CC BY
129
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2018. № 1
О.Ю. Бойцова*
«ВЛАСТЬ» КАК КОНЦЕПТ: ФИКСАЦИЯ СМЫСЛОВ
В ЯЗЫКЕ И ИХ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ В СОВРЕМЕННОЙ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ
Статья посвящена описанию специфики концепта «власть» как инструмента политико-философского познания. Автор показывает связь между смысловыми оттенками, входящими в семантическое поле данного концепта и зафиксированными в языке, с одной стороны, и подходами к трактовке власти — с другой. В статье характеризуются представленные в современной политической философии попытки преодоления нечеткости определения власти и отсутствия теоретического единства в ее интерпретации.
Ключевые слова: власть, авторитет, влияние, контроль, насилие, управление, господство, концепт, политическая философия, политическое знание, политическая терминология, теории власти, язык и политика.
O.Yu. B o i t s o v a. The power as a concept: fixing the meanings in the language and their interpretation in modern political philosophy.
The article describes the peculiarity of the concept "power" as an instrument of political philosophy. The author shows how diverse significations of the word fixed in the semantic field and in the language correlate with different theories of power. The article surveys prevalent efforts in modern political philosophy to overcome the unclear definition of power and the lack of unity in its theoretical interpretation.
Key words: power, authority, influence, control, violence, governance, domination, concept, political philosophy, political knowledge, political terminology, theories of power, language and politics.
1
Проблематика власти занимает центральное место в предметном поле политической философии, связывая воедино все его сегменты и скрепляя концептуальный каркас каждой политической теории. При этом задача достижения понятийной строгости при анализе власти и по сей день остается нерешенной. Как известно, в научном языке точность описания предмета мысли достигается при помощи терминов — конвенциональных номинативных образований, имеющих фиксированное значение. Однако в политиче-
* Бойцова Ольга Юрьевна — доктор политических наук, профессор, профессор кафедры философии политики и права философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (495) 939-24-42; e-mail: [email protected]
ском знании достичь точности и абсолютной универсальности содержания понятий практически невозможно. Прежде всего, это обусловлено тем, что в этой сфере часто в качестве терминов используются слова естественного языка, в которых сохраняется полисемантизм, усиливающийся в процессе коммуникации, обогащающей их новыми смыслами. Справедливо данное утверждение и в отношении конвенциональных, искусственно созданных лексем: вариативность теоретической интерпретации также порождает аккумулирование смыслов, размывающее универсализм понятий.
Нельзя забывать и о том, что знание об обществе и человеке, и особенно политическое знание, «работает» в принципиально ангажированном контексте, который и создается, и трансформируется в непосредственной связи с осознанием и защитой определенных социальных интересов. Это придает словам, используемым для выражения политических реалий, свойство «сущностной оспари-ваемости», в силу чего они «не допускают не только терминологизации (установления жестко ограниченного значения, смысловой, а фактически операционной непротиворечивости использования для определенных областей деятельности и ситуаций) и сколь-ни-будь надежной конвенционализации смысла (нормативного или прагматического согласия о пределах значений слова), но, напротив, принципиально ориентированы на постоянное генерирование новых смыслов, определяемых развертыванием политического дискурса и контекстами» [М.В. Ильин, 1997, с. 22].
В силу этого инструментом социальной теории, как правило, выступает концепт, отличающийся и от слова естественного языка, и от логического понятия. В отличие от логического понятия, он фиксирует не совокупность признаков, а смыслы, соотносимые с предметом мысли. Подобно словам естественного языка, концепту свойственна смысловая многослойность и вариативность, его значение четко не фиксировано, оно зависит от того, какие именно грани семантического поля высвечиваются в каждом конкретном случае. Но, в отличие от слов естественного языка, концепт функционирует в рамках теоретического осмысления реальности и является результатом рациональной «инвентаризации» смыслов. В рамках конкретной теоретической конструкции он может приобретать понятийный характер, когда именно в данной версии с ним связывается строго определенное содержание. Однако и в этом случае его точность относительна, поскольку все остальные смыслы не исчезают, а сохраняются в его семантическом поле.
Все сказанное справедливо для слова «власть»: в политико-философском дискурсе оно выступает не как логически строгое понятие, а как концепт. Будучи нагруженным определенным набором
смыслов, он подвергается различным интерпретациям, что и обусловливает отсутствие теоретического единства в понимании сущности власти, ее форм, видов и социальных функций (см.: [К.Ю. Ала-сания, 2010; В.Г. Ледяев, 2001, Он же, 2006; А.Г. Сытин, 2014]). Для описания общего семантического поля концепта «власть», работающего в политической философии, важен историко-этимологический анализ, на результаты которого [5. Бенвенист, 1995; М.В. Ильин, 1997; Е.А. Колтаков, 2015; Ледяев, 2001, Он же, 2006] опираются нижеследующие рассуждения.
2
Исторически в политической мысли для обозначения власти служили различные слова, которые то выступали как синонимы, то использовались для демаркации определенных смысловых нюансов. Наиболее показательным в этом плане служит трансформация взаимоотношений между вариантами ее номинации в классическом латинском языке — «potestas» и «auctoritas» (см.: [A.B. Марей, 2017]).
Слово «potestas», «власть», происходит от глагола «potere» — «быть способным сделать что-то» и связано с «potentia» — «возможностью» и одновременно «мощью». В нем фиксируется ядро рассматриваемого концепта: способность произвести желаемое действие, которая обусловлена наличием мощи, возможностей и ресурсов, позволяющих реализовать волю властвующего. От этого латинского корня произошли лексические единицы современного языка, содержащие все эти смысловые оттенки: «power» (англ.), «el poder» (исп.), «le pouvoir» (франц.) — не только «власть», но и «могущество», «сила», «возможность», «полномочия», а в определенных случаях «правление» и «органы власти». Примечательно, что аналогичный набор смыслов транслируют обозначения власти и в тех языках, где они не восходят к данному корню, — например, «die Macht» (нем.), «s^ouoía» (греч.), «wladza» (польск.).
В политико-философской мысли на такую комбинацию смыслов опирается традиция, трактующая власть как принуждение, которое поддерживается соответствующими социальными институтами. Классическим примером служит веберовская дефиниция, которая благодаря Р. Далю превратилась в хрестоматийную формулу: власть А над Б заключается в способности А добиться, чтобы Б сделал то, что по своей воле он делать бы не стал. Тот же подход, хотя и с других теоретико-методологических позиций, характерен и для концепции Т. Парсонса: «Власть... является реализацией обобщенной способности, состоящей в том, чтобы добиваться
от членов коллектива выполнения их обязательств... и допускающей возможность принуждения строптивых посредством применения к ним негативных санкций, кем бы ни являлись действующие лица этой операции» [Т. Парсонс, 2000, с. 242].
Способность вызывать желаемое действие — общий семантический сегмент слов «власть» и «авторитет», который делает возможной их синонимизацию в том случае, когда интерпретатор отводит ему доминирующую роль по отношению к другим смыслам. Такая равнозначность — не только исторический факт, но и реалия современного языка: слова, производные от латинского «аийогйаз» (англ. «authority», франц. «l'autorité», исп. «la autoridad», нем. «die Autorität») употребляются и как «авторитет», и как «власть». Более того, они используются и как «руководство» в смысле инстанций, облеченных особыми полномочиями, что свидетельствует о существенном пересечении с содержанием слова «власть». Аналогично обстоит дело и с греческим «архл» («начало», «принцип»), также имеющим значения «авторитет» и «власть».
Фокусирование на данном смысловом пласте, т.е. акцентирование влияния и вытеснение за задний план вайолентных элементов (таких, как «могущество», «сила», «принуждение»), свойственно традиции политико-философского солидаризма, заложенной Аристотелем. Яркий пример такого подхода демонстрирует Х. Арендт, в концепции которой власть как основа совместного действия прямо противопоставляется силовому принуждению: «Власть и насилие противоположны, — утверждает она, — абсолютное владычество одного из членов этой пары означает отсутствие другого» [Х. Арендт, 2014, с. 66]. При такой трактовке власть связывается с базовым социальным консенсусом и соотносится с функцией организации совместной деятельности и стабилизации отношений в социальной системе.
В результате смещения акцентов и иного высвечивания смыслов, содержащихся в том же семантическом поле, возникают другие векторы концептуализации власти. Так, линия интерпретации, выдвигающая на первый план «правление» в сочетании с такими значениями, как «полномочие», «повеление», «принуждение», «контроль», фиксирует такие свойства власти, как направленность и ди-рективность. На латыни этот аспект ярче всего выражался в слове «imperium», которое происходило от «imperare» («командовать») и обозначало высшую власть — максимальные полномочия, распространявшиеся и на гражданскую, и на военную сферу. В современном языке аналогичные смысловые «сгущения» («власть» плюс «владычество» плюс «управление» плюс «распоряжение») характерны и для родственных слов, — к примеру, «le empire» (франц.)
или «el imperio» (исп.), и для инокоренных, таких как «rule» (англ.) и «die Regierung» (нем.).
Для политико-философских концепций власти, сосредоточенных на данных смысловых пластах, важна принципиальная несимметричность властных отношений. В них суть власти усматривается в командовании, принятии решений, а в центре внимания оказываются распределение полномочий и формат управления. Примером может служить тезис Г. Лассуэлла: «Власть — это принятие решений... санкционированный выбор, выбор, который влечет за собой серьезные последствия для того, кто осмелится ему противостоять» [Г. Лассвелл, 2006, с. 269; см. также: H.D. Lasswell, A.K. Kaplan, 1950].
Еще один ракурс, конституирующий важную область политико-философского дискурса власти, акцентирует наряду с «управлением» и «распоряжением» такие значения, как «обладание» и «владычество». Эта связка прослеживается, к примеру, в славянских языках, где изначально слово «власть» означало и «собственность», и «господство», а также соотносилось с определенной территорией, на которую распространялись права владения [В.Г. Ледяев, 2001, с. 92]. В западноевропейской традиции подобную семантическую конфигурацию представляет латинское «dominium», породившее «domination» (англ.), «la domination» (франц.), «la dominación» (исп.). В том же ряду — «die Herrschaft» (нем.), восходящее к значению «принадлежность господина».
В такой версии концептуализации сущностной характеристикой власти является устойчивость, воспроизводимость. Кроме того, наличие в семантическом поле этого концепта таких смыслов, как «территория», «собственность» и «владение», тесно связали власть с государством. В политической философии это проявилось в фокусировании на институциональных аспектах отношений господства и подчинения: в качестве иллюстрации можно привести позицию П. Бахраха и М.С. Бараца, согласно которой власть есть «совокупность предопределяющих ценностей, убеждений, ритуалов и институциональных процедур («правил игры»), которые систематически и стабильно обеспечивают выгоду определенным индивидам и группам за счет других» [Р. Bachrach, M.S. Baratz, 1970 (цит. по: [В.Г. Ледяев, 2001, с. 86])].
Сложность и многогранность концепта «власть» проявляется в том, что указанными ракурсами не исчерпывается все многообразие заключенного в нем содержания, а указанные выше оттенки смыслов тесно взаимосвязаны, их можно разделить только аналитически.
В ХХ — начале XXI в. разработка важнейших политико-философских версий концептуализации власти привела к расширению изначальных установок и учета максимального числа смысловых оттенков этого концепта. Такая корректировка идет по нескольким направлениям, наиболее востребованными из которых представляются следующие.
Во-первых, дифференциация и структуризация семантического поля концепта «власть», разведение обозначений различных смыслов власти и выявление их соотношения. Примером такого стремления может служить работа Х. Арендт «О насилии», где она детализирует содержание таких слов, как «власть», «мощь», «сила», «авторитет» и «насилие» [Х Арендт, 2014, с. 52—54]. Этой программе следует значительная — если не подавляющая — часть авторов, проводящих политико-философский анализ власти (например: [D.V.J. Bell, 1975; N. Uphoff, 1989; Дж. Агамбен, 2011; С. Жижек, 2010; А. Кожев, 2006, и др.]).
Во-вторых, стремление преодолеть альтернативность линий концептуализации и объединить их в рамках «зонтичной» трактовки, выявив неизменное ядро концепта [Е.А. Колтаков, 2015; В.Г. Ледяев, 2006; А.Г. Сытин, 2014; Perspectives on power, 2010]. Наиболее перспективным при решении данной задачи оказывается коммуникативный подход, позволяющий интегрировать антино-мичные характеристики власти (субъектность и бессубъектность, структурную нормативность и зависимость от воли индивида, аго-нистичность и консенсусность и т.д.) как модусы взаимодействия.
В-третьих, выстраивание новых линий концептуализации. К примеру, У. Бек, констатируя анонимизацию власти и размывание социальной структуры, утверждает, что власть более нельзя связывать ни с волей актора, ни с социальной позицией или организацией, и потому место «власти» занимает новый концепт — «метавласть» [У. Бек, 2007], смысловое наполнение которого еще только началось. М. Фуко, с одной стороны, постулирует диффузный характер политической власти, что, по сути, делает ее концептуальную демаркацию принципиально невозможной, а с другой — вводит понятие «биовласть», задавая новое направление анализа властных отношений [М. Фуко, 1996].
В-четвертых, изменение набора смыслов, соотносимых с концептом «власть». Так, если у З. Баумана политическая власть лишается главных смысловых элементов (мощи, авторитета и полномочий) и ее семантический горизонт сужается до определения политической повестки [3. Бауман, 2008], то С. Льюкс, напротив,
существенно расширяет его семантическое поле путем включения такого аспекта, как «мобилизация склонностей» [С. Льюкс, 2010]. Не менее радикальную ревизию предлагает и А. Бадью, принципиально разрывающий связь между государством и политикой [А. Бадью, 2005].
Таким образом, развитие политико-философской концептуализации власти высвечивает новые грани смысла и предлагает новые варианты их комбинаций, что способствует более полному пониманию данного концепта и в то же время ограничивает возможности его перевода в строгую понятийную форму. Несмотря на обширность областей пересечения значений различных слов, используемых для фиксации власти, в каждом из них остаются смысловые пласты, позволяющие выстроить иные векторы интерпретации, разграничить и даже противопоставить их друг другу. Множественность смыслов, заключенных в концепте «власть», по-прежнему остается мощнейшим вызовом, стимулирующим разработку данной проблематики.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М., 2011.
Аласания К.Ю. Теоретические и методологические основания анализа политической власти во французском постмодернизме (вторая половина ХХ - начало XXI века). М., 2010.
Арендт Х. О насилии. М., 2014.
Бадью А. Краткий курс метаполитики. М., 2005.
Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008.
Бек У. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма: Новая всемирно-политическая экономия. М., 2007.
Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995.
Жижек С. О насилии. М., 2010.
Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997.
Кожев А. Понятие Власти. М., 2006.
Колтаков Е.А. Понятие «политическая власть»: К концептуализации содержания // Грамота. 2015. № 9 (59). Ч.2. С. 91-98 // URL: www. gramota.net/materials/3/2015/9-2/24.html
Лассвелл Г. Язык власти // Политическая лингвистика. Вып. 20. Екатеринбург, 2006. С. 264-280.
Ледяев В.Г. Власть: Концептуальный анализ. М., 2001.
Ледяев В.Г. Концепции власти: Аналитический обзор // Антропология власти: Хрестоматия по политической антропологии: В 2 т. / Сост. и отв. ред. В.В. Бочаров. Т. 1. Власть в антропологическом дискурсе. СПб., 2006. С. 82-102.
Льюкс С. Власть: Радикальный взгляд. М., 2010.
Марей А.В. Авторитет, или Подчинение без насилия. СПб., 2017. Парсонс Т. О понятии «политическая власть» // Политология: Хрестоматия / Сост. М.А. Василик, М.С. Вершинин. М., 2000.
Сытин А.Г. Власть // Философия политики и права: 100 основных понятий / Словарь: Учебное пособие. Пушкино, 2014. С. 23—25.
Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности: Работы разных лет. М., 1996.
Bachrach P., Baratz M.S. Power and poverty: theory and practice. N.Y.; L.; Toronto, 1970.
Bell D.V.J. Power, influence, and authority: An essay in political linguistics. N.Y., 1975.
Lasswell H.D., Kaplan A.K. Power and society: А framework for political inquiry. New Haven, 1950.
Stewart A. Theories of power and domination: The politics of empowerment in late modernity. L.; Thousand Oaks, Calif., 2001.
Uphoff N. Distinguishing among power, authority and legitimacy: Taking Max Weber at his word using resource — exchange analysis // Polity. 1989. N 22 (2). P. 295-322.
Perspectives on power: An inter-disciplinary approach / Ed. by H.M. Morgan, J.L. Cernic, L. Milligan. Newcastle upon Tyne, 2010.
