CC BY
59
ТЕМА НОМЕРА
Влияние посткоммунистической трансформации системы идентичностей на процесс политической ресоциализации граждан: анализ базовых тенденций
В статье рассматриваются взаимосвязанные процессы трансформации системы идентичностей и политической ресоциализации граждан в условиях посткоммунистичес-кой трансформации.
Ключевые слова: посткоммунистическая трансформация, идентичность, кризис идентичности, политическая ресоциализация.
В начале XXI столетия в России происходит структуризация ценностно-нормативной системы общества. Выражением этого процесса являются, с одной стороны, поиск и формирование адекватных социально-экономическим и политическим условиям норм, ценностей и моделей поведения, а с другой, — углубление дифференциации субкультур преимущественно традиционалистского и модернистского характера. Принадлежность личности к указанным субкультурам обусловлена, на наш взгляд, ценностным расслоением поколений (поколение понимается в социокультурном смысле), так как обновление социально-политических ценностей и норм существенно ограничивается ориентациями и установками, приобретенными на этапе ранней (базовой) социализации.
Аксиологическая трансформация общества, в отличие от перманентного процесса постепенного усвоения стандартов сложившейся политической культуры, представляет собой интенсивное по времени, комплексное по формам и неопределенное по последствиям (функциональное/дисфункциональное) изменение структуры и динамики ценностной системы. Отталкиваясь от этого определения, подчеркнем, что в обществе, переживающем аксиологическую трансформацию, сосуществуют и наиболее ярко проявляют себя два противоположных процесса: десоциализация и ресоциализация. В основе их различия лежат такие параметры усвоения инновационных для дан© Бродовская Е.В., 2012
Е.В. Бродовская
ной культуры ценностей, норм, установок и образцов поведения, как глубина (поверхностное/инструментальное усвоение), характер (вынужденное/ добровольное усвоение), результативность (отторжение/ легитимизация новой системы ценностей). От соотношения между тенденциями десоциализации (отторжение ценностей политической системы) и ресоциализации (усвоение новых норм и ценностей, осуществление деятельности на их основе) во многом зависит не только преодоление негативных последствий «социализационного лага» (термин Р. Инглхарта), но и результативность трансформационного процесса в целом.
Появление понятия «ресоциализация» было связано с разработкой ряда моделей политической социализации, авторы которых стремились опровергнуть идею «устойчивости» детских и юношеских представлений о политике и обосновать концепцию «открытости» политического сознания индивида к изменениям в течение его жизни (Р. Сигел, Д. Сирс, Ф. Вас-бурн и др.) [1]. В целом сложились два основных подхода к пониманию политической ресоциализации: традиционный (А. Оллпорт, А. Маслоу, Г. Роджерс и др.) и трансформационный (Ф. Шмиттер, Г. О’Доннелл и др.).
Сторонники первого подхода рассматривают ресоциализацию в качестве феномена самоактуализации личности, в основе которого лежит ее способность к саморегуляции, переоценке культурных норм и традиций. В данном случае политическая ресоциализация отождествляется с процессом вторичной социализации, который происходит на протяжении жизни индивида и характеризуется его влиянием на отбор и усвоение знаний, норм, приемов взаимодействия с властными структурами. Согласно логике представленной точки зрения, ресоциализация выражает непрерывную са-мокоррекцию личностью своих ценностных представлений, идеологических принципов и предпочтительных способов политического поведения.
Второй подход трактует политическую ресоциализацию как стадию, завершающую демократический транзит, которая сопряжена с закреплением и утверждением в обществе новых (противоположных ранее господствовавшим) ценностей, образующих мотивационную основу социальной и политической активности индивида. При этом политическая ресоциализация анализируется в двух основных проекциях: как стихийный (в ходе участия в демократических процедурах) и управляемый (в ходе организованного ресоциализирующего обучения) процесс.
Мы разделяем вторую позицию и считаем, что ресоциализация, протекающая в рамках трансформационных процессов, как правило, носит (особенно на постсоветском пространстве) вынужденный характер, тогда как вторичная социализация является преимущественно органичным, поступательным и непрерывным процессом. Ресоциализация выступает как своего рода реакция на радикальные перемены в институциональной и ценностной сферах общества. Вторичная социализация связана с постоянным наращиванием опыта и реализацией различных социально-политических ролей.
Исходя из этого, под политической ресоциализацией мы понимаем детерминированный трансформацией институционального и ценностного пространств общества и протекающий в стихийных и организованных формах процесс интенсивного изменения (на массовом и индивидуальном уровнях) сложившихся у граждан политико-культурных ориентаций и установок.
Ценности выполняют свое предназначение, если они восприняты и усвоены на уровне личности, общества и государства. Усвоение предполагает воплощение конкретной ценности в модели поведения, позволяющей адаптироваться к изменяющимся условиям среды. Сложность этого процесса связана с необходимостью переориентации сознания людей. По замечанию И.М. Чудиновой, усвоение ценностей (ресоциализация) находится в прямой зависимости от возможностей их реализации. Степень гарантированности реализации ценностей зависит от уровня экономического развития страны и совершенствования социально-политических институтов [2]. К основным социальноэкономическим и политическим механизмам ресоциализации граждан трансформирующегося общества мы относим: изменение социальной и политической идентичности, доминирующих адаптационных стратегий и установок, уровня легитимности и реципрокности в отношениях власти и граждан (табл. 1).
Изменение социальной идентичности (отождествление индивидом себя с определенной социальной позицией, социальным статусом) предполагает динамику как во внутренних механизмах (стереотипах социокультурной среды; ролевых ожиданиях; способностях к интериоризации социально значимых ценностей), так и внешних проявлениях (стиль поведения; соотношение ориентаций на первичные и вторичные референтные группы) рассматриваемого процесса. Трансформация политической идентичности (отождествление субъектом политического процесса себя с определенной политической позицией, признаваемое другими субъектами политических отношений) связана как с формированием новых ситуационных, так и с изменением устойчивых трансверсальных типов идентичности [3, с. 115 — 117]. Следовательно, изменение социальной и политической идентичностей в трансформирующемся обществе сопряжено с процессами освоения личностью новых социальных статусов и политических ролей, т. е. с процессами социальной и политической адаптации.
Изучение проблемы идентификации личности в нестабильных условиях современного общества опирается на глубокие теоретические традиции (Э. Эриксон, У Огборн, Э. Дюркгейм, Р. Тернер, Н. Смелзер и др.) и подходы, концентрирующие внимание на различных типах идентичности, формирующихся в кризисном социуме (В.Я. Ядов, П. Штомпка, Ж. То-щенко, Н.М. Лебедева, Е.Н. Данилова, Е.А. Бреднева и др.). Общим для них является положение, согласно которому общество задает индивиду социокультурные рамки солидаризации, так как потребность включения в социальные связи является базовым свойством личности, самоопределяющейся в системе многообразных групп и общностей.
Таблица 1
Взаимообусловленность социально-экономических и политических показателей процесса ресоциализации
Социально-экономические механизмы ресоциализации Политические механизмы ресоциализации
Идентичность Адаптация Легитимность Реципрокность
Показатели
Ориентация на первичные референтные группы Ориентация на вторичные референтные группы Вынужденная Добровольная Низкий уровень доверия к социально-политическим институтам Высокий уровень доверия к социально-политическим институтам Непризнание личной ответственности за события, происходящие в стране Признание личной ответственности за события, происходящие в стране
Ситуационные типы Трансверсаль-ные типы Прогрессивная Регрессивная Низкий уровень интереса к политике Высокий уровень интереса к политике Отсутствие попыток защитить свои права Наличие попыток защитить свои права
Избегание социального статуса Демонстрация социального статуса Пассивная Активная Низкая оценка деятельности властей и институтов гражданского общества Высокая оценка деятельности властей и институтов гражданского общества Нерезульта-тивность обращений к государственным и общественным структурам Результативность обращений к государственным и общественным структурам
Макро-ориен- тации Микро-ориен- тации Модернист- ская Традициона- листская Ориентация на патернализм Ориентация на автономию Непризнание взаимных обязанностей граждан и государства Признание взаимных обязанностей граждан и государства
Влияние посткоммунистической трансформации системы идентичностей...
На протяжении всей жизни индивид самоопределяется, пересматривая систему норм и ценностей, находя свое место в структуре социально-политических отношений. Следовательно, идентичность — динамичная структура, благодаря которой индивид может ориентироваться и адаптироваться в общественно-политической среде. Нам близка точка зрения Е.А. Бредневой, по мнению которой роль процесса идентификации состоит в том, что, включая человека в процесс социализации, он выполняет защитную (адаптивную) функцию. То есть идентичность — это то, что дает человеку ощущение значимости своего бытия в рамках данного социума, выступая в качестве символического средства объединения с одними и дистанцирования от других [4].
Идентичность характеризуется сложной и разветвленной структурой солидаризаций как на макро (представления о сопричастности к обществу, государству, нации), так и на микро (межличностное доверие) уровнях.
Исходя из того, что индивид, отождествляя себя с определенной группой (референтной), разделяет с ней единые ценности и нормы и взаимодействует в рамках соответствующих символов и смыслов, можно выделить гражданский, этнический, идеологический, социально-имущественный и иные типы идентификации.
Функционирование механизма идентификации сопряжено с переживанием личностью ряда кризисов. По мнению Э. Эриксона, резкое изменение общественных условий существования зрелой личности вызывает потерю чувств личной тождественности и исторической непрерывности. В новых условиях люди должны включиться в новые социальные отношения, сформировать новые цели, систему ценностей и оценок. Трудности подобной перестройки идентичности могут вызвать невротическое состояние, которое Эриксон обозначил как диффузность или потерю идентичности (ощущение утраты смысла жизни). Подчеркивая положительное значение кризиса идентичности, Эриксон определяет его в качестве поворотного пункта в личностном развитии, выбора между прогрессом и регрессом, неизбежного и необходимого для становления личности [5].
Позитивный смысл кризиса идентичности признается многими учеными (Ф. Перлз, Р. Мэй, Дж. Каплан, В. Хесле, Л.С. Выготский и др.). Считается, что кризис идентичности является важнейшим механизмом переоценки ценностей. Однако, отмечается, что наиболее болезненными и опасными для дальнейшего развития общества являются не личностные диффузные состояния идентичности, а деформация коллективной идентичности, связанная с разрушением социальной структуры и отношений. К проявлениям кризиса личностной идентичности относят: невозможность установления доверительных отношений, диффузию временной перспективы, пониженное самоуважение, изменения в трудовой деятельности, негативную групповую идентичность и др. [6].
В то же время для деформации коллективной идентичности характерны: столкновение новых убеждений со старыми, разрушение готовых, привычных
шаблонов символики, интерпретации, восприятия, толкования социальных действий, что в конечном итоге приводит к нарушению структуры социальных отношений и переживается как травма [7]. И если кризис личностной идентичности рассматривается преимущественно как неизбежный и органичный процесс, то деформация коллективной идентичности происходит под влиянием ряда факторов, свойственных для периодов трансформационного развития общества (имеются ввиду такие факторы, как изменение структуры и динамики базовых ценностей, неравномерное развитие сегментов культуры, переосмысление прошлого, обновление образа жизни, столкновение с образцами и стандартами иной культуры и т. п.). Личностные и коллективные кризисы идентичности синхронизируются в условиях трансформирующегося общества, для которого часто свойственны размытость и нечеткость целей и ценностных ориентаций.
Анализируя состояние социальной идентичности на постсоветском пространстве, Н.М. Лебедева выделила несколько векторов, отражающих изменения в этом процессе:
— от стабильности к неустойчивости, диффузности, неопределенности;
— от унифицированности к разнообразию;
— от глобальности к артикулированности, детализации;
— от потребности в самоуважении к потребности в смысле;
— от оценочной полярности к антиномичному обществу [8].
Рекомбинация идентичности — смена одномерной модели сложной и
разветвленной системой, с одной стороны, существенно расширила жизненные возможности россиян, способствуя реализации потребностей в самоутверждении и самовыражении. В ходе системной трансформации была преодолена ограниченность набора идентичностей, которые носили преимущественно гражданский, партийный (классовый) характер и в определенной мере обеспечивали социальную однородность советского общества. С другой стороны, повышение альтернативности идентичности сопровождалось явлениями аномии и нивелирования общегражданского сознания.
На протяжении преобразований в России в той или иной мере трансформировались четыре основных типа идентичности: семейно-родственный, профессионально-групповой, конфессионально-этнический, общественно-политический. При этом самая высокая степень интенсивности (интенсивность идентичности выражается в позиции конкретной группы в общей иерархии солидаризаций респондентов) присуща семейно-родственному типу идентичности (в целом можно отметить возрастание значимости первичных референтных групп, компенсирующее общую неустойчивость социально-политической среды).
В то же время все типы социальных связей ослабли (особенно гражданская солидарность). Это обстоятельство может рассматриваться как реакция на ценностный кризис. Вместо концепции гражданской солидарности значительная часть респондентов поддерживает концепцию достижения «общего согласия», выражающую стремление восполнить низкий уровень
участия в общественной и политической жизни. Обозначенная ситуация связана, на наш взгляд, с сохранением низкой степени доверия россиян к своим согражданам, что существенно затрудняет укрепление горизонтальных отношений в обществе, которые необходимы для эффективного функционирования институтов гражданского общества. По данным, полученным в ходе реализации проекта «Исследование мировых ценностей» (World Values Survey, 1995—1999 гг.), почти 74 % россиян считали, что «нужно быть очень осторожными» в отношениях с людьми, и только 23 % выразили готовность «доверять большинству людей» [9].
Содержание гражданской идентичности («граждане России») базируется на таких, признаваемых респондентами, особенностях образа российского общества, как «духовные качества» (63,6 %), «честность» (40 %), «патриотизм» (68 %), «интеллект» (61,6 %) [10, с. 105]. В целом же состояние гражданской идентичности в современной России характеризуется сочетанием виртуальных и реальных оснований. Наличие виртуальных идентичностей (например, «советский народ») обусловлено тем, что в обстоятельствах нестабильного развития общества личность стремится идентифицироваться с теми группами, членство в которых позволяет ей решить проблему смысловой определенности. Демократическое развитие политической системы усиливает плюралистичность отношений и вариативность ориентаций в обществе (т. е. усиливает неопределенность), поэтому именно для идейно-политического типа идентичности современных россиян в наибольшей степени характерно диффузное состояние.
Ориентация на совместную общественно-политическую деятельность существенно уступает семейно-родственным, профессиональным и конфессионально-этническим типам идентичности (более половины опрошенных (61 %) никогда не чувствовали близости с людьми, которые разделяют их политические убеждения). Для россиян характерна политическая индифферентность к политическим вопросам (73 % респондентов подчеркнули, что им близки «те, кто не интересуется политикой») и пассивная гражданская позиция (65 % респондентов соотносят себя «с теми, кто уверен, что от его действий ничего не зависит»).
Обращает на себя внимание высокая интенсивность идентичности, сочетающей «либеральное западничество» и «традиционное почвенничество». По мнению ряда российских ученых [11], такое сочетание характеризует тип сознания, свойственный «атомизированному потребителю», персонифицирующему практику «адаптационного индивидуализма», для которого присущ разрыв между запросом, ориентированным на западные потребительские стандарты, и нежеланием или неготовностью увязывать этот запрос со встречными требованиями, предъявляемыми либеральной социально-политической практикой.
Более половины россиян утратили смысловую определенность соотнесения себя с теми или иными идейно-политическими категориями и груп-
пами, т. е. не являются сторонниками никаких идейных течений и сил, их представляющих. Следовательно, идейно-политические ориентации по-прежнему дифференцируют российское общество, а утрата значительной частью населения идейно-политической идентичности может рассматриваться как своего рода «гиперкомпенсация» монополии партийно-классовой идентификации в советской России. Кризис (утрата) того или иного типа идентичности стимулирует поиск других социальных категорий, идентификация с которыми позволяет восстановить баланс самотождественности личности.
Так, в трансформирующейся России наметился определенный рост самоидентификации на имущественных основаниях («с людьми того же материального достатка»). Вместе с тем динамика социально-слоевой самоидентификации россиян свидетельствует скорее о поляризации сознания населения. При исследовании социальных самооценок россиян обнаруживаются тенденции, с одной стороны, к завышению, а с другой, — к занижению личного социального статуса. Одновременно сформировались группы, ориентированные на социальную «элитарность» и на низовое положение в социальной структуре общества.
Существует заметный разрыв между реальной и желаемой идентификацией (между субъективной оценкой собственного социального положения и реальным статусом в социальной иерархии). Для желаемой слоевой самоидентификации респондентов характерна максимальная интенсивность солидаризации с позициями «высший» и «средний» класс. При этом наиболее разнообразная групповая наполняемость наблюдается у причисляющих себя к «среднему» слою (с ним соотносят себя практически все социальные группы). Наивысшие показатели «усредненной» самооценки россиян были зафиксированы в начале преобразований (52 % в 1992 г.) и в 2001 г. (40 %) [12, с. 52]. Вместе с тем «средний» слой, выделяемый на основе самоидентификации, вряд ли можно рассматривать как аналог реального среднего класса, потому, что он внутренне неоднороден, является гетерогенным по составу, доходу, потреблению, видам адаптационной активности, ценностным ориентациям.
Подобное завышение (занижение) самооценки социально-слоевого положения объясняется тем, что в России все более распространенной становится «негативная» социальная идентичность. В условиях, когда группа, к которой принадлежит личность, утрачивает (в его глазах) позитивную определенность, она будет стремиться реализовать одну из вероятных в данной ситуации стратегий:
— оставить эту группу (физически);
— размежеваться с ней психологически и претендовать на членство в группе, имеющей более высокий статус;
— размежеваться с ней психологически и претендовать на членство в группе, имеющей более низкий статус;
— прилагать усилия, чтобы восстановить позитивную определенность собственной группы [8, с. 52].
Вторая стратегия требует от индивида меньших усилий, так как виртуальная принадлежность к группе с более высоким социальным статусом позволяет индивиду преодолеть чувство психологического дискомфорта, не меняя реального поведения и социального положения. Вместе с тем не стоит преувеличивать глубину диффузии идентичности россиян. Даже в периоды значительного ухудшения показателей социально-экономических условий жизни индикаторы субъективного восприятия положения не давали всеобщей негативной картины. По данным опроса 4000 домохозяйств в 38 регионах РФ распределение респондентов по индексу социального самочувствия оставалось достаточно стабильным. Однако при сохранении общих пропорций наблюдалось изменение состава групп, отличающихся своим социальным самочувствием [13, с. 248]. Сложилась ситуация своеобразной «подвижной стабильности», которой присущи динамичные процессы внутренней социальной диффузии, взаимообмена контингентами между зонами благополучия, риска и неблагополучия.
Минимизация субъективной дистанции между слоями в условиях стабильной неравновесности социальной структуры и высокой динамики в ней имеет двойственную природу (традиционную и трансформационную). По мнению Т.И. Заславской, мы имеем свидетельство невероятной живучести уравнительных представлений и ценностей того, что большинство россиян не принимает сильной дифференциации доходов и не осознает ее необходимости для эффективного развития экономики. Кроме того, распад прежней и формирование новой имущественной стратификации ведет к тому, что, попадая в нижние страты, ранее хорошо обеспеченные люди сохраняют высокие притязания, а разбогатевшие бедняки предъявляют сравнительно умеренные запросы к доходам [14, с. 393]. Декларации широкого круга респондентов об их принадлежности к «среднему классу» могут быть основаны на так называемом «синдроме ординарности» [15, с. 440—441] (представляет собой особый тип ментальности, который связывает идентификационные предпочтения членов общества с переживанием ими своей принадлежности к числу людей «простого рода», «обывателей», «рядовых граждан», «таких, как все»), позволяющем символически минимизировать ответственность перед самим собой и перед обществом.
Субъективное занижение социального статуса означает, что в условиях нестабильного общества в целях лучшей адаптации к меняющимся условиям некоторые индивиды склонны определять себя через те социальные категории, принадлежность к которым не является престижной. Проблема идентификации в ситуации социально-политической нестабильности состоит в том, чтобы сначала найти «свою» группу, определиться в неопределенной социальной реальности. С точки зрения Н.М. Лебедевой, в данном случае ведущей может стать потребность в смысле, а не в самоуважении. Мы считаем, что обозначенные выше противоречивые тенденции субъективного завышения и занижения социального статуса можно расценивать как проявления кризиса самоидентификации, который теснейшим
образом связан с социально-экономической дифференциацией общества, с формированием новой системы отношений равенства/неравенства.
Принадлежность респондентов к тем или иным уровням социальнослоевой идентичности детерминируют различные факторы, наиболее весомыми из которых являются занятость в определенном секторе экономики, социальный статус, материальное положение и возраст. Молодой возраст, наличие собственного дела или руководящие позиции на предприятии (вовлеченность в рыночный сектор экономики и выполнение руководящеуправленческих функций) образуют комплекс ресурсов, который позволяет занять верхние ступени социальной иерархии. Так, 60% тех, кто сумел заметно повысить свой социальный статус, составила молодежь до тридцати лет включительно. В наибольшей степени улучшение положения характерно для тех, кто работал на вновь возникших предприятиях (частных, кооперативных) или занимался различной индивидуальной трудовой деятельностью. Каждый пятый в этой группе, по сравнению с дореформенным временем, повысил свой социальный статус, и еще около 40% сумели его сохранить (63% руководителей и 79% «самозанятых» также сумели либо сохранить, либо повысить свой статус) [16]. В то же время в состав ниже среднего и низшего классов входят, прежде всего, городские и сельские пенсионеры (свыше половины всего состава), рабочие (около трети), а также неблагополучная часть специалистов-бюджетников и служащих (около седьмой части).
Бедные составляют массовый слой в современной России. У этой части населения сформировались черты групповой определенности, такие, как ценностно-нормативные установки, структура потребления, качество и образ жизни, идентификационные предпочтения (77% российских домохозяйств характеризуются нулевым имущественным потенциалом) [17]. Бедность является следствием многих взаимосвязанных факторов, самыми значимыми среди которых являются:
— экономические (падение доходов населения, высокий уровень социально-имущественной дифференциации, низкая заработная плата, безработица и др.);
— социальные (инвалидность, старость, маргинализация, детская безнадзорность и др.);
— демографические (неполные семьи, семьи с высокой нагрузкой иждивенцев, молодежь и старшее поколение со слабыми позициями на рынке труда и др.);
— политические (распад страны, разрыв межрегиональных связей и нарушение властной вертикали, военные конфликты, вынужденная миграция и др.);
— регионально-географические (депрессивные монопромышленные районы, дотационные регионы с низким экономическим потенциалом, северные регионы, зависящие от централизованных поставок продовольствия и ресурсов и др.) [18, с. 32].
Слой новых (трансформационных) бедных сформировался под влиянием преимущественно экономических, политических и регионально-географических факторов. «Старые бедные» — это представители домохозяйств, которые принадлежали к бедным слоям (под влиянием преимущественно социальных и демографических факторов), хотя глубина их бедности была значительно меньше. Среди представителей данной категории больше рабочих, в том числе неквалифицированных и безработных. Структура их доходов строится из социальных трансфертов (пенсии; различные виды пособий) и помощи родственников.
Группу «новых бедных» представляют люди активного возраста (30— 50 лет), причем 59 % из них — специалисты с высшим образованием. Слой «новых бедных» отличается высокой гомогенностью, так как состоит из представителей массовой интеллигенции [12, с. 44—45]. Соотнесение себя с группой, для которой свойственны низкие текущие доходы, невозможность приобщения к новым стандартам потребления, значительно снижают уровень потребления массового типа, сводя его к минимуму. Подобная социальная идентичность оказывает существенное влияние на восприятие трансформационных процессов в целом. Осознавая экзогенную (внешнюю) природу потери социального статуса, «новые бедные» в большей степени, чем другие категории граждан, ориентированы на патерналистские способы изменения создавшегося положения (чаще апеллируют к государству).
Таким образом, определяя особенности структуры и динамики различных видов идентичности в постсоветском обществе, можно выделить ряд моментов, характеризующих процесс ресоциализации граждан России.
1. В ходе системной трансформации российского общества были преодолены унифицированность, глобальность и оценочная полярность, свойственные для социальной идентичности советского периода развития. На смену ограниченному набору социальных категорий и идеологических оснований приходит более разноплановый и разнообразный выбор. В результате этого, с одной стороны, повысилась интенсивность семейно-родственных, профессиональных, этнических идентичностей, существенно расширились возможности для формирования религиозной солидаризации. С другой стороны, увеличивается число людей, утрачивающих идейно-политическую идентичность и выражающих индифферентную позицию относительно политического участия. Этот процесс подтверждает уменьшение значимости более глобальных социальных и политических категорий (идеологических и гражданских и т. д.) в пользу менее общих, более конкретных и реальных (гендерных, возрастных и т. д.) оснований самоотнесения.
2. Идейно-политические идентичности дифференцированы и эклектичны (доминирует сочетание западничества и почвенничества). Следовательно, на смену четкой позитивной/негативной оценки социальных явлений приходит понимание последних в качестве внутренне амбивалентных. Вместе с тем эклектичность и амбивалентность идейно-политических идентичностей
отражают разрыв между запросом на западные потребительские стандарты и неготовностью к реализации требований, предъявляемых обществом.
3. Интегрирующие, свойственные практически для всего населения (более 90%), социальные идентичности россиян связаны с первичными референтными группами. В условиях нестабильной институциональной среды и кризисного социокультурного пространства индивид как бы «уходит в себя», более интенсивно включаясь в связи с родственниками, друзьями, сверстниками, земляками, людьми той же национальности и веры. В современной России сложились два типа индивидуальных стратегий социальной идентификации. Первая ориентирована на преимущественно первичные группы, связи с которыми компенсируют общую неустойчивость развития (стратегия «защиты», «избегания»). Вторая направлена на солидаризацию с группами преуспевающими и деятельными (стратегия «достижения», «извлечения выгоды»). При этом число россиян, реализующих «пассивную» стратегию, доминирует над «активным» меньшинством.
4. По-прежнему сохраняется значимость коллективных идентичностей, о чем свидетельствуют высокие показатели позитивной идентичности россиян практически по всем группам (исключение составляют гражданские, глобальные, идейно-политические солидарности). Однако, обозначенная ситуация также не лишена противоречий. При сохранении коллективных идентичностей наблюдается низкий уровень вовлеченности российских граждан в процесс решения общественных, прежде всего, политических проблем. Поколенческие, профессиональные и локальные общности являются для населения России более важными, чем общенациональная идентичность.
5. В целом можно отметить низкий уровень гражданской солидаризации и межличностного доверия, что является атрибутом традиционного общества и препятствует успешному формированию и функционированию гражданских структур. Возможно, отсутствие четкой концептуализации солидарностей как таковых, сочетание традиционалистских и модернистских тенденций в процессе становления новой системы идентичностей, дает индивидам некоторую свободу действовать и приспосабливаться к мало от них зависящим обстоятельствам. Стабильное доминирование ориентации на первичные референтные группы образует трансверсальный (устойчивый) тип идентичности, тогда как солидаризация со вторичными группами носит более или менее ситуативный характер.
6. Наметился рост самоидентификации россиян на имущественных основаниях. Этой тенденции противоречит диссонанс между субъективными оценками социального положения и реальным социальным статусом большинства населения. Анализ социально-слоевой и социально-групповой идентичностей свидетельствует о гетерогенном составе большинства социальных категорий российского общества (социальная структура, характерная для современных западных обществ, только начинает складываться в России). Исключением является относительно гомогенный слой
так называемых «новых бедных», состоящий из представителей массовой интеллигенции.
Исходя из выявленных особенностей рекомбинации идентичности членов российского общества, переживающего системную трансформацию, подчеркнем, что рассматриваемый процесс отличается разнонаправленными, часто противоречивыми изменениями, как способствующими, так и препятствующими ресоциализации граждан. Среди негативных, кризисных последствий рекомбинации идентичности можно выделить следующие:
— наличие «виртуальных» солидарностей (с общностями, не существующими в реальной жизни); высокая интенсивность идентичности с «воображаемыми сообществами», такими, как нации или люди той же веры, характерна для ситуации, когда классы и гражданское общество слабо развиты;
— диффузность и неустойчивость структуры идентичности (за исключением идентификаций базового уровня);
— нивелирование общегражданского сознания;
— субъективное завышение/занижение оценки социально-слоевого статуса;
— экстернальный локус контроля у категорий, соотносящих себя с низшими слоями общества;
— преобладание пассивных стратегий индивидуальной идентификации над активными моделями поведения и др.
С точки зрения изменений, произошедших в системе идентичностей, к позитивным предпосылкам ресоциализации российских граждан можно отнести несколько тенденций:
— разнообразие групп и оснований, по которым с ними самосоотно-сятся индивиды, способствует более адекватной адаптации (разнообразие увеличивает адаптивность системы);
— рост интенсивности идентичности с профессиональными и иными корпоративными группами повышает артикулируемость социально-экономических интересов их представителей;
— детализация идентичности отражает рост влияния на поведение прежде всего индивидуальных, а не групповых характеристик;
— определенный баланс между традиционалистскими и модернистскими, коллективистскими и индивидуалистскими параметрами системы идентичностей оставляет потенциальные возможности для развития активных и пассивных стратегий поведения;
— утрата смысла идентичности с одними социальными категориями стимулирует поиск иных оснований идентификации и др.
Литература
1. Sigel R.S. New Directions for Political Socialization Research//Perspective on
Political Science. 1995. Vol. 21. № 1. P. 17—22; Wasburn Ph. A Life Course
Model of Political Socialization//Politics and Individual. 1994. Vol. 4. № 2.
P. 1—26; Sears D.O. Whither Socialization Research? The question of Persistence // Ichilov O. [ed.] Citizenship Education and Democracy. — N.Y., 1990. P. 69—97.
2. Чудинова И.М. Социально-политические ценности современного российского общества: проблемы их обновления и усвоения//Социально-гума-нитарные знания. 2003. № 5. С. 15—17.
3. Качанов Ю.Л. Опыты о поле политики. — М. 1994.
4. Бреднева Е.А. Специфичность идентификации в кризисном обществе // Российское общество в условиях социального кризиса. — Саратов. 2001. С. 32.
5. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М. 1996.; Он же. Детство и общество. — М., 1998.
6. Овчинникова Ю.Г. О путях разрешения кризиса идентичности // Вестник Московского Университета. Сер. 14, Психология. 2003. № 4. С. 37—45.
7. Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социс. 2001. № 1. С. 6—17.
8. Лебедева Н.М. Социальная идентичность на постсоветском пространстве: от поисков самоуважения к поискам смысла // Психологический журнал. 1999. Т. 20. № 3. С. 48—58.
9. Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cuitural, Economic and Political Changes in 43 Societies. Princeton, 1997.
10. Андреев А.Л. Россия и Европа: культурно-психологическая дистанция глазами социолога // Общественные науки и современность. 2003. № 3.
11. Лапкин В., Пантин В. Образы Запада в сознании постсоветского человека // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 7. С. 68—83; Клямкин И.М. Политическая социология переходного общества // Полис. 1993. № 4. С. 41—64; Дилигенский Г.Г. Реформы и общественная психология // Власть. 1998. № 5. С. 8—16.
12. Новые групповые образования: социальная идентичность // Социальное расслоение и социальная мобильность. — М., 1999.
13. Козырева, П.М. [и др.] Динамика социального самочувствия россиян: Данные Института социологии РАН //Россия трансформирующееся общество. — М., 2001.
14. Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества. — М., 2003.
15. Трансформация социальной структуры и стратификация российского общества. — М., 1996.
16. Данные Института комплексных социальных исследований РАН (1992 — 2001 гг.) // Социс. 2002. № 10. С. 22—37.
17. Арутюнян Ю.В. О социальной структуре общества постсоветской России // Социс. 2002. № 9. С. 26—40.
18. Лайкам К. Государственные меры по регулированию дифференциации доходов населения и снижению бедности // Общество и экономика. 2002. № 12.
