CC BY-NC-ND
38
1А.Ю. Дорский
ВЛАСТЬ КАК ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ: ОБРЕТЕНИЕ ЛИЦА
Статья посвящена эстетическому измерению власти. Власть представляется как техника конструирования субъекта, удовлетворяющая базовую эстетическую потребность человека в соразмерном ему мире. Индивид и социум обретают во власти соразмерность самим себе. Автор описывает приключения властвующего и подвластного субъектов от самотождественности до полного растворения в мире объектов.
Ключевые слова: власть, эстетика, правление, субъект, воля (к власти), принудительность.
Вероятно, трудно определить время, когда власть стала предметом специальной рефлексии. Кажется, власть настолько фундаментальна для человеческого бытия (или не только для него?), что тематизация любого его аспекта может быть осмыслена как обнаружение или сокрытие власти. Во всяком случае, эта интенция содержится и в первой части исследования власти П.А. Сапронова: «Власть как реальность мифа и ритуала»1, и в самоунич-тожающе ироничном девизе Р. Барта: «Никакой власти!». В его-то устах этот девиз звучал как призыв к абсолютному молчанию, понятому, впрочем, не как избавление от власти, но лишь как ее замалчивание. Однако мы довольно уверенно можем указать тексты, в которых проблема власти ставится в эстетическом плане. Как мы ранее показали2, в текстах «осевого времени» осуществление власти в социуме понимается прежде всего в эстетическом измерении. В дальнейшем на протяжении столетий вплоть до конца Х1Х в. эстетические мотивы в философии власти ослабевают.
Сравнение греческой и китайской «классик» при всем их различии обнаруживает значительное сходство в понимании власти.
© Дорский А.Ю., 2011
И Запад, и Восток различают власть и правление, причем первая оценивается негативно, а второе - позитивно. Власть понимается как насилие, навязывание себя (своей воли, своего слова, своего пути) другому, в то время как при правлении, по согласному мнению Платона, Лаоцзы и Конфуция, вообще нет необходимости отдавать приказания. Правление позволяет каждому из участников этого отношения стать самим собой, реализовать свою природу. Правление прекрасно, и влечение к прекрасному, вовлечение в прекрасное создает идеальное общество. Власть безобразна и разрушительна для общества.
Однако по обычно невыясненным названными мыслителями причинам эстетическая привлекательность правления оказывается недостаточным стимулом для его установления. И тогда власть вновь возвращается в их жизнь и рассуждения. Конфуцианство корректируется легизмом, а Платону требуются законы, имплицитно включающие в себя власть, да еще и основанные на беззаконном Ночном собрании. И лишь Аристотель находит замечательный выход - любовь. Впрочем, и ее проповедь почему-то порождает Александра Македонского. Волей-неволей закрадывается вопрос: а что если эстетика власти ничуть не менее соблазнительна, чем эстетика правления?
Эту позицию заявил уже оппонент Сократа Фрасимах в «Государстве», когда ввел общественную оценку властителя. Вспомним:
Если же кто, мало того, что лишит граждан имущества, еще и самих их поработит, обратив в невольников, его ... называют преуспевающим и благоденствующим, и не только соотечественники, но и чужеземцы, именно потому, что знают: такой человек сполна осуществил несправедливость...3
Конечно, с точки зрения самого Платона эта апелляция к досужему мнению должна была бы именно развенчать властителя. Но на деле получается наоборот: Фрасимах точно выражает восприятие власти как явления для других. И вот эти другие видят полную несправедливость, заключающуюся в уничтожении окружающих людей как самостоятельных субъектов, и - в противоречии с тезисами Платона и Аристотеля, Конфуция и Лаоцзы - не отвращаются, а поклоняются этой несправедливости. И, вероятно, именно потому, что, уничтожая других, властитель из полученного материала конструирует самого себя. В этом прочтении не правление оказывается путем к становлению субъекта, как то казалось «классикам», а именно власть. Правление, наверное, прекрасно, но именно в силу этого ему так тяжело, если не невозможно, выполнить воз-
ложенную на него миссию. «Прекрасное трудно», да еще и дается лишь в незаинтересованном созерцании. А в том, что касается общественного порядка, незаинтересованность становится особенно важной, буквально прагматически значимой характеристикой. Позволить себе такой незаинтересованный труд могут только те, кто обладает иными ресурсами для становления собственного субъекта. Но если у них есть такие ресурсы, то нужен ли им будет этот труд? Не лучше ли для них будет заняться наукой, уйти в монастырь, писать стихи и картины? По-видимому, правление требует героизма, причем не только от правителя, но и от управляемого. Но массовый героизм в силу противоречия в определении остается утопией советской идеологии или идеальной моделью арендтовского описания древних Афин4.
Фрасимахово понимание власти спустя столетия обретет новую и философски более счастливую жизнь благодаря Ф. Ницше. Правда, Ницше поставил своей целью с помощью концепта «воля к власти» опровергнуть, а вовсе не утвердить субъекта.
Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя как сила, чтобы она не была желанием возобладания, желанием усмирения, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и триумфов, столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявляла себя как сила. ... Субъект (или, говоря популярнее, душа), должно быть, оттого и был доселе лучшим догматом веры на земле, что он давал большинству смертных, слабым и угнетенным всякого рода, возможность утонченного самообмана - толковать саму слабость как свободу, а превратности ее существования - как заслугу5.
У Ницше не получилось столь радикального отрицания субъекта, как он сам пытался это иногда представить. Получиться, очевидно, и не могло. Вспомним, что Шопенгауэр, дополняя кантианское понимание мира как представления, вводит понятие воли вместо определенного ньютоновской наукой понятия силы. Вводит именно для того, чтобы иметь возможность понять мир как представление в образах субъективной жизни. Ницше, заимствуя концепт воли, еще более усиливает присущую ему связь с субъектом дополнением «к власти». Правда, это субъект не Божественный и не человеческий, а свехчеловеческий. Ницшевская воля к власти есть воля к самому себе, к постоянному самотворчеству. Ницше пытается описать воззрение, которое всегда было глубочайшим и широчайшим образом укоренено в привилегированных сословиях: власть не нуждается в подвластном, но она есть природа властвующего. Напротив, подвластному необходим господин, от последнего первый получает волю, т. е. вообще способность бытия.
Эстетика так понятой власти - это эстетика силы, сминающей все границы и принципиально не поддающейся определению. Если эстетика правления - в его логичности, то эстетика власти - в ее непредсказуемости. Если правление можно объяснить, то власть -только описать. А поэтому власть целиком эстетична. Она не выводит нас за пределы эстетического отношения - к Истине, Единому и т. д. Власть - любование, направленное на самое себя. На свою непредсказуемость и непостоянство, на свою неподконтрольность ничьей воле, на то, что все иные суть зеркала изменчивости и всесилия этой власти. Предельная полнота власти очень точно выражена в русском слове «самодурство». Воспевая белокурую бестию, Ницше писал:
Эта «смелость» благородных рас, безумная, абсурдная, внезапная в своих проявлениях, сама непредвиденность и неправдоподобность их предприятий ... их равнодушие и презрение к безопасности, телу, жизни, удобствам; их ужасная веселость и глубина радости, испытываемой при всяческих разрушениях, всяческих сладострастиях победы и жестокости, - все это сливалось для тех, кто страдал от этого, в образ «варвара», «злого врага», скажем, «гота», «вандала»6.
Однако понятно, что ницшеанский пафос растворения подвластного в субъекте властвующего односторонен. «Короля играет свита», и отказаться совсем от рассмотрения отношения «властвую-щий-подвластный», даже если последний низводится на уровень материала, объекта, невозможно. Ведь именно в этом отношении властвующий и обнаруживает себя таковым: невозможно утверждать, что ты владеешь и распоряжаешься вещью, если нет возможности предъявить это владение.
Зависимость от подвластного как бы подрывает самоопределение власти, ее суть. На самом деле власть и опровергается, и не опровергается обнаружением этой зависимости, поэтому нами употреблен оборот «как бы». С одной стороны, всякая зависимость противоречит понятию власть предержащего, с другой - она неизбежно входит в него. И властитель оказывается в замкнутом круге: он вынужден постоянно доказывать себе и другим свою власть, опровергать свою зависимость от подвластного. Самая простая стратегия - уничтожение того, кто находится в подчинении. Само неразумие этого действия подтверждает абсолютность власти. Эта стратегия, однако, требует бесконечных ресурсов: на смену уничтоженному должен приходить кто-то (что-то) новый (новое). Поэтому перед властителем такого типа два пути: либо находиться в состоянии непрерывной войны за эти ресурсы, либо ограничивать свою волю к уничтожению подвластных, свою волю к власти.
Властители с развитым чувством власти могут позволить себе более изощренные стратегии самоутверждения. Ведь уничтожить подвластного можно не только уничтожением его как физического тела. Подвластный может уничтожаться в своих различных ипостасях: в ипостаси честного работника (о нем можно распустить слухи, что он берет взятки), в ипостаси прекрасного семьянина (можно сфабриковать видео, запечатлевшее его в бане с проститутками) и т. д. Еще лучше, если удастся уничтожить его в его собственных глазах, например заставить мать выбирать, какой из двух ее детей будет обречен на гибель. Отметим, что во всех приведенных примерах речь не идет о достижении властвующим каких-то прагматических выгод: конкретный способ издевательства избирается именно исходя из соображений соответствия способу самоидентификации подвластного. Любопытно, что нередко окружающие даже не замечают манипулятивных действий властвующего, он не проявляет себя в их глазах в качестве властвующего. Его комплекс изживается в глубоко интимной сфере - с подвластным один на один.
Властители, достигшие предела власти, могут позволить себе наиболее тонкую игру: уничтожить подвластного именно как подвластного, поменяться с ним местами. Сделать раба господином -апофеоз человеческой власти. «Государю великому князю Симиону Бекбулатовичу всеа Руси Иванец Васильев с своими детишками, с Ыванцом, да с Федорцом челом бьют»7, - писал в 1575 г. Грозный властолюбец, может быть, самому преданному из своих холопов. Тому, в ком - в отличие от всех прочих своих подданных - не сомневался. И хотя в благородстве происхождения хану Саин-Булату отказать было нельзя, сам Иван IV подчеркивал, что «передал сан в руки чужеродца, нисколько не родственного ни ему, ни его земле, ни его престолу»8. Заметим, что эта игра с Симеоном и в самом деле позволила Иванцу Московскому совершить действия, на которые он в качестве царя всея Руси не решался. Она реально увеличила его власть. Той же природы и прочие карнавальные, по Бахтину, выходки властителей, облекающихся в рубища и возносящих хвалу своим рабам. Готовность к такой игре и сегодня служит достаточно точным индикатором уверенности властителя в своей власти.
Однако если власть притягательна как техника конструирования субъекта, то возведение на престол раба чужой воли вовсе не придает объекту статуса субъекта. Во-первых, для господина это -всего лишь игра. Продолжим пример с карнавалом Ивана Грозного. Р.Г. Скрынников пишет:
Церемония передачи власти Симеону носила двусмысленный характер. По замечанию летописи, царь посадил его на престол «своим
произволением». То же обстоятельство отметили иностранные наблюдатели. Как писал Горсей, царь передал венец Симеону и короновал его без согласия Боярской думы. Отмена церемонии присяги новому государю в думе лишала акт коронации законной силы9.
Во-вторых, не просто искушенный, но еще и мудрый властитель чувствует рискованность сложившейся ситуации. Ставка в игре - мироустройство. Объект не может быть субъектом, подмена одного другим ведет к гибели. Человечество уже 100 лет не случайно мучит кошмар «восстания машин» - «чистых» объектов, служащих лишь для того, чтобы осуществлять волю господина. Мудрый властитель не может себе позволить этого риска.
Но власть при этом не может ограничиться и простой манипуляцией с объектом, поскольку в этом отношении она неспособна обнаружить саму себя. Металлический шарик ударяется о другой. Этот второй начинает катиться. Властвует ли первый над вторым? Для того чтобы это утверждать, нужно, чтобы второй продемонстрировал свое нежелание куда-либо двигаться. То есть нужно, чтобы он был не вполне объектом. А еще точнее: чтобы он был субъектом, низводимым до роли объекта. Только тогда субъектом будет и первый шарик. Вспоминая и перефразируя Бубера, можно сказать, что «великое основное слово» власти - «Я-Ты», где «Ты» говорится для того, чтобы тут же быть замененным на «Оно». Очевидно, в политике дело очень часто обстоит не так, что правитель вынужден применять насилие и конституироваться как властитель в ответ на активное сопротивление или пассивную неподатливость управляемых, как о том рассуждали политические мыслители начиная с Платона. Напротив, властитель всегда должен находить и преодолевать сопротивление, даже если сам подвластный о сопротивлении не думал. В этом преодолении власть обнаруживает самое себя, как о том писал Ницше. Если же подвластный дал повод, то властитель обязательно должен им воспользоваться, не боясь преувеличить масштабы сопротивления. Помимо прочих выгод эта ситуация позволяет власти по мере необходимости выдавать себя за правление.
Но власть эстетически притягательна не только для тех, кто претендует на статус сверхчеловека, на «обладание правом» в противовес «твари дрожащей». Описанный выше «варвар» и «злой враг» ценен и для тех, кто подвластен. Он оказывается для них искомым властителем. Власть - это не только форма становления субъекта властвующего, и даже не только властвующего и подвластного как паразита субъективности первого. Власть ценна как форма становления социального субъекта, причем происходит это становление за счет олицетворения общества фигурой властителя.
Многие мыслители находили различные формулы для описания субъективизации социума в институте власти. Ее персонализа-ция только и может создавать окончательное оформление социального субъекта. Великолепное описание власти государя дает в «Философии права» Г.В.Ф. Гегель:
Народ, взятый без своего монарха и необходимо и непосредственно связанного с ним расчленения целого, есть бесформенная масса, которая уже не есть государство и не обладает ни одним из определений, наличных только в сформированном внутри себя целом...10
И тайна оформленности - в личном «я хочу» главы государства.
Этим мы не хотим сказать, что монарху дозволено действовать произвольно; напротив, он связан конкретным содержанием совещаний, и если конституция действенна, то ему часто остается лишь поставить свое имя. Но это имя важно; это - вершина, за пределы которой нельзя выйти11.
Власть государя - уже не субъективный дух, как власть господина, это - дух, приходящий к своей абсолютности. За пределы нельзя выйти. Абсолютный, а не субъективный только дух привиделся Гегелю в образе Наполеона.
Если задача правителя - раствориться в дао, то властитель должен проявлять себя постоянно и самым неожиданным образом. Он должен постоянно нарушать закон, в основе всякой власти - Зевса, Эдипа, Ромула, Олега - преступление. Романтика власти очень близка романтике преступного мира. «Рисовальный человек» Э. Кочергин вспоминал:
Я выкалывал портреты вождя. В 1940-х - начале 1950-х годов была у воров легенда, что Сталин - пахан, их человек, что он вышел из воров. Я не верил этому, считал, что говорить об этом можно только шепотом, а они гордились, любили его и выкалывали вождя. ... Впоследствии версия о пахане оказалась правдой, мы узнали, что Сталин действительно «вышел в дамки» из уголовников, мокрушников-боевиков12.
Но преступник имеет все шансы завоевать поклонение и вполне законопослушных граждан, «тому в истории мы тьму примеров слышим»: Кромвель, Наполеон... Тот же Сталин оказался на третьем месте при всенародном голосовании в рамках проекта «Имя Россия», ненамного отстав от Александра Невского и П.А. Столыпина (соответственно 524 575, 523 766 и 519 071 голосов)13. В народе же не умолкают слухи о фальсификации итогов голосования,
якобы мокрушник-боевик-генералиссимус на самом деле опередил святого благоверного князя и известного своими «галстуками» великого реформатора. Любопытно, что вообще вся тройка составлена из представителей власти. Уверенное второе место держит И.В. Джугашвили и в альтернативном проекте «Имя России»14.
Ужасающее, невозможное для освоения разоблачение власти происходит у Кафки (хотя и восходит к Ницше), когда выясняется, что власть - это тоже «Оно», и никакого субъекта там нет в принципе. Замаскировать эту невозможность, превратить этот ужас в страх взялись многочисленные концепции ХХ в., окрестившие язык властью.
Мы не замечаем власти, таящейся в языке, потому что забываем, что язык - это средство классификации и всякая классификация есть способ подавления... Говорить или тем более рассуждать вовсе не значит вступать в коммуникативный акт (как нередко приходится слышать): это значит подчинять себе слушающего: весь язык целиком есть общеобязательная форма принуждения15.
Проблема, однако, в том, что говорящий подчинен высказыванию не в меньшей степени, чем слушающий. «Высказывается дискурс, субъект лишь озвучивает высказывание... В качестве элемента дискурса он становится социальным субъектом»16. Субъект становится субъектом в качестве объекта...
Пустота - вот что скрывается за властью и в самом сердце власти... ... в основе власти - вызов... который власть бросает всему обществу и который брошен тем, кто имеет власть. Власть и сопротивление уравновешиваются в дискурсе, который, в сущности, непоколебимо описывает только одну подлинную спираль - спираль своей собственной власти17.
Метафорически ироничное изложение этой философии предлагает В. Пелевин в романе «Ешр1^». Оказывается, вечным, переходящим от носителя к носителю и обладающим абсолютной, хотя и тайной, властью Вампиром является Язык - у Пелевина вполне телесный. И питается этот Язык не кровью, а человеческими надеждами. Даже у Пелевина вполне нематериальными.
Маскировка непостижимости налицо: здесь есть логика, это можно понять. Обращение ужаса в страх тоже очевидно: теперь ясно, что с властью делать. Конечно, не сопротивляться - телесно или дискурсивно, ибо всякий акт сопротивления есть вписывание в общую практику власти. Но не стоит вместе с Б.В. Марковым
впадать в пессимизм18. Взамен эстетики классификации следует предложить эстетику сосредоточения - эстетику молчания19. Кажется, Западная Цивилизация убегает от себя - то ли к священно-безмолвию восточного христианства, то ли неназываемому даосизму, то ли к тому и другому одновременно.
Но можно ли говорить о власти без субъекта? Можно ли говорить о власти объекта? Или, вспоминая любимый оборот Аристотеля, говорить-то, конечно, можно, но можно ли мыслить? Действительно, когда речь идет «об объективном ходе вещей», мы имеем в виду некоторую принудительность объективности по отношению к субъекту. Получается парадоксальная смена позиций: объект становится подлежащим, детерминантой, а субъект - детерминируемым. Характерно, что для объективной принудительности свойственна повторяемость и предсказуемость. Стоит только поставить под сомнение предсказуемость, сразу же проблематизируется и объективная принудительность. Либо она становится не принудительностью - как в пригожинской синергетике, где странные аттракторы и точки бифуркации оказываются для нас физическим обоснованием нашей свободы. Либо она становится необъективной, когда за землетрясениями и цунами обнаруживается воля какого-то субъекта: возможно, Божественного, возможно, человеческого, проводящего ядерные испытания. Устранить этого субъекта просто: достаточно констатировать, что цунами возникает всегда, когда складываются определенные условия. То есть ввести повторяемость и предсказуемость. То есть убрать власть.
Подмена власти принудительностью, произошедшая в философии ХХ в., симптоматична. Современные психоаналитики лаканов-ского толка отмечают исчезновение «дискурса господина» из мыслительной практики даже тех, кто занимает высокие должности. Ментальный ландшафт становится похож на описанный Кафкой:
Это была и не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец, а целый ряд строений, состоящий из нескольких двухэтажных и множества тесно прижавшихся друг к другу низких зданий, и, если бы не знать, что это Замок, можно было бы принять его за городок. ...Чем ближе он подходил, тем больше разочаровывал его Замок, уже казавшийся просто жалким городком, чьи домишки отличались от изб только тем, что были построены из камня, да и то штукатурка на них давно отлепилась, а каменная кладка явно крошилась20.
Произведения Кафки напоминают историю болезни. Но болен ли автор или больно общество, утратившее надежду на субъективность? «Культ личности» для этого больного оказывается своего рода лекарством, которое, впрочем, ни от чего не лечит.
Примечания
1 Сапронов П.А. Власть как метафизическая и историческая реальность. СПб.:
Церковь и культура, 2001.
2 Дорский А.Ю. «Руководя, не считать себя властелином»: к эстетике правления в
культуре Китая // Научные проблемы гуманитарных исследований. Вып. 2. Пятигорск, 2010. С. 303-312; Дорский А.Ю. Эстетика власти: философско-антропологические основания // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 5 (10): Общественные и гуманитарные науки (философия). 2005. С. 340-350.
3 Платон. Государство. Законы. Политик. М.: Мысль, 1998. С. 84-85.
4 Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни / Пер. с нем. и англ. В.В. Биби-
хина; под ред. Д.М. Носова. СПб.: Алетейя, 2000.
5 Ницше Ф. Сочинения в 2 т. М.: РИПОЛ КЛАССИК, 1996. Т. 2. С. 431-432.
6 Там же. С. 426.
7 Кузнецов Б. Великий князь всея Руси Симеон Бекбулатович [Электронный ре-
сурс] // Православное информационное агентство «Русская линия». URL: http://rusk.ru/st.php?idar=800138 (дата обращения: 11.03.2010).
8 Скрынников Р.Г. Далекий век. Иван Грозный. Борис Годунов. Сибирская одиссея
Ермака. Исторические повествования. Л.: Лениздат, 1989. С. 204.
9 Там же. С. 205.
10 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 320.
11 Там же. С. 322-323.
12 Кочергин Э.С. Ангелова кукла: Рассказы рисовального человека. СПб.: Изд-во
Ивана Лимбаха, 2007. С. 40.
13 Имя Россия: Исторический выбор 2008 [Электронный ресурс] // Телеканал
«Россия», Институт Российской истории РАН, Фонд «Общественное мнение». URL: http://www.nameofrussia.ru (дата обращения: 28.02.2010).
14 Слава России - Исторический выбор России [Электронный ресурс] URL:
http://nameofrussia.org/rating/glory (дата обращения: 28.02.2010).
15 Барт Р. Лекция // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. /
Сост., общ. ред. и вступ. Ст. Г.К. Косикова. М.: Прогресс; Универс, 1994. С. 548549.
16 Сахно Е.Г. Повседневные практики власти. Дис. ... канд. филос. н. СПб., 2003.
С. 69.
17 Бодрийяр Ж. Забыть Фуко / Пер. с фр. Д. Клугина. СПб.: Владимир Даль, 2000.
С. 24.
18 Марков Б.В. Реквием сексуальному // Бодрийяр Ж. С. 5-34.
19 Михайлова М.В. Эстетика молчания: Молчание как апофатическая форма духов-
ного опыта. СПб.: РХГА, 2009.
20 Кафка Ф. Собрание сочинений. Замок: роман. Афоризмы. Письма Милене. За-
вещание: Пер. с нем. / Сост. Е. Кацевой. СПб.: Симпозиум, 1999. С. 14.
