CC BY
208
О.В. Дрейфельд (Кемерово)
«ИРРЕАЛЬНОСТЬ» ВООБРАЖАЕМОГО МИРА ГЕРОЯ И «НЕКЛАССИЧЕСКАЯ» ЛИТЕРАТУРА XX В.
Аннотация. В статье описывается «воображаемый мир героя» как явление поэтики эпического произведения в его взаимосвязи с эстетическими принципами неклассической литературы XX в. Субъективное восприятие реальности и границы личных воспоминаний - наиболее важная эстетическая и жизненная проблема, которая интересует эпическую литературу в течение XX в. Для обозначения реальности, созданной воображением персонажа (сны, галлюцинации, грезы, мечты, мираж, воспоминания и т.д.), мы предлагаем использовать понятие «воображаемый мир героя». Воображаемый мир героя - особый тип «хронотопа» («мира в мире») и своего рода фокализация, которая определяет кругозор героя. Актуальность воображаемого мира героя в «неклассической» литературе XX в. обусловлена повышенной рефлексивностью «неклассического» искусства - с его желанием не только отображать действительность, но и наблюдать процесс собственного становления.
Ключевые слова: воображаемый мир героя; ирреальное; М. Павич; «Корсет»; X. Кортасар; «Непрерывность парков»; неклассическая литература XX в.
O.V. Dreyfeld (Kemerovo)
Unreality of the Imaginary World of a Character and a Non-Classical Literature of the 20th Century
Abstract. The article gives the description of the "imaginary world of a character" as a phenomenon of epic poetic in its relationships with aesthetic principles of a non-classical literature of the 20th century. Subjective perception of reality and the limitations of individual memories are the most important aesthetic and life problem which is interesting to epic literature in the twenty century. To denote of reality created by imagination of a character (dreams, hallucinations, daydreams, reveries, a mirage, memories etc.), we propose to use a concept of "imaginary world of a character". The imaginary world of a character is the special type of a "chronotope" ("world within a world") and kind of a focalization that determines a characters horizon. The relevance of the imaginary world of a character in "non-classical" literature of the 20th century is caused by increased reflexivity of "non-classical" art - by its desire not so much to reflect the reality but to track the process of its own becoming.
Key words: imaginary world of a character; surreal; M. Pavich; "Corset"; H. Cortazar; "Continuity of parks "; non-classical literature of the 20th century.
«Ирреальность» - это 1) онтологическое свойство объектов или действительности в целом, означающее их фактическое отсутствие в реальности; 2) оценка, которая дана определенному онтологическому состоянию / явлению с позиции действительности / недействительности его существования.
Что представляет собой «ирреальное» как явление поэтики литературного произведения?
Действительность, предстающая перед читателем как «мир персона-
жей», как известно, условно реальна, т.е. является «возможным миром» (по отношению к «действительному»), «Вымышленность» мира, в котором существуют персонажи художественного произведения, ставит перед эстетикой вопрос о степени жизнеподобия этого мира по отношению к реальной действительности. Определение степени жнзнеподобня условно реальной действительности в литературном произведении относительно фактической реальности, как известно, производится в эстетике при помощи категории «условность»1. Так называемая «первичная условность» отражает ту степень жизнеподобия, которая в целом не противоречит конвенциональным представлениям о фактической, наличной действительности. Так называемая «вторичная условность» отражает разные градации нарушения жизнеподобия в изображенной реальности произведения. Это воссозданное художественным способом впечатление того, что изображенная в произведении действительность отчетливо не соответствует конвенциональным (общепринятым) представлениям о реальности, традиционно схватывается в литературоведении с помощью понятия «фантастическое». Разные способы нарушения жизнеподобия создают в произведении образы действительности, успешно соотносимые в литературоведении с рядом устойчивых форм: «чудесной» реальностью, «гротескным» миром, «сновидческой» реальностью, подчеркнуто семиотизированной реальностью (например, аллегорической, символической, эстетической)2.
По замечанию Е. Фарино, «в произведении искусства, несмотря на его собственную фиктивность или условность, возможна своя сфера реальности и своя сфера фикции»3. В этом случае «ирреальность» как оценка действительности открывается персонажам и повествующим субъектам и сама становится предметом изображения. Например, изучая суть «фантастического», Ц. Тодоров делает акцент на том, что невозможность определения героем происходящих событий как «чудесных» или «реальных» формирует рефлексию читателя над «фантастикой» как явлением4. Основными формами опыта героя, открывающими «ирреальность» отдельных слоев действительности, являются встречи с «чудесной» («сверхъестественной») реальностью, с «реальностью» сновидения, видения или воспоминания, с «виртуальным миром», с «воображаемым миром» (в грезе, мечте, галлюцинации, мираже), с возникающим в воображении персонажа-творца вымышленным миром произведения.
Сюжетное событие контакта персонажа с «ирреальным» поляризует «реальное» (с одной стороны) и «чудесное», «воображаемое», «иллюзорное», «вымышленное» (с другой) в архитектонике эстетического объекта. Это определяет не только возникновение во внутреннем мире произведения «частных» (М.М. Бахтин) хронотопов («чудесного мира», «воображаемого мира», «вымышленной реальности», «реальности сновидения»), но и появление особых композиционно-речевых форм, и трансформацию субъектной структуры. Наименее изучен, на наш взгляд, вопрос о взаимосвязи изображенного в произведении сюжетного события контакта персонажа с «ирреальным» и «жанра».
Предлагаемая статья посвящена такому явлению поэтики литературного произведения, как «воображаемый мир героя». Этим словосочетанием (не закрепленным в теории литературы за другими объектами) мы предлагаем обозначить тот слой реальности, который в изображенном
мире литературного произведения представляет собой продукт сознательного или бессознательного образотворчества героя. Этот образ реальности может развертываться в форме сновидения, грезы, мечты, галлюцинации, миража, возникающего в воображении персонажа-творца образа произведения, «виртуального мира», воспоминания.
Множество этих конкретных форм объединяет то, что ценностно значимый для автора познавательно-этический (а в отдельных случаях и эстетический) опыт героя при их посредничестве развертывается в образ мира. Изображение героя в этом случае сопровождается намеренным акцентированием активности воображения, присущей ему.
При этом модальность возможного, желаемого, воспоминаемого, воображаемого, субъектом которой автор делает героя, не просто называется повествующим субъектом, а тяготеет к оформлению в образ реальности, занимающий положение особого «слоя» в изображенном автором мире. Это значит, что внутри образа реальности, созданного автором, появляется образ реальности, отнесенный к осознанно или бессознательно воображающему герою («мир в мире»).
Исторически последним этапом, сделавшим воображаемый мир персонажа характерной частью изображения человека, является тот, который представлен в эпических произведениях «неклассической» литературы XX в. Выделение «неклассического» этапа стадии «художественной модальности» в развитии литературы предложено С.Н. Бройтманом. В его концепции традиционное для отечественной «истории литературы» деление на «модернизм» и «постмодернизм» обобщается с точки зрения исторической поэтики: «...то, что в плане историко-литературном иногда кажется несовместимым и взаимоисключающим, в свете исторической поэтики предстает как некое целостное образование, единая поэтическая эпоха не только со своими полюсами, но и с поступательной логикой развития»5.
По замечанию X. Ортеги-и-Гассета, в искусстве «неклассического» периода происходит «новое перемещение точки зрения - скачок за сетчатку, хрупкую грань между внешним и внутренним»: «...внимание художника прежде всего сосредоточилось на внешней реальности, затем - на субъективном, а в итоге перешло на интрасубъективное»0.
Литературоведческая рефлексия показывает, что так называемая «неклассическая» литература XX в. действительно открывает новый способ изображения мира и человека: мир изображается как «внешнее», перешедшее во «внутреннее» пространство сознания изображаемого субъекта. Приведем некоторые высказывания, развертывающие эту идею: «Внешние события <...> утрачивают какое-либо преимущество по сравнению с "содержаниями сознания" и служат лишь толчком, высвобождающим внутренние процессы»7 (Э. Ауэрбах о «Поездке к маяку» В. Вулф); «Всегда сознание было "внутренним миром", теперь у Пруста мир оказался внутри сознания»2 (С.Г. Бочаров о М. Прусте); по замечанию Ж.-П. Сартра, даже фантастическая литература этого этапа открывает в качестве предмета изображения не «трансцендентное» (как у романтиков) или социальное (как у реалистов), а «внутреннюю сферу» человека8. При таком подходе «явления, принадлежащие к внутреннему миру героя, происходящие в его сознании <...> рассматриваются <...> как не менее, а иногда и более
реальные, чем окружающая их действительность»10. Такое представление о мире и человеке, характерное для литературы «неклассического» периода, реализует принцип «художественной модальности», выделенный С.Н. Бройтманом как «порождающий принцип» эпохи «антитрадиционализма» (с присущей ему «подвижностью», «относительностью» границ сознания субъектов как геройного, так и авторского планов), с «негаранти-рованностью положения человека в мире» (т.е. подвижностью субъектной и социальной идентичности), а также «вероятностно-множественным началом», заложенным в сюжетной ситуации и опирающимся на «самостоятельную ценность внутреннего действия»)11.
Воображаемый мир героя как элемент архитектоники литературного произведения, на наш взгляд, входит в область явлений, чрезвычайно близких «порождающему принципу» эпохи «художественной модальности». Представляя собой «форму посягательства на реальный мир» (Д. Максимов), суть которой, как мы полагаем, связана с переживанием скрытых от субъекта в реальности смыслов, воображаемый мир героя расшатывает границы между «объективно реальным» и «возможно реальным». Создание образа реальности и бессознательное воображание реализуют движение персонажа к границам «бесконечных возможностей и несовпадения с самим собой» отмеченное М.М. Бахтиным как характерное для этой эпохи12.
Поскольку осознание скрытых смыслов может носить характер опыта, «восполняющего» субъекта, но может быть изображено и как «расподобля-ющий» субъекта опыт переживания мира, размыванию будут подвергаться не только границы «объективно реального» и «возможно реального», но и границы субъектной идентичности героев («я» и «не-я», я и «образа я»).
Например, в новелле М. Павича «Корсет» существенно изначальное несовпадение образов друг друга и самих себя в кругозорах героев-любовников: героиня уверена, что они давно знакомы и у них есть общее прошлое; герой не только ведет себя с ней, как с незнакомой женщиной, но вообще сомневается в возможности идентичности и точного знания («Я не знаю, кто такой я сам, а не то что кто ты» - «Да и ты сама не знаешь, кто ты...», здесь и далее цитируется в пер. с сербского Н. Вагаповой13).
Ценность внутреннего мира героини и даже ее мастерство в музыке неполны, подчинены в восприятии возлюбленного внешности как чему-то эстетически не завершенному и нуждающемуся в до-сотворении. Такая «пластичность» представлений об идентичности человека ведет к тому, что воображающий герой начинает через образ чужого тела, чужого языка чувственности и чужого жизненного опыта изменять свою возлюбленную, подчиняя ее образу авантюрной любовницы, персонажа драматической любовной истории из семейного прошлого - своей тетки Анастасии («он вдруг начал обучать меня разным фокусам. <.. .> Потом он стал мне давать уроки кулинарного искусства». - «С новой прической на пробор я была как две капли воды похожа на его тетку»).
Постепенно значимость «внешнего» («я-для-другого») в ценностном кругозоре героини усиливается («гораздо важнее, как выглядишь со стороны, чем как себя ощущаешь»), и она сама соблазняется желанием вжиться в образ трагической красавицы, у нее возникает желание, не теряя себя, пережить любовный опыт другой женщины, образ которой эстетизирован
в семейной легенде, портрете, внешности и костюмах. Однако оказывается, что такое вживание в телесный облик и опыт «другого» чревато потерей собственного облика и утратой самоидентификации.
Войдя в воображаемый мир своего возлюбленного в любовно-авантюрном образе, героиня переживает разрыв между планом «внутреннего самоощущения» и «внешней выраженности»: вместо собственного отражения в зеркале она неожиданно и буквально видит образ умершей красавицы.
В новелле М. Павича чудесная мотивировка сразу же снимается: отражение в зеркале - это сама героиня, соединившая в себе благодаря эстетизирующему маскараду черты внешности трех женщин (себя, тетки Анастасии и матери героя). На этом примере можно довольно четко проследить отличие архитектоники рассматриваемых произведений от романтической картины мира: взаимодействие героя с воображаемым миром здесь не предполагает выход в «метафизическую», «высшую» по отношению к наличной действительности, «чудесную» реальность. Воображаемый мир героя - это «мир жизни из себя», и в то же время он вынесен вовне в виде чувственно воспринимаемой реальности или отдельных ее элементов.
Повышенная подвижность сознания изображенных субъектов, выраженная через сюжетное взаимодействие «я» героя и «не-я» (представляющее особый образ14), порождена контактом и с действительной реальностью, и с воображаемой одновременно. Такой контакт формирует поле для возникновения «я в форме другого» или «другого в форме я», т.е. взаимодействие героя с воображаемым миром создает образ человека, самосознание которого разложило образ «я» на «я» и «другого». Эта особенность архитектоники субъектной структуры образует единство рассказываемого события и события самого рассказывания.
Актуальность изображения воображаемого мира героя в «неклассической» литературе XX в. эпохи «художественной модальности» обусловлена также и повышенной рефлексивностью «неклассического» искусства (его стремлением «не столько отражать реальность», сколько «прослеживать процесс собственного становления»15).
Рассмотрим новеллу X. Кортасара «Непрерывность парков», в которой читателю открывается несколько «миров в мире», что подразумевает усложнение и субъектной структуры (текст новеллы цитируется далее по переводу В. Спасской10). Герой этого произведения представлен с предельно внутренней позиции: обозначен не именем, а личным местоимением («он»), и показан через актуальные для него ценностные противопоставления, например, «мира обыденного», где «его» окружают привычные предметы и явления (поверенный, управляющий, поместье, аренда, парк, «тишь кабинета», зеленый бархат любимого кресла), и «параллельного» «воображаемого мира» читаемой книги («фигуры персонажей», «интриги сюжета», «последние главы»),
«Показ» героя «изнутри» строится как движение во все более глубокие слои его личности: например, чтение книги изображается как процесс постепенного перехода от «книжно-литературных» (оценивающих) параметров существования «романа» («характеры героев», «тревожный диалог») к его переживанию изнутри мира («с каким-то извращенным наслаждени-
ем он с каждой строчкой отходил все дальше от привычной обстановки»). Этот переход на позицию «внутреннего мира» читаемого романа (мира героев и их переживаний) максимально совмещает взгляд «его» как читателя с позицией книжных «любовников» (участников любовной связи, т.е. своего, не книжного «романа»). «Реальным» локусом, замыкающим любовную связь в границы отъединенности от «большого мира», является пространство тайных свиданий (горная хижина); «воображаемым миром» любовников делается «пространство убийства» (с актуальными ценностями: «алиби», «случайности», «возможные ошибки», «долгожданная свобода»).
Основным событием в этом произведении становится размывание границ между указанными мирами, ведущее к совмещению, переплетению всех «миров», представленных в произведении.
«Воображаемый мир» любовников совмещается с их «реальным миром» в момент претворения плана убийства в жизнь. «Воображаемый мир» героя-читателя - роман, в который он парадоксальным образом «вошел» («вжился»), - совмещается с «реальным» в момент чтения-переживания сцены убийства, когда он неожиданно начинает телесно совпадать с миром романа (читатель оказывается жертвой персонажей).
Таким образом, «пуантом» новеллы можно считать «встречу», в точке которой оказываются и роман, и герой-читатель. Новеллистическая неожиданность этого «пуанта» заключается в телесной буквальности совмещения «миров» читателя и текста.
Происходит это совмещение миров, видимо, потому, что вживание в воображаемый мир романа изменяет позицию героя-читателя в мире: делает его причастным воображенному больше, чем действительному («он стал свидетелем последней их встречи в горной хижине»). «Завершение» жизненного события, производимое воображаемым миром, формирует буквальные границы, перейдя которые читатель становится персонажем воображаемого мира, чье «завершение» изображается буквально - как смерть.
Построение смысловой границы между мирами героев и миром читателя в новелле X. Кортасара существенно трансформирует традиционный принцип «завершения» персонажа и действительности, его окружающей. Предполагаемый автором адресат новеллы оказывается в позиции «наблюдателя», сначала просто как бы заглядывающего через плечо читающего героя в окна и книгу, а в конце видящего то же, что видит герой-убийца («свет, слабо льющийся в окна, высокая спинка кресла, обитого зеленым бархатом и голова человека, который сидит в кресле и читает роман»).
Это совмещение всех «реальных» и «воображаемых» планов в одной точке определяет смещение фокуса с изображения события взаимодействия с воображаемым миром на феномен эстетического завершения жизненного события, т.е. имеет метаэстетический рефлективный характер.
Итак, воображаемый «мир в мире» в его «творческой» разновидности (воображаемый мир героя-творца) - это «метаобраз», поскольку он как предмет изображения позволяет проследить процесс становления эстетической реальности художественного произведения. Присутствие «творческой» разновидности воображаемого мира помещает в кругозор автора
и читателя переход жизни в эстетическую реальность и даже в художественное слово.
«Не-творческая» разновидность воображаемого мира героя (сновидение, галлюцинация, мечта, воспоминание, виртуальный мир, «чужой» образ мира) также причастна к специфической метарефлексивности «неклассической» литературы. Эти «не-творческие» разновидности воображаемого мира героя часто помещают в кругозор автора и читателя ситуацию эстетизации реальности и проблему замещения реальной действительности эстетизированной, претендующей на то, чтобы замкнуть героя в своих рамках.
Выдвижение на первый план пусть «ирреального» (по отношению к окружающей героев действительности), но значимого для автора «воображаемого мира» героя позволяет художественно исследовать специфическую для модернистской и постмодернистской литературы проблемность взаимоотношений реальности действительной и художественной, а также виртуальность самих этих взаимоотношений как четко оформленных.
1 Дмитриев В.А. Условность художественная // Краткая литературная энциклопедия. Т. 9. М., 1978.
2 Лавлинский С.П., Павлов А.М. Фантастическое // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М., 2008. С. 278-281.
3 Фарино Е. Введение в литературоведение. СПб., 2004. С. 376.
4 Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М., 1997.
5Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М., 2004. С. 221.
6 Ортега-и-Гассет Л'. О точке зрения в искусстве // Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 202.
7 Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М.; СПб., 2000. С. 451.
8 Бочаров С.Г. Пруст и «поток сознания» // Критический реализм 19 века и модернизм. М., 1967. С. 198.
9 Сартр Ж.-П. «Аминадав», или О фантастике, рассматриваемой как особый язык // Иностранная литература. 2005. № 9.
10 Федунина О.В. Поэтика сна (русский роман первой трети XX века в контексте традиции). М., 2013. С. 8.
11 Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М., 2004. С. 273-274, 290, 291, 296.
12 Бахтин М.М. Автор и герой: к философским основам гуманитарных наук. СПб., 2000. С. 243.
13 Иностранная литература. 1998. № 4.
14 Бахтин М.М. К переработке книги о Достоевском // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 319.
15 Бак Д.П. История и теория литературного самосознания: творческая рефлексия в литературном произведении. Кемерово, 1992. С. 14.
16 КортасарX. Полное собрание рассказов: в 4 т. Т. 1. СПб., 2001.
References
1. Dmitriev V.A. Uslovnost' khudozhestvennaya [Artistic Convention], Kratkaya literaturnava entsiklopediva. T. 9 [Concise Literary Encyclopedia. Vol. 9]. Moscow, 1978.
2. Lavlinsky S.P., Pavlov A.M. Fantasticheskoe [Fantastic], Poetika: slovar' aktual'nvkh terminov i ponvativ [Poetics: Dictionary of Current Terms and Concepts], Moscow, 2008, pp. 278-281.
3. Faryno J. Vvedenie v literaturovedenie [Introduction to Literary Studies], St. Petersburg, 2004, p. 376.
4. Todorov Tz. Vvedenie v fantasticheskuyu literature [Introduction to Fantastic Literature], Moscow, 1997.
5. Broytman S.N. Istoricheskax'a poetika [Historical Poetics], Moscow, 2004, p. 221.
6. Ortega у Gasset J. O tochke zreniya v iskusstve [On the Point of View in the Art], in: Ortega у Gasset J. Est.et.ika. Filosofiva kuI'turx' [Aesthetics. Philosophy of Culture], Moscow, 1991, p. 202.
7. Auerbach E. Mimesis. Izobrazhenie deystvitel'nosti v zapadnoevropeyskoy literature [Mimesis: The Representation of Reality in Western Literature], Moscow; St. Petersburg, 2000, p. 451.
8. Bocharov S.G. Prust i "potok soznaniya" [Proust and the "Stream of Consciousness"]. Kriticheskiy realizm 19 veka i modernism [Critical Realism of the 19th Century and Modernism]. Moscow, 1967, p. 198.
9. Sartre J.-P. "Aminadav", ili O fantastike, rassmatrivaemoy как osobyy yazyk ["Aminadab" or the Fantastic Considered as a Language], Inostrannava literatura, 2005, no. 9.
10. Fedunina O.V. Poetika sna (russkiy rom an pervoy treti XV v. v kontekste traditsii) [The Poetics of a Dream (the Russian Novel of the 1st third of the 20th Century in the Context of Tradition)]. Moscow, 2013, p. 8.
11. Broytman S.N. Istoricheskax'a poetika [Historical Poetics], Moscow, 2004, pp. 273-274,290,291,296.
12. Bakhtin M.M. Avtor i geroy: к filosofskim osnovam gumanitarnykh nauk [Author and Hero: The Philosophical Foundations of the Humanities], St. Petersburg, 2000, p. 243.
13. Inostrannaya literatura, 1998, no. 4.
14. Bakhtin M.M. К pererabotke knigi o Dostoevskom [On the Revision of the Book on Dostoevsky], in: Bakhtin M.M. Est.et.ika slovesnogo tvorchestva [The Aesthetics of Verbal Creativity], Moscow, 1979, p. 319.
15. Bak D.P. Istoriya i teoriya literaturnogo samosoznaniya: tvorcheskaya refleksiya v literaturnom proizvedenii [History and Theory of Literary Self-Consciousness: The Creative Reflection in a Literary Work], Kemerovo, 1992, p. 14.
16. Cortázar J. Polnoe sobranie rasskazov: v 4 t. Т. 1 [The Complete Stories: in 4 vols. Vol. 1]. St. Petersburg, 2001.
Дрейфельд Оксана Викторовна - ассистент кафедры истории и теории литературы и фольклора Кемеровского государственного университета.
Научные интересы: поэтика русской драматургии рубежа XX-XXI вв., поэтика и эстетика воображаемого мира героя, рецептивная эстетика.
E-mail: filoxeniatSmail.ru
Dreyfeld Oksana V. - an assistant at the Department of History and Theory of Literature and Folklore, Kemerovo State University.
Research interests: poetics of Russian drama abroad 20-21 centuries, poetics and aesthetics of imaginary world of a character, receptive aesthetics.
E-mail: filoxeniatSmail.ru
