CC BY
172
8 Соловьев B.C. Смысл любви. М., Современник, 1991. С. 133.
9 Там же. С. 137.
10Флоренский П.А. Указ. соч. С. 438.
11 Там же. С. 430.
12 Соловьев B.C. Смысл любви: Избранные произведения. М.: Современник, 1991, С. 40.
13Там же. С. 54.
Н. И. ДИМИТРОВА
Институт философских исследований Болгарской Академии наук, г. София, Болгария
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ МЕЖДУ ВЕЧНОЙ ЖЕНСТВЕННОСТЬЮ И ВЕЧНОЙ ЖЕНСКОСТЬЮ
«Знайте же: Вечная Женственность ныне В теле нетленном на земле идет. В свете немеркнущем новой богини Небо слилося с пучиною вод.»
Владимир Соловьев. Das Ewig-Weibliche
Первые десять лет XX века в России, известные как Серебряный век, предлагают такой способ тематизации женщины, женского, женственности, который не имеет аналогов в мировой культуре. В этой ментальности, весьма разнящейся с прежними эпохами, переплетаются феминистские и антифеминистские дискурсы, которые характеризуются радикализмом настроений -точно так же, как это присуще всем остальным потокам мысли в период небывалого подъема духа в России. Вне всякого сомнения, эта сфокусированность на проблематике вокруг чуждости нормы, мужчины, мужского начала (вне зависимости от того, как эта чуждость оценивается) связана и с весьма обостренным интересом Серебряного века к сфере человеческой сексуальности. Это центральное положение вопросов пола и чуть ли не болезненное внимание к ним не являются эмблемой единственно для Серебряного века, который в этом отношении полностью идет в ногу со временем, но их специфическое привязывание к
религиозной проблематике делает его уникальным. «Половой вопрос - вот наш новый вопрос» - этот лозунг Мережковского, с которого начинается переплетение пола и религии, становится девизом всей эпохи. «Новое религиозное сознание», которому посвещают свои усилия известные фигуры религиозно-философского ренессанса, недовольно тем, как эта проблема ставится «историческим християнством», требует освящения и Плоти. В книге Бердяева «Новое религиозное сознание и общественность», 1907, одна из глав названа «Метафизика пола и любви». В начале главы утверждается, что «вопрос пола и любви имеет центральное значение для всего нашего религиозно-философского и религиозно-общественного миросозерцания», т. е., что вопрос пола поставлен в качестве религиозного вопроса. Пол — это такой принцип, который не затрагивает конкретную сферу жизнедеятельности человека, а имеет всеобъемлющее значение, пронизывая все его деятельности. Философ приветствует «гениальную откровенность и искренность» Василия Розанова, который «заявил во всеуслышание, что половой вопрос -самый важный в жизни, основной жизненный вопрос, не менее важный, чем так называемый вопрос социальный...»1. Зацик-ленность на проблеме пола, особенно в ее глубинном, метафизическом измерении, отмечает Александр Эткинд, является не только одним из четырех главных мотивов творчества центральных фигур Серебряного века, но и суть первый среди остальных (это политический экстремизм, национализм и эзотеризм), истолкованный как важнейший в духовной и национальной истории2. Эта специфическая сексуальная революция, чем в этом плане является Серебряный век, оказывает влияние и на переориентацию внимания на статус женского начала, на степени его различия, отдаленности от эталона. Сейчас трудно вообразить этот поистине всеобщий интерес к женскому вопросу, «заливший» общество в начале XX века. Почти в каждой газете была информация об экстравагантных или выглядевших так тогда поступках родных или западных «эмансипё», о чем свидетельствуют нынешние исследовательницы3. Взрывной интерес к проблеме женщины и женственности во времена Серебряного века отмечается и Олегом Рябовым4. В его обстоятельном сочинении, в котором заботливо найдено место всяческим типам то-
гдашних высказываний о женщине, делается вывод о том, что тогда пафос суждений русских мыслителей был все-таки направлен против мизогинии5. Именно это «все-таки» требует, по нашему мнению, внимательного комментария, с акцентом на соответствующих идеях Владимира Соловьева. Анализ типичных рассуждений религиозных мыслителей - мужчин; множество творческих проявлений (где так или иначе неизменно ставится вопрос о статусе женского начала) видных представителей Серебряного века, принесших ему мировую славу, реализуются в областьях, где мы не особенно компетентны. Но в общем фи-лософско-богословский дискурс в России начало XX века есть мужской дискурс; исключения почти не допускаются. Может быть, только для женщин с типично мужской манерой мышления и творчества; женщин, чья значимость, по их собственному мнению, состоит в приближении к идентификации с мужским образцом, с нормой. Таковой во многом является Зинаида Гиппиус, супруга Дмитрия Мережковского, одна из звезд Серебряного века. Неслучайно в начале века «мужественные» стихи писали поэтессы, близкие к символизму: философия и эстетика этого течения (включающего обостренное внимание к проблемам «вечно женственного») имеют полностью мужской характер. «Прелестный андрогин» Зинаида Гиппиус, автор антиженственных стихов, по существу единственная влиятельная участница символистского движения как отмечают Кушлина и Никольская6. Впрочем, Гиппиус неслучайно называют - иронично или нет - «андрогином»; но ее идеи об андрогинных перспективах человека неизбежно ведут к их возвестителю в эпоху Серебряного века, Владимиру Соловьеву.
На протяжении XIX века «женский вопрос» в России набирает скорость; равнодушие к нему считается «повелителями мысли» клеймом не прогрессивности. Разумеется, и Соловьев проявляет ожидаемую реакцию и отзывается положительно о поднятии общественного положения женщины, ее равноправия и т. д., вплетая все это в исповедуемое им «вселенское» християнство: «Разрешение женского вопроса, как и всех других серьезных вопросов, - в понятном, осмысленном и оживотворенном христианстве. Женщины первые поднялись навстречу воскресшему Христу. Смысл нынешного женского движения... приготовить новых
жен-мироносиц для предстоящего воскресения всего христианства»7. Последующее смешение религии и пола оказалось кривым зеркалом для надежд Соловьева, но, разумеется, не его публицистика, а его философское творчество сыграли судьбоносную роль по отношению как ко всему облику Серебряного века, так и к конкретным видениям женской чуждости.
Платонистский тип эротики у Соловьева рассмотрен надлежащим образом, и мы не будем останавливаться подробно на нем. Но во многих часто комментируемых сочинениях например таких как «Жизненная драма Платона» и «Смысл любви», Соловьев вводит в русскую религиозно-философскую мысль платоновские идеи об андрогине, в которых он усматривает средство достижения бессмертия. Философ считает, что реально из двух конкретных личностей - благодаря любви как духовному единению, просветляющему половость человека - можно создать идеальную, т. е. целостную, андрогинную личность. Это мыслится не в преображенном статусе бытия, не «по ту сторону», а «по эту сторону», так как любовь сама в состоянии коренным образом изменить мир, вызвать онтологическую трансформацию, отменяющую рождение, продолжение рода. В идеальном, совершенном браке, в котором осуществляется до конца полнота человека, рождение детей не нужно (так как задача исчерпана), так же как невозможно при накладывании двух одинаковых геометрических фигур получить остаток их несовпадения. Истинная любовь находит свой глубинный смысл в признании абсолютного значения другой личности, а не в создании потомства. Полнота идеальной личности означает высшее единство мужчины и женщины, мужского и женского начал - разделение полов само по себе есть состояние дезинтеграции и смерти. Половые отношения идеальны (связи на физиологическом уровне не имеют отношение к любви), они ведут не к телесному, а к духовному рождению, соответственно к бессмертию. И это предстоит еще в «земном», «посюстороннем» плане бытия, которое постепенно и неуловимо меняет свой облик. Эта, присущая творчеству Соловьева характеристика - объединение различных - необъединимых - онтологических пластов - «по ту сторону» и «по эту сторону», «приземление» небесного; эта торопливость и нетерпение в ожиданиях коренного преображения жизни, кото-
рое наступит не после конца времен, не в вечности, не «завтра», а уже «сегодня», оказывается судьбоносной для дальнейших настроений в Серебряном веке, буквализирующих, приземляющих, конкретизирующих почти любое «по ту сторону».
Неприятие половой любви со стороны Соловьева также ясно прослеживается в дальнейшем - оно оказывает решающее влияние на часть умонастроений многих представителей различных течений Серебряного века, объясняет и некоторые последующие негативные оценки женщины, хотя и отсутствующие у Соловьева. В контексте рассуждений, что Христос осудил природную любовь, Бердяев комментирует Соловьева в качестве предтечи создаваемой в начале XX века «альтернативы» традиционной для России религиозности именно в рассматриваемом здесь отношении: «Отвергая род и рождение, Вл. Соловьев ... принадлежит новому религиозному сознанию, подходит к новому религиозному учению о любви, но не доходит до конца»8.
Александр Блок одаривает философа прозвищем, которое остается навсегда «повешенным» на него - «рыцарь-монах». Однако пресловутый аскетизм Соловьева не монашеского типа, его творения насыщены таким зарядом эротизма, который подтверждает, что первая часть прозвища намного точнее. Отвращение Соловьева к человеческой сексуальности вызвано, скорее всего, его гностическим настроем, унаследованным от Серебряного века. Сергей Хоружий отмечает: «Сексуальная сфера для Соловьева не просто низменна, она отравляет низменностью все, что к ней прикоснется, она самое средоточие, локус низменного в тварном бытии. Соловьев усиленно принижает секс, высказывает презрение и брезгливость к нему, объявляет ощущение сексуального как постыдного подлинным определением человека. Столь пристрастное, задетое отношение к теме непременно имеет жизненную основу: оно должно иметь корни в структурах личности и психики, должно быть связано с моделями поведения, возможно, событиями... Одна мемуаристка пишет: «Я подмечала у Соловьева какое-то нездоровое отношение к детерож-дению. Беременная женщина производила на него неприятное впечатление.... Мне чудится, что в Соловьеве была бесполость насильственная или, может быть, бесполость поневоле, в зависимости от особенностей телесной организации... Человек этот
жил наперекор природе. С самым сильным стремлением к духовному сочеталось нечто противоположное»9.
Вот еще один комментарий отношения Соловьева к сексуальности, от которого происходят и все дальнейшие яростные отрицания сексуальности в качестве человеческого начала, подлежащего уничтожению: «Цель в том, чтобы от половой любви осталось всего лишь идея половой любви, а от этой идеи были бы «удалены» все те «метки»-намеки, которые могут каким-то образом напоминать все еще неидеальному телу (находящемуся в процессе своей действительной идеализации-обессмертению), что отказ от «физики» пола суть благословенный отказ, это и есть сбывание «благовести», что человек наконец превратился в идею о «человеке». Конечно, подобная операция, осуществленная, разумеется, средствами грамматики и «логики», не есть «дорогостоящая», но, к сожалению, и не есть «жизнеоберегаю-щая»10.
Эротизм vs сексуальность - вот формула философии любви Соловьева, которая без сомнения вызвана и его «конкретными» встречами с Софией; встречами с Божеством, принявшим женский облик. Соловьев строит свои самые значительные творения вокруг своих софийных видений, что создает проблемы при жанровом определении его творчества. Если в богословии визионерство считается «прелестью», то в философии в качестве рациональной конструкции нет места «видениям», «контактам», «снам», «голосам» и т. д. «Свободная теософия» Соловьева, как известно, является грандиозной попыткой синтеза различных типов знания и духовности, пронизанная софийным началом. По поводу встреч философа с воплощенной Вечной Женственностью Розанов подмечает, что у Соловьева «своеобразный роман с Богом». Аллюзий, что Соловьев имеет в виду далеко не идеи Беме (где Вечная Женственность ассоциируется с надполовостью, с девственностью и т. д., а часто - с «женственностью непремудрой», как выражается Бердяев), очень много не только в последующем Серебряном веке, но и при жизни философа, что заставляет его оправдываться и изъяснять свои позиции. Соловьев утверждает (в цитате Розанова): «Стихотворения «Das Ewigweibliche» и «Три свидания» могут подать повод к обвинению меня в пагубном лжеучении, не вносится ли здесь женское начало
в самое Божество? В ответ на это я должен сказать следующее: 1) перенесение плотских животно-человеческих отношений в область сверх-человеческую есть величайшая мерзость и причина крайней гибели (потоп, Содом и Гоморра, «глубины сатанинские» последних времен), 2) поклонение женской природе самой по себе, т. е. началу двусмыслия и безразличия, восприимчивому к лжи и злу не менее, чем к истине и добру, есть величайшее безумие и главная причина господствующего ныне размягчения и расслабления, 3) ничего общего с этой глупостью и с тою мерзостью не имеет истинное почитание Вечной Женственности..., действительно вместившей полноту добра и истины, а через них - нетленное сияние красоты»11. Ссылаясь на высказывания Соловьева, Розанов называет его «свещенным галлом», фактически обвиняя в мизогинии, в ненависти к женскому, к самке, в превознесении какого-то бесполого, вечно-девственного начала. Для Розанова это содомия; соловьевскую Афродиту Уранию он называет АрЬгосШа Боскитпса. Для остальных же последователей Соловьева он недопустимо смешивал и постоянно менял одну с другой Софию, Премудрость Божию и Афродиту Пруникос (земное воплощение женственности)12, и это оказалось пагубным как для последователей «софийного» богословия, так и в особенности для символизма как самого интимного наследника философа13.
Уже в последние годы жизни Соловьева один курьез весьма своеобразно иллюстрирует нелепость смешивания бытийных пластов, эмпиризации трансцендентного - тогда появляется реальная претендентка на роль Софии (роль Христа отведена самому Соловьеву) - это новгородская журналистка Анна Шмидт, автор замечательного (впрочем, переизданного в 90-е годы прошлого века) мистического трактата, многозначительно озаглавленного «Третий Завет». (В связи с эмблематической для Серебряного века темой о «Третьем Завете» имя Анны Шмидт снова популярно - высокую оценку ее писаний как необычайно глубокой философии пола, семьи и материнства дают Флоренский и Булгаков, посвятившие ей специальные отзывы и статьи, и в особенности Бердяев, который, можно сказать, без всякого пре-увеличивания признавал ее трактат одним из самых замечательных явлений мировой мистической литературы и счи-
тал, что он напоминает старинные гностические книги вроде Pistis Sophia).
Анна Шмидт, однако, обладает весьма неприятным излучением, ее внешность признается единодушно отталкивающей (Горький определяет ее коротко как «старенькой», но не все так мягки в своих оценках. Юлия Данзас намного откровеннее касательно облика и женской привлекательности новгородской Софии - для нее экзальтированная поклонница философа - это «несчастная дамочка», о которой Соловьев-Христос говорил со смехом, что для того, чтобы играть роль Небесной супруги, бедная женщина не обладает соответствующей внешностью14. Не говоря уже об Андрее Белом, связавшим земного двойника Софии со своими детскими кошмарами15).
Бердяев объясняет трагедию последней встречи Соловьева с «Софией», ссылаясь на его изначальный платонизм, который не имеет выхода как раз в эротическом плане, так как направлен не к конкретному существу, не к человеческой личности, не к живой женщине с неповторимым лицом, а к идее - воистину, к высшей идее, к идее Вечной Женственности Божией. Все конкретные женщины в жизни Соловьева, инцидентно ассоциированные с Софией, дополняет Бердяев, несли ему разочарование. Потому что в невозможности влюбиться в конкретное человеческое существо - но оставаясь в состоянии вечной влюбленности - кроется трагедия платонизма. Таков, по Бердяеву, случай с Соловьевым. (Но все-таки ни один другой мистик не имел так много личных встреч с Идеей, которые в конце его жизни приобретают комический характер.) Потому Соловьев и оказался не на высоте при встрече с Анной Шмидт, не смог ее оценить - ее, которую Бердяев определяет как «очевидно безумную», но «весьма одаренную» и как «самую значительную личность в жизни Соловьева». И, делится Бердяев своим разочарованием, «вот что произошло с Вл. Соловьевым. Он всю жизнь верил, что Вечная Женственность прекрасна, что она воплощается в образе женской красоты. И вот София — Анна Шмидт оказалась уродливой, отталкивающей, лишенной всякой женской прелести. Это подрывало веру Вл. Соловьева в Софию»16. (Как будто человек может влюбиться в кого-то и иметь с ним интимные отношения только из-за того, что он одаренная, талантливая личность...
Ему, Бердяеву, легко было рассуждать, это не к нему Анна Шмидт явилась «под конец жизни», отмечает К. Преображенская17. Нам кажется, однако, что этот почти комический случай в конце жизни Соловьева мог и не закончиться так легко, если бы вставшая перед ним «София» оказалась красавицей. Точно так же как Соловьев не может быть Христом - роль вмененная ему Анной Шмидт, — так и самая прекрасная земная женщина не может быть Софией. Смешение, недопустимое спутывание двух разных бытийных пластов привело бы к трагедии в личном плане, как по сути происходит в жизни многих именитых русских символистов, «нашедших» конкретные земные воплощения Вечной Женственности.
1 Бердяев Н. Новое религиозное сознание и общественность. М.. 1999, С. 215.
2 Агурский М„ Эткинд A. L'AGE D'OR ou L'AGE MORDOREE («Красно-коричневый оттенок Серебряного века»).
www.arctogaia.com/publi/templars/sereb.htm. См. тоже Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России.
3 Кушлина О., Никольская Т. Предисловие к «Сто поэтесс Серебряного века». СПб., 1996. С. 6.
4 Рябов О. Русская философия женственности (XI - XX века). Иваново, 1999. С. 121.
5 Там же. С. 142.
6 Кушлина О., Никольская Т. Цит. произв. С. 13. Соловьев В. Литературная критика. М„ 1990. С. 358.
8 Бердяев Н. Цит. произв. М„ 1999. С. 219.
9 Хоружий. С. Наследие Владимира Соловьева сто лет спустя // Материалы междунар. науч. конф., посвященной столетию со дня смерти Соловьева (Москва, 2000). www.velii.net/soloviev/horazhy.html
10 Паницидис X. Любовта между презрението и надеждата // Владимир Соловьов и западноевропейската философска традиция. С. 2001. С. 72.
11 Цит. по: Розанов. В. Люди лунного света. СПб., 1913. С. 112.
'2 Некоторые конкретные «Софии», намеченные символистами, не выдерживают напрежение между их сутью реальных, земных жен шин и их статуса небесного идеала и в конце концов кончают жизнь самоубийством.
13 Климова С. Мифологема женственности в культуре Серебряного века и ее социокультурные воплощения // Вопр. философии. 2004. № 10. С. 155.
1 Данзас Ю. Гностические реминисценции в современной русской философии. http://proroza.narod.ru/Danzas.htm 15 См. Мочульский К. Владимир Соловьев. Жизнь и учение. www.vehi.net/mochulsky/soloviev/00.html '6 Бердяев Н. Владимир Соловьев и мы. www.vehi.net/berdyaev/mochulsky/html
1 Преображенская К. Спор о Софии. Его истоки и следствия. http://antliropologj.ru/ra/texts/preobrazhenskay a/solovijev_15html
Н.Х. ОРЛОВА
Санкт-Петербургский государственный университет
ТЕНДЕРНЫЕ АСПЕКТЫ СОФИОЛОГИИ В. С. СОЛОВЬЕВА
Упоминая о тендерных аспектах софиологии B.C. Соловьева, нелишне, на наш взгляд, уточнить само понятие тендера. Необходимость эта обоснована тем, что в самой формулировке темы можно усмотреть утопическую попытку описать на языке социальной обыденности «чистое ничто» вечной женственности, реализуемое у Соловьева в бесплотной софийной первоидее.
Если пол (sex) означает совокупность биологических характеристик, связанных с первичным различением полов, то гендер /gender - англ., от gens - лат.) подразумевает совокупность поведенческих или психологических свойств, которые ассоциируются с маскулинностью и фемининностью и обозначают социально детерминированные роли мужчин и женщин. Статус тендера включает ресурсы и возможности пола в освоении профессиональной деятельности, доступа к власти, стереотипов поведения, распределения семейных ролей. Гендер является исторически и культурно обусловленной матрицей, в которой посредством мифов, символов и знаков закодированы социальные предписания для личности.
Главным в понятии тендера можно считать то, что ставится под сомнение существование какой-то особой женской природы за пределами физиологии. И возникает ситуация, когда любые рассуждения об особенностях такой природы рассматри-
