CC BY
72
Литература
1. Арутюнова Н.Д. Дискурс. Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. - М.: Сов. энциклопедия, 1989. - С. 136-137.
2. Карасик В.И. Языковый круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик. - М.: Гнозис, 2004. - С. 226-364.
3. Карасик В.И. О категориях дискурса // Тверской лингвистический меридиан: сб. ст. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 2007. - С. 57-68.
4. Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса: пер. с франц. и порт. / общ. ред. и вступ. ст. П. Се-рио; предисл. Ю.С. Степанова. - М.: Прогресс, 1999. - С.6.
5. Степанов Ю.С. Альтернативный мир, дискурс, факт и принципы причинности // Язык и наука конца ХХ века. -М., 1995. - С. 35-73.
6. Якобсон Р. Избранные работы. - М.: Прогресс, 1985. - С. 23.
7. Charaudeau P. Grammaire du sens et de l'expression. -
Paris: Machette, 1992. - P. 779-835.
8. Kerbrat-Orecchioni C. Les interactions verbales: V. III. - Paris: Armand Colin, 1992. - P. 71-76.
9. Robert, P. Le nouveau Petit Robert. Dictionnaire alphabétique et analogique de la langue française. - P.: Dictionnaires le Robert, 2002. - P. 735.
Журавлева Диана Александровна, аспирантка Иркутского государственного лингвистического университета. Преподаватель кафедры русского языка как иностранного Международного института экономики и лингвистики Иркутского государственного университета.
Zhuravleva Diana Alexandrovna - post-graduate of Irkutsk State Linguistic University, teacher of Russian as a foreign language in the International Institute of Economics and Linguistics at Irkutsk State University.
Tel: 89027617966; e-mail: tataleksa07@rambler.ru
УДК 811
М.Ю. Рябова
Власть как дискурсивный феномен
В статье исследуется власть как категория социолингвистического описания. Концепция власти анализируется как неотъемлемое свойство дискурса или дискурсивной практики, обусловленной социокультурным, идеологическим, этническим, тендерным контекстами. Рассмотрены различные теории властного дискурса, в частности, в философской традиции (Б. Расселл, М. Фуко), постмодернизма (Р. Барт), семиотики (А. Греймас, Ж. Курте).
Ключевые слова: дискурс, идеология, власть, идеологема, энкратический, акратический язык.
М.Уи. Яуабога
Power as a discursive phenomenon
The article deals with the category of power as an object of sociolinguistics. The concept of power is analyzed as the inherent property of discursive practice determined by sociocultural, ideologic, ethnic or gender context. Different theories of power discourse such as philosophic (B. Russell, M. Foucault), postmodernist (R. Barthes), semiotic (A. Greimas, J. Courtes), are considered. Key words: discourse, ideology, power, ideologeme, encratic and acratic language.
Идея власти, как и концепт власти, всегда была в центре научных исследований. Понятие власти является важным инструментом современной жизни во всех сферах - политике, коммуникации, человеческих отношениях, науке, истории, языке. Власть есть «способность и возможность осуществлять свою волю, оказывать определяющее воздействие на деятельность, поведение людей с помощью какого-либо средства - авторитета, права, насилия (экономическая, политическая, государственная, семейная и др.)» [6, с. 85].
Дж. Серль понимает власть как категорию социального взаимодействия, осуществляемого посредством языка. При этом ведущим фактором социального взаимодействия является ин-тенциональность, а именно коллективная интен-циональность, которая представляет собой свойство сознания, с помощью которого познаются ментальные состояния, объекты и положения дел в объективной реальности. Интенциональ-ность, таким образом, включает не только и не столько намерения, сколько верования, надежды, желания, эмоции, восприятие, образуя социальные факты. Социальные факты конституи-
руются посредством статусных функций, которые представляют собой механизмы осуществления власти в обществе. Признавая статусные функции и принимая их, мы принимаем также некие обязанности, права, ответственность, долг, признаем авторитеты, возможности, требования и др., все то, что составляет сферу так называемой деонтической власти [13]. Таким образом, сфера организации общественного взаимодействия есть набор упорядоченных отношений деонтической власти.
Разными авторами и в разное время понимание феномена власти как такового было неоднозначным. Власть представляет собой, прежде всего, социально-философскую категорию, необходимую для описания комплекса гуманитарных проблем.
Б. Расселл, суммируя известные рассуждения о власти, писал, что власть для социальных наук означает то же, что значит энергия в физике, именно потому, что все интуитивные жизненные устремления человека связаны со стремлением к власти [12].
Так, древние и средневековые представления о власти как о концепте, выражающем человече-
ские интуитивные устремления жизни, естественные и объективные, находят отражение в истории Ветхого Завета, где власть понимается как божественная милость (ср. "Власть принадлежит Богу", пс. 62). В современном понимании власть соотносится с понятием "судьба" (Рок, власть, которая иногда зовется шансом) [10].
По мере того, как формы господства и подчинения в обществе становятся более многообразными, концепт власти как инструмент подавления приобретает все большую значимость и объясняет разнообразные формы социального поведения. В отдельных описаниях понятие власти приравнивается к некоторому неотъемлемому качеству, опасному и заразительному, что находит выражение в стереотипах: "Intoxicated with power" (ср. Отравлен властью), "Power tends to corrupt and absolute power corrupts absolutely" (Власть портит, а абсолютная власть портит совершенно); "Power is a great aphrosodisiac" (власть - сильный афрозодиак) и т.д. [10].
В основе философского понимания власти лежит принцип причинности, детерминирующий властные отношения. При этом выражением аристократического взгляда на власть является позиция, состоящая в том, что власть есть проявление неких естественных свойств, характерных для элиты общества, более демократический взгляд на власть исходит из того, что ею должны обладать те, кто больше трудится или более талантлив. Откровенно циничный подход состоит в том, что мы все интригуем и используем различные манипулятивные тактики, чтобы обладать властью. С точки зрения данного подхода социальная власть распределяется неравномерно.
Социологическое понимание власти отражает модель социальных отношений индивидов, общественные роли которых определяются в соответствии с практиками их социального взаимодействия. Поведение, отношение, комплекс идей, идеологий и особенности мышления - все это является культурно и идеологически обусловлено рамками той или иной исторической или социально-культурной среды, которая характерна для определенной модели власти и/или властного дискурса (ср. напр. такие проявления социального доминирования, как: masculinist domination (мужской шовинизм), cultural domination (культурная доминация), white elite domination (доминация культуры белого населения) и др.
Один из существенных вопросов, связанных с пониманием природы власти как социального феномена, является определение спектра властных отношений, составляющих сущность понятия власти. Наряду с различными социальными проявлениями доминирования к модели власт-
ного поведения относят, в частности, проявление простого физического насилия и/или силы (violence), формами которого могут быть: massacre (бойня, избиение), rape (изнасилование), slavery (рабство), acts of terror (терроризм). С другой стороны, к более традиционным формам проявления политической власти относятся: repression (подавление, репрессия), oppression (подавление), command (команды), compulsion (убеждение), the rule of law (власть закона), influence (влияние), inducement (повеление), status-exploitation (эксплуатация), negotiation (переговоры), seduction (соблазн), pragmatic acquiescence (прагматическое молчаливое, неохотное согласие) и т.д.
Некоторые исследователи относят к спектру властных отношений и понятие консенсуса (consensus), как принятие подчиненной группой социально-политических взглядов элитной, обладающей властью группы, в целях достижения взаимных интересов. Данную точку зрения представляет в частности А. Грамши [9], полагая, что осуществление власти наиболее эффективно возможно посредством культурного доминирования элит, опирающихся на силу, выражающих интересы как властных, так и зависимых групп одновременно.
В отличие от традиционно негативного отношения к власти как к чему-то плохому и изначально репрессивному М. Фуко предлагает позитивистскую концепцию. Власть оценивается при этом положительно, как нечто хорошее, как средство достижения новых позитивных целей, выражения новых взглядов и оценок [8]. К источникам власти традиционно относят: экономическое доминирование, идеологию, военную силу. Дополнительным источником власти является дискурс (discursive power) [8], который, согласно Фуко, отражает связь: "Knowledge is power" (знание есть власть). Основополагающим принципом данного тезиса является понимание того, что описать реальность с помощью языка равнозначно ее познанию и/или установлению правил для ее познания и описания, оценки, контроля и управления ею. Данная связь между знанием и властью не обязательно всегда имеет идеологический контекст, так как попытки категоризации действительности в языке редко обусловлены политическими интересами, равно как и интересами отдельных социальных классов и групп.
Если приверженцы марксистской идеологии источником власти видят, прежде всего, экономические интересы, то современные демократические исследователи выделяют различные, в том числе и не связанные с экономикой интересы. Так, например, в русле феминистского движения получила развитие теория мужского до-
минирования как источника стремления к власти, как форма проявления сексизма. Однако дальнейшие дискуссии внутри философии феминизма привели к заключению о том, что тендерная доминация есть лишь одна из форм проявления власти как таковой.
Таким образом, власть как форма проявления отношений доминирования, реализуемых различными средствами, всегда социально и культурно обусловлена определенным этно- и историческим контекстом, важнейшим атрибутом которого является языковая репрезентация социума, т. е. дискурс.
Термин «дискурс» является своего рода контрагентом понятия «текст». Если лингвистика текста изучает в основном структурно-организационную системность текста, включая такие его стороны, как внутренняя когизия, чле-нимость на единицы-последовательности, лек-сико-стилистические средства, риторические фигуры, модальные и темпоральные закономерности его моделирования и пр., то дискурсивная лингвистика объектом изучения видит дискурс (discourse), понимая его в широком смысле как текст в его социальном функционировании, текст, выходящий за рамки грамматики, смысл которого определяется бесконечным многообразием (и разнообразием) коммуникативных контекстов (и ситуаций), между участниками которых существуют определенные обусловленные социально (а значит, и культурно, исторически и этически детерминированные) отношения, которые и предопределяют множественность его интерпретаций. Таким образом, дискурс в самом широком понимании есть текст в контексте его социальной коммуникации.
С точки зрения современной философии постмодернизма, дискурс (от лат. Discere - блуждать) понимается как вербализованная форма объективации сознания, регулируемая социокультурной традицией [5]. В этом определении содержится указание на два основных признака дискурса - его социокультурную обусловленность и процессуальность, которые так или иначе неизменно присутствуют в большинстве других описаний дискурса. Социокультурная обусловленность дискурса есть не что иное, как рефлексивная речевая коммуникация, предполагающая процессуальность проговаривания всех значимых для участников коммуникации аспектов. В рамках семиотической традиции А. Ж. Греймаса и Ж. Курте, дискурс - это семиотико-нарративный аспект речевой деятельности, т.е. нарратив и/или нарративная программа [4]. Ж. Деррида подчеркивает флуктуационность, подвижность дискурса, напрямую связывая его с идеей «блуждания внутри текста» [5]. В концепции постмодернизма в
дискурсе объект не репрезентируется в его целостности, но последовательно актуализируется в темпорально-иконическом порядке.
Таким образом, процессуальность коммуникации является неотъемлемым признаком дискурса, который в своем динамическом аспекте репрезентируется посредством игровых практик или игры как центральной вербализованной дискурсивной процедуры.
В процессуальности дискурса субъект коммуникативного акта - Я, теряет свою определенность, ибо, как подчеркивал Х.Л. Хикс, «я есть то, что я есть, благодаря контексту, в котором нахожусь» [5]. Радикальным выражением данной позиции относительно обезличивания автора коммуникации в дискурсивной практике является известная концепция М. Фуко «смерть автора» или «смерть субъекта». Так, согласно М. Фуко, «дискурс - это не жизнь, время дискурса - не наше время..., в каждой фразе правит закон без имени, белое безразличие: «Какая разница, кто говорит, - сказал кто-то, - какая разница, кто говорит» [5]. Дискурс рассматривается как самодостаточная форма реализации сознания, определяемая конкретной культурной традицией. Каждое предложение имеет толковательную природу и поддается толкованию в другом предложении. Дискурс предполагает бесконечное количество интерпретаций, каждый раз повторяясь и заново возрождаясь в определенных социокультурных условиях вербальной коммуникации.
Будучи включенным в социокультурный контекст, дискурс как социокультурный детерминированный способ вербализованной коммуникации не может быть индифферентен по отношению к власти. Дискурсы раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее. По замечанию Р. Барта, «власть гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия» [1, с. 529]. Частным проявлением власти дискурса выступает «власть письма» над сознанием читателя, реализуемая как интенция текста [1, с.384] .
Для М. Фуко дискурс или дискурсивная структура (discursive formation) есть способ организации знания относительно материальных институтов и таким образом он представляет собой не чисто лингвистический концепт. Скорее всего, дискурс соотносится с практиками и формами выражения власти, которые воплощаются в организациях, осуществляющих контроль над знаниями или структурированных в соответствии с определенными конституированными формами знания.
К властным дискурсам, структурирующим систему знания, относятся медицинский дискурс
или дискурс пенитациарной реформы, которые призваны, с одной стороны, по возможности конституировать определенные истины и, с другой стороны, вуалировать или минимизировать истины, взгляды и позиции зависимой стороны. По Р. Барту, теоретически возможны лишь два варианта соотношения власти и языка: сотрудничество языка с властью и его оппозиция по отношению к ней: «Одни языки высказываются, развиваются, получают свои характерные черты в свете или под сенью Власти. Другие же языки вырабатываются, обретаются, вооружаются вне Власти и/или против нее [1, с. 527]. Языки первого типа обозначаются как «энкратические языки» (соответственно - энкратические виды дискурса), языки второго типа - «акратические» (акратические виды дискурса). Энкратический язык - это язык массовой культуры (прессы, радио, ТВ), быта. Дискурсивная доминанта энкра-тического языка делает его всепроникающим, языком расхожих мнений, стереотипов, речевых клише и формул, и в этом смысле он воспринимается как язык массового сознания, язык национальной культуры. Пользуясь поддержкой государства, энкратический язык вездесущ: это язык размытый, текучий и всепроникающий, им пропитаны процессы товарного обмена, социальные ритуалы, формы досуга, социосимволи-ческая сфера. Энкратический дискурс скрывает свою системообразующую, доминантно-установочную функцию, подменяя ее такими стереотипами, как «природа», «универсальность», «здравый смысл», «ясность», «недоверие к интеллектуализму» [1, с. 530]. В энкратиче-ском дискурсе, всецело идеологическом, реальность изображается как разрушение идеологии. Сила энкратического языка обусловлена его противоречивостью - он весь одновременно и подспудный (его нелегко распознать) и торжествующий (от него некуда деться); можно сказать, что он липкий и всепроникающий [1, с. 537].
Акратический язык, напротив, противостоит властным институтам, это язык, в рамках которого максимально представлена рефлексивная компонента, язык, который можно рассматривать как своеобразный культурный феномен. Дистанцируясь от структур власти, язык отстоит от обыденного, повседневного языка, с его сте-реотипизированными дискурсивными формами, отличаясь от него парадоксальностью, новизной форм, креативностью [1]. Акратический язык резко обособлен, он зиждется на мысли, а не на идеологии. Примерами акратического языка могут быть названы дискурс художественной литературы, науки, психоаналитический, структуралистский. Сила и слабость носителя дискурса, его принадлежность к «Хозяевам языка» или к
«повинующимся хозяевам» определяется уже самим способом построения фразы: «растерянность субьекта... всегда проявляется в неполных, слабо очерченных и неясных по сути фразах..., с другой стороны, владение фразой уже недалеко стоит от власти: быть сильным - значит прежде всего договаривать до конца свои фразы» [1, с. 539].
Таким образом, между дискурсивными системами существуют отношения, построенные на силе или власти. Р. Барт выделяет три типа дискурсивного оружия: 1) дискурсивная система как представление, демонстрация аргументов, приемов защиты и нападения; 2) фигуры системности как частные формы дискурса, сконструированные с целью включить другого в свой дискурс в качестве простого объекта, чтобы тем вернее исключить его из сообщества говорящих на сильном языке; 3) сама фраза уже есть практически замкнутая синтаксическая структура, боевое оружие, средство устрашения. Даже в грамматике фраза описывается в понятиях власти и иерархии: подлежащее, придаточное, дополнение, управление и т.д. [1]
Властный дискурс всегда является отражением определенного идеологического знака, характерного для той или иной эпохи, культуры, пространства. Идеология, или компонент «напряжения», и есть форма проявления власти в социальной среде, которую можно наблюдать на разных уровнях языкового функционирования, в различных видах дискурсов, таких как гендер-ные отношения, религия, политика, этнические отношения и др. На идеологическую природу языкового знака указывал В.Н. Волошинов [3], говоря о так называемой «гетероглоссии» как сосуществовании и полифонии, разноголосья так называемых лингвистических и социальных парадигм в структуре речевой ситуации.
Идеологии естественным образом материализуются в языке и с помощью языка, актуализируясь в так называемых дискурсивных практиках. Известно, что на протяжении веков культура белой, европейской цивилизации была культурой властной элиты общества, нормам, верованиям и законам которой должны были подчиняться и выполнять этнически (и социокультурно) зависимые группы. Таким образом, форма властной идеологии всегда представляет собой сегрегацию интересов одной социальной группы по отношению к другой, правящей, что является по существу выражением расизма. Расизм - это прежде всего социальная система доминирования или власти одной группы населения (как правило, белого, европейского) над группой неевропейского населения. В основе расизма лежит конституируемое различие в этнических
отношениях, внешности, происхождении, культуре и языке [7, с. 2].
Идеология конституируется средствами дискурса, а дискурс есть форма существования идеологии и механизм ее воспроизводства. Исследователи отмечают когнитивную природу идеологий, основываясь на том, что идеологии представлены в структуре памяти [2].
Обычно идеологические средства дискурса анализировались на уровне отдельных слов, т.е. значений и употреблений. А. Нойберт [11] ввел понятие идеологемы (ideologeme), которое обозначает комплекс идеологически организованных лексических средств языка, которые отражают идеологические концепты. Слова являются наиболее традиционными представителями идеологем, детерминирующих определенные идеологически окрашенные варианты значений соответствующих языковых единиц.
Идеологическое воздействие осуществляется посредством целенаправленного влияния на интеллектуальную и эмоциональную стороны восприятия человеком информации, подаваемой властными дискурсами о социальной действительности. Определенная часть данного процесса осуществляется посредством идеологем, которые формируют языковую и концептуальную картины мира и способствуют реализации идеологического воздействия.
Итак, дискурс как социальная практика детерминируется в том числе и идеологическим модусом коммуникации, неотъемлемой частью которого является власть как социальный институт, система ценностей, взаимоотношений, коммуникативных значений, типов языковых употреблений или языков.
Литература
1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / пер. с фр. М.: Прогресс, 1994. 616 с.
2. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика / пер. с англ. и нем. В.И. Карасика, Н.Н. Трошиной. Волгоград: Перемена, 1997. 139 с.
3. Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб: Аста-пресс ltd, 1995. 388 с.
4. Греймас А.Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. М.: Радуга, 1983. С. 483-551.
5. Новейший философский словарь. Постмодернизм / гл. науч. ред. А.А. Грицанов. Минск: Современный литератор, 2007. 816 с.
6. Философский энциклопедический словарь / ред. Л.Ф. Ильичев и др. М.: Советская энциклопедия, 1983. 840 с.
7. Dijk van Teon, A. Racism and Discourse in Spain and Latin America. Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 2005. 197 p.
8. Foucault M. Power / Knowledge/ еd. C. Gordon. Brighton: Harveste, 1980. 120 p.
9. Gramsci A. Selections from the Prison Notebooks 192935. N.Y.: International Publishers, 1971. 328 p.
10. McLennan, G. Democracy // New Keywords. A Revised Vocabulary of Culture and Society / еd. by Tony Bennett , etc. Malden, USA: Blackwell Publishing, 2005. P. 72-76.
11. Neubert A. Zu Gegenstand und Grundbegriffen einer marxistisch-leninistischen Soziolinguistik // Rudolf Große and Albrecht Neubert (ed.) Beiträge zur Soziolinguistik. Halle: Verlag Enzyklopädie, 1974. P. 25-46.
12. Russell B. Power: A New Social Analysis. London: Allen and Unwin,1938. 271 p.
13. Searle J. Mind. A Brief Introduction. Oxford: Oxford Univ.Press, 2004. 224 p.
Рябова Марина Юрьевна, доктор филологический наук, профессор, заведующая кафедрой английской филологии Кемеровского государственного университета.
Ryabova Marina Yurievna, candidate of philological science, professor, head of department of English philology, Kemerovo State University.
Tel.: (30842)583497; e-mail: riabova@inbox.ru
УДК 811
Л.Н. Омельченко
К вопросу о функционально-семантическом поле состояния в русском языке
Статья посвящена проблеме семантики состояния лица в русском языке. Состояние определяется как функционально-семантическое поле. Проводится анализ синтаксических средств, формирующих центр и периферию поля, выявляется синкретичная семантика.
Ключевые слова: семантика состояния; функционально-семантическое поле; синтаксические средства; семантика харак-теризации.
L.N. Omel'chenko
To the problem of functional-semantic field of the state in Russian language
The article is devoted to the problem of semantics of the state of person in Russian language. The state defined as functional-semantic field. The syntactic tools that form the center and periphery of this field are analyzed, and the semantics of characterization is defined.
Key words: semantics of the state, functional-semantic field, syntactic tools, semantics of characterization.
Тема статьи связана с актуальной проблемой семантики состояния как особого семантического феномена. В отечественной лингвистике изу-
чение состояния связано с проблемой выделения частей речи: состояние рассматривалось как значение особой части речи - категории состоя-
