CC BY
49
УДК 93
Е. Н. Стрекалова
ВЛИЯНИЕ ЭПОХИ «ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА» НА ПОВСЕДНЕВНОСТЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В 1930-е гг.
Статья посвящена анализу повседневной жизни отечественной провинциальной интеллигенции 1930-х гг. по материалам Ставрополья и Северного Кавказа. Рассматривается влияние сталинской эпохи «великого перелома» на повседневную жизнь интеллигенции. Рассматриваются процессы влияния мобилизационной экономик и репрессивной
политики эпохи первых пятилеток. Показаны причины взаимодействия и конфронтации власти и интеллигенции.
Ключевые слова: интеллигенция, инженеры и техники, повседневность, сталинская эпоха, модернизация, мобилизация, репрессии.
Е. N. Strekalova
INFLUENCE OF «GREAT CRISIS» EPOCH ON EVERYDAY LIFE OF INTELLIGENTSIA IN THE NORTH CAUCASUS IN 1930s
The article studies daily life of provincial intelligentsia in 1930s with the reference to Stavropol and North Caucasus areas. The influence of Stalin epoch of «Great crisis» on daily life of intelligentsia is analyzed. The impact of mobilization economy and repressive policy
during the first five-year plans are examined. The reasons for interaction and confrontation of authority and intelligentsia are shown.
Key words: intelligentsia, engineers and technicians, everyday life, Stalin epoch, modernization, mobilization, repressions.
Проблематика повседневной жизни в современной отечественной и мировой историографии, бесспорно, относится к числу наиболее востребованных [24]. Одновременно с этим не иссякает интерес историков к сталинской эпохе, что усиливает актуальность представленной темы. Повседневный мир советского человека в условиях мобилизационной экономики «большого скачка» первых пятилеток становился предметом изучения в общероссийском контексте, однако на региональном уровне отражен незначительно [16, с. 28]. В предлагаемой работе остановимся на выявлении специфики повседневности интеллигенции Северного Кавказа в контексте «великого перелома» 1930-х гг. Примечательно, что процессы советской модернизации сделали наиболее востребованной, актуальной для промышленного развития техническую интеллигенцию, которой и посвящена статья.
В теоретическом плане наиболее распространенное понимание повседневности как предмета исследования включает сферу че-
ловеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах [17, с. 16]. Для нас же при рассмотрении трагичной с внутриполитической точки зрения эпохи 1930-х гг., важно представление о повседневности как некой «социологии социальной экзистенции». В центре которой, по мнению социологов, «человеческое действие в коллективных контактах», ограниченное потенциалом участников и средой жизни [35, с. 5-13].
Мобилизационная экономика первых пятилеток и влияние политического фактора, усиление командно-административной системы и репрессий, формировали условия «социальной экзистенции». Первое дело о вредителях в промышленности в 1928 г. в г. Шахты, получившее одноименное название, способствовало нагнетанию истерии вокруг технической интеллигенции [15, с. 9597]. Впоследствии во множестве газетных статей о промышленности в 1930-е гг. звучал риторический вопрос: «Нет ли здесь вредительства?». В разгар террора 1936-
38 гг. краевое периодическое издание «Северокавказский большевик» сообщая о любой аварийной ситуации на производстве из номера в номер прямо или косвенно намекало на «засоренность враждебными элементами, троцкистскими предателями, саботажниками» предприятий в лице инженеров и техников [29, с. 2].
«Страна полна шпионов, диверсантов и вредителей» писала «Орджоникидзевская правда». Автор статьи утверждал, что хотя подготовлены новые кадры из рабочих и крестьян, вооруженные знаниями техники, многие оказались не способны вовремя распознать врага и «сорвать с него маску» [21, с. 1]. Любые технические неполадки, неизбежные при темпах 1930-х гг., пресса - по заданию власти - называла вредительством. Конъюнктуру враждебности сразу почувствовали рабочие. Они прибавили голоса к хору осуждающих «бракоделов» из инженеров и технарей. 11 апреля 1937 г. в «Орджоникид-зевской правде» была опубликована заметка рабочего. Более вероятно, как представляется, материал подавался от имени рабочего, который возмущается нарастанием числа аварий и «технических неполадок». Организатор аварий - «классовый враг», заявлялось в статье, и он не найден [22, с. 2].
В целом «удобное» перенесение вины за любые технические аварии, за низкие темпы, срывы пятилетних планов на технических специалистов, позволяло воздействовать запугиванием и страхом на сомневающихся в возможности взятых темпов индустриального рывка. Следовательно, «чрезвычайщина» в темпах на производстве и репрессивная политика во многом определяли повседневность технической интеллигенции 1930-х гг.
Промышленность на Северном Кавказе в годы первых пятилеток остро нуждалась в технических специалистах. От них зависело строительство, введение в строй новых мощностей и освоение новой техники. Переброски и неожиданные назначения, мобилизации, долгосрочные командировки инженеров и техников становились привычным, обыденным явлением. Директивными, административными методами специалисты перебрасывались на более значимый на этот период, по мнению властей, участок производств.
На Северном Кавказе приоритетными областями развития в годы первых пятилеток
стали нефтяная промышленность и цветная металлургия. Кроме того, ряд важнейших отраслей промышленности в перспективе ближайших 5-10 лет должны были получить широкое развитие: энергетика, цементная, химическая, лесная, текстильная, консервная, кукурузоперерабатывающая. Преимущественно аграрный Северо-Кавказский регион планировалось преобразовать в аграрно-промышленный [23, с. 3-28]. Однако предприятия перерабатывающей, пищевой, швейной, шерстеобрабатывающей промышленности не считались первостепенными. Именно с них и перебрасывались технические специалисты.
В связи с этим инженер, мобилизованный на предприятия тяжелой или добывающей промышленности (Грознефть, Садонские рудники в Северной Осетии), в трехдневный срок должен был переехать на указанное новое место работы. Мнение и желание самих специалистов на предмет полезности их работы в данной области, соответствие квалификации и просто личные обстоятельства не учитывались. Наказание в случае неповиновения носило достаточно строгие в финансовом и административном плане меры: штраф в 100 руб. и увольнение с запретом работать по специальности. При мобилизации за пределы края техническим специалистам обеспечивался бесплатный проезд и провоз 40 кг багажа [27, л. 97, 120].
Лишение возможности заниматься профессиональной деятельностью и удар по материальному положению становились реальными рычагами управления технической интеллигенцией. Положительная роль административных, командных мер наркоматов и партийных органов в обеспечении производства квалифицированными кадрами отмечалась многими руководителями предприятий. Государство «затыкало» производственные интеллектуальные дыры, преследуя прагматическую цель - обеспечить индустрию высококвалифицированным техническим сопровождением.
Особую актуальность для региона имела разведка промышленного залегания руд металлов на Северном Кавказе. Для геологических исследований привлекалось значительное количество крупных специалистов-геологов из центра страны. Необходимость новых разведок особо ощущалась
в «Грознефти», цветной металлургии Северной Осетии. Наиболее обеспеченное техническими кадрами производство в регионе«-Грознефть» просило прислать на помощь бригаду геологов [4, л. 62-63]. Здесь работали специалисты Всесоюзного технического треста, Всесоюзного нефтяного НИИ, Геологического треста Новочеркасска. В целом на разведке месторождений Кавказских гор общая численность геологов возросла с 1933 по 1938 гг. с 70 до 350 человек [20, с. 100; 25, л. 3-4].
В годы первых пятилеток получить технические специальности стремились многие представители народов Северного Кавказа. Их тернистый путь был приблизительно одинаков. Плохое знание русского языка и низкий уровень общего образования преодолевался на одном из рабфаков страны. Это мог быть общегорский рабфак в Ростове-на-Дону, как в случае с осетином А. В. Калоевым, впоследствии ставшим конструктором, причастным к разработке танка Т-34 [31, л. 3]. Рабочие факультеты существовали при всех центральных вузах, студенты северокавказских национальностей зачастую учились там по два года, подтягиваясь по общетеоретическому уровню к студентам технических вузов. Молодые люди попадали в вузы тоже приблизительно одинаково: по разнарядке комсомольских и партийных организаций, выдвигавших активных молодых рабочих и крестьян для заполнения заранее «забронированных» мест для каждой республики [26, л. 1].
Окончив обучение, многие не рвались в свои горские регионы, и это прослеживается по целому ряду документов. Образование становилось «социальным лифтом», и многие, воспользовавшись им, оставались в центре страны. Так, осетин А. В. Калоев, впоследствии доктор технических наук, профессор, после завершения учебы в Московском автотракторном институте продолжил учебу в Академии механизации и моторизации РККА. Отлично завершив учебу, он был направлен конструктором на опытный танковый завод им. Кирова в Ленинграде. Именно там Александр Владимирович Калоев и стал участником разработки самого знаменитого танка Великой Отечественной войны. Приведенный пример, конечно, исключение. А. В. Калоев после войны, которую он закончил в Берлине, стал главным инженером бро-
нетанкового завода в Минске благодаря незаурядному техническому таланту [33, л. 36-41].
Однако в целом при распределении молодых специалистов 1931 г. отмечалось общее явление - уклоняемость от назначения на периферию. Так, представитель Дагестана в Наркомземе в 1932 г. искал бывшего студента-лезгина А. А. Рагимова, окончившего Московский институт инженеров водного хозяйства и мелиорации и не вернувшегося в республику на работу. Разбирательство сопровождалось обращением к Учраспредели-тельному отделу Наркомпроса о направлении всех прошедших обучение студентов северокавказских национальностей в распоряжение местных Наркомпросов и через них - на региональные предприятия [2, л. 14; 3, л. 182].
Студенты технических вузов страны 1930-х гг. значительно уступали в знаниях старым специалистам царского времени и характеризовались так: «не умеют читать техническую литературу», у них «отсутствует техническое воображение, нет опыта». На это жаловались в ДонГЭС, Донполиграф, писала газета «Молот» в Ростове-на-Дону, при этом они претенциозны и требуют высоких должностей [19, с. 3].
Курьезный случай на маслодельно-сыро-варенном заводе «Балтик» подтверждает сложности с техническими знаниями. Неопытный мастер сломал оборудование, закупленное в Швейцарии, и не смог разобраться в новейших станках. Усилия руководства завода по поиску инженера, знающего это производство на Северном Кавказе закончились впустую. Кроме того, оказалось, что в СССР производства подобного типа на Урале и Украине опирались на знания и опыт специалистов-иностранцев. В связи с чем в Северо-Кавказский крайком ВКП (б) поступило обращение с просьбой посодействовать приглашению специалиста из Швейцарии [34, л. 8-9].
Повседневность 1930-х гг. в профессиональной деятельности технических специалистов маркирует и развернувшееся стахановское движение. Оно связано в первую очередь непосредственно с рабочими. Парадоксально, но руководство страны особую роль в развитии активности стахановского движения на предприятиях отводило техническим кадрам. Стахановское движение как нельзя лучше отвечало главной цели
экономики 1930-х гг. - осуществить форсированный промышленный рывок. Инженеры должны были изучить опыт стахановских методов труда и содействовать дальнейшему их внедрению на всем производстве. Иначе говоря, благодаря изучению стахановской работы конкретного рабочего инженеры должны были содействовать превращению всех рабочих в стахановцев.
Абсурдность такого подхода сегодня очевидна, но не для советской власти того времени. На предприятиях организовывался широкий обмен опытом в виде стахановских семинаров, производственных совещаний, обучения рабочих стахановским методам. Выявился еще метод «добровольного» шефства над конкретными рабочими на пути «их возрастания в стахановцев» [10, л. 115]. Инженеры и техники, помимо своего обязательного труда на производстве, весьма широко привлекались к обучению потенциальных стахановцев.
Достижения особо неординарных стахановцев, выдающиеся примеры массового трудового «берсеркерства», способы их работы требовали иногда мобилизации всех технических сил предприятий. В частности, на заводе «Электроцинк» в Северной Осетии в механическом цехе к ноябрю 1935 г. насчитывалось 13 стахановцев. Каждый из них выполнял норму выработки на 200 %, а некоторые - более 300 %. Для изучения методов их работы к каждому из них прикрепили по одному техническому специалисту [14, с. 84].
На инженеров возлагалась ответственность за выработку трудовых норм в зависимости от производства, его целей и поставленных задач и, что самое важное, за выполнение этих норм рабочими на предприятиях. Как констатировалось на Северо-Кавказском краевом совещании работников лесной промышленности в 1935 г., «каждый стахановский метод» должен стать достоянием всей промышленности. Специалисты на предприятиях должны были выявлять, что «каждому конкретному рабочему мешает стать стахановцем». Иначе говоря, обеспечить переход от единичных рекордов к постоянной работе на основе стахановских методов [6, л. 56; 11, л. 21].
Очевидно, что инженеры были не в состоянии распространить на всю промышленность стахановские нормы. Многие
специалисты сомневались в реализации даже самого подхода - распространение сверхнорм на все предприятие, на всех работавших. От скорости выполнения к тому же страдало качество. Отечественные и западные исследователи считают, что от форсирования экономики стахановскими методами произошел рост незавершенности производства, диспропорции между различными отраслями, дестабилизация бюджета [13, с. 105].
Тем не менее власть, окрыленная эйфорией от стахановских рекордов, с подозрением восприняла пробуксовку распространения этих методов на всю промышленность. Так, газета «Северо-Кавказский большевик» 22 марта 1937 г. с осуждением и все с тем же указанным выше вопросом о вредительстве сообщала, что на фабрике «III Интернационал» в Махачкале после выработки техноруком новых производственных норм число стахановцев снизилось с 472 до 119 человек [30, с. 2]. В конечном итоге нереализованный «стахановский рывок» стал одной их причин репрессий против технической интеллигенции в 1936-38 гг. В 1937 г. Северо-Кавказский краевой комитет ВКП (б) в резолюции по стахановскому движению обязывал обкомы и райкомы «увеличить большевистскую бдительность, критику и самокритику против технической косности и обломовщины». Резолюция призывала ограждать «честных и преданных» инженеров от необоснованных обвинений за малейшую ошибку [10, л. 115]. Тем не менее обвинения обернулись сотнями поломанных жизней.
Кроме «стахановского фактора», на повседневность интеллигенции в производстве повлияло движение рационализаторства. Оно, наряду с изобретательством среди рабочих, рассматривалось в качестве важного механизма повышения эффективности производства. Рационализаторское творчество до 1930-х гг. носило единичный характер и приобрело массовость с принятием курса на форсированную индустриализацию. Принцип рационализации и экономии в хозяйственном строительстве составной частью входил в первый пятилетний план. Административными методами технари привлекались к рационализаторским организациям на производстве. Инженеры обосновывали техническое направление изобретательства
в конкретном промышленном секторе, проводили консультации с рабочими, создавали планы изобретательства, вычисляли возможную экономию и объясняли причины невыполнения планов внедрения новаторских предложений [33, л. 36-41; 34, л. 32].
Часто необразованные рабочие обвиняли инженеров в непонимании их идей. В 1934 г. в Новороссийске на общем собрании рационализаторов, стахановцев и партийных органов слесарь мясокомбината заявил, что инженер не принял ни одной его инициативы. Возмущался по поводу молчания Москвы на его отправленное на экспертизу в центр изобретение. Подобное случалось, очевидно, довольно часто. В одном из выступлений народный комиссар тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе отметил, что хороший рационализатор должен быть хорошим техником. Если он не знает техники, не постиг ее, то он будет «простым болтуном» [8, л. 5-6]. Несмотря на это, инженеры и техники должны были содействовать широкому вовлечению рабочих в рационализацию, соцсоревнование, поддерживать изобретательство и всякого рода технические новации, исходящие от них. В конце 1930-х гг., в период «большого террора», отсутствие рационализаторства на предприятиях, жалобы рабочих на отсутствие поддержки изобретательству, становились поводом для подозрений во вредительстве [1, с. 3; 15, с. 3].
В связи с этим инженеры постоянно находились под подозрением, что «затирание» изобретений, «прорыв» в рационализации происходит по их вине. Часть изобретательских предложений рабочих после проработ-
ки их инженерами из-за непригодности или дороговизны испытаний, отклонялась. Это нередко приводило к недовольству рабочих. Как справедливо заметил директор геолого-разведочной станции Краснодарского края в 1938 г., изобретательство - это прекрасно. Основная беда - наш изобретатель «плохо грамотен». Рабочие не учитывали отсталость материально-технической базы, не хотели признать собственный невысокий общекультурный уровень, и уровень технических знаний в частности. Имели место обвинения технической интеллигенции в присвоении изобретений, в «техническом консерватизме», «преклонении перед западными образцами, вредительстве» [9, л. 1-8; 12, с. 3].
В связи с этим усилилась текучесть кадров технической интеллигенции. Отвечать за просчеты, технические ошибки, к которым не имели отношения, инженеры не хотели. Более того, громкие процессы над технической интеллигенцией с конца 1920-х и в 1930-е гг. -«Шахтинское дело», «Дело Промпартии», «Нефтяное дело» и др. - крайне пагубно сказались на положении специалистов в сфере труда и на результатах самого производства. Перенесение вины за аварии, срывы пятилетних планов, стахановского движения и рационализации на технических специалистов позволяло воздействовать «фактором страха» на сомневающихся в возможности сверхтемпов индустриального рывка. «Чрезвычайщина» в темпах на производстве, политика запугивания и репрессий во многом определяли повседневность технической интеллигенции 1930-х гг.
Литература
1. Власть Советов. 1930. № 116.
2. ГАРФ. Ф. Р-5515. Оп. 15. Д. 379.
3. Государственный архив Ростовской области (далее - ГАРО) Ф. А-296. Оп. 1. Д. 441.
4. ГАРО. Ф. Р-3555. Оп. 1. Д. 34.
5. ГАРО. Ф. Р-3555. Оп. 1. Д. 33.
6. ГАРО. Ф. Р-1469. Оп. 1. Д. 9.
7. ГАРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 221.
8. Государственный архив Краснодарского края (далее - ГАКК). Ф. Р-343. Оп. 1. Д. 3.
9. ГАКК. Ф. Р-343. Оп. 1. Д. 12.
10. Государственный архив новейшей истории Ставропольского края (далее - ГАНИСК). Ф. 1. Оп. 1. Д. 232.
11. ГАНИСК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 683.
12. Грозненский рабочий. 1932. 18 января.
13. Девис Р., Хлевнюк О. В. Вторая пятилетка: механизм смены экономической политики // Отечественная история. 1994. № 3. С. 92-108.
14. Из истории завода «Электроцинк»: документы и материалы. Орджоникидзе: ИР, 1980. 234 с.
15. Кислицин С. А. Шахтинское дело. Начало сталинских репрессий против научно-технической интеллигенции в СССР Ростов-н/Д.: Логос, 1993. 109 с.
16. Лебина Н. Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии 1920-1930-х годов. СПб.: Летний сад, 1999. 320 с.
17. Лелеко В. Д. Пространство повседневности в европейской культуре. СПб.: СПб ГУКИ, 2002. 320 с.
18. Молот. 1928. 18 мая.
19. Молот. 1929. 2 августа.
20. Новое в геологии края // Социалистическое строительство Северокавказского края. 1935. № 4. С. 98-112.
21. Орджоникидзевская правда. 1937. 2 апреля. № 75.
22. Орджоникидзевская правда. 1937. 11 апреля. № 83.
23. Перспективы развития Северо-Кавказского края во второй пятилетке. М.: Севкавплан, 1932. 171 с.
24. Повседневный мир советского человека в 1920-1940-х гг. Ростов-н/Д.: Южный научный центр РАН, 2009. 384 с.
25. Российский государственный архив социально-политической истории (далее - РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 85. Д. 190.
26. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 29. Д. 595.
27. Российский Государственный архив экономики. Ф. 7734. Оп. 2. Д. 101.
28. Советская повседневность и массовое сознание: 1939-1945 гг. / сост. А. Я. Лившин, И. Б. Орлов. М.: РОССПЕН, 2003. 470 с.
29. Северокавказский большевик. 1937. 22 марта. № 66.
30. Северокавказский большевик. 1937. 9 февраля. № 32.
31. Центральный Государственный архив республики Северная Осетия-Алания (далее - ЦГА РСО-А) Ф. 930. Д. 1.
33. ЦГА РСО-А. Ф. Р 81. Оп.1. Д. 104.
34. Центр документации новейшей истории Ростовской области. Ф. 7. Оп. 1. Д. 319.
35. Штомпка П. В фокусе внимания повседневная жизнь: новый поворот в социологии // Социологические исследования. 2009. № 8. С. 5-13.
References
1. Vlast' Sovetov. 1930. №116.
2. State archive of Russian Federation. F. R-5515. Op. 15. D. 379.
3. State archive of Rostov territory (GARO) F. A-296. Op. 1. D. 441.
4. GARO. F. R-3555. Op. 1. D. 34.
5. GARO. F. R-3555. Op. 1. D. 34. D. 33.
6. GARO. F. R-1469. Op. 1. D. 9.
7. GARO. F. 7. Op. 1. D. 221.
8. State archive of Krasnodar territory (GAKK). F. R-343. Op. 1. D. 3.
9. GAKK. F. R-343. Op. 1. D. 12.
10. State Archive of Contemporary History of the Stavropol Territory (GANISK). F. 1. Op. 1. D. 232.
11.GANISK. F. 1. Op. 1. D. 683.
12. Groznenskii rabochii. 1932. 18 January.
13. Devis R., Khlevnyuk O. V. Vtoraya pyatiletka: mekhanizm smeny ekonomicheskoi politiki (Second Five-Year Plan: the mechanism of change of economic policy) // Otechestvennaya istoriya. 1994. No. 3. P. 92-108.
14. Iz istorii zavoda «Elektrotsink» (From the history of the plant «Electrozink»). Dokumenty i materially (Documents). Ordzhonikidze: IR, 1980. 234 p.
15. Kislitsin S. A. Shakhtinskoe delo. Nachalo stalinskikh repressii protiv nauchno-tekhnicheskoi intelligentsii v SSSRb (Shakhty affair. Start of Stalinist repression against the scientific and technical intellectuals in the Soviet Union). Rostov-on-Don: Logos, 1993. 109 p.
16. Lebina N. B. Povsednevnaya zhizn' sovetskogo goroda: Normy i anomalii 1920-1930 godov (The daily life of the Soviet city: Norms and anomalies 1920-1930 years). SPb.: Letnii sad, 1999. 320 p.
17. Leleko V.D. Prostranstvo povsednevnosti v evropeiskoi kul'ture (The space of everyday life in European culture). SPb.: SPb SIC, 2002. 320 s.
18. Molot. 1928. 18 May.
19. Molot. 1929. 2 August.
20. Novoe v geologii kraya. // Sotsialisticheskoe stroitel'stvo Severokavkazskogo kraya. 1935. No. 4. P. 98-112.
21. Ordzhonikidzevskaya pravda. 1937. No. 75.
22. Ordzhonikidzevskaya pravda. 1937. No. 83.
23. Perspektivy razvitiya Severo-Kavkazskogo kraya vo vtoroi pyatiletke (Prospects for development of the North Caucasus region in the second Five-Year Plan). M.: Sevkavplan, 1932. 171 p.
