CC BY
47
УДК 94(47).083
Е.А. Ростовцев, И.В. Сидорчук
ВЛАСТЬ И СТОЛИЧНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ НА РУБЕЖЕ Х1Х-ХХ ВЕКОВ:
ИСТОРИОГРАФИЯ ПРОБЛЕМЫ
Проблемы отношений власти и университетского сообщества (в том числе и столичного университета) активно дискутировались в политической публицистике начала XX века (Д.И. Менделеев, И.М. Гревс, В.И. Вернадский,
B.М. Пуришкевич, А.А. Шахматов, В.И. Ленин, Э.Д. Гримм, М.А. Дьяконов и др.). В отличие от нее научная историография, тесно связанная с академическим заказом со стороны Министерства народного просвещения (МНП), была крайне осторожна в оценках истории отношений власти и университетской корпорации. Тем не менее, благодаря работам дореволюционных историков А.И. Георгиевского [1] и
C.В. Рождественского [2], вышедших на рубеже Х1Х—ХХ веков, были воссозданы основные моменты университетской истории исследуемого периода. Ценным подспорьем для любого исследователя истории университета являются также сохранившиеся материалы работы юбилейной комиссии по истории Петербургского университета 1910—1919 годов [См.: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 1. Д. 10427. О подготовке предстоящего в 1919 г. празднования 100-летнего существования Санкт-Петербургского университета]. К достоинствам немногочисленных научных трудов дореволюционных историков относится последовательный анализ нормативных актов, касающихся высшей школы и столичного университета, воссоздание фактологической канвы отношений между властью и ученым сообществом.
Советская историография, стараясь на первых порах порвать с дореволюционной традицией, развивалась под давлением мощного социального заказа, который наряду с возможностью расширения круга исследуемых проблем ставил более жесткие идеологические барьеры для исследователей. При этом на разных этапах идеологические установки могли существенно различаться.
Для довоенной советской историографии была характерна попытка искусственно по-
догнать историю университетской жизни к историографическим догмам, связанным с марксистко-ленинской идеологией, и рассмотреть историю университетов через призму ленинского понимания их назначения в общественной жизни (в пропагандистских целях В.И. Ленин не раз обращался к сюжетам, связанным с задачами вышей школы в революционном движении) [Подробнее об этом см., например: 3]. Именно это обстоятельство привело к тому, что, несмотря на обилие сочинений, по сути прославлявших революционное студенчество, роль университетов в русском революционном движении оставалась в литературе непроясненной. С одной стороны, советская историография, разумеется, смотрела на значение движения интеллигентной молодежи сквозь очки «марксизма-ленинизма», причисляя интеллигенцию к мелкой буржуазии, которая могла быть сторонницей буржуазной, но отнюдь не народно-демократической и тем более социалистической революции. Наиболее яркими источниками для этих построений являются известные работы В.И. Ленина «Шаг вперед, два шага назад» [См.: Полн. собр. соч.: В 55 т. М., 1961. Т. 8. С. 185—414], «Две тактики социал-демократии в демократической революции» [Там же. Т.11. С. 1—131]. С другой стороны, такой взгляд находился в известном противоречии по отношению к тем статьям «классика», где он в пропагандистских целях давал преувеличенно восторженные оценки антиправительственным выступлениям студенчества, связывая с ними начало революции (например, работы
B.И. Ленина «Началодемонстраций» [Тамже. Т. 5.
C. 369—372], «Политическая стачка и уличная борьба в Москве» [Там же. Т.11. С. 345—353], «Уроки московских событий» [Там же. С. 376— 385], «Студенческое движение и современное политическое положение» [Там же. Т. 17. С. 214—220], «Начало демонстраций» [Там же. Т. 20. С. 72—75]), которые повторялись в литературе.
Безусловным достижением советской историографии 1960-80-х годов было преодоление установок «Краткого курса истории ВКП(б)», ставившего знак равенства между либеральным и студенческим движением [«История ВКП(б). Краткий курс». М., 1938. С. 28; 4, с. 215; 5, с. 15]. В то же время в оценках политической стратегии профессорской корпорации советская историография в значительной степени была связана известными ленинскими работами, в которых революционное студенчество резко противопоставлялось либеральным профессорам, выступавшим в конечном итоге на стороне царизма (в частности, в работе «Уроки московских событий» [Полн. собр. соч. Т. 11. С. 376-385]).
В этой связи нельзя не отметить, что одной из проблем отечественной историографии долгое время была как раз определенная тематическая ограниченность и некоторая заданность исследовательских штудий в контексте истории освободительного движения (в частности, в работах Н.Г. Сладкевича «Петербургский университет в 1905 г.» [См.: Вестник ЛГУ. 1955. № 3. С. 23-35], В.П. Яковлева «Петербургский университет в революции 1905-1907 гг.» [Там же. 1980. № 2. История, языкознание, литература. Вып. 1. С. 19-25], Н.И. Павлицкой «Петербургский университет в революции 1905-1907 гг.» [Там же. 1948. № 11] и др.) либо в рамках истории науки, научных школ и биографий ученых (например, в работах Ю.В. Липника, В.И. Смирнова, Е.А. Левенстерна, А.М. Куликовой и др.).
Дискуссионной была и проблема периодизации студенческого движения - одна из наиболее популярных тем у советских историков [Из очерков историографии вопроса см.: 6; из работ наиболее существенными, на наш взгляд, можно считать: 4, 7-13]. Например, И.П. Лейберов в русле ленинских установок вопреки очевидным фактам утверждал, что 1909-1913 годы - эпоха А.Н. Шварца и Л.А. Кассо - являлись периодом «затишья» студенческого движения в сравнении с периодом 1914-1915 годов [См., напр.: 14, с. 4; ср.: 6, с. 146-147]. Зачастую ситуация вынуждала историков также «придумывать» исторические роли для основных действующих лиц, которые в карикатурном плане
можно представить в виде то «испуганной», то «прогрессивной», то «продажной» профессуры, «революционного» студенчества и «полицейского» государства. Можно заметить, что в какой-то степени оценки, дававшиеся профессуре, зависели от задачи исследования — в истории революционного студенческого движения она была, как правило, «реакционна», особенно после 1905 года, а в общих работах по истории университета, как правило, «прогрессивна» [15]. В результате мы имеем ситуацию «раскрошенной историографии», где существует многочисленная литература лишь по отдельным эпизодам университетской истории.
На наш взгляд, причина отсутствия связной истории университета этого периода заключается в «идеологических» установках исследования, которые связывали советскую историографию. Другим результатом идеологически заданного подхода к университетской истории являлось то, что из сферы внимания историков невольно «выпадал» ряд важных источников. При этом следует особо подчеркнуть ценность работы советских историков для реконструкции не только деятельности социалистических организаций и «освободительного движения» в университете, но и политики самодержавия по университетскому вопросу (например, работы В.П. Яковлева «Самодержавие и российские университеты в годы реакции (1907—1911)» [Вестник ЛГУ. 1972. № 8. История, языкознание, литература. Вып. 2. С. 42—50] и «Политика царского правительства в университетском вопросе (1905-1910)» [Там же. 1969. № 2. Вып. 1. С. 157-164]).
Постсоветское время способствовало открытию новых горизонтов в изучении истории высшей школы, образования и взаимоотношений ученого сообщества и государства. Важными для нашей темы являются труды историков, посвященные изучению феномена «петроградской оппозиционности» [16, 17 и др.], психологии и организации российского студенчества [Обзор историографии вопроса см.: 18; из работ наиболее существенными, на наш взгляд, можно считать: 19-23] и институциональным основам деятельности органов столичного самоуправления начала ХХ века [24, 25 и др.].
Определенный вклад в изучение проблемы вносит зарубежная историография. До последнего времени в ней истории российских университетов, в том числе Петербургского, уделялось весьма скромное внимание: российские университеты рассматривались прежде всего в контексте общественно-политического развития России, где собственно внутриуни-верситетское развитие как таковое не рассматривалось [См., например: Ruegg W. A History of the University in Europe. Vol. 3. Universities the Nineteenth and Early Twentieth Centuries (1800-1945). Cambridge University Press, 2004; Anderson R.D. European Universities from the Enlightenment to 1914. Oxford University press, 2004]. Такой ракурс связан с тем, что в университетской истории (отдельная дисциплина в западной историографии) российская тема периферийна. Можно сказать, что историей российских университетов преимущественно занимались не историки университетов, а профессиональные слависты. Отсюда и тематика большинства работ, выходивших по истории российского образования на Западе (на которые в свою очередь опираются составители общеевропейских университетских историй). В то же время сами по себе эти труды заслуживают внимания именно тем, что на их страницах проблема взаимоотношений университета и общества рассматривается с позиций, отличных от традиционного для советской историографии марксистского подхода. Так, для нашей работы интересен взгляд на историю Петербургского университета ряда зарубежных исследователей второй половины ХХ века, изложенный в общих работах по истории российской высшей школы [См.: 26-28] (особенно полезны для нас работы Д. Уортенвейлера «Civil Society and Academic Debate in Russia. 1905-1914» [Oxford, 1999] и С. Кассова «Students, Professors and the State in Tsarist Russia» [Berkeley, 1989]), в которых рассматривается правительственная политика в отношении высшей школы и ставится проблема взаимодействия академических корпораций с институтами гражданского общества.
Сравнительные исследования истории европейских университетов выводят нас с неизбежностью на тему об особой роли европейской интеллектуальной элиты в обще-
ственной жизни на рубеже XIX—XX веков, которая получила название «мандаринов». Это понятие по отношению к интеллектуальной элите впервые ввел немецкий ученый Фриц Рингер в своей знаменитой книге «Закат немецких мандаринов» («The Decline of the German Mandarins»), вышедшей в свет в 1969 году [См. рус. пер.: Рингер Ф. Закат немецких мандаринов. М.: НЛО, 2008]. Сам термин, по его мнению, должен был напоминать о китайской элите образованных чиновников. Работа Рингера вызвала широкий резонанс, споры, порой весьма резкую критику. Однако термин, введенный немецким историком, получил долгую жизнь, в том числе и применительно к исследованиям по антропологии российской науки второй половины XIX — начала ХХ века (например, в статье Д.А. Александрова «Фриц Рингер, немецкие мандарины и отечественные ученые» [См.: Новое лит. обозр. 2002. № 53. С. 90-104]). Разумеется, в этой связи является центральным вопрос о взаимопроникновении научной и бюрократической элит в изучаемую эпоху и их взаимовлиянии. Существующая историография не дает на него однозначного ответа. С одной стороны, чиновный мир власти традиционно противопоставляется миру интеллигенции, являющейся основной силой освободительного движения, с другой стороны, бюрократическая элита рассматривается как органическая часть российского образованного класса, имеющая родственные с интеллигенцией ментальные и социально-психологические установки.
Другая важная проблемная сфера, находящаяся в центре внимания современной мировой историографии, — это антропология науки и научного сообщества. В последние десятилетия появился целый ряд работ, где рассматривается антропологическая проблематика науки второй половины XIX — начала ХХ века. В этом отношении программными можно считать работы Д.А. Александрова, который, в частности, в статье «Историческая антропология науки в России» [ВИЕТ. 1994. № 4. С. 5—21] обозначил такие темы исследований, как история отношений власти и подчинения в науке, ритуалов, научных кружков, «патронажа», «науч-
ных практик», «жизненных миров» ученых и т. п. Во второй половине 1990-х — 2000-х годах вышло в свет немало исследований, где в той или иной форме рассматривалась данная проблематика. Не случайно к этим работам по своему характеру примыкают многочисленные исследования схоларной проблематики в гуманитарных науках (в частности, монографии Б.С. Кагановича «Евгений Викторович Тарле и петербургская школаисториков» (1995), С.Н. Погодина «Русская школа историков: Н.И. Кареев, И.В. Лучицкий, М.М. Ковалевский» (1997), В.С. Брачева «"Наша университетская школа русских историков" и ее судьба» (2001), Е.А. Ростовцева «А.С. Лаппо-Данилевский и петербургская историческая школа» (2004), Н.В. Гришиной «Школа В.О. Ключевского в исторической науке» (2010), А.В. Свешникова «Петербургская школа медиевистов начала ХХ века. Попытка антропологического анализа» (2010)). Не вызывает сомнений, что выбор в качестве объекта исследований гуманитарной (главным образом исторической) науки и ее корпораций на рубеже Х1Х—ХХ веков связан как с профессиональными запросами самой исторической науки, так и с тем, что на этом поле профессиональные историки чувствуют себя более уверенно, нежели в областях других («негуманитарных») наук. Между тем достижения науковедения ХХ века позволяют с достаточной уверенностью предположить, что наблюдения за корпоративным бытом «гуманитариев» могут быть с успехом распространены и на представителей других дисциплин.
Таким образом, существующая историографическая традиция изучения темы взаимоотношения власти и корпорации столичного университета претерпела значительную эволюцию; разные поколения историков внесли существенный вклад в изучение таких важных аспектов темы, как роль освободительного и революционного движения в стенах университета, правительственная политика в отношении университетской корпорации, студенческое движение, антропология науки. В то же время многие специфические сюжеты, связанные с правительственной политикой в области высшей школы и столичного университета, до сих пор остаются мало изученными. В их числе следующие аспекты рассматриваемой темы: столичный университет как центр подготовки кадров для правительственного аппарата; коренная реформа университетского преподавания 1880-х годов; борьба за автономию университетской корпорации в пореформенный период; роль университетской корпорации в формировании либеральных политических партий; степень и характер влияния столичной университетской корпорации на политическую элиту страны и др.
Статья подготовлена при поддержке проекта «Столичный университет в фокусе правительственной политики России (1819-1917)» Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы (Мероприятие 1.2.2), ГК № 14.740.11. 1112
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Георгиевский, А.И. Краткий исторический очерк правительственных мер и предначертаний против студенческих беспорядков [Текст] / А.И. Георгиевский. - СПб., 1890.- 302 с.
2. Рождественский, С.В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902 [Текст] / С.В. Рождественский. - СПб., 1902.-785 с.
3. Пешников, В.В. В.И. Ленин и студенческое движение в России [Текст]: учеб. пособие / В.В. Пешников. - М., 1973. - 102 с.
4. Гусятников, П.С. Революционное студенческое движение в России. 1899-1907 [Текст] / П.С. Гусятников. - М., 1971.- 264 с.
5. Лейберов, А.И. Борьба большевиков за руководство революционным студенческим движением в Петрограде в период Первой мировой войны и Февральской буржуазно-демократической революции (июль 1914 - февраль 1917 года) [Текст]: дис. ... канд. ист. наук / А.И. Лейберов. - Л.,1981.
6. Борисенко, М.В. Участие студенчества Петербургского университета в революционном движении в 1907 - феврале 1917 г. (историография вопроса) [Текст] / М.В. Борисенко // Очерки по истории Ленингр. ун-та. - Л., 1961-1989. - Т. 5. - С. 136-150.
7. Борисенко М.В. Студенчество Петербурга в 1907-1914 гг. [Текст]: автореф. дис. ... канд. ист. наук / М.В. Борисенко. - Л., 1984. - 14 с.
8. Ганелин, Р.Ш. Петербургский университет и правительственная политика (из истории студенческого движения) [Текст] / Р.Ш. Ганелин // Очерки по истории Ленингр. ун-та. — Л.,1989. — Т. 6. — С. 112-135.
9. Олесич, Н.Я. В.И. Ленин и революционное студенчество России [Текст] / Н.Я. Олесич. — М., 1982. — 254 с.
10. Петербургский университет и революционное движение в России [Текст] / отв. ред. Н.Г. Сладке-вич.— Л., 1979. — 192 с.
11. Рогозин, И.И. Политическая борьба за молодежь России. 1903—1917 [Текст] / И.И. Рогозин. — М., 1989. — 131 с.
12. Савельева, В.Г. Студенческая забастовка 1908 г в Петербургском университете [Текст] / В.Г. Савельева, В.П. Яковлев // Вестн. ЛГУ. — 1979. — № 8. История, языкознание, литература. — Вып. 2. — С. 168—174.
13. Студенческая молодежь России в борьбе против самодержавия [Текст]: сб. статей / отв. ред. М.И. Матвеев. — Тамбов, 1981. — 133 с.
14. Лейберов, И.П. Революционное студенчество Петроградского университета накануне и в период Первой мировой войны (март 1914—февраль 1917 г.) [Текст] / И.П. Лейберов // Очерки по истории Ленингр. ун-та. — Л.,1968. — Т. 2. — С. 3—40.
15. Иванов, А.Е. Высшая школа России в конце XIX — начале ХХ века [Текст] / А.Е. Иванов. — М., 1991. — 392 с.
16. Ганелин, Р.Ш. Первая мировая война и петроградская оппозиционность [Текст] / Р.Ш. Ганелин,
B.А. Нардова // Феномен Петербурга: тр. Междунар. конф., состоявшейся 3—5 ноября 1999 г. во Всерос. музее им. А.С. Пушкина. — СПб., 2000. — С. 189—208.
17. Лимонов, Ю.А. Первая мировая война и ментальность петербуржца [Текст] / Ю.А. Лимонов // Первая мировая война. История и психология: материалы Рос. науч. конф. — СПб., 1999. —
C. 47—48.
18. Камчатнов, Г.А. Отечественная историография дореволюционного русского студенчества (1860—1917) [Текст]: дис. ... канд. ист. наук / Г.А. Камчатнов. - М., 2008.
19. Иванов, А.Е. Российское «ученое сословие» в годы «Второй Отечественной войны» (Очерк гражданской психологии и патриотической деятельности) [Текст] / А.Е Иванов // ВИЕТ. — 1999. — №2. — С. 108—127.
20. Он же. Студенчество России конца XIX — начала ХХ века. Социально-историческая судьба [Текст]/ А.Е. Иванов. — М., 1999. — 414 с.
21. Он же. Студенческая корпорация России конца XIX — начала XX века: опыт культурной и политической самоорганизации [Текст] / А.Е. Иванов. — М., 2004. — 408 с.
22. Морисси, С. Между патриотизмом и радикализмом: петроградские студенты в годы Первой мировой войны [Текст] / С. Морисси // Россия и Первая мировая война: материалы междунар. науч. коллоквиума. — СПб., 1999. — С. 288—302.
23. Марков, А.Р. Что значит быть студентом? [Текст] / А.Р. Марков. — М., 2005. — 264 с.
24. Нардова, В.А. Самодержавие и городские думы в России в конце XIX — начале XX в. [Текст] / В.А. Нардова. — СПб., 1994. —157 с.
25. Макаревич, М.Л. Городская дума г. Санкт-Петербурга в 1905—1907 гг. [Текст] / М.Л. Макаревич. — СПб., 2007. — 113 с.
26. McCelland, J.C. Autocrats and Academics: Education, Culture, and Society in Tsarist Russia [Text] / J.C. McCelland. — Chicago; L., 1979. — 160 p.
27. Brower, D. Training the Nihilists: Education and Radicalism in Tsarist Russia [Text] / D. Brower. — Ithaca; L., 1975. — 248 p.
28. Between Tzar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia [Text] / Ed. E.W. Clowes, S.D. Kassow, J.L. West. — Princeton, 1991. — 400 p.
