CC BY
108
УДК 16.21.00
ПРАГМАЛИНГВИСТИКА
Е. Г. Озерова
Внутренняя речь в художественном дискурсе поэтической прозы*
В статье рассматриваются проблемы внутренней речи в художественном дискурсе поэтической прозы. Выразительность внутренней речи в поэтической прозе заключается в открытости чувств и мыслей автора, основной же формой выражения здесь является сложный конгломерат ментально-философских авторских интенций.
Ключевые слова: внутренняя речь, художественный дискурс, поэтическая проза, эготоп повествования.
The article is aimed at the problems of endophasy in the literary discourse of poetic prose. The expressiveness of endophasy in poetic prose is in the author‘s feelings and thoughts openness, and the main form of expression here is complicated conglomeration of mental philosophical intentions of the author.
Key words: endophasy, literary discourse, poetic prose, narrative egotop.
Проблема внутренней речи в современной лингвистической поэтике требует осмысления, прежде всего, как психолингвистический феномен. Впрочем, истоки такого рода подхода к пониманию внутренней речи следует искать ещё в Х!Х веке, когда М. Мюллер пытался обосновать тождественность понятий «речь» и «мышление». Кстати, его предшественником в этом был сам Платон, для которого мышление и внутренняя речь также являлись понятиями одного порядка, поскольку мышление он рассматривал как словесно выраженную «молчаливую» речь. Согласно Платону, мышление - это молчаливая беседа души с самой собой об испытанных когда-то или о прошлых встречах с Богом. К сожалению, в работах бихевиористов достаточно гибкое суждение Платона было доведено до ошибочного утверждения. Его последователи настаивали на том, что мышление есть речь, но беззвучная: речь минус звук. Повод к такому пониманию дают и работы некоторых известных современных психологов. Так, по мнению В.М. Бехтерева, внутренняя речь является не выявленным в двигательной части речевым рефлексом, а В. М. Сеченов напрямую рассматривал внутреннюю речь как рефлекс. Важные смысловые акценты в столь дискуссионном вопросе сделал Л.С. Выготский, который, отмечая важность и исключительность процессов внутренней речи, или эндофазии, для развития мышления,
* Работа выполнена в рамках исследовательского проекта ГК 1306.
предостерегал от необоснованного отождествления этих явлений. «Значение внутренней речи для всего нашего мышления так велико, что многие психологи даже отождествляют внутреннюю речь и мышление. С их точки зрения, мышление есть не что иное, как заторможенная, задержанная, беззвучная речь. Однако в психологии не выяснено ни то, каким образом происходит превращение внешней речи во внутреннюю, ни то, в каком примерно возрасте совершается это важнейшее изменение, как оно протекает, чем вызывается и какова вообще его генетическая характеристика» [3, с. 97]. Размышляя о природе внутренней речи, учёный подчёркивал, что речевая память представляет один из моментов, определяющих природу внутренней речи. А затем приходит к выводу: «правильное понимание внутренней речи должно исходить из того положения, что внутренняя речь есть особое по своей психологической природе образование, особый вид речевой деятельности, имеющий свои совершенно специфические особенности и состоящий в сложном отношении к другим видам речевой деятельности. Для того чтобы изучить эти отношения внутренней речи, с одной стороны, к мысли и, с другой - к слову, необходимо прежде всего найти ее специфические отличия от того и другого и выяснить ее совершенно особую функцию. Небезразлично, думается нам, говорю ли я себе или другим. Внутренняя речь есть речь для себя» [3, с. 294-295].
В поэтической прозе внутренняя речь возникает в заметно специфических условиях. Здесь она (а) проходит этап внутреннего мысленного припоминания, (б) выполняет функцию внутреннего программирования, (в) стимулирует зарождение речевой коммуникации. Рассматривая проблемы диалогичности внутренней речи, И.В. Артюшков приходит к выводу: «внутренняя речь, несмотря на внешние признаки диалогичности, представляет собой монологическое по своей сути образование с элементами условной (художественной) диалогизации» [1, с. 101], так как воображаемая коммуникация происходит в рамках единого сознания.
В ином теоретическом ракурсе рассматривает коммуникативные составляющие Ю.М. Сергеева, отмечая, что «интраперсональное общение проявляется в трёх основных формах - внутренний монолог, внутренний диалог и простое внутреннее реплицирование. Внутренний монолог является формой однонаправленного речевого воздействия индивидуума на самого себя. Внутренний диалог представляет собой последовательность встречных, диалогически взаимосвязанных высказываний, порождаемых говорящим и непосредственно воспринимаемых им в процессе интраперсонального общения. Простое внутреннее реплицирование - это невзаимосвязанные, относительно краткие высказывания, возникающие обычно в неречевых ситуациях или представляющие
^ и и и и и ■ —
собой внутренний комментарий к воспринимаемой внешней речи» [7,
с. 6]. Выразительность внутренней речи в поэтической прозе заключается в открытости чувств и мыслей автора, основной же формой выражения здесь является сложный конгломерат ментальнофилософских авторских интенций: внутренний монолог + внутренний диалог + внутреннее реплицирование. Стилистика внутренней речи лирического повествования преломляется через Я-интеллектуальное, Я-культурное, Я-духовное, Я-психическое и Я-эмоциональное. Это своего рода философско-чувственная презентация эготопа (субъективно-индивидуальное восприятие действительности, соотнесенность действительности с «Я-личностью», создание определенных эго-смыслов, эго-воспоминаний, эго-оценок) повествования.
К данному конгломерату авторских интенций некоторые учёные добавляют потребность в речемыслительной экспрессии. Так, по мнению Н.И. Жинкина, механизм человеческого общения реализуется в противостоящих динамических звеньях, в которых он выделяет предметно-изобразительный код (внутренняя речь) и речедвигательный код (экспрессивная речь) [4, с. 29].
Рассмотрим следующий фрагмент: Я глядел на белеющую драночными крышами деревню, слышал жаворонка, и детство приближалось ко мне, воскресало в памяти. Вот он, тот самый бугор... Он пахнет согретой землёй, и та же река омывает его... Шум реки над вешней землёй - словно шум времени. Он напоминает мне о моих предках, он волнует и что-то ворошит в обновлённом сердце... (В. Белов, «Поющие камни»). В художественном дискурсе поэтической прозы к авторским интенциям следует, на наш взгляд, отнести и процесс рекуперации1, согласно которому в процессе порождения поэтического текста проходит наполнение речи новой энергией воспоминаний о прошедшей жизни, объективированных главным образом глагольными предикатами. Глаголы прошедшего времени свидетельствуют о том, что это воспоминание прошлого: Я глядел на белеющую драночными крышами деревню, слышал жаворонка, и детство приближалось ко мне, воскресало в памяти. Однако для понимания дискурса поэтической прозы важно то, что в процессе рекуперации внутренней речи восприятие прошлой действительности возвращается, обновляется в памяти. Поскольку для автора воспоминание становится реальностью, в повествование вплетаются и глаголы настоящего времени: Вот он, тот самый бугор... Он пахнет согретой землёй, и та же река омывает его... Шум реки над вешней землёй - словно шум времени. Он напоминает мне о моих предках, он волнует и что-то ворошит в обновлённом сердце... Рассуждая о прошлом, Н.А. Бердяев справедливо отмечает,
1
' Рекуперация (техн.) - процесс возврата затраченной энергии для повторного использования.
что есть два прошлых: (а) прошлое, которое было и которое исчезло, и (б) прошлое, которое и сейчас для нас есть как составная часть нашего настоящего. Второе прошлое, существующее в памяти настоящего, есть уже совсем другое прошлое, прошлое преображённое и просветлённое, относительно его мы совершаем творческий акт и оно входит в состав нашего настоящего [2, с. 285].
По мнению Ю. М. Сергеевой, можно говорить о пяти основных типах адресата интраперсонального общения: 1) «второе Я»
индивидуума (либо рациональное, либо эмоциональное начало его личности); 2) «отсутствующий собеседник»; 3) «потенциальный собеседник»; 4) «воображаемый собеседник»; 5) «нададресат» [7, с. 7]. В поэтической речи все типы интраперсонального общения адресата внутренней речи совмещаются с адресантом, так как «при трудном сложном словесном материале внутренняя речь выполняет работу, содействующую лучшему запечатлению и объединению понимаемого» [3, с. 10]. Ср.: Какая ничтожная малость может иногда перестроить всего человека!
Полный раздумья, шел я однажды по большой дороге.
Тяжкие предчувствия стесняли мою грудь; унылость овладевала мною.
Я поднял голову... Передо мною, между двух рядов высоких тополей, стрелою уходила в даль дорога.
И через нее, через эту самую дорогу, в десяти шагах от меня, вся раззолоченная ярким летним солнцем, прыгала гуськом целая семейка воробьев, прыгала бойко, забавно, самонадеянно!
Особенно один из них так и надсаживал бочком, бочком, выпуча зоб и дерзко чирикая, словно и черт ему не брат! Завоеватель - и полно!
А между тем высоко на небе кружил ястреб, которому, быть может, суждено сожрать именно этого самого завоевателя.
Я поглядел, рассмеялся, встряхнулся - и грустные думы тотчас отлетели прочь: отвагу, удаль, охоту к жизни
почувствовал я.
И пускай надо мной кружит мой ястреб...
- Мы еще повоюем, чёрт возьми! (И.С. Тургенев, «Мы ещё повоюем!»).
Интраперсональное общение (разговор с самим собой) в поэтической прозе является тем центром, в котором раскрывается внутренний мир автора, его мысли и чувства. Философско-поэтические раздумья о жизни и смерти через проникновение в законы природы приводят автора к жизнеутверждающему выводу: Мы ещё повоюем! Поэтому в предложении, которое является переломным в смене эго-настроения (от состояния «тяжких предчувствий», «унылости» до позитивного «грустные думы тотчас отлетели прочь»), достаточно экспрессивным является употребление однородных
членов предложения. Стилистический эффект усиливается также за счёт градации, передающей динамизм повествования: поглядел, рассмеялся, встряхнулся; отвагу, удаль, охоту.
Во внутренней речи поэтической прозы действительность отражается посредством вербализации субъективной коннотации, вызванной переживанием явлений жизни. Система языковых средств позволяет дополнять узуальные коннотативные значения авторскими образами, которые играют конструктивную роль в создании целостности художественного дискурса поэтической прозы. Добавочным кодом является образ смерти - кружит ястреб, аллегория о неизбежности смерти составляет основу эмоционального состояния И.С. Тургенева и является связующим ядром не только художественного, но и философского пространства стихотворения в прозе «Мы ещё повоюем!». «Таким образом, текст несет тройные значения: первичные - общеязыковые, вторичные, возникающие за счет синтагматической переорганизации текста и сопоставления первичных единиц, и третьей ступени - за счет втягивания в сообщение внетекстовых ассоциаций разных уровней - от наиболее общих до предельно личных» [5, с. 171].
Благодаря коннотативному эффекту, являющемуся следствием комбинаторики цепочки смыслов, мы и наблюдаем процесс рекуперации поэтической прозы: ястреб кружит = птица летает (высоко на небе кружил ястреб); ястреб кружит = смерть приближается (и пускай надо мной кружит мой ястреб...). В данном примере новой энергией наполняется семантика сочетания ястреб кружит. Ср.: использование образа ястреба А. А. Блоком в поэме «Возмездие»:
Встань, выйди по'утру на луг:
На бледном небе ястреб кружит,
Чертя за кругом плавный круг,
Высматривая, где похуже Гнездо припрятано в кустах...
Вдруг - птичий щебет и движенье...
Он слушает... еще мгновенье -Слетает на прямых крылах...
Тревожный крик из гнезд соседних,
Печальный писк птенцов последних,
Пух нежный по' ветру летит -Он жертву бедную когтит...
И вновь, взмахнув крылом огромным,
Взлетел - чертить за кругом круг,
Несытым оком и бездомным Осматривать пустынный луг...
Когда ни взглянешь, - кружит, кружит...
Россия-мать, как птица, тужит О детях; но - ее судьба,
Чтоб их терзали ястреба.
В поэтической прозе Владимира Солоухина образ ястреба представлен в другом коннотативном пространстве.
Много раз я видел, как несколько мелких птичек, например ласточек, преследуют ястреба, отгоняя его. Вчера обыкновенная галка долго гнала ястреба по небу, набрасывалась на него, а он увертывался от ее ударов и убегал.
Но ведь он хищник. У него когти, клюв, маневренность, сила. Что стоило ему обернуться и дать отпор?
В таком случае, что же такое его терпимость: трусость, сознание вины, нежелание связываться, то есть снисходительность? Или он не запрограммирован на схватку с галкой ради престижа, а не ради пищи? И неужели это только автоматическая программа (инстинкт), а не характер и не линия поведения? (В. Солоухин, «Камешки на ладонях»).
В этом контексте поэтической прозы образ ястреба имеет противоположное значение: ястреб = терпимость,
снисходительность.
Многие философы (Вольтер, Д. Дидро, Р. Кук, Г. Лессинг) размышляли о природе и значении терпимости. В философско-этической концепции Н. К. Рериха именно терпимость является центральной категорией, которая раскрывает духовный уровень человека.
В поэтической прозе М Пришвина образ ястреба навевает философские раздумья: Что есть истинное зло? Можно ли дать верное определение зла? Основная трудность в борьбе со злом состоит в верности определения зла, и вероятно ошибка в распознании зла и создает войну. Напр. куропатка - добро, ястреб -зло. Но если объявить войну ястребам и их уничтожить, то куропатка вырождается и делается никуда не годной (М. М. Пришвин, «Дневники», 1927).
Итак, развитие рекуперации поэтической прозы во внутренней речи стимулируется не только факторами когнитивного характера (наполнение новой энергией воспоминаний о прошедшей жизни), но и коннотативными интенциями: новой энергией наполняется именно дискурсивная семантика сочетания ястреб кружит. Кстати, дискурсивно-экспрессивный образ ястреба достаточно рекуррентно закреплён в пословицах и поговорках разных народов: Горный ястреб летит к горе, сын мудрого отца говорит поговорками (калмыцкая); лучше родной ворон, чем чужой ястреб (казахская); трое имеют самый острый взгляд: ястреб на дереве, лиса в долине и молодая девушка (вьетнамская); если ястреб будет долго охотиться, он поймает фазана (корейская); ястреб ястребу глаз не выклюет; пустая рука ястреба не влечёт (английские); где ворона ни летала, а к ястребу в когти попала; дружные сороки и гуся съедят, дружные
чайки ястреба забьют; кукушка не ястреб, а неуч не мастер; не растёт лопух выше ясеня, не летит петух выше ястреба; сменял кукушку на ястреба: умный ястреб прячет свои когти; целовал ястреб курочку до последнего пёрышка; ищущий глаз - как глаз ястреба; глядит, как змея из-за пазухи ястребом смотрит (русские). Образ змеи и ястреба находим в поэтической прозе М. М. Пришвина: И всё это было: и месяц, и берёза, и ястреб, и змея, и я сам, не раз умерший и не раз возрождённый (М. М. Пришвин, «Дневники», 1924). Ср.: Мы ещё повоюем!
И, пожалуй, самое главное: вутренняя речь в поэтической прозе способствует погружению во внутренний мир героя художественного произведения. «Путь от мысли к речи... 1) начинается с мотива и общего замысла (который с самого начала известен субъекту в самых общих чертах), 2) проходит через стадию внутренней речи, которая, по-видимому, опирается на схемы семантической записи с её потенциальными связями, 3) приводит к формированию глубинносинтаксической структуры, а затем 4) развёртывается во внешнее речевое высказывание, опирающееся на поверхностносинтаксическую структуру» [6, с. 38].
Семантика номинативных единиц внутренней речи в стихотворениях в прозе И.С. Тургенева глубоко индивидуализирована. Анализируемые художественные тексты, как признавался сам писатель, написаны им для самого себя, однако с другой стороны, поэтическое сознание автора и читателя, представляя собой систему смыслов и значений, как бы накладывается на создаваемую в произведении действительность и в этом плане является частью художественного восприятия. Что я буду думать тогда, когда мне придётся умирать, если я только буду в состоянии тогда думать?
Буду ли я думать о том, что плохо воспользовался жизнью, проспал её, продремал, не сумел вкусить от её даров?
«Как? это уже смерть? Так скоро! Невозможно! Ведь я ещё ничего не успел сделать... Я только собирался делать!» (И.С. Тургенев, «Что я буду думать?..).
Механизм передачи информации в канале «Я - Я», с точки зрения Ю. Лотмана, остаётся тем же, но текст сообщения, подвергаясь определённому формулированию, наполняется новым смыслом вследствие того, что вводится добавочный код и исходное сообщение перекодируется в единицах его структуры [5, с. 165].
Всё сказанное подводит к выводу о том, что интерпретация внутренней речи поэтической прозы относится к рефлективной деятельности субъекта: это не только восприятие внутренних смыслов, но и сопереживание тем мыслям, которые появляются и воссоздаются в процессе порождения художественного текста. С этой точки зрения стихотворения в прозе И.С. Тургенева - это поэтические рефлексемы - раздумья автора о своём внутреннем состоянии,
интроспективный анализ собственных переживаний. Поэтическая рефлексема - своего рода дискурсивно обусловленное сканирование действительности, пропущенное через призму экспрессивнообразного восприятия.
Ты всегда говорил правду, великий наш певец; ты сказал ее и на этот раз.
««Суд глупца и смех толпы»... Кто не изведал и того и другого?
Все это можно - и должно переносить; а кто в силах - пусть презирает!
Но есть удары, которые больнее бьют по самому сердцу... Человек сделал все, что мог; работал усиленно, любовно, честно... И честные души гадливо отворачиваются от него; честные лица загораются негодованием при его имени.
- Удались! Ступай вон! - кричат ему честные, молодые голоса.
- Ни ты нам не нужен, ни твой труд; ты оскверняешь наше жилище
- ты нас не знаешь и не понимаешь... Ты наш враг!
Что тогда делать этому человеку? Продолжать трудиться, не пытаться оправдываться - и даже не ждать более справедливой оценки.
Некогда землепашцы проклинали путешественника, принесшего им картофель, замену хлеба, ежедневную пищу бедняка. Они выбивали из протянутых к ним рук драгоценный дар, бросали его в грязь, топтали ногами.
Теперь они питаются им - и даже не ведают имени своего благодетеля.
Пускай! На что им его имя? Он, и безымянный, спасает их от голода.
Будем стараться только о том, чтобы приносимое нами было точно полезною пищей.
Горька неправая укоризна в устах людей, которых любишь... Но перенести можно и это...
««Бей меня! но выслушай!» - говорил афинский вождь спартанскому.
««Бей меня - но будь здоров и сыт!» - должны говорить мы (И.С. Тургенев, «Услышишь суд глупца.»).
Используя синтаксические средства выразительности, многочисленные риторические вопросы и восклицания, автор, тем самым, усиливает напряжённость речи, создаёт эмфатическую интонацию - эмоциональное, взволнованное построение речи. Жертвенность и смирение - вот на что способен поэт во имя добра и правды, любви к ближнему: Бей меня - но будь здоров и сыт! Ср.: А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас
и гонящих вас (Мф. 5: 44); А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую (Мф. 5: 39); Гордость человека унижает его, а смиренный духом приобретает честь (Притчи 29: 23).
Во внутренней речи поэтической прозы происходит «процесс испарения речи в мысль» [3, с. 295], которая наполняется новой энергией, прирастает коннотативными кодами, создаётся осмысленное представление земного бытия, эксплицируемого, как правило, презентациями действительности.
Таким образом, внутренняя речь в художественном дискурсе поэтической прозы формируется в несколько этапов: проходит этап внутреннего мысленного припоминания, выполняя функцию внутреннего программирования, этап рекуперации - наполнение речи новой энергией воспоминаний о прошедшей жизни, объективированных языковыми средствами, и эксплицирование сложного конгломерата ментально-философских авторских интенций.
Список литературы
1. Артюшков И. В. О диалогичности внутренней речи // Вестник Башкирского государственного педагогического университета. Серия Гуманитарные науки. -№1. - 2000. - С. 98-102.
2. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. - М. 1994. - С. 285.
3. Выготский Л. С. Мышление и речь. - изд. 5-е, испр. - М.: Лабиринт, 1999.
4. Жинкин Н. И. О кодовых переходах во внутренней речи // Вопросы языкознания. - 1964. - №6. - С. 26-38.
5. Лотман Ю. М. Автокоммуникация: «Я» и «Другой» как адресаты (о двух моделях коммуникации в системе культуры) // Ю.М. Лотман. Семиосфера. - СПб., 2000.
6. Лурия А. Р. Основные проблемы нейролингвистики. - М.: МГУ, 1975.
7. Сергеева Ю. М. Внутренняя речь как особая форма языкового общения (на материале англоязычной художественной литературы): Автореф. дис ... д-ра филол. наук. - М., 2009.
