CC BY
11
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2021. № 4
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ Е.Г. Цуркан*
влияние интернет-технологий на трансформацию различения публичного и приватного**
Внедрение интернет-технологий в повседневные человеческие практики приводит к взаимной конвергенции публичной и приватной сфер. С целью теоретической фиксации данной трансформации в статье применяется двойная исследовательская оптика, позволяющая рассмотреть публичное и приватное одновременно как пространства особого типа и как свойства социального действия. Осуществляется попытка тематического синтеза двух исторически разделенных направлений интернет-исследований, посвященных проблеме влияния интернета на формирование публичной сферы и вопросу утраты приватности, связанной с новыми цифровыми способами сбора личных данных, переопределяются понятия «приватная публичность» и «публичная приватность». На примерах социальных движений — «MeToo» и против домашнего насилия — показано, как вынесение в публичное поле тематики, ранее определявшейся в качестве интимной, может быть актом политической борьбы за переопределение границ приватного и публичного.
Ключевые слова: публичная сфера, сфера приватности, публичная приватность, приватная публичность, передний план, задний план, драматургическое действие.
E.G. T s u r k a n. The influence of Internet technologies on the transformation of the distinction between the public and the private
The introduction of Internet technologies into everyday human practices leads to a mutual convergence of the public sphere and the private sphere. In order to theoretically fix this transformation, the article applies double research optics. We consider the public and the private both as a space and as a property of social
* Цуркан Евгений Геннадьевич — старший преподаватель кафедры социальной философии и философии истории, аспирант философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (119991, Ленинские горы, МГУ, учебно-научный корпус «Шува-ловский», г. Москва, Россия), тел.: +7 (985) 966-26-97; e-mail: unigendeth@gmail.com
** Публикация подготовлена при поддержке Междисциплинарной научно-образовательной школы Московского университета "Сохранение мирового культурно-исторического наследия" и гранта РФФИ № 21-011-31469 "Социально-сетевое общество как новая коммуникативная система: протест и активизм".
action. We attempt to carry put a thematic synthesis of two historically separated areas of Internet research. The first deals with the problem of the influence of the Internet on the formation of the public sphere, the second deals with the problem of loss of privacy, which is associated with new digital methods of collecting personal data. The article gives a new definition of the concepts of "private publicity" and "public privacy". The examples of the social movement "MeToo" and the movement against domestic violence show how making the intimate topics public can be an act of political struggle to redefine the boundaries of private and public.
Keywords: public sphere, private sphere, public privacy, private publicity, foreground, background, dramaturgical action.
Дистинкция приватное/публичное является одним из руководящих социальных различений, которое одновременно организует деятельность и коммуникацию людей на микроуровне, составляя неотъемлемую часть повседневного взаимодействия, и влияет на формирование макросоциального феномена публичной сферы, играющего важную роль в функционировании институтов гражданского общества. Различение приватного и публичного является исторически изменчивым и в высшей степени проблематичным.
Заявленная проблематичность связана с двояким положением публичного и приватного. При изучении данных феноменов мы вынуждены одновременно говорить как про наличное положение вещей, так и про «регулятивный идеал демократической формы правления» [Е. Трубина, 2013, с. 25]. Концептуальное описание границ публичной сферы носит одновременно дескриптивный и прескриптивный характер, поскольку публичность является одновременно социальным фактом и ценностью, разделяемой в обществе. В свою очередь пространство приватного или интимного носит тот же двоякий характер, являясь как социальным фактом, так и ценностью. Идеалистические представления об общественном благе и неприкосновенности частной жизни сталкиваются с несовершенством форм реального общественного взаимодействия и политического убеждения, а также с перманентным вторжением различных социальных институтов в частную жизнь. Это составляет неотъемлемую часть продуктивного напряжения, приводящего к непрерывному пересмотру границ между публичным и приватным, но в то же время отражается на характере исследований и способах постановки проблемы. В зависимости от ценностных презумпций исследователя, от наделения большей ценностью публичной сферы или приватной, мы получим два разных исследовательских дискурса. В первом публичность будет рассматриваться как сфера позитивной свободы, отсутствие допуска в которую будет расцениваться как дискриминация, во втором приватность будет описываться как сфера
негативной свободы, посягательство на которую со стороны общественных институтов будет считаться недопустимым. В контексте интернет-исследований существует две исследовательские традиции, обладающие достаточной степенью независимости друг от друга. В первой тематизируются проблемы новых возможностей, которые предоставляет интернет-сеть для актуализации публичной сферы, сюда относятся теории цифровой демократии, умных правительств, электронной агоры. Во второй традиции исследовательский акцент смещен к проблеме утраты приватности, связанной с новыми цифровыми способами сбора личных данных, представляющих собой важный элемент создания стоимости в платформенном капитализме, не говоря уже о значимости данных в деле государственного контроля. Объединение этих двух исторически различных дискурсов даст ключ к описанию сложившегося разделения публичной и приватной сфер.
Проблематичность разделения публичного и приватного связана также с тем, что влияние современных цифровых медиа приводит к взаимной конвергенции публичной и приватной сфер, что не означает их полного слияния, однако заставляет участников коммуникации переопределять ситуации, традиционно считавшиеся публичными или приватными, что нередко становится причиной коммуникативных неудач и конфликтов. Более того, постоянное переопределение ситуаций на микроуровне напрямую связано с трансформацией публичной сферы как макрофеномена, являющегося неотъемлемой частью функционирования институтов гражданского общества. Для фиксации изменений в области разделения публичного и приватного представляется эффективной двойная исследовательская оптика, позволяющая, с одной стороны, производить описание публичного и приватного как сфер/пространств, существование которых является внешним и принудительным по отношению к отдельному индивиду в смысле социального факта Э. Дюркгейма [Э. Дюркгейм, 1990], с другой стороны, принимать во внимание публичное и приватное как свойства социального действия — смыслы, с которыми индивид связывает отдельную интеракцию.
Таким образом, мы получим два противопоставления: «публичное как ценность»-«приватное как ценность» и «публичное и приватное как пространства/сферы»-«публичное и приватное как свойства действия», образующие исследовательский крест.
публичное и приватное как ценности
В классических теориях «публики» (die Öffentlichkeit) Ю. Ха-бермаса [/. Habermas, 1991] и «публичного пространства» Х. Арендт [Х. Арендт, 2000] публичность рассматривается как особое про-
странство свободной общественной полемики, в котором за людьми признается право на политическую позицию и возможность ее отстоять, не прибегая к насилию или принуждению. Между двумя озвученными теориями существует ряд существенных различий. Для Хабермаса публика представляет собой виртуальную общность, сформированную благодаря распространению печатных СМИ, поэтому для него способом представленности в публичной сфере является коммуникация. Арендт связывает публичное пространство с физическим городским пространством, в качестве идеала которого выступает греческая агора. Способом включенности является свободное политическое действие, совмещение логоса (слова) и праксиса (поступка), причем политический поступок, лишенный насилия и принуждения, оказывается именно политическим высказыванием. Различие между концепциями «публичного пространства» и «публичной сферы» («публики») заключается в том, что Арендт акцентирует внимание на соприсутствии и видимости акторов в пространстве городских площадей. Концепция Хабермаса является менее телесно-ориентированной, публика рассеяна в разных местах и может проявиться везде, где существует свободный от принуждения диалог. Однако публика должна быть «слышима» посредством СМИ, это читающая публика. Общим между данными позициями является то, что публичность понимается как пространство, допуск к которому оценивается как благо, поскольку связан с реализацией позитивной свободы, невозможной за его пределами. Быть частью публики — это привилегия. Как и любой ограниченный ресурс, право на публичность становится желанной целью, граница между приватным и публичным в таком случае превращается во фронт политической борьбы.
Для Арендт публичное пространство агоры представляло собой месторасположение свободы, равенства и политики, противопоставленное приватному пространству патриархальной тирании и бесправия, а также хозяйствования и собственности. Арендт выделяет социальные группы и функции, которые не допускались в публичное пространство. Это рабы и женщины с соответствующими функциями хозяйства и деторождения. Труд и деторождение как функции поддержания биологической жизни, значит, биологически детерминированные, следовательно, несвободные, исключались греками из жизни полиса, свободной по определению. Варварские деспотические государства, по мысли Арендт, рассматривались греками как масштабированные домохозяйства. Свободными при такой картине мира оказывались только граждане античных полисов. Упадок публичности Арендт связывает со случившимся в Новое
время вынесением экономики в публичное поле и со становлением национальных государств в качестве единого хозяйствующего организма. Для Хабермаса распространение печатных СМИ, также случившееся в Новое время, знаменует собой не упадок, а, напротив, зарождение публичного пространства современного типа. Хабермас, по собственному признанию, описал идеально-типическую модель публики [/. Habermas, 1992, p. 422], а не приближенное к реальности положение дел, поэтому в своей концепции он не уделяет достаточного внимания группам населения, исключенным из публичной сферы. По этой причине концепция Хабермаса стала объектом критики феминистических и классовых теорий. Салонная культура, заявленная Хабермасом в качестве идеала публичности, принадлежала исключительно привилегированным социальным классам. Рабочий класс, женщины и иные непривилегированные группы населения не являлись носителями данной культуры, поскольку не допускались к ней. По мнению О. Негта и А. Клюге, из буржуазной публичной сферы исключены «зависимые» социальные группы, в первую очередь рабочий класс. Речь идет не столько о насильственном исключении или о классовой борьбе, сколько о несовместимости буржуазного и пролетарского типов дискурса [О. Negt, A. Kluge, 1993]. Н. Фрэзер утверждает, что если понимать под публичной сферой «открытую для всех», то ее никогда в реальности не существовало, поскольку некоторые части населения были сознательно отстранены от участия в общественной жизни [N. Fraeser, 1992]. Данный тип критики неслучаен. При рассмотрении публичности как блага и сферы свободы линия, разделяющая публичное и приватное пространства, становится фронтом политической борьбы за включенность. Приватная сфера в таком случае может быть представлена как своего рода тюрьма, в которой закрыты группы населения и темы, не допущенные к публичности. В этом ключе Дж. Батлер констатирует, что в современном мире главными целями любого политического действия выступают возвращение исключенных ранее групп в политическое поле, устранение политического неравенства возможностей, борьба за инклюзию [Д. Батлер, 2018].
Частная, или приватная сфера, понятая как «часть общественной жизни, в которой индивид обладает некоторой степенью власти, свободной от вмешательства правительства или других институтов» [Р.В. Жолудь, 2013, с. 132], тоже является самоценностью. В формулировке, данной Р.В. Жолудем, примечательно то, что именно в частной сфере локализована определенная свобода индивида, негативная свобода от вмешательства извне. Неприкосновенность частной жизни, равно как и право на личную и семейную тайну закреплены
в подавляющем большинстве современных конституций, в том числе в Конституции Российской Федерации (статья 23, часть 1). Законодательные нормы, защищающие частную жизнь, начали складываться во время буржуазных революций, поскольку именно в частной сфере сосредоточена собственность. В научной правовой литературе идея о неприкосновенности частной жизни впервые была озвучена в 1890 г. в статье Л. Брендейса и С. Уоррена «Право на частную жизнь» ("The right to privacy") [D.J. Seipp, 1981].
Чтобы обозначить противопоставление и некоторую ценностную несовместимость таких пропозиций, как «публичность есть свобода» и «приватность есть свобода», достаточно вспомнить труды Ж.-Ж. Руссо, обличавшего лицемерие, свойственное публике, и возвышавшего «благородного дикаря»: «Нет ни искренней дружбы, ни настоящего уважения, ни полного доверия, и под однообразной и вероломной маской вежливости, под этой хваленой учтивостью, которою мы обязаны просвещению нашего века, скрываются подозрения, опасения, недоверие, холодность, задние мысли, ненависть и предательство» [Ж.-Ж. Руссо, 1961, с. 46]. Также можно привести в пример ужас и отвращение, которые испытывает Уинстон Смит, главный герой романа «1984» Дж. Оруэлла [Дж. Оруэлл, 2016], перед вездесущим присутствием Большого Брата, перед постоянной необходимостью нахождения на виду перед «телекраном». Отсутствие приватного пространства, тотальность публичности, когда даже мысли должны стать достоянием общественности, представляется дистопией. Приватное пространство, представленное как местонахождение «тайной свободы», нуждается в защите от посягающих на него государства и общества.
Ценностная иерархия, возвышающая или умаляющая ценность публичной или приватной сферы, открывает возможность для рассуждения о «деградации» или, напротив, «развитии». При такой постановке вопроса противоборство публичного и приватного выступает в качестве своеобразной игры с нулевой суммой, т.е. «возвышение» одного из членов дихотомии возможно только за счет «падения» другого. Ярким примером подобного рода рассуждений является книга «Падение публичного человека» Р. Сеннета [Р Сен-нет, 2002], в которой он описывает деградацию публичной сферы, произошедшей из-за экспансии «интимности» в сферу политики, что привело к гипертрофии самости и культу интимности.
«Западные общества движутся от состояния направленности на других к состоянию направленности на себя... В результате возникает смешение публичной и интимной жизни; люди очень личностно относятся к общественным делам.» [там же, с. 11-12].
Более того, «существует прямая аналогия между кризисом римского общества после смерти Августа и нынешней жизнью; это касается равновесия между публичной и приватной жизнью» [там же, с. 9]. Согласно Сеннету, с закатом эпохи Августа римляне стали относиться к своей публичной жизни как к своего рода формальности, с чем связано смещение фокуса в сферу частного домохозяйства и возвышение «домашних» культов, в частности христианства раннего периода. Арендт связывает расцвет античных городов-государств со снижением власти и значимости частной сферы семьи и домашнего хозяйства. Семейные связи и основанные на них фратрии и кланы были демонтированы в пользу иных форм политического союза [Х. Арендт, 2000, с. 39]. С демонтажа родоплеменных союзов берет свое начало античная агора как способ организации политического участия граждан. Упадок публичного пространства, в свою очередь, связан с вынесением приватного (экономики в первую очередь) в публичное поле.
Эвристическая полезность рассуждений о «падении» и «возвышении» публичного и приватного вызывает сомнение. Трансформации и смещения, происходящие по антитетической оси «публичное/ приватное», было бы правильней определить как перестройку, перенесение пограничных столбов, в результате которой какие-то способы действия людей и темы коммуникации получают статус публичных или, напротив, «закрываются» в области приватного. Подобные смещения закрепляются в виде социального факта, т.е. попытка сделать или высказать на публике нечто, что, согласно общественному консенсусу, относится к частной сфере, столкнется с жестким общественным неприятием, выраженным в формальных или неформальных санкциях, как и «официальное» поведение в неформальной приватной атмосфере может привести к коммуникативным неудачам. Даже в случае коренной трансформации, когда речь идет не о простом перенесении межевых столбов и о переопределении конкретных ситуаций, а о глубинных изменениях самой сети координат, говорить о «деградации» или «развитии» столь же проблематично, поскольку в таком случае публичная и приватная сферы полностью переопределяются, что затрудняет проведение линии преемственности.
Прежде чем осуществить плодотворный синтез проблематики защиты приватной сферы от посягательств извне и проблематики влияния интернета на публичную сферу, рассоединенных не из-за специфики предмета, а в силу ценностной презумпции и исторически сложившейся традиции, нам следует кратко обозначить второе различение, которое следует принять во внимание, — публичное и приватное как сферы/публичное и приватное как свойства действия.
Публичное и приватное
как сферы и как свойства действия
Как уже было сказано, в классических построениях Ю. Ха-бермаса и Х. Арендт публичное описывается в пространственных терминах. Описание публичного пространства у Арендт телесно ориентированно, привязано к реальным городским пространствам и типам человеческой деятельности, в то время как Хабермас понимал пространство дискурсивно, т.е. связывал его не с физическим, а с медиа-пространством. «Публичная сфера являлась, по Ю. Хабер-масу, пространством между частными лицами и государственными органами, в котором люди могли бы встречаться и вести публичные дебаты об общественных вопросах» [Р.В. Жолудь, 2013, с. 132]. Подобное понимание публичности закрепилось в исследовательском дискурсе и получило свое продолжение в работах более поздних авторов. Дж. Хаузер понимает под публичным пространством «дискурсивное пространство, в котором индивиды и группы собираются для обсуждения вопросов, представляющих взаимный интерес, и где возможно прийти к общему решению» [G.A. Hauser, 1998]. Для Арендт «разница между приватной и публичной сферами сводится в конечном счете к разнице между вещами, предназначенными для публичности, и теми, для которых нужна потаенность» [Х. Арендт, 2000, с. 94]. Смысл человеческих дел сильно зависит от того места, где они осуществляются, причем какие из мест «заслуживают быть публично выставленными на обозрение и какие требуют потаенности в приватной сфере, не произвольно и не привязано исключительно к историческим обстоятельствам, но заложено в самой сути дела» [там же, с. 102]. У Арендт различение приватного и публичного пространств в какой-то мере является исторически инвариантным: «.. .в каком-то совершенно элементарном и принципиальном аспекте наше ощущение приватного ничем не отличается от того, какое имело хождение ранее» [там же, с. 94]. У Хабермаса публичная сфера представлена как изобретение Нового времени, социальный конструкт и продукт определенной эпохи. У обоих авторов публичная сфера/ пространство является внешним по отношению к индивиду, что, так или иначе, подразумевается в пространственных метафорах.
Существует и противоположный, непространственный подход, согласно которому публичное и приватное понимаются как особые свойства социального действия, изменение поведения исходя из обладания контекстом действия. Исследовательский акцент смещается с пространства как чего-то внешнего по отношению к индивиду на искусство поведения отдельных индивидов, осознающих контекст своего действия как публичный или приватный. К данному под-
ходу относятся теоретические разработки И. Гофмана [И. Гофман, 2003], Р. Сеннета [Р. Сеннет, 2002] и в какой-то степени Э. Гидденса [Э. Гидденс, 2005].
И. Гофман связывает публичное поведение с «экспрессивной функцией», которая сводится к исполнению роли и желанию управлять впечатлением, производимым на публику. Анализируя передние и задние планы человеческого взаимодействия, Гофман приходит к выводу, что реальные чувства людей, исполняющих в кадре формальные или стилизованные роли, остаются за кулисой. Гидденс находит такую интерпретацию неудовлетворительной, поскольку если субъекты деятельности являются и чувствуют себя просто актерами, скрывающими свое истинное Я под масками, то социальный мир оказывается лишенным содержания. Драматургическая модель хорошо описывает действия на сцене актера, который имеет определенную цель — продемонстрировать свою виртуозность и актерское мастерство, однако представители многих других профессий, не связанных с публичными выступлениями, такой цели не имеют и чувствуют себя на рабочем месте вполне аутентично. Постоянная «игра на публику» не дает чувство безопасности, и в нормальном психическом состоянии в повседневной жизни человек, даже находясь в центре внимания, далеко не всегда чувствует себя актером. «Поскольку в большинстве случаев имеет место глубокое, хотя и относительно обобщенное эмоциональное погружение в повседневную рутину, акторы (субъекты деятельности) обычно не ощущают себя акторами (исполнителями)» [там же, с. 193]. Для человека значимым является как передний, так и задний план взаимодействия, поэтому связывать аутентичность и раскрытие самости только с задним планом методологически неверно. Деление на передний и зданий планы не всегда совпадает с мотивациями сокрытия (утаивания) и раскрытия (разоблачения), однако задний план действительно может быть использован для обеспечения поддержания психологической дистанции между собственными взглядами и взглядами, которые принято разделять в сообществе. Высказывание своего мнения обычно носит нормативный характер, соответственно, сама возможность не говорить на публике то, что не отвечает нормативным ожиданиям, формирует разделение переднего и заднего планов. Отметим, что в ситуациях, подразумевающих жесткую регламентацию способов поведения и применение нормативных санкций за нарушение «правил игры», принятых в социуме, драматургическая метафора Гофмана является рабочей, но не все общественные события могут быть таковыми. Кроме того, закулисье тоже является сценой, кулуары научной конференции нельзя считать частной территорией, хотя они находятся на заднем
плане по отношению к пространству данного мероприятия. Таким образом, даже ситуации закулисья подразумевают свои передние и задние планы. Вне контекста формальных мероприятий задний план является неотъемлемой частью взаимодействия, которая связана с душевным комфортом, поскольку восстанавливает утраченную или ограниченную независимость вследствие необходимости «быть на людях» [там же, с. 196].
Р. Сеннет во многом следует за Гофманом, обозначая в качестве основы различения приватной и публичной сферы «притворство» — манерность поведения, направленного на привлечение внимания аудитории. Сеннет полагает, что важным допущением подобной драматургической модели поведения является различение «веры в условность» и «веры в личность», отмечая при этом, что в современном мире происходит смешение публичной и приватной сфер.
Признавая эвристические возможности обеих групп подходов в создании продуктивного напряжения, приводящего к постоянному пересмотру границ публичного и приватного, отметим, что, с одной стороны, индивид может самостоятельно определять передний и задний планы взаимодействия и в соответствии с этим корректировать свое поведение, а с другой стороны, существует некоторое устоявшееся положение дел, предписывающее, какие социальные группы могут быть допущены к публичному пространству, а какие допущены быть не могут, какие темы могут обсуждаться публично, а какие должны быть «закрыты» в приватном пространстве.
публичная приватность и приватная публичность
Описав антитетические оси, задающие сетку координат нашего исследования, мы осуществим попытку синтеза двух традиционно разделенных дискурсов, в которых отдельно тематизировались проблема влияния интернета на формирование публичной сферы и проблема утраты приватности, связанная с новыми цифровыми способами сбора личных данных. Целью методологического синтеза является описание взаимной конвергенции публичной и приватной сфер, вызванной внедрением цифровых социальных медиа в повседневные взаимодействия людей. Помимо двойной оптики рассмотреть публичное и приватное одновременно и как пространства и как свойства социального действия нам помогут два новых понятия — «публичная приватность» и «приватная публичность».
В научный оборот эти понятия были введены З. Папахарисси. В книге «Приватная сфера: Демократия в цифровой век» [^ Pa-pacharissi, 2010] акцент сделан, как видно из названия, на приватной сфере, которая переплетается с публичной, что и дает возможность говорить о «публичной приватности» — раскрытии свойств и ха-
рактеристик частной жизни в публичной сфере и о «приватной публичности» — возможности ограничения доступа и фильтрации аудитории, допущенной к раскрытию частной жизни. Приватность, по мнению исследовательницы, становится некоторого рода потребностью, удовлетворение которой связано с контролем над информационными потоками. Новые медиа изменяют формы повседневного взаимодействия и человеческие привычки, появляется желание выносить частное в публичное, в то же время оставляя за собой право ограничения таких форм вынесения. Не вся приватная информация воспринимается пользователем одинаково. Какую-то часть приватной жизни пользователь хочет вынести на публику, какая-то выносится без его желания, но в ее распространении он не видит ничего предосудительного, какая-то выносится без его ведома и нежелательна к распространению. В таком случае, считает З. Папахарисси, условием сохранения приватности является возможность контролировать распространение информации о себе; если какая-то информация из частной жизни находится в публичном доступе — это не означает, что пользователь дал согласие на ее обнародование. Несмотря на ряд достаточно точных описаний последствий внедрения интернета в повседневные взаимодействия, заданные дефиниции концептам «публичная приватность» и «приватная публичность», с нашей точки зрения, не учитывают разностороннее воздействие интернет-технологий на конвергенцию приватного и публичного, поскольку стремление транслировать частную жизнь в публичную сферу, в то же время ограничивая доступ к ней, исходит из одного источника — от пользователя. Соответственно, заданные дефиниции не отражают суть проблемы, связанной с использованием личных данных пользователей для создания стоимости и государственного контроля. Пользователь расстается с личными данными, вне зависимости от своего желания наблюдается извне, причем возможность высказывания на публику и возможность сбора личных данных предоставляется одной и той же технологией. Пользователь не имеет доступа к информации, какие действия осуществляются приватным образом, а какие являются частью публичной коммуникации. Например, распространенные в интернете механизмы селекции и аккумуляции зрительской активности приводят к тому, что аудитория, выбирая важную для себя информацию, участвует в формировании трендов, на основании которых остальные пользователи совершают свой выбор. Просмотр видеоролика, кинофильма, новости или книги превращается в публичный акт, хоть и до некоторой степени анонимный. Мы воспользуемся данными концептами, но зададим собственную дефиницию исходя из перспективы нашего исследования.
Под коммуникативным актом, обладающим характеристикой приватной публичности, мы понимаем такой акт, который по форме и содержанию имеет свойства приватного, но по факту размещения на публичной странице в социальных сетях является публичным. С одной стороны, это может быть связано с неполным пониманием контекста коммуникации, когда индивид внутренне переживает коммуникативный акт как адресованный узкому кругу лиц, не отдавая себе отчет в том, что размещение контента на публичной странице есть публичное заявление. Данное напряжение, возникшее из неправильного определения переднего и заднего планов коммуникации, точнее, из несовпадения содержания и интенции коммуникативного акта, переживаемого в качестве приватного действия, и публичного контекста, заданного свойствами пространства коммуникации, может приводить к репутационным потерям, неформальным негативным санкциям (публичное осуждение вплоть до массовой травли), формальным санкциям (привлечение к уголовной или административной ответственности, увольнение с работы).
Пользователь также может сознательно включаться в игру различий между приватным и публичным с целью увеличения числа зрителей, привлечения к себе большего внимания, получения прибыли, например, когда он выкладывает на свою страницу в сети откровенные фотографии, предназначенные для широкой аудитории, но заявленные в качестве «личных». Вынесение в публичное поле тем, ранее считавшихся приватными или интимными, также может быть осознанным актом политической борьбы за переопределение границ приватного и публичного. Существует общественный запрос на политизацию некоторых тем и ситуаций, традиционно считавшихся приватными. Интернет становится средством тотальной инклюзии исключенных, позволяет привлекать внимание к проблемам, по тем или иным причинам вынесенным из публичного поля в сферу приватного. Примером служит направленное на изменение социальных норм движение «МеТоо», которое манифестирует, что придавать огласке случаи домогательства и злоупотребления властью со стороны мужчин по отношению к женщинам — это долг, только так психологическое страдание жертвы опрессии может получить статус социального факта. Вынесение фактов харассмента из приватного в публичное поле стало способом политической борьбы за переопределение ситуации. Еще одним примером служит тема домашнего насилия. Женщины во многих странах мира выносят данную тему на публичное обсуждение и выступают с требованием создания эффективных правовых институтов, которые могли бы защитить их от домашних тиранов. Интернет является эффективным инструментом для политизации проблем и событий, даже если го-
сударственные органы стремятся ограничить их сферой приватного. Таким образом, часть информации, считающаяся в определенном обществе приватной, выносится в публичное пространство с целью закрепления в правовом поле.
В то же время не все сферы своей жизни мы готовы сделать публичными. Например, существует множество социальных движений в разных странах мира, которые выступают против технологий видеонаблюдения с распознаванием лиц, сбора данных компаниями платформенного капитализма («Google», «Facebook», «ВКонтакте» и т.д.) и специальными службами различных стран. Эти проблемы тесно связаны с обсуждением темы публичной приватности.
Факты из жизни индивида, которые становятся публичными или могут впоследствии таковыми стать без его ведома и вопреки его воле, — это факты, обладающие характеристикой публичной приватности. Важно отметить, что персональные данные изымаются у пользователя не из-за неполноты понимания контекста, а из-за самого его нахождения в наблюдаемых средах. Часто пользователь оказывается не в состоянии каким-либо образом повлиять на процесс извлечения своих личных данных: работа алгоритмов, которые ежесекундно собирают количественную и качественную информацию о пользователях, GPS, который мы постоянно носим в кармане, системы городского видеонаблюдения превращают социальный мир в своего рода паноптикум. В этом состоит часть договора, осознанно или неосознанно заключенного между пользователями и владельцами крупных платформ. Бесплатное пользование в обмен на данные. Поскольку успешность бизнес-модели платформенного капитализма поставлена в прямую зависимость от количества и точности собираемых данных, позволяющих таргетировать рекламу и манипулировать потребительскими предпочтениями, технологии сбора и интерпретации данных внедряются в ранее недоступные приватные области человеческой жизни. Отслеживаются не только цифровые треки и следы, которые пользователь оставляет, взаимодействуя с интернет-технологиями, но и физические перемещения. Любое приложение, имеющее доступ к GPS, без труда определит, где владелец смартфона живет и какие магазины чаще всего посещает. Однако развитие технологий позволяет собирать данные о перемещениях не только между локациями, но и внутри определенных мест пребывания, поскольку в этом заинтересованы рекламодатели. Дж. Туров описывает, как с помощью приложений на смартфоне, подключенных к находящимся в магазинах модулям Bluetooth, владельцы магазинов могут отслеживать ваш индивидуальный маршрут и даже менять цены на товары в зависимости от того, где вы находитесь. Например, если вы находитесь в отделе с товаром X, который вы покупали ранее, а
у магазина есть договоренность с производителем, выпускающим аналогичный товар Y, то вам могут предоставить скидку на него с целью повлиять на потребительский выбор [/. Turow, 2017].
Таргетированная реклама, основанная на анализе больших данных, способна оказывать воздействие не только на потребительские предпочтения, но и на электоральное поведение. В ряде работ было показано, что корпорация «Facebook» могла повлиять на исход президентских выборов 2016 г. в Америке, в результате которых к власти пришел Дональд Трамп [/. Lanier, 2018]. За четыре года до выборов компания «Facebook» опубликовала самостоятельное исследование, доказывающее способность компании влиять на явку избирателей [Z. Corbyn, 2012], именно за такие специфические способности корпорация через некоторое время предстанет перед судом. Техники манипулирования электоральным поведением посредством СМИ, конечно, не являются изобретением эпохи интернета, о «производстве согласия» в доцифровую эпоху написано немало критических трудов [N. Chomsky, E.S. Herman, 1994], однако новые формы манипуляции оказались еще более непрозрачными и предположительно подверженными влиянию иностранных государств, что нарушает принципы осуществления суверенной политики. Реакцией на скандал, связанный с Cambridge Analytica, стало введение цензуры в таких крупных социальных сетях, как «Twitter» и «Facebook», а также массовое принудительное отключение сторонников Трампа от альтернативных площадок, что лишило определенную часть населения возможности политического волеизъявления и представительства.
Доступ к данным — властный ресурс, и, естественно, представители власти тоже в нем заинтересованы. Возрастающая ценность личных данных позволила Ш. Зубофф охарактеризовать современное общество как «капитализм наблюдения» [S. Zuboff, 2019]. Если в случае с владельцами платформ «социальный контракт» представляет собой «пользование в обмен на данные», то в случае с государством речь идет о переформулировании общественного договора, предложенного Т. Гоббсом: вместо «свобода в обмен на безопасность» — «данные в обмен на безопасность». Сбор и обработка данных о личной жизни населения посредством систем городского видеонаблюдения или получения доступа к аккаунтам в социальных сетях часто оправдывается борьбой с угрозами терроризма, преступностью или с иным делинквентным поведением, например с участием в несанкционированных акциях протеста или нарушением режима самоизоляции, связанного с Covid-19. Важно отметить параллелизм риторики, сложившейся вокруг тем домашнего насилия и борьбы с угрозами терроризма и роста преступности. В обоих случаях часть информации, традиционно локализующейся в приватной сфере,
становится публичной с целью обеспечения безопасности. Разница состоит в том, что в первом случае гражданин решает, когда ему выносить часть своей приватности на публичное рассмотрение, а во втором случае это решают государственные структуры. Государственные органы декларируют намерение применять технологии извлечения личных данных только при необходимости защиты населения и сохранения правового порядка, однако нет никаких гарантий, что данные технологии не будут использованы с целью извлечения политической выгоды, как и нет гарантий отсутствия злоупотреблений на местах. Поскольку ограничить сбор данных при сложившемся положении вещей не представляется возможным, некоторые исследователи настаивают на необходимости внедрения этических и правовых правил в интеллектуальный анализ имеющихся данных, чтобы ограничить дискриминацию по признаку этнического происхождения, религиозной или половой принадлежности. Алгоритмы нейронных сетей на основании анализа имеющихся массивов данных способны делать автоматические прогнозы о дальнейшем поведении людей, следовательно, сложившиеся общественные стереотипы, согласно которым какие-то группы населения более склонны к деструктивному поведению, с неизбежностью отразятся на подобного рода прогнозах [B.H.M. Custers, B.W. Schermer, 2014].
Интернет-технологии, предоставляя дополнительные возможности для политического действия, инклюзии исключенных, переформирования границ приватного и публичного, в то же время несут очевидную угрозу утраты приватности. Операторы сотовой связи, дебетовые и кредитные карты, системы CCTV, технологии распознавания лиц создают ситуацию тотальной слежки внутри и вне цифрового пространства. Дж. Эпплбаум в одной из своих статей пишет: «Ваше поколение (имеется в виду поколение конца девяностых — начала нулевых. — Е.Ц) является первым, которое выросло в условиях тотальной слежки» [/. Appelbaum, 2016, p. 155]. Готовы ли люди пожертвовать частью своей приватности ради безопасности, и какой конкретно частью, зависит от определенных жизненных обстоятельств и умонастроений людей, от принятых в обществе социальных норм и действующей системы ценностей.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Арендт Х. Vita Activa, или О деятельной жизни. СПб., 2000.
Батлер Д. Заметки к перформативной теории собрания. М., 2018.
Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М., 2005.
Гофман И. Анализ фреймов: Эссе об организации повседневного опыта. М., 2003.
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда: Метод социологии. М., 1990.
Жолудь Р.В. Публичная сфера в социальных медиа: от деградации к трансформации // Вестн. ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. 2013. № 1. С. 132-135.
Оруэлл Дж. 1984. Скотный двор. М., 2016.
Руссо Ж-Ж. Рассуждение о науках и искусствах // Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. М., 1961. Т 1. С. 41-64.
Сеннет Р. Падение публичного человека. М., 2002.
Трубина Е. Публика: Краткий очерк понятия // Публичная сфера: теория, методология, кейс стади: Коллективная монография. М., 2013. С. 25-34.
Appelbaum J. Letter to a yong selector // Astro noise: a survival guide for living under total surveillance. N.Y., 2016. P. 154-161.
Chomsky N., Herman E.S. Manufacturing consent: The political economy of the mass media. L., 1994.
Corbyn Z. Facebook experiment boosts US voter turnout // Nature: International Weekly Journal of Science. 2012 // URL: https://doi.org./10.1038/ nature.2012.11401
Custers B.H.M., Schermer B.W. Responsibly innovating data mining and profiling tools: A new approach to discrimination sensitive and privacy sensitive attributes // Responsible innovation. Dordrecht, 2014. N 1. P. 335-350.
Fraeser N. Rethinking the public sphere: A contribution to the critique of actually existing democracy // Habermas and the public sphere. Cambridge, Mass., 1992. P. 109-142.
Habermas J. The structural transformation of the public sphere: An inquiry into a category of bourgeois society. Cambridge, Mass., 1991.
Habermas J. Further reflections on the public sphere // Habermas and the public sphere. Cambridge, Mass., 1992. Р. 425-429.
Hauser G.A. Vernacular dialogue and the rhetoricality of public opinion // Communications Monographs. 1998. Vol. 65, N 2. P. 83-107.
Lanier J. Ten arguments for deleting your social media accounts right now. N.Y., 2018.
Negt O., Kluge A. Public sphere and experience: toward an analysis of the bourgeois and proletarian public sphere. Minneapolis, 1993.
Papacharissi Z. A private sphere: Democracy in a digital age. Cambridge, 2010.
Seipp D.J. The right to privacy in American history. Cambridge, 1981.
Turow J. The aisles have eyes: How retailers track your shopping, strip your privacy, and define your power. New Haven, 2017.
Zuboff S. The age of surveillance capitalism: The fight for a human future at the new frontier of power. L., 2019.
