CC BY-NC-ND
0
УДК 82.09+159.963
Б01 10.28995/2686-7249-2023-3-180-188
Во сне: пространство воображаемое и фантастическое («Пещера сна» Н. Гумилева, «Сон» Н. Заболоцкого и «Сон» А. Грина)
Виктория Я. Малкина Российский государственный гуманитарный университет, Москва, Россия, poetika@gmail.com
Аннотация. В статье анализируется форма сновидения в лирическом стихотворении. Она рассматривается, во-первых, как репрезентация визуального в литературе. Во-вторых, исследуется вопрос о том, как сновидение в лирическом стихотворении может соотноситься с категориями фантастического мирообраза и воображаемого мира героя. В качестве материала выступают три стихотворения, в которых сон не просто упоминается или выполняет функцию мотива, а где существует полноценная реальность (мир, пространство) сна внутри художественной реальности стихотворения. Таким образом, значимым оказывается еще и категория границы как одновременно и соединяющей, и разъединяющей сущности. В итоге делается вывод о том, как разграничить сон как явление фантастического мирообраза и сон как разновидность воображаемого мира героя.
Ключевые слова: визуальное в лирике, сон, сновидение, фантастическое в лирике, воображаемый мир героя
Для цитирования: Малкина В.Я. Во сне: пространство воображаемое и фантастическое («Пещера сна» Н. Гумилева, «Сон» Н. Заболоцкого и «Сон» А. Грина) // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Языкознание. Культурология». 2023. № 3. Ч. 2. С. 180-188. Б01: 10.28995/26867249-2023-3-180-188
© Малкина В.Я., 2023
While dreaming. Imaginary and fantastical space ("The Cave of Sleep" by N. Gumilev, "Dream" by N. Zabolotsky and "Dream" by A. Grin)
Viktoria Ya. Malkina
Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia, poetika@gmail.com
Abstract. The article analyses the form of dreaming in lyric poetry. It is considered, firstly, as a representation of the visual in literature. Secondly, the question of how dreaming in a lyrical poem can relate to the categories of the fantastical world-image and the imaginary world of the hero is investigated. The material is three poems in which dream is not only mentioned or serves as a motif, but is actually a reality (world, space) of dream existing within the literary reality of the poem. Thus the category of border as both a connecting and disconnecting entity is also significant. The conclusion is made about how to differentiate between dream as a phenomenon of the fantasy world-image and dream as a type of the hero's imaginary world.
Keywords: visual in lyrics, sleep, dream, fantastic in lyrics, the hero's imaginary world
For citation: Malkina, V.Ya. (2023),"While dreaming. Imaginary and fantastical space ("The Cave of Sleep" by N. Gumilev, "Dream" by N. Zabolotsky and "Dream" by A. Grin)", RSUH/RGGU Bulletin. "Literary Theory. Linguistics. Cultural Studies" Series, no 3, part 2, pp. 180-188, DOI: 10.28995/2686-7249-2023-3-180-188
Основная цель данной статьи - ответ на вопрос, как пространство сна соотносится с категориями фантастического, с одной стороны, и воображаемого мира героя - с другой. При этом мы говорим не просто о мотиве сна или об упоминании отдельных, связанных с этим состоянием, лексем, а о сновидении как особой композиционно-речевой форме. Применительно к лирике данная концепция использовалась в статье Д.Н. Сабировой [Сабирова 2016]. Впервые же сон как композиционно-речевая форма (т. е. фрагмент текста произведения, имеющий устойчивую повторяемую структуру) был определен О.В. Федуниной в ее монографии, посвященной поэтике сна в жанре романа. Среди инвариантных черт формы сна исследовательница выделяет следующие:
...отмеченные в тексте границы; комплекс мотивов, типических для самого литературного сна и обычно сопровождающих его появление в тексте произведения (особое пространство и время; мотивы
болезни, смерти и т. д.); особая субъектная структура, характерная для
литературных снов [Федунина 2013, с. 28].
Соответственно, важным оказывается понятие границы, маркирующей (или немаркирующей) переход в пространство сновидения, а также соединяющей различные пространства, поскольку граница, согласно работам Ю.М. Лотмана, по своей природе и объединяет, и разъединяет: «Понятие границы двусмысленно. С одной стороны, она разделяет, с другой - соединяет. Она всегда граница с чем-то и, следовательно, одновременно принадлежит обеим пограничным культурам» [Лотман 1996, с. 183], в данном случае пространству сновидческому и пространству условно-реальному (разумеется, речь идет о художественной реальности).
Не менее важно понятие границы и для категории фантастического, только там граница между реальностями размывается: мы понимаем категорию фантастического как такой способ художественного мышления, основой которого становится проницаемость границ реального (возможного) и нереального (невозможного), когда носитель точки зрения в произведении сталкивается с явлением, выходящим за рамки привычной (достоверной) картины мира. С учетом специфики лирики как рода литературы, в нем фантастическое можно выделить на двух уровнях: сюжета и образа. К сюжету можно отнести следующие аспекты и элементы фантастического: переосмысление «готовой», взятой из традиции, фантастической фабулы, фантастический хронотоп (двоемирие с нечеткими границами между мирами, трансформированное время и пространство), событие встречи с выходцем из другого мира либо переход лирического субъекта в другой мир, фантастические персонажи (ожившие мертвецы, колдуны, феи и т. п.) и мотивы (двойничество, путешествия во времени, метаморфозы, предсказания и др.). На уровне словесного образа можно обнаружить следующие способы создания фантастического: буквализация / реализация тропов, размывание границ между прямым и переносным значениями слова, использование паратекста (заголовки, эпиграфы), формы сна или видения, пограничные состояния (смерть, безумие) лирического субъекта. Сюда же относится целый ряд образов, связанных с непрямым, искаженным, измененным зрением и видением мира - т. е. способностью увидеть то, что обычно невидимо, трансгрессией взгляда, согласно концепции Цв. Тодорова [Тодоров 1999, с. 102]. То есть фантастическое в лирическом сюжете проявляется в первую очередь в событии, о котором рассказывается, а на уровне образа - в событии самого рассказывания, в том, как рассказывается и показывается. Соответственно, при наличии
фантастического сюжета «колебания», о которых писал Цв. Тодо-ров Тодорова [Тодоров 1999, с. 126-133], чаще всего испытывает читатель, а при фантастической образности - граница колеблется и размывается в первую очередь для лирического субъекта, а потом уже для читателя. Важно, что в обоих случаях к читательским «колебаниям» между фантастическим и жизнеподобным объяснениями происходящего (свойственных и для эпической прозы), в лирической поэзии добавляются колебания между буквальным и метафорическим прочтениями сюжета и образа. Разумеется, в стихотворении фантастическое может существовать сразу на обоих уровнях.
Понятие «воображаемый мир героя» мы рассматриваем вслед за О.В. Дрейфельд, которая определяет его как «образ мира, принадлежащий персонажу, но не оформленный в художественное высказывание» или как «образ реальности, возникающий в воображении героя» [Дрейфельд 2015, с. 11]. Сон она рассматривает как один из возможных вариантов изображения воображаемого мира в художественном мире.
Исходя из всего этого, попробуем проанализировать три выбранных нами стихотворения. Они были выбраны потому, что в них все действие происходит именно во сне, то есть целиком в другом, онейрическом, пространстве.
В «Пещере сна» Н. Гумилева уже заглавие можно понимать двояко: в переносном смысле, как метафору сна, либо в буквальном -как пещеру, которая принадлежит сну. Лирический субъект здесь можно обозначить как неделимое «мы»: местоимение множественного числа в данном случае предполагает двойственное «я» и «ты» («мы с тобой»), однако их точки зрения нигде не разделяются.
Фабульный ряд в стихотворении ослаблен, здесь нет перехода пространственной границы между мирами, лирический субъект находится только в одном мире - пещере сна, и лишь в конце подходит к ее границам и выглядывает наружу: «И, взойдя на плиты алтаря, / Мы заглянем в узкое оконце...»1.
Таким образом, пространство тут не меняется, и никакого другого пространства, кроме пещеры, мы не видим. Меняется только время (ночь - день), так что единственная граница тут - временная. Мир в пещере сна перевернутый: ночью, при свете луны, он живет, а когда луна заходит - умирает. И ночь, и день видит только лирический субъект, но и он (они), как уже говорилось, не выходят
1 Здесь и далее стихотворение Н. Гумилева цитируется по изданию: Гумилев Н.С. Полное собр. соч.: В 10 т. Т. 1: Стихотворения; Поэмы (19021910). М.: Воскресенье, 1998. С. 92-93.
за пределы пещеры (мира ночи). Мир пещеры наполнен визуальными образами: «вечерние тени», «погаснет», «синий блеск», «бабочки оранжевой окраски», «побледнеет», «золотисто-огненное солнце». Присутствуют и словосочетания, прямо указывающие на необходимость зрительного восприятия этого мира: «увидим», «взор заворожит», «заглянем». Но особым зрением наделен только лирический субъект, сам он (они) при этом остаются невидимыми: «Скрытые, незримые для всех».
Кроме зрения и визуального, в стихотворении также важны звук и слух, но они чаще упоминаются как отсутствие звука или ослабленный звук: «мы услышим», «в мире будет тихо», «тихими вечерними тенями», «нежное молчанье», «будем слушать серебристый смех / И бессильно-горькое рыданье» (иногда визуальное и звуковое объединено в одном образе). Также почти все персонажи, которые населяют пещеру (кроме разве что старого мага), несут с собой целый спектр мифологических и литературных ассоциаций, а потому наделены внешним обликом, историей, характером и т. п.: это Люцифер, Фея Маб и Вечный Жид. То есть мир пещеры вполне ощутим, как минимум, при помощи зрения, слуха и культурной памяти. Читатель за счет образной структуры стихотворения провоцируется на работу воображения: представить себе пещеру сна, с цветами, звуками, персонажами и т. п. Таким образом, заглавная метафора буквализуется и превращается в целостный фантастический мир. Хотя при этом остается и «колебание»: что это может быть вовсе не другой мир, а просто образ (развернутая метафора) сна как такового.
Таким образом, определенно можно говорить о наличии в этом стихотворении фантастического, в первую очередь, на уровне образа. Однако говорить тут о воображаемом мире героя мы не можем, поскольку у нас нет границ между различными областями художественной реальности: лирический субъект целиком находится в одном (фантастическом) пространстве и не выходит за его пределы, соответственно, нет точки входа в воображаемый мир. Более того, лирический субъект здесь двойственный, что тоже ослабляет возможность возникновения воображаемого мира, разве что один из них находится в воображаемом мире другого - но для этого они должны разделиться, а в этом стихотворении такого разделения не происходит.
В отличие от «Пещеры сна» Н. Гумилева, в стихотворении Н. Заболоцкого «Сон» переход границы есть, и происходит он прямо в начале стихотворения («Однажды я покинул этот свет / и очутился в местности безгласной»2). Очевидная отсылка к Данте еще
2 Здесь и далее стихотворение Н. Заболоцкого цитируется по изданию: Заболоцкий Н.А. Избр. соч. М.: Худ. лит., 1991. С. 166-167.
больше подчеркивает границу между мирами, при этом по тексту стихотворения переход границы больше похож на смерть. Но заглавие убеждает нас в том, что лирический субъект все-таки скорее не умирает, а засыпает. Хотя, впрочем, одно другого не исключает, тем более что второй границы - обратного перехода - в стихотворении не существует. Наоборот, в конце стихотворения «нечто» совершает такой же переход, что и лирический субъект, - попадает из мира земного в мир иной: «И нечто, долетевшее с земли, / Не торопясь, рукою отодвинул».
В этом другом мире материальная оболочка и антропная сущность человека разрушаются, более того, там отсутствуют звуки и названия (вспомним, что редуцированы звуки были и в «Пещере сна» Гумилева):
Там человек едва существовал Последними остатками привычек, Но ничего уж больше не желал И не носил ни прозвищ он, ни кличек.
Зато там есть постоянное движение и метаморфозы («весь мир в движенье и работе»), и вообще этот мир достаточно визуален («Сплетенье ферм, и выпуклости плит, / И дикость первобытного убранства»), хоть и не имеет определенных форм («Искусство форм там явно не в почете»).
Лирическое «я» в этом мире, несмотря на все изменения, сохраняет тождество с самим собой и находится в гармонии с описываемым миром, более того, сам субъект, утрачивая человеческие черты, становится не просто частью мирозданья, но мирозданьем (миром) как таковым: в пространстве иного мира рождается внутреннее буквальное пространство лирического субъекта, то есть происходит буквализация понятия «внутренний мир человека», но для этого субъектность как таковую ему приходится утратить:
Но уж стремилась вся душа моя Стать не душой, но частью мирозданья. Там по пространству двигались ко мне Сплетения каких-то матерьялов, Мосты в необозримой вышине Висели над ущельями провалов.
Заглавие стихотворения, четкий переход границы между мирами и наличие лирического «я», которое претерпевает метаморфозы, не оставляет возможности для колебаний, а потому говорить
о фантастическом в этом стихотворении мы не можем. Зато, с нашей точки зрения, можем говорить о сне как воображаемом мире субъекта. Точкой перехода выступает момент засыпания (временной смерти), и во сне рождается полноценный мир со своим пространством, динамикой, законами бытия (и при этом отсутствующим временем и звуком).
В отличие от «Сна» Н. Заболоцкого, в стихотворении «Сон» А. Грина у нас нет двух миров, но, в отличие от «Пещеры сна» Н. Гумилева, есть граница, которая возникает в первой же строке («на границе вод полярных»3). Получается, что описываемый мир располагается именно в некоем пограничном пространстве, хотя обладает очевидной широтой и наполненностью (горы, пустыня, море, льдины). Человеческого присутствия в этом мире фактически нет, лирический субъект (в отличие от стихотворений Гумилева и Заболоцкого) также находится за его пределам: мы видим, что здесь присутствует внеличный субъект, т. е. он грамматически не выражен формами первого лица, а потому описывает этот мир не изнутри, а снаружи. Некий имплицитный намек на возможное периодическое человеческое проникновение в этот мир есть только в последней строфе, потому что появление фрегата предполагает, видимо, наличие на нем команды. Однако взаимодействие птиц происходит не с людьми, а с самим кораблем - именно он оказывается «собратом» обитателей и главных действующих лиц этого мира, птиц. Птицы эти необычные, потому что не спят, не едят, не имеют дома. Но зато они обладают визуальными и звуковыми характеристиками: «ярким блеском оперенья», «свистом». Основная их характеристика - мер-цательность, если можно так выразиться, они то появляются, то исчезают, обладая «дикой нервностью полета».
Визуальными характеристиками обладает и тот мир, в котором они живут, причем мерцательность опять-таки ему свойственна: там «гаснут призраки растений», а сам мир находится не только «на границе мир полярных», но и «средь гигантских светлых теней». Это немного оксюморонное словосочетание (для привычного взгляда тень все-таки скорее темная) повторяется дважды: в начале и в конце, когда среди них исчезают и сами птицы, и паруса фрегата: «И, его снастей коснувшись драгоценными крылами, / Средь гигантских светлых теней исчезают с парусами». Обратим внимание, что большинство глаголов - несовершенного вида и стоят в настоящем времени, то есть функционирование (мерцание)
3 Здесь и далее стихотворение А. Грина цитируется по изданию: Грин А.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 3: Рассказы 1917-1930; Стихотворения. М.: Худ. лит., 1991. С. 683.
этого мира есть постоянный, все время повторяющийся процесс. Все вместе вполне могло бы рассматриваться как описание некоего фантастического мира, пустынно-холодного, населенного яркими экзотическими птицами.
Однако в самом произведении как целом есть еще один важный элемент: заглавие, сон. Напомним, во-первых, что значимое заглавие в лирике очень часто является обозначением лирической ситуации стихотворения, во-вторых, что оно находится в кругозоре автора-творца (а не лирического субъекта). То есть мир стихотворения - это мир сна, сновидения. Наличие заглавия и внеличных форм субъектной организации, с одной стороны, приближают этот мир к автору-творцу, с другой - делают его всеобщим, принадлежащим любому читателю, сумевшему его визуализировать - а значит, увидеть так же, как его видит лирический субъект. Будучи целостным и возникшим в воображении (сновидении) лирического субъекта, этот мир может быть, с нашей точки зрения, обозначен как воображаемый мир героя. С другой стороны, без заглавия мы бы не знали, что речь идет о сновидении, поскольку в самом тексте это никак не обозначено (в отличие от текста Заболоцкого, где переход так или иначе упоминается). То есть функционирование текстовых границ между произведением и заглавием позволяет говорить и о наличии фантастического в этом стихотворении, образующемся так же, как и у Гумилева, во многом за счет колебания читателя (все-таки сон это или не сон).
Таким образом, форма сна в лирике может являться общей для воображаемого мира героя и мира фантастического, которые могут существовать как вместе, так и по отдельности. Параметрами разграничения будут выступать, во-первых, положение лирического субъекта относительно описываемого мира, во-вторых, наличие внутри- и внетекстовых границ, в-третьих, позиция читателя и его рецептивные установки.
Объединяющим фактором будет наличие зрительных характеристик описываемого мира, потому что, будучи невизуальным, он не сможет быть ни сновидческим, ни фантастическим, ни воображаемым.
Литература
Дрейфельд 2015 - Дрейфельд О.В. Воображаемый мир героя как понятие теоретической поэтики. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 2015. 136 с. Лотман 1996 - Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек - текст - семио-сфера - история. М.: Языки русской культуры: Кошелев, 1996. 447 с. (Язык. Семиотика. Культура).
Сабирова 2016 - Сабирова Д.Н. Сон-видение как форма сна в стихотворении Сергея Есенина «Метель» // Вестник РГГУ. Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». 2016. № 5 (14). С. 88-95. Тодоров 1999 - Тодоров Цв. Введение в фантастическую литературу / Пер. с фр.
Б. Нарумова. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. 144 с. Федунина 2013 - Федунина О.В. Поэтика сна (русский роман первой трети ХХ века в контексте традиции). М.: Intrada, 2013. 196 с.
References
Dreifel'd, O.V. (2015), Voobrazhaemyi mir geroya kak ponyatie teoreticheskoi poetiki [The Hero's Imaginary World as a Concept of Theoretical Poetics], Kemerovskii gosudarstvennyi universitet, Kemerovo, Russia. Fedunina, O.V. (2013), Poetika sna (russkii roman pervoi treti XX veka v kontekste traditsii) [The Poetics of Dream (The Russian Novel of the First Third of the 20th century in the Context of the Tradition], Intrada, Moscow, Russia. Lotman, Yu.M. (1996), Vnutri myslyashchikh mirov: chelovek - tekst - semiosfera -istoriya [Inside Thinking Universe. Man - Text - Semiosphere - History], Yazyki russkoi kul'tury, Moscow, Russia. Sabirova, D.N. (2016), "A dream-vision as the form of a dream in Sergey Esenin's poem 'Snowstorm'", RSUH/RGGU Bulletin. "History. Philology. Cultural Studies. Oriental Studies " Series, no 5 (14), pp. 88-95. Todorov, Tz. (1999), Vvedenie v fantasticheskuyu literaturu [An introduction into fantastic literature], Naumov, B. (transl.), Dom intellektual'noi knigi, Moscow, Russia.
Информация об авторе
Виктория Я. Малкина, кандидат филологических наук, доцент, Российский государственный гуманитарный университет, Москва, Россия; 125047, Россия, Москва, Миусская пл., д. 6; poetika@gmail.com
Information about the author
Viktoria Ya. Malkina, Cand. of Sci. (Philology), associate professor, Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia; bld. 6, Miusskaya Square, Moscow, Russia, 125047; poetika@gmail.com
