образует Самарскую луку103.

Самарская губерния является еще одним претендентом на звание «житницы» России; она — «самая плодородная губерния восточной части России и представляет значительный излишек хлеба»104. Этот специализирующийся на выращивании зерна регион описывается весьма поэтически, все в пейзаже призвано показать «тучные земли» и «изобилие» хлеба — столь редко встречающееся в других регионах Великороссии: «богатые плодородные поля», «тяжелые колосья, гнущиеся под зернами», «села и деревни с громадными хлебными амбарами. покрыли эти берега», «золотые волны катились шелковистыми водопадами в Волгу»105.

Когда же стала Волга русской рекой

Вопрос о том, когда Волга стала русской рекой, находит ответ в научно-популярной географической литературе о Волге начиная с 1870-х гг. Ответ этот зависел от того, как понималось определение «русская» в отношении Волги. В государственноисторическом смысле таким историческим рубежом считалось овладение Казанским и Астраханским ханствами: «после долгой борьбы Казань досталась русским, и с этого момента Вол-

101 Там же. С. 248, 262.

102 Там же. С. 262.

103 Кучин Я. Указ. соч. С. 185.

104 Нейдгардт П.П. Указ. соч. Ч. III. С. 16, 13. То же: Турбин С. Указ. соч. С. 69, 75.

105 Сидоров В. Указ. соч. С. 257, 258.

66

га сделалась нашею народною рекою, кормилицей русского народа»106. Почти бесспорной эта точка зрения стала благодаря С.М. Соловьеву. Историк придавал взятию Казани значимость восточноевропейского масштаба, рассматривая конфликт Москвы и «татарских орд» как столкновение цивилизаций, в котором первая именовалась европейской и христианской107. «Пала Казань, и вся Волга стала рекой Московского государства»108, — утверждал он.

Однако к 1880-м гг. под «русскостью» стала пониматься в первую очередь этническая доминанта великорусов и их языка и культуры (политической, религиозной) в регионе, которая отражалась прежде всего в вопросе о русской (великорусской) колонизации Среднего и Нижнего Поволжья.

Вопрос о том, когда и как стала Волга русской рекой, находился в центре внимания научной и учебной литературы в последнем двадцатилетии XIX в. Не подвергался сомнению факт, что он связан с историей присоединения Поволжья на всем протяжении реки, а также с современным его состоянием. Рассуждения на эту тему авторов географо-этнографических очерков весьма показательны. Во-первых, акцентируется внимание на том, что Волга не всегда была рекой именно русской — причем в нескольких значениях данного определения. Исторические очерки Поволжья были призваны показать основные военнополитические вехи освоения прибрежных волжских земель российским государством и характер этого интеграционного процесса на разных этапах. Таким образом, «русская» понималась

106 Монастырский С. Указ. соч. С. 6. То же: Благовидов Н. Указ. соч. С. 35; Турбин С. Указ. соч. С. 7 и др.

107 Соловьев С.М. Указ. соч. Кн. III. Т. 6. М., 1988. С. 461.

108 Там же. С. 462.

как «российская», т.е. являющаяся важной — в силу обширности и уровня экономического развития — частью государственной территории Российской империи.

Отвечая на вопрос о том, когда и как стала Волга русской рекой, В. Рагозин указывал, что на этот процесс оказывали весьма значительное влияние обстоятельства истории. Но под историей автор понимал «отнюдь не походы и битвы, а процесс сложения русской народности, постепенной колонизации берегов Волги с ее притоками, — процесс, каким великая и прекрасная Волга мало-помалу становилась из реки финско-тюркско-болгаро-хазаро-монгольской — рекою чисто русской, рекой, с которой неразрывно связано представление о самом происхождении, росте, богатстве и могуществе великой русской нации»109.

В. Рагозин, таким образом, вкладывал в определение «русский» не государственно-экономическое, а этнокультурное — точнее, антропологическое — содержание, трактуя «русскость» двояко: как формирование русского (в значении великорусского) этноса в границах своего максимального территориального расширения и как становление нации — то есть государствообразующего народа Империи, символом процветания и мощи которого становится главная водная артерия Европейской России.

В. Рагозин выделял несколько этапов этногосударственного движения славянского (русского) племени вниз по Волге. Начальный этап процесса «формирования нового народа — русских и нового государства — России»110 он, естественно, связывал с окончательным оседанием и последующим освоением славянами волгоокского междуречья. Второй истори-

109 Рагозин В. Волга от Оки до Камы, включая оба этих притока // Рагозин В. Волга: В 3 т. Т. 2. СПб., 1890. С. 91.

110 Там же. С. 195.

ческой вехой он считал племенное противостояние конца XIV в., когда и русские, и болгары претендовали на обладание Волгой111, которое завершилось ослаблением и полным поражением Казанского и Астраханского ханств в период правления Василия III и Иоанна IV в XV-XVI вв.

С момента полного вхождения Поволжья в состав российского государства этническое смешение и эволюция русского этнического типа обретают интенсивный характер, поскольку регион становится своеобразным плавильным котлом славянских и неславянских групп в антропологическом и этнографическом отношениях. Кроме того, сам местный русский тип, по мнению автора, видоизменяется под влиянием нескольких миграционных волн из разных областей российского государства — в частности, крестьян-переселенцев и т.н. «беглого элемента», составившего позже ядро «воровских казаков»111 112. В такой трактовке очевидно, что «русской рекой» Волга начинает становиться не ранее конца XVIII в. Еще одним аргументом в пользу этой версии является обретение «покоя» — «конец безголовщины»113, наступивший благодаря усилиям Екатерины II.

Автор научно-популярной книги «Когда и как стала Волга великой русской рекой» (1904) М. Валуева констатирует, что «Волгу еще очень долго, даже еще и в XIX веке» нельзя было назвать «вполне русской рекою»114, вкладывая в данное определение значение то же, что и В. Рагозин: русское преобладание в этническом отношении и цивилизационное доминирование. В 1865 г. один из авторов путеводителя сетовал на то, что в «культурном» отношении Поволжье не все стало

111 Там же. С. 253.

112 Там же. С. 250-254.

113 Турбин С. Указ. соч. С. 8.

114 Валуева М. Когда и как стала Волга ве-

ликой русской рекой. СПб., 1904. С. 70.

русским: есть такие края, «новые» — «некоренная русь» (от Симбирска до Самары), куда «русский человек пришел колонистом и во время недавно минувшее, так что и не успел еще хорошенько заселить его и сообщить ему вид, обнаруживающий прочную культуру»115.

Повествование о дославянском историческом периоде и о народах, населявших берега Волги, строится Валуевой в опоре на несколько главных оппозиций, призванных определить и аргументировать цивилизационный «статус» этих племен. Финны именуются «полудикими» — так как «земледелие было у них в плохом состоянии», а главными занятиями была охота, звериный промысел и рыболовство116. Более просвещенными народами именует автор хазар и болгар — они имели государственность и религию. Первые приняли «магометанство, а царь их — и иудейство», и были главными торговыми посредниками в торговле между азиатскими и европейскими народами, вторые «по своему развитию и образованию... стояли гораздо выше своих соседей», приняв ислам от арабов («одного из самых просвещенных народов»).

Так в кратком историко-этнографическом очерке истории Поволжья до начала славянской колонизации выстраиваются столь характерные для последней четверти XIX в. неформальные классификации этносов и культур117. Просвещенность выступает в оппозиции к дикости(«полуди-кости»), а земледелие трактуется как один из главных признаков цивилизованности. Наличие государственности и церкви заключают эту триаду.

Следующий этап истории связан с постепенным распространением по берегам Волги славянского племени. Его

115 Кучин Я. Указ. соч. С. 145.

116 Валуева М. Указ. соч. С. 3.

117 Подробнее см.: Лескинен М.В. Поляки и финны. С. 114-129.

67

68

Валуева делит на несколько этапов. Первый — освоение тех земель, которые считаются «исконно русскими» — берега Верхней Волги и Оки. Важно отметить, что этот первый период связан с «началом русской истории» — т.е. государственности в Новгороде. Именно из Новгорода русские «владения распространяли свои пределы по Днепру», а затем и по Волге118. Таким образом, ранняя славянская колонизация и миграция выступают историческим аргументом в пользу органичности притязаний славян (русских) на этот регион и позднее.

Процесс вытеснения местных финно-угорских племен из междуречья Оки и Верхней Волги Валуева вслед за В.О. Ключевским считает мирным, несмотря на отдельные жестокие стычки: «слияние происходило постепенно», но следы его сохранились в топонимах, в языке и «даже в наружности» славянина («нос луковицей и выдающиеся скулы унаследованы от финских предков»)119. Второй этап автор связывает с развитием княжеств Северо-Восточной Руси, рубежным представляется начало XIII века — возникновение Нижнего Новгорода знаменует собой победу над мордвой в устье Оки. Следующий период соотносится со временем постепенной стабилизации южных рубежей Московского государства, когда главными его соперниками на Волге становятся Казанское и Астраханское ханства. Начало нового этапа связано с ослаблением, захватом и присоединением земель этих государств Иваном Грозным в середине XVI в. «Завоевать Казань и Астрахань значило завоевать Волгу. Но мало завоевать, надо еще покорить, смирить те разноплеменные народы, что жили по Волге, и надо заселить Поволжье русскими людьми. Тогда только Волга станет действительно русской

118 Валуева М. Указ. соч. С. 10.

119 Там же. С. 12.

рекой»120 — в этой фразе можно усмотреть своеобразную формулу реализованной волжской «русскости»: «завоевать, покорить, смирить, заселить».

Последовавший за этим процесс занял длительный период, связанный вновь с колонизацией: во-первых, с возобновлением «старинного движения русского народа вниз по Волге»121 и миграцией из разных областей государства. Однако спокойствию новых русских обитателей Среднего Поволжья все еще грозила опасность в лице «инородцев, калмыков и воровских казаков». Жестокие восстания под водительством Степана Разина и Емельяна Пугачева стали очевидным следствием незавершенности освоения и удаленности от центральной власти. Несмотря на усилия Екатерины II, переселившей в пустовавшие земли Нижней Волги немцев, «Поволжье еще долго было во власти разных инородцев и русское население ютилось лишь по самому берегу великой реки». «До самого последнего времени, — пишет, не уточняя дат, Валуева, — русские поселения по Волге оказывались в осадном положении: с Волги им угрожали воровские казаки, сзади из степей на них напирали кочевники — калмыки и башкиры»122. Автор утверждает, что коренной перелом произошел только в 1840-х гг., когда по Волге стали ходить пароходы, что активизировало сообщение, торговые связи, а также способствовало укреплению местной власти («началась мирная торговая жизнь промышленного населения»).

Несколько иной период «успокоения» Поволжья называет другой автор этнографического очерка для детей: после восстаний «татарвы, черемисов, мордвы непокорной», после гуляний и грабежей «вольницы безголовой», после череды «наездов воровских казаков» и ватаг с Дона и Яика и пришед-

120 Там же. С. 55.

121 Там же. С. 60.

122 Там же. С. 70.

ших им на смену разбойничьих набегов «бездомной братии» «Стеньки Разина» и «Емели Пугачева» — это времена Екатерины Великой. Только после этого стали «богатеть села, зашумели ярмарки и поплыли со всех концов суда с товарами»123. Встречается и еще одно (правда, редкое) утверждение: «русской она сделалась при Владимирском князе Юрии Всеволодовиче»124 — основателе Нижнего Новгорода.

Формализация значения Волги в научно-популярной литературе

В самом конце XIX — начале XX в. в текстах определяется — а точнее сказать, формализуется — значение Волги для русской экономики, культуры и истории. Анализ и реконструкция отдельных элементов этой осознанно фиксируемой и явно пропагандируемой роли Волги дает возможность сделать некоторые заключения.

Вовсе не на первом месте оказывается то, что представлялось столь важным в конце XVIII — первой половине XIX в., а именно обширность территорий волжского региона (около трети европейской территории России), в связи с чем роль Волги становилась определяющей прежде всего для державной мощи, опирающейся на экономическое процветание и благосостояние.

Однако не только физические (протяженность и разветвленность речной системы Волги) параметры делали ее главной рекой в Европе, но и историко-этнографическая специфика; это и «громадность, и обилие вод, разнообразие природы, влияние на историческое развитие народов и, наконец, богатство исторических явлений, ей исключительно принадлежащих»125. Подчеркивалась

123 Александров Н. Волга. Этнографические рассказы для детей. СПб., 1874. С. 7.

124 Благовидов Н. Указ. соч. С. 7.

125 Откуда началась Святая Русь. Всена-

родная история Российского государства / Под ред. К. Соловьева. Т. 1. Б. м., 1882. С. 57.

роль Волги в межцивилизационных контактах — в физическом и символическом отношениях, ведь она выступала «посредником» между «европейским западом и азиатским востоком». В этом смысле ее можно считать двойственной, ибо «она не могла стать объединяющим фактором в племенном отношении, не представляла этнографического единства»126. Ситуация изменилась только с завоеванием Средней и Нижней Волги Иваном Грозным. Но и после этого Поволжье отличалось резким различием отдельных регионов по климату, промысловым и промышленным возможностям, этническому составу и религиозной принадлежности населения. Кроме того, Волга соединяет разные миры — Европу и Азию. Именно эти аспекты ставились на первое место до 1860-1870-х гг.

А в 1890-х и в начале ХХ в. бесспорно доминирующим в определении значения Волги оказывается детерминирующая роль региона в колонизационных процессах, задавших направление и своеобразие русской истории — как государственной власти, так и «народной» жизни. Речь идет о процессе формирования, во-первых, великорусского этноса и, во-вторых, об исторических путях складывания русского национального ядра в целом. Довольно трудно и не всегда возможно точно и безошибочно интерпретировать нюансы словоупотребления, поскольку определение «русский» применяется как для обозначения великорусской этничности, так и «русскости» в ее триединстве, и в то же время — для фиксации процессов общеимперских, национальных. Так или иначе, авторы выказывают убежденность в том, что русская колонизация волжских земель с момента их интеграции в состав Московского государства «нашла себе здесь весьма благоприятные условия для своего развития и может считаться при-

126 Там же. С. 58.

69

70

мером самой блестящей и прочной из колонизаций»127.

Причин тому несколько. Во-первых, «это произошло как вследствие чрезвычайно удобных природных условий, так и вследствие того, что колонизация была двинута одновременно из различных русских областей и при этом все время имела рука об руку и земледельческий, и промышленный характер»128.

Во-вторых, позиция русского этноса в регионе: «послужив связующим элементом между конгломератом различных народностей... (финских, тюркских и монгольских, а впоследствии и... присоединенной германской). занял не только в административном, но и в экономическом отношении подобающее ему первенствующее место (выделено мною. — М.Л.), что не всегда можно сказать относительно других областей, колонизованных русскими»129.

Колонизация понималась, в сущности, как ассимиляция русскими разноплеменного и поликонфессионального населения, рассматриваясь при этом как исполнение важнейшей и благородной цивилизаторской роли — поскольку православная вера и более высокий уровень развития европейской русской культуры обязывают к этому. Ключевыми концептами для ее описания становятся «сила» и «умиротворение»: «Когда. (славяне. — М.Л.) сплотились в одно сильное государство, русла Оки и Волги сделались артериями, посредством которых русская сила, русская мысль разливалась по дремучим лесам Верхнего и Среднего Поволжья и по пустынным степям Поволжья низового»130.

Описывая своеобразие волжского региона, А.Н. Пыпин настоятельно

127 Предисловие // Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Т. 6. С. III.

128 Там же.

129 Там же. С. III-IV.

130 Монастырский С. Указ. соч. С. 6.

выделяет роль Поволжья как цивилизационного пограничья: «исстари она (Волга. — М.Л.) была первой границей между Европой и Азией, и в некоторых местах остается границей и теперь»131, которое одновременно воплощает в себе контактную зону Запада и Востока — как в географическом, так и в культурном смыслах («здесь один из исходных пунктов нашего “стремления на восток”»)132.

Исполнение задачи распространения русской «силы» и «мысли» вниз по Волге (та историческая предопределенность, о которой писал С.М. Соловьев), было сопряжено, как постоянно подчеркивается в текстах различных жанров, в XVII-XIX вв. с большими усилиями и жертвами: «много трудов и усилий пришлось затратить русскому народу, прежде чем удалось ему наконец овладеть матушкой-Волгой»133. Но эта реализация трактуется как благородное деяние и историческая миссия русского (великорусского) народа в широком смысле — его государственной власти, интеллигенции и народа в целом.

При этом «овладение» понимается многозначно: это и победа над татарами и присоединение к Москве территорий Нижнего Поволжья, стремительное (хотя и весьма трудное) распространение на юг русских переселенцев (вначале — военных, затем — крестьян, потом — беглых) и, наконец, собственно экономическое (прежде всего земледельческое) освоение края. Процесс сопровождался не меньшими жертвами и напряжением сил, чем военная победа. Только труд привел «к полному умиротворению края, к его колонизации, просвещению и обрусению» при напряженной деятельности «со стороны правительственной власти, громадной работы народного духа по внедрению в новой инородче-

131 Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 193.

132 Там же.

133 Валуева М. Указ. соч. С. 71.

ской области начал русской культуры, государственности и веры, — работы, неустанно продолжающейся и до нашего времени»134.

Мотив цивилизаторской миссии России и русских (прежде всего великорусов) в отношении народов Поволжья можно расценивать как один из ключевых в волжском дискурсе второй половины столетия в целом. Не без влияния концепции С.М. Соловьева, вероятно, была сформулирована и идея о том, что Волга из «азиатскоевропейской реки» (каковой являлась до имперской истории России) начиная с периода петровских преобразований стала «рекой истинноевропейской и получила значение иное, более высокое: служить проводницей образованности и цивилизации в центр Азии»135. Посредническая миссия России могла осмысляться не только как однонаправленное воздействие, она могла интерпретироваться и как выгодная для государства и народа. Причем как в «умственном развитии», так и с точки зрения «чисто материальных» интересов.

Д. Мордовцев писал: «...принимая из рук Европы ее интеллектуальные богатства, она (Россия. — М.Л.) могла бы передавать их коснеющему в застое и невежестве Востоку, а от него брать его материальные сокровища и отдавать их Западу»136. Но эта главная миссия России, ее историческая роль может быть исполнена только при условии «высокого уровня нравственных и материальных сил, кото-

134 Сырнев И.И. Глава IV. Исторические судьбы. С. 135.

135 Овсянников А. Значение Волги // Овсянников А. Очерки и картины Поволжья. СПб., 1878. С. 2.

136 Мордовцев Д. Восток или Запад? Рец. на книгу: Россия и Азия. Сборник исследований и статей по истории, этнографии и географии, написанный в разное время В.В. Григорьевым — ориенталистом // Дело. 1876. Май. Отдел XII. С. 1-27. С. 3.

рые необходимы для цивилизаторской деятельности»137. Так еще раз подчеркивалась не только избранность России на пути просвещения, но и цена исполнения этой задачи.

В-третьих, собственно этнические последствия колонизации отразились на складывании особого регионального «физического типа» великоруса, в котором, в отличие от славянофинской основы великоруса, заметно воздействие не только «финской, но и татарской инородческой стихии»138.

Сущность процесса складывания этноса В. Рагозин видел в «претворении русским народом многих чуждых ему элементов (народностей) в свою плоть и кровь»139. Рассуждая об исторической племенной ассимиляции, происходившей на волжских берегах, он понимал этническое слияние как в первую очередь процесс антропологический и культурноэтнографический, задаваясь вопросом о том, какие именно неславянские «элементы» составили русский тип: «какова их мысль, их мировоззрение, их обычаи, физическо-нравственная структура?»140. Установив и осознав особенности «сторонней» примеси, полагал он, можно понять, «что они дают нам»: «несут ли они с собой задатки здоровья, силы и способности к прогрессу, или одну слабость — физическую и нравственную?»141.

Механистическое понимание сущности «метисации», как именовалась в XIX столетии антропологическая («расовая» — в терминах эпохи) ассимиляция, а также убежденность в том, что в физической природе, в самой этнической телесности заложены как черты темперамента, характера, нрав-

137 Там же. С. 4.

138 Сырнев И.Н. Нижнее Поволжье // Россия. Полное географическое описание. Т. 6. С. 157.

139 Рагозин В. Волга от Оки до Камы. С. 91.

140 Там же. С. 92.

141 Там же.

72

ственных и умственных способностей, так и предрасположенность к цивилизации и прогрессу, приводят к тому, что формирование «русской реки Волги» Рагозин связывает, в сущности, не столько с процессом поглощения сильным племенем другого, находящегося на более низкой ступени развития (как часто говорилось о финно-угорских народах Поволжья), но с обрусением инородцев. Главным его средством выступает христианизация и приобщение к европейской культуре посредством русской.

Но Рагозин понимал процесс просвещения и окультуривания инородцев не как их обращение к нормам, ценностям и образу жизни цивилизованного народа (т.е. великорусов), а как «превращение» их в великорусов. Это представляется особенно значимым в связи с остротой проблемы т.н. «ассимиляционной способности русского народа»142, актуальной в первую очередь в отношении финно-угорских (но не их одних)народов Империи,причем не только для этнографической науки того времени. Вопрос имел серьезные практические последствия, будучи весьма болезненным не только для политиков (как консервативной, так и либеральной ориентации), но в первую очередь для ученых-этнографов, которые также имели несходные позиции по вопросу о двустороннем процессе слияния этносов.

В сущности, о том же писал, хотя

142 Смирнов И.Н. Обрусение инородцев и задачи обрусительной политики // Исторический вестник. 1892. № 47. С. 752-765; Харузин Н. Об ассимиляционной способности русского народа // Этнографическое обозрение. 1894. № 4. С. 43-78. О позиции сторон и об интерпретации их см.: Knight N. N. Kharuzin and the Quest for a Universal Human Science. P. 99-103; а также: Загре-бин А.Е. Интеллектуальные основы финноугорских исследований в эпоху позитивизма // Вестник Удмуртского университета. Серия «История и филология». 2009. № 2. С. 58-70.

и в более мягких выражениях, ранее А.Н. Пыпин. Волжский регион он приводил в качестве примера ассимиляции русскими «восточного элемента» — историк указывает на несомненные успехи его обрусения: «крещеные восточные люди... вступая в кровные связи с русскими, наконец, становятся совсем нашими соотечественниками, причем антропологически неизбежно передают в русскую народность известные элементы своей восточной природы». Этот процесс автор называет «прямыми встречами двух этнологических типов, сожительством их в одном общественном строе»143.

И лишь на втором месте в перечне факторов значения Волги оказывается экономический, сопряженный с протяженностью реки и ее влиянием на производство и промыслы. Волга от истока до устья связывает в единую сеть разные регионы России, и более того — север и юг страны, Европейскую часть и Сибирь. Кроме того, она является главной водной артерией, соединяющей Европу и азиатский Восток: «Волга была постоянно и почти единственным. посредником, соединявшим Европейский запад и Азиатский восток»144. Она «кормилица» миллионов подданных Российской империи. Причем не только в Среднем (житнице страны) и Нижнем течении (где процветает торговля), но даже в тех областях Верхнего Поволжья, которое вовсе не балует жителей благоприятными условиями ни для хлебопашества, ни для рыболовства, ни для садоводства. Но «Поволжье. давало широкий простор для самой разнообразной деятельности»145 — так как река позволяет развивать свои промыслы и активно торговать. И в этом видится одно из существенных отличий Волги от Днепра: «Промышленное население волжского бассейна предприимчиво и срав-

143 Пыпин А.Н. Указ. соч. С. 193.

144 Овсянников А. Указ. соч. С. 2.

145 Валуева М. Указ. соч. С. 15.

нительно более зажиточно, днепровского — разорено и загнано... лениво и недеятельно вследствие самих климатических условий»146.

В контексте размышлений о значении Волги задаются авторы вопросом о «будущности» Поволжского края. В.П. Семенов полагал, что она зависит от двух условий, связанных исключительно с экономическим благосостоянием края, «счастливое географическое положение которого на перепутье» должно быть дополнено модернизированной инфраструктурой. Во-первых, «от улучшения судоходства по Волге в смысле поддержания в ней глубоких вод и охранения естественных рыбных богатств» и, во-вторых, от «количества перпендикулярных Волге железных путей»147.

В. Рагозин связывал будущее региона с полным обрусением инородцев в регионе, мечтая, по сути, о создании нового метисного этнического («расового») типа с великорусской доминантой; перспективы такой полной «антропологической победы» видятся автору вполне радужными: «не слишком уж далеко то будущее, когда. Поволжье будет представлять сплошное русское население (разве только татары долее прочих инородцев сохранят свои национальные отличия), и не посвященному в тонкости антропологической науки нельзя будет признать в этих русских потомков мордвы, черемисов и чуваш»148.

Интересно, что почти за 40 лет до Рагозина автор военно-статистического обозрения Нижегородской губернии в качестве показателя успешности обрусения тамошней мордвы и черемисов (исповедующих православие и забывающих свой язык) указывал принятие

146 Могилевский А.Д. Волга и Днепр // Овчинников А. Очерки и картины Поволжья. С. 4.

147 Предисловие // Россия. Полное географическое описание. Т. 6. С. III.

148 Рагозин В. Указ. соч. Т. 2. С. 147.

православия, что «приведет» к тому, что они, «вероятно, скоро будут говорить языком чисто русским. Одни татары остаются еще последовательными магометанами»149. В. Рагозин, много рассуждавший об антропологической метисации, считал, что «“физиологическое смешение” имеет значение благотворного обновления и оживления породы»150. «Физическое смешение» рассматривалось им как способ «благотворного обновления и факт прогрессивного характера»151.

Далее автор последовательно разбирает благоприятные и неблагоприятные факторы на пути полного слияния неславянских племен с русскими, подчеркивая, однако, что оно должно носить исключительно органичный, постепенный характер и служить залогом его привлекательности с нравственной и цивилизационной точек зрения. Особенно подробно излагаются аргументы в пользу необходимости «положительного русского примера» для татар, которым может стать «развитие» и «свобода» самого молодого русского народа152. Следует отметить, что данный процесс трактуется Рагозиным как естественный способ формирования русской нации, а не только собственно русского этноса: ведь аналогичный процесс обрусения происходит и с представителями других, «цивилизованных наций» в Российской империи (французами, немцами, шведами и поляками)153.

Этнограф Н.Н. Харузин, рассуждая о проблеме «ассимиляционной способности русского народа», полагал, что причину следует искать в ком-

149 Военно-статистическое обозрение Российской Империи, издаваемое по Высочайшему повелению при Первом Отделении Департамента Генерального Штаба: В 18 т. СПб., 1837-1854. Т. IV. Ч. 4. С. 3.

150 Рагозин В. Указ. соч. Т. 2. С. 192.

151 Там же.

152 Там же.

153 Там же.

73

74

плексе факторов, причем главным он считал «культурный уровень сталкивающихся народностей»154. Именно превосходство в культуре, особенно схожей по типу (определения которой нет, но вполне очевидно, что имеется в виду известная классификация эволюционистов), с его точки зрения, определяет «устойчивость» к значительным (вплоть до утраты идентичности) чужеродным воздействиям в области быта, языка, образа жизни и, напротив, тенденцию к ассимиляции других этнических групп.

В этнографических описаниях Российской империи второй половины столетия большое место уделялось выявлению этнических и региональных «расовых» (т.е. антропологических) типов и их вариаций в границах одного этноса. Великороссы, в силу весьма обширного ареала своего обитания, в этом отношении демонстрировали большое разнообразие. Некоторые авторы высказывают убеждение, что к концу XIX в. можно говорить о формировании отдельного «волжского» типа великоруса — применительно к территории Среднего и Нижнего Поволжья, поскольку Верхняя Волга считалась колыбелью и ареалом формирования этнического ядра и господства «коренного», истинного велико-руса155: «разновременной наплыв переселенцев произвел в приволжском великорусе тип, несколько отличный от

154 Харузин Н. Об ассимиляционной способности. С. 69.

155 «По своему этнографическому составу население Московской промышленной области и Верхнего Поволжья представляет большое однообразие. Это решительно великорусская страна, в которой количество инородцев не превышает 3%» (Распределение населения Московской промышленной области и Верхнего Поволжья по территории, его этнографический состав, быт и культура // Россия. Полное географическое описание. Т. 1. Московская промышленная область и Верхнее Поволжье. СПб., 1899. С. 94).

типа великорусов двух соседних, более коренных великорусских областей. Не осталось бесследным для этого типа и продолжительное соседство его с финско-тюркскими племенами. Если само великорусское племя представляется не чисто славянским, а смешанным, то здесь, в Среднем и Нижнем Поволжье, славяно-финская основа была еще раз видоизменена новым притоком инородческой стихии, не только финской, но и татарской»156.

«Русский Нил»

В 1907 г. В.В. Розанов отправляется в путешествие по Волге речным путем. Поволжье — его малая родина, детство и юность писателя связаны с Ветлугой, Симбирском и Нижним Новгородом. Его путевые заметки157 свидетельствуют о том, что к началу ХХ в. уже сложился своеобразный канон волжских описаний: в них мы встретим все непременные компоненты волжского научно-популярного травелога, рассмотренные выше.

В очерке отразились все сформировавшиеся во второй половине XIX века метафоры, образы и интерпретации «волжской темы». Волга предстает олицетворением благодатной природы и неиссякаемого изобилия, основой торгово-экономического процветания Поволжья и России в целом, выступает как символ «русскости» (в значениях этничности и «имперскости»). Ее пейзажи определяются как типично национальные, исторический и природный ландшафт — как воплощающие основные приметы российской

156 Сырнев И.И. Глава V. Распределение населения Среднего и Нижнего Поволжья по территории, его этнографический состав, быт и культура // Россия. Полное географическое описание. Т. 6. С. 157.

157 Розанов В.В. Русский Нил. Впечатления на Волге (1907) // Новый мир. 1989. № 7 / Подг. текста, вступ. статья и комм. В. Сука-ча. С. 188-231. Цит. по: www.kuchaknig.ru/ show_book.php

государственности в пространственновременных координатах. Очень сильна и эмоционально-аффирмативная составляющая описания великой реки — поэтические образы Отечества.

Но при этом Розанов как бы подводит некую черту под почти вековым волжским дискурсом. Он называет Волгу «русским Нилом». Обосновывая такое сопоставление, он перечисляет все характерные концепты: «Волга-матушка», «Волга-кормилица»: «мы — дети ее, мы кормимся ею. Она — наша матушка и кормилица»158. Причины такого наименования Розанов, как и его предшественники, приписывает тому, что она «родит из себя какое-то неизмеримое хозяйство», в котором «есть приложение» и нищему старику, и богачу. Поэтому русский народ, условия работы которого «столь тяжки», и назвал реку священными именами — «за ту помощь в работе, какую она дает ему, и за неисчислимые источники пропитания, какие она открыла ему в разнообразных промыслах, с нею связанных»; «“Волжский хлеб” — в смысле источников труда питателен, здоров, свеж и есть воистину “Божий дар”».

Помимо экономической, указывается писателем и эстетическая составляющая волжского образа, связанная с завершением складывания концепции «Волга — русская река», национального символа России: «Все на Волге мягко, широко, хорошо»; «...И все на Волге, и сама Волга точно не движется, не суетится, а только “дышит” ровным, хорошим, вековым дыханием».

Так же как и путешественники XIX в., много Розанов пишет о проблемах, с которыми сталкивается турист. Они все те же: недостаточно хороших книг в судовой библиотеке: научных, путеводителей и художественной литературы (В. Рагозин кажется ему слишком трудным для чтения); все так же «неподвижна» и скучна провинциальная жизнь маленьких городов; не

158 Там же.

самые комфортабельные условия путешествия для пассажира «среднего класса». Однако именно это путешествие, на его взгляд, дает возможность увидеть жизнь настоящей России и русских людей в ее живом, реальном и неприукрашенном виде. Патриотический настрой пронизывает очерк Розанова: несмотря на горькие воспоминания и грустные впечатления, сама волжская жизнь завораживает, притягивает, восхищает и рождает надежду на будущее.

Отождествление Волги с Россией в целом, сакрализация главной русской реки приводит писателя к рассуждениям о принятом региональноландшафтном и административном членении государства, которое он считает неудачным. Он убежден, что более приемлемо разделение на историко-культурные зоны или ареалы: «“Мир Волги” — как это идет! Свой особый, замкнутый, отдельный и самостоятельный мир. Как давно следовало бы не разделять на губернии этот мир, до того связанный и единый, до того общий и нераздельный, а слить его в одно! Россия, разделенная на совершенно нелепые “губернии”. на самом деле представляет группу стран, совершенно иного в каждом случае характера, иной природы и со своим у каждой страны средоточием. Не надо противиться природе вещей. Не нужно трепетать за единство империи или, вернее, России, которая тем меньше будет иметь тенденцию рассыпаться, чем более каждая часть будет чувствовать удобнее себя, поместится удобнее для себя географически, хозяйственно и этнографически. Искусственное разделение на “губернии” с отношением каждой губернии только к Петербургу, а не соседним губерниям или вот не к “матушке-Волге” в ее целом — это не может не вредить тысяче местных интересов. Очевидно,

“Приволжье”, “Приуралье”, “Черно- _____

морье”, “Кавказ”, “Туркестан”, “Бал- 75 тика”, “Литва”, “Польша” — вот есте-

ственные “края” и “земли”, вот великие “землячества”, из которых состоит Великая Русь». С точки зрения писателя, «Великая Русь» — это вся Российская империя.

В тексте Розанова — вновь по «канону» — упоминается и контактная зона пограничья двух религий и цивилизаций: «На Волге в самом деле сливаются Великороссия, славянщина с обширным мусульманско-монгольским миром, который здесь начинается, уходя средоточиями своими в далекую Азию».

Метафора Волги как животворящего и священного Нила особенно близка и понятна современным исследователям «национальных / имперских рек», которые давно и плодотворно изучают образы и символику крупнейших водных артерий Европы, Азии и Америки в рамках «водного дискурса»159. Но для начала ХХ в. Волга как Нил понималась Розановым как «кровь» Импе-

159 Ely Ch. This MeagerNature: Landscape and National Identity in Imperial Russia. Northern Illinois University Press, 2002; Mc Noese T. The Volga river. Chelser House Publisher, 2005; Vater Rhein und Mutter Wolga. Diskurse um Nation und Gender in Deutschland und Russland (Identitaten und Alteritaten. Band 20). Ergon-Verlag, Wurzburg, 2005; Cusack T. Riverscapes and national identities.; тематический номер ж. «Родина», посвященный Дунаю // Родина. 2010. № 11.

рии, без которой и государство, и русский народ непредставимы ни в истории, ни в современности.

Концепт «Волга — русская река», сформировавшись в период складывания русской этнокультурной и российской национальной идентичности, обретал значения и образные воплощения в вербальных и визуальных описаниях Российской империи и Отечества. Его структура и эволюция свидетельствуют о том, что на определенном этапе поисков типа / типичного, великорусского / русского, символики и идеологического обоснования основных элементов народа / нации обоснование «русскости» Волги вписывалось в общеевропейскую «схему» поиска национального ландшафта, региона, диалекта, этнической группы. Особенностью этого «проекта» можно считать тенденцию соединения аргументов в пользу волжского идеала общеимперского (наднационального) единства, взаимодействия разных народов с освоением этнонационали-стических стремлений к обрусению как залогу утверждения «русскости». Можно предполагать, что это свидетельствует о своеобразной конкуренции или одновременном приложении двух ныне типологически различающихся в науке типов национализма: политического и этнического.