CC BY
28
К 200-ЛЕТИЮ ВИССАРИОНА ГРИГОРЬЕВИЧА БЕЛИНСКОГО
30 мая 2011 г. исполняется 200 лет со дня рождения Виссариона Григорьевича Белинского - выдающегося русского мыслителя, литературного критика и публициста, чьё имя, как отмечал И.С. Аксаков, было «известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше». Творчество В.Г.Белинского было ответом на насущные потребности русского общества и оказало существенное влияние на развитие отечественной литературы, философской и общественной мысли.
Ниже мы публикуем статью проф. А.А. Ермичева, посвященную отношению В.С. Соловьёва к творчеству и личности В.Г. Белинского, а также обнаруженные им газетные публикации 1898 г., проливающие новый свет на понимание данного вопроса.
Публикуются малоизвестные материалы из санкт-петербургских газет с изложением речи В.С. Соловьёва о Белинском, которая была произнесена на заседании Петербургского Философского общества 11 октября 1898 г. Называя Белинского «мужем желаний», человеком, любимым Богом, Соловьёв высоко оценивает его значимость для русского общества.
Partly materials of St. Petersburg newspapers with the summary of V.Solovyov's speech about V. Belinsky are proposed. This speech was made at the session of St. Petersburg Philosophical Society in October, 11,1898. Having called Belinsky «the man beloved by God», Solovyov greatly esteems his significance for the Russian society.
Ключевые слова: В.С. Соловьёв, Г.В. Белинский, мировоззрение интеллигенции, «Вехи», речь Соловьёва, эсхатология, активизм Соловьёва и Белинского, зло.
Key words: V. Solovyov, V Belisky, worldview of intelligentsia, «Vekhi», Solovyov's speech, eschatology, Solovyov and Belinsky's activism, evil.
Упоминания имени В.Г. Белинского в сочинениях В.С. Соловьёва очень редки. В статьях для словаря Брокгауза - Эфрона он охарактеризовал Белинского как выразителя гуманитарного западничества (статья «Западники, западничество»), одного из тех, кто проникся гегельянством («Гегельянская школа»)1. В статье 1888 г. «Россия и Европа» Соловьёв, довольно зло отозвавшись о русской философии по существу, всё-таки дал абрис её развития с 30-40-х и до 60-х гг. ХХ в. В начальные десятилетия этого времени он отмечает «философское движение избранных умов», которое, увы, окончилось для философии «ровно ничем». «Мысль наша в эту эпоху несомненно отличалась чисто
УДК 140.8:316.344.32 ББК 873(2)
А.А. ЕРМИЧЕВ
Русская христианская гуманитарная академия,
г. Санкт-Петербург
ВЛ. СОЛОВЬЁВ О БЕЛИНСКОМ
философским характером, но она не выразилась ни в каком философском труде»2. В этом контексте упомянуто «пламенное увлечение гегельянством» Белинского. Соловьёв сожалеет, что критик перешёл от немецкой философии к французскому социализму. Более радикально - в сторону социальной практики - путь Белинского продолжили его друзья - А.И. Герцен и М.А. Бакунин. Вот, собственно, и всё главное, что мы найдём в собрании сочинений Соловьёва о Белинском.
А это очень мало. Объективное значение Белинского для русской жизни превосходит содержание заметок Соловьёва. Впрочем, известно также, что помимо этих заметок на одном из заседаний Философского общества при Петербургском университете в 1898 г. он произнёс большую речь о Белинском3. В ней прямо, а не между прочим, как раньше, был дан целостный образ одного из выдающихся деятелей русской культуры. Собственно текст выступления Соловьёва, по-видимому, не сохранился. Зато, к счастью, имеются газетные изложения этой речи. Петербургская газета «Новости» (полное название «Новости и биржевая газета») в номере 281 от 12 октября 1898 г. дала такой материал под названием «Поминки по Белинском в «Философском обществе»». Суворинское «Новое время» (№ 8128 от 12 октября) предложило информацию «В Философском обществе». Без какого-либо заголовка «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 280 от 12 октября) в разделе «Хроника» дают отчёт о том же заседании. Заметки трёх петербургских газет значительно дополняют со-ловьевскую характеристику Белинского, который ранее выступал у него только в роли западника и увлечённого гегельянца.
В посмертной судьбе Белинского 1898 год (когда и состоялось выступление Соловьёва) был особенным. Исполнилось 50 лет со дня его мученической кончины, и по городам и весям России прошла волна мероприятий, посвященных памяти В.Г. Белинского. В венгеровском «Источнике словаря русских писателей» приведён огромный список книжной, журнальной и газетной литературы, отразившей масштабы и порядок этих мероприятий. Все считали нужным и приятным почтить его память. Даже власть, даже церковь не могла не принять участия в соответствующих собраниях и заседаниях, а газеты зорко отслеживали любую «нелойяльность» в отношении «неистового Виссариона», беспощадно настигая виновников карающей дланью общественного мнения.
Всё это было крайне симптоматично. Эти чествования показали, что в России окреп некий устойчивый тип мировоззрения, претендующий на монопольное положение в общественном сознании. В сборнике «Вехи» (1909 г.) оно получило имя «интеллигентского», а вождями его были названы Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Писарев, Лавров и Михайловский. Глубинное содержание интеллигентского мировоззрения было образовано гуманизмом, сциентизмом, атеизмом и социализмом, которым была придана внешняя форма политического радикализма.
Известно, что к носителям такого сознания Соловьёв относился с безусловным сочувствием и тогда же - с глубочайшим состраданием, сожалея о том, что они не смогли найти правильного, то есть философского и христианского, обоснования и оправдания своих благородных целей. Иногда он полагал возмож-
ным возвысить их дела: «Дух Христов действует через неверующих в него»4. Оттого у Соловьёва и не могло не быть интереса к Белинскому, воспоминания Л.М. Лопатина5 и И.И. Янжула6 свидетельствовали об этом. Но когда обнаружился прямой повод выразить своё отношение к «неистовому Виссариону», то Соловьёв выполнил свою задачу превосходно. Часто обращаясь к библейским образам и сюжетам, он и в этот раз именует Белинского «мужем желаний». «Мужем желаний», человеком, достойным любви бога (а именно так истолковывают это выражение православные библеисты), в Ветхом завете назван пророк Даниил, который сокрушался о судьбе своего народа и молил Господа за него7.
В такой высокой оценке роли Белинского для русского общества в 1898 году сошлись все: и противник революции В.С. Соловьёв и революционеры П.Л. Лавров и П.А. Кропоткин8.
Для самого Соловьёва конец 90-х годов был тягостным. Если раньше он воспринимал зло как недостаток добра, недостаток, исчезающий с ростом добра, то теперь у него зло становится реальной силой. Представьте себе, что как раз в год торжества идей Белинского (в 1898 год от Рождества Христова) тревожному сознанию Соловьёва является черт - воплощение злой силы, эсхатологические и апокалиптические настроения всё сильнее овладевают Соловьёвым. «Три разговора» стали памятником этих перемен: «Наступающий конец мира веет мне в лицо каким-то явственным, хоть неуловимым дуновением, -как путник, приближающийся к морю, чувствует морской воздух прежде, чем увидит море»9. Но даже эти перемены не ослабили деятельного, активного тонуса религиозной философии Соловьёва («<...> И до полуночи неробкими шагами всё буду я идти к желанным берегам.» или «но и в цепях должны свершить тот круг, что боги очертили нам»), а сделали ее еще более активной и выразительной. Имея в виду неизменный активизм Соловьёва, пожалуй, можно согласиться с К.В. Мочульским, написавшим, что «<.. .>Эсхатология Соловьёва - не от отчаяния и уныния: она принимает трагедию мировой истории, пришествие Антихриста и Апокалипсис, но принимает не как всеобщую гибель, а как смысл мира и путь к спасению»10.
Таковы некоторые контексты речи В.С. Соловьёва о Белинском, которые не прослеживаются по газетным отчётам. Завершим заметку о публикациях петербургских газет одним фрагментом из воспоминаний Н.А. Макшее-вой11. В них мы обнаружим такие детали выступления Соловьёва, которые ускользнули от внимания столичных репортёров.
«Осенью 1898 года я опять слушала Вл. С. в Философском обществе: он читал о Белинском, память которого чествовалась весною того года. Обрисовав вкратце гуманитарную роль этого праведника, Вл. С. поставил ему в укор некоторую непоследовательность. Этот "муж желаний" проповедник гуманности и жизненного христианства не развил своих философских воззрений до настоящей веры. А себя Вл. С. упрекнул за то, что в прежние годы, увлекаясь не разрешимым пока вопросом о соединении церквей, он упускал из виду более насущные интересы современности, которым служил Белинский. Это было как бы публичное покаяние общественного деятеля, вернувшегося к жизненной деятельности. "Mea culpa, mea maxima culpa!"12 - восклицал он. Ещё и те-
перь многое из чаяний Белинского осталось неисполненным, и заветы его для нас должны быть святы. Осуществление их не обходится без жертв, но надо стремиться к тому, чтобы благо родины достигалось с наименьшим их количеством и с наибольшей полнотой.
Свою беседу Вл. С. закончил обращением к русскому обществу с пожеланием, чтобы оно не остановилось на своём равнодушии к религии. "Бог даст, -говорил он, - настанет время, когда истинная вера в Бога живого осенит, одухотворит и нашу родную землю'.' Вспоминая людей 40-х годов, Вл.С. коснулся Герцена, упрекнув его за эмиграцию, за жизнь вне родины. Сопоставив жизненную драму Платона с художественной - Шекспира, философ отдал предпочтение, по внутренней правде и полноте, первой, приведя слова покойного Фета: "Друг мой, поверьте, самый великий поэт и драматург есть Господь Бог"».
Ниже приведём три отчёта петербургских газет о речи В.С. Соловьёва.
Поминки по В.Г. Белинском в «Философском обществе»
Эти поминки справлялись сегодня речью нашего известного философа В.С. Соловьёва «Философские воззрения Белинского». Впрочем, по остроумному замечанию лектора, это оглавление составляет скорее благочестивое желание секретаря общества, чем действительное намерение его, так как, хотя у Белинского и были философские воззрения гегельянского характера, но не они составляли сущность его жизненных интересов, а то, что он сам называл пафосом своей душевной жизни и литературной деятельности. Определить сущность этого пафоса, проследить, чем жива ещё наша связь с Белинским, что он и его единомышленники завещали нам и что от нас требуется для исполнения ещё не выполненной части этого завета, - такова программа речи В.С. Соловьёва.
Люди, отмеченные историею всемирною или национальною, как двигавшие её к лучшему, бывают трёх родов; во-первых, мыслители, которые сами прямого движения истории не сообщают, но дают ей хотя косвенные, но иногда могучие толчки. Та или иная отрасль философии не представляет сама по себе живой общественной силы, но даст таким силам их содержание или идеальную пищу. Великие люди другого рода - герои не мысли, а прямого действия, сами двигают человечество к заранее намеченной цели; поняв, что хорошо и нужно для людей в их время, они направляют все усилия к немедленному практическому удовлетворению этой потребности. Ярким выражением этого типа является Петр Великий. Но редко мысль о лучшем и должном скоро находит могучую и властную волю для своего воплощения. Обыкновенно это воплощение подготовляется долгою собирательною работою. Поэтому ещё неизвестно, кто важнее: те-ли, которые яснее других видят, что именно должно быть сделано, или те, которые сильнее и горячее других желают, чтобы должное было сделано. Белинский, конечно, принадлежал к последним. Более впечатлительный, чем проницательный в вопросах теоретических, он обладал редким чутьём в вопросах общественного добра и всеми силами, всем жаром своей души привязался к тому, что считал нужным для этого добра. Белинско-
го называют обыкновенно «Неистовым Роландом», но скорее ему следовало бы дать обозначение мужа желаний. То, что должно было желаться всеми его русскими современниками, но чего многие совсем не желали, другие желали слабо и холодно и даже лучшие - недостаточно сильно, того он желал всею полнотою души, всем жаром. Но и прежде, чем Белинским понял, что нужно для России, он показывал себя человеком желаний во всех, даже теоретических, вопросах. Он никогда не знал беспристрастных оценок, одобрений и поощрений. Вот, например, вопрос о сравнительных достоинствах двух немецких поэтов - Шиллера и Гете. В 1838 г., когда Белинский неистово, бешено и фанатически желал успокоения, тихого блаженства на почве философской, он объявляет, что ненавидит Шиллера, как личного врага, за субъективно-нравственную точку зрения, за страшную идею долга. Белинский воображал, что достиг полного и блаженного примирения с действительностью, но, очевидно, был так от этого далёк, что даже не мог примириться с Шиллером, представлявшим, однако, некоторую действительность, с которою, казалось бы, легче примириться, чем с действительностью чумы, холеры, Аракчеева и пр.
Всего через 2 года мы читаем: «Да здравствует великий Шиллер, благородный адвокат человечества, яркая звезда спасения, эмансипатор общества от кровавых предрассудков и преданий!». И далее: «О Шиллере не могу и думать, не задыхаясь (от восторга), а к Гете начинаю чувствовать род ненависти». В то время, как у немногих людей хватает мужества сказать: «я ошибался, я был в заблуждении», Белинский пишет так: «Проклинаю моё стремление к примирению с гнусною действительностью. Боже мой! Сколько отвратительных мерзостей сказал я печатно со всею искренностью, со всем фанатизмом диких убеждений». Известно, как мучительно стыдился Белинский тех убеждений, которые выдавал ранее вполне искренно за истину, а в минуту раскаяния называл «мерзостями». Конечно, мерзостей никаких не было, а была односторонняя, половинная истина, и Белинскому было мучительно стыдно, что он эту половинную истину мог выдавать за всю истину. Какая высота нравственного чувства, в особенности если вспомнить, что многие люди удовлетворяются не только половинной, но даже осьмушечной истиной и находят даже источник самодовольства и гордости в своей привязанности к этой доле истины! Тогда, вместо насмешки над неистовым Виссарионом, мы почувствуем искреннее благоговение к этому простодушно-великому «мужу желаний».
Белинский начинает с дикой, по его словам, «вражды к общественному порядку во имя абстрактной идеи общества» - начало нормальное и единственно нормальное для живого и талантливого юноши, особенно, если мы вспомним, что под общественным порядком здесь нужно разуметь крепостное право и всё, что с ним было связано. В это время Белинский увлекался Шиллером, но не Шиллер создал его настроение, а он любил Шиллера за то, что находил в нём чистую и привлекательную пищу для этого настроения, вызванного живою действительностью. Вопреки мнению о всегдашних колебаниях мысли у Белинского, мы видим, что юношеский разрыв с дурною действительностью не скоро у него проходит - мы находим ту же точку зрения и в первые годы его литературной деятельности. Белинский не был мыслителем, но у него был ум
высокий, впечатлительный ко всему идейному. Вместе с тем та дикая вражда к существующему, которую он сам назвал «дикою», была именно по дикости своей бесплодна. Не в разбойничью же шайку идти по примеру Карла Моора! Легко понять поэтому, что когда друзья Белинского посвятили его в тайны гегельянства, то он с отчаянием утопающего схватился за эту соломинку и ощутил несказанное блаженство, которое и выразил в своём известном письме с Кавказа в 1838 г. Всё разумное - действительно, т. е. уже существует, уже осуществилось, значит - нечего желать; всё действительное, разумное - действительно, значит - не на что негодовать. Так понята была в России фраза, которую Гегель где-то мимоходом написал. Смысл этой фразы, конечно, не есть открытие Гегеля. Всё, без сомнения, находится в какой-либо логической связи или соотношении с абсолютным началом, или, попросту, всё имеет какой-нибудь смысл. «Созерцать все вещи под видом вечности» - вот требование, раньше высказанное несравненным Спинозой. Эта точка зрения, очевидно, обращена к созерцанию, и следовательно, «человек желаний» не мог на ней остановиться, и даже в ту краткую пору, когда он увлёкся этим квиэтиз-мом, у него видно лишь горячее, неистовое желание более не желать. Измученный бесплодным хотением лучшего, Белинский страстно стремится достигнуть состояния, при котором нечего бы было желать, при котором можно было бы примириться с действительностью. Но скоро он видит обманчивость этой мысли. Смотреть на всё с высоты божества, когда эта высота ещё не достигнута, - тут есть фальшь, нестерпимая для человека прямодушного. Как бы далёк ни был Белинский от обладания совершенною истиною и совершенным добром, неизменно важно и дорого в нём то, что никакая сила в свете не могла бы его склонить к признанию, что он ими уже обладает. И если мы не можем считать Белинского умом всеобъемлющим, то мы должны перед ним преклониться как перед умом неподкупным. Кажущееся и минутное примирение с действительностью было внушено ему торжествующим идеализмом, победной песнью универсальной шеллинго-гегелевской философии, которая сумела убедить много высоких и чистых умов в том, что она разрешила мировые задачи, упразднив все противоречия. Собственные невзгоды не помешали больному, нищему Белинскому поверить в эту идею, почувствовать бесконечное блаженство при мысли о всемирной гармонии, но он с ужасом отверг эту мысль, когда вспомнил о чужих страданиях: «Благодарю покорно, - обращался он мысленно к Гегелю, - благодарю покорно, Егор Федорович, кланяюсь вашему философскому колпаку. Но со всем подобающим вашему философскому филистёрству уважением честь имею донести до вас, что, если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, я бы и там попросил вас отдать мне отчёт во всех жертвах условий жизни и истории, - иначе я с верхней ступеньки бросаюсь вниз головой. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчёт каждого из моих братий». Но этого спокойствия не могли дать Белинскому ни Гегель, ни та левая материалистическая отрасль гегельянства, к которой его считали присоединившимся вместе с Герценом и Бакуниным. Воззрение, которого Белинский неуклонно держался в последние семь лет своей жизни, может быть выражено так: смысл человеческой жизни не в отрешённом созерцании
или умозрении, не в уединённом самосовершенствовании, а в собирательной работе над освобождением человеческой личности от всего унижающего её достоинство и отнимающего у неё права и силу самостоятельного стремления к своему совершенствованию. Заранее гадать и толковать об этой истине нечего, нужно только работать над ближайшими и основными условиями её достижения, ясными как для разума, так и для нравственного чувства. По Белинскому, стремление к полной и всеобъемлющей истине в будущем уже теперь обязывает человека и народ к нравственному труду и подвигу. Вот верная сторона во взгляде Белинского, возвышающая значение истории и значение человека. Как это далеко от представления об истине, как об некотором числе кратких положений, требующих от человека только одного: принять их, зажать в кулак и этим кулаком, по мере сил, убеждать несогласно мыслящих. Белинский был прав, когда к концу 40-х годов весь пыл своих желаний сосредоточил на перемене общественных условий человеческой жизни. Ведь, какова бы ни была окончательная истина, к обладанию которой идёт человек, заранее ясно, что она несовместима с признанием и узаконением неправды или безнравственного строя общественных отношений. Но, нравственная серьёзность Белинского выразилась в том, что он вражду свою направил не против неправды во всём человечестве, а сосредоточил её на родной, отечественной неправде, и этим избег ошибки наших эмигрантов. Служить человечеству через служенье истинному добру своего народа, в пределах своего личного призвания, - вот простое и точное выражение практически-нравственной задачи, как её понимал Белинский.
Речь талантливого и любимого лектора была встречена с обычным энтузиазмом молодёжью, битком набившею большой актовый зал университета.
Новости и биржевая газета. 1898.12 октября. № 281. С. 2.
В Философском обществе
Во вчерашнем заседании Философского общества, происходившем в Актовом зале Университета была прочтена лекция «Значение Белинского». Сам по себе Белинский ничего для философии не дал, и в данном случае почвой для философии, - как выразился В.С. Соловьёв, - является только атлас его душевной жизни, то, чем он жил. Лектор постарался в своей лекции охарактеризовать и мотивировать тот постоянный душевный разлад, в котором Белинский всегда жил. Он был «муж желаний», на редкость чуткий, более впечатлительный, чем проницательный, он не знал бесстрастных оценок; он то восторгался чем-нибудь, то бичевал себя за это. Он то с ненавистью относился к Шиллеру, вознося Гете, то разочаровывался в последнем, преклоняясь перед первым. Он относился к своим воззрениям подчас с беспощадною строгостью, проклиная себя, называя свои взгляды мерзостью. Это самобичевание, считаемое многими переменою убеждений, есть не что иное, как глубокое понимание всех задач, невозможность примириться с полуистиной, постоянная борьба чувства с разумностью. Он начинает с дикой вражды к общественному строю,
видит в нём полную ненормальность, но затем он замечает совершенную бесплодность своей вражды, он стремится привести свои чувства к рассудку, - начинается мучительный разлад душевный, он с радостью хватается за принцип ГЪгеля «Was ist - das ist Vernünftig», то есть «всё действительное разумно», и как будто находит покой; он заставляет себя примириться с действительностью, он старается на всё смотреть с точки зрения общества; но в этот момент к нему применима пословица «на рогоже стоит, а с ковра говорит». Продолжалось это состояние недолго. Ему самому, больному и нищему, не даёт покоя мысль о чужих страданиях. Я не хочу счастия, - говорит он, - если не буду спокоен за счастие своего ближнего. Кто ответит за все жертвы горя и страданий,- делает он воззвание Гегелю. И с новой силой борьба с ненормальным общественным строем своего отечества, и именно крепостным правом. Он ведёт борьбу с точки зрения нравственного принципа, но и в то же время с сознанием своего национального долга, с горячей любовью к своему отечеству. Можно было думать, что Белинский уводит исполнение своей мечты, можно было думать, что освобождение крестьян пойдёт правильным путём; уже была составлена при Николае I секретная комиссия по данному вопросу, но февральская революция далеко отодвинула всё это. Только через 12 лет после смерти Белинского осуществилось то, чего он желал всю жизнь. И так, если не перед всеобъемлющим, то перед неподкупным умом Белинского должно преклониться. Заключил свою лекцию В.С. Соловьёв пожеланием и уверенностью, что в скором будущем без всяких жертв и спокойно завершится вторая половина желаний Белинского и русский народ освободится от рабства духовного.
Новое время. 1898.12 октября. № 8128. С. 3.
Хроника
11 октября в Актовом зале Университета член Философского общества при С.-Петербургском университете Вл. Соловьёв при многочисленном стечении профессоров, студентов и публики прочёл речь «О значении Белинского» в память годовщины незабвенного критика. Приступая к составлению речи, он пересмотрел всё, что до сих пор было написано о Белинском, и пришёл к заключению, что вряд ли ему удастся сказать что-нибудь новое.
Разделив исторических личностей на три рода и отнеся к первому мыслителей, которые дают идейное содержание жизни, указывая пути действия, ко 2-му - людей практического дела, осуществляющих идеи мыслителей, - подобных Петру I, и к 3-му - людей, жаждущих правды и ополчающихся на зло, лектор причислил Виссариона Григорьевича к этим последним. Прозвище «неистого Виссариона», данное ему за его страстное отношение к вопросам жизни, по его мнению, должно быть заменено библейским именем «муж желаний». Иллюстрируя страстную кипучую натуру Белинского, лектор припоминает его отношение к двум поэтам: Шиллеру и Гете. Измученный борьбою с царящей всюду неправдой, он в 1838 г. нашёл успокоение в идеализме Гегеля и Шеллин-
га и в это время писал, что ненавидит Шиллера, как личного врага, за его призыв к борьбе с действительностью, а через два года восклицает: «Да здравствует Шиллер, благородный гонитель неправды, эмансипатор и т. д.»; в это время он писал, что начинает чувствовать к Гете и кланяется философскому колпаку Гегеля, потому что не считает возможным наслаждаться прелестями жизни на верху лестницы в то время, когда хоть один из его братий страдает у подножья её. Однако такие резкие переходы в убеждениях не говорят против того, что развитие его шло путём совершенно правильным. Это есть результат лишь его глубокой искренности. В то время, когда другие едва находят в себе мужество сознаться в своих заблуждениях, он проклинает свои прошлые заблуждения, называет мерзостью свою литературную работу и публично сознаётся в своих ошибках. Увлечение гегельянством, совершенно не свойственное его натуре, не могло продолжаться долго и явилось как временное прибежище его измученной души. Начав свою литературную деятельность борьбою с крепостным правом, он все последние семь лет жизни не переставал бороться со злом, сосредоточив своё внимание не на мировом зле, а лишь на неправде, царящей в его отечестве. Стремясь всею душою к уничтожению крепостного права, к освобождению своих соотечественников, он посвятил всего себя этой работе.
В заключение лектор задаётся вопросом: вполне ли исполнилось желание Белинского? - и отвечает на него отрицательно. Духовное закрепощение народа не только не ослабевает, но с каждым днём усиливается больше и больше. Не желая вдаваться в разрешение вопроса : кто виноват в этом закрепощении, лектор, впадая в пророческий тон, воскликнул, что час воли Божьей надвигается, и выразил желание, чтобы этот великий исторический процесс совершился мирным и добрым путём, чтобы свершилось то, что должно свершиться.
Санкт-Петербургские ведомости. 1898.12 октября. № 280. С. 3.
Примечания
1 См.: Философский словарь Владимира Соловьёва. Ростов-на-Дону, 2000.
2 Соловьёв В.С. Сочинения в двух томах. Т. 1. Философская публицистика. М., 1989. С. 346 и др.
3 Философское общество при Санкт-Петербургском университете, созданное при активном участии В.С. Соловьёва, начало свою публичную деятельность в январе 1898 г. В первый же год его существования В.С. Соловьёв выступил здесь трижды. Первыми двумя его выступлениями стали «Жизненная драма Платона» (17 февраля) и «Об общих идеях Конта» (7 марта), известно по журналу «СоБтороНБ» под названием «Идея человечества у Августа Конта). Выступление о Белинском, названное секретарём общества, психологом А.П. Нечаевым «Философские воззрения В.Г Белинского», состоялось на девятом общем собрании 11 октября 1898 г.
4 Соловьёв В.С. Сочинения в двух томах. Т. 2. Чтения о Богочеловечестве. Философская публицистика. М., 1989. С. 354.
5 Л.М. Лопатин, характеризуя духовное взросление подростка В.С. Соловьёва, вспоминал: «Он колоссально много читал самые разнообразные книги, любил историю, особенно военную, и был большим патриотом; запоем читал тогдашнюю беллетристическую литературу, увлекался Белинским.» (Цит. по: А.Ф. Лосев. Владимир Соловьёв и его время. М., 1990. С. 17.)
6 Широко известны воспоминания И.И. Янжула об одном из эпизодов пребывания В.С. Соловьёва в Лондоне в 1875 г. Во время «прекрасного ужина с большим количеством шампан-
ского» разговор коснулся Белинского: Вдруг, - продолжает Янжул, - В.С. воскликнул: «Что такое Белинский? Что он сделал?... Я уже теперь сделал гораздо больше, чем он, и надеюсь в течение жизни уйти далеко от него и быть гораздо выше...». Хотя было уже немало выпито, и, может быть, поэтому я не удержался, слушая подобное самохвальство, и заметил Соловьёву, что «стыдно так говорить о самом себе, лучше подождите, когда другие признают вас ему равным»!!! Как вдруг на моё замечание, к высшему моему конфузу, - это происходило в общем зале, очень наполненном публикой, - Вл. С. разразился рыданиями, слёзы потекли у него обильно из глаз». (С.М. Лукьянов. О В. Соловьёве в его молодые годы. Материалы к биографии. Кн. Третья. Вып. 1. М.: Книга, 1990. С. 132).
7 См. Толковая библия или комментарий на все книги св. писания Ветхаго и Новаго Завета. Т. 7. Петербург, 1910. С. 60.
8 См. Лавров П.Л. «Аннибаловы клятвы. По поводу памяти Белинского» в его брошюре «Из рукописей девяностых годов». Женева, 1899. С. 34-40; Кропоткин П.А. Идеалы и действительность в русской литературе. СПб., 1967. С. 314-320.
9 Соловьёв В.С. Письма к В.Л. Величко // Письма В.С. Соловьёва. Т. 1; под ред. Э.Л. Радлова. СПб., 1908. С. 232.
10 Мочульский К.В. Гоголь. Соловьёв. Достоевский. М., 1995. С. 207
11 Макшеева Н.А. Воспоминания о В.С. Соловьёве // В.С. Соловьёв: pro et contra. Личность и творчество Владимира Соловьёва в оценке русских мыслителей и исследователей / Антология. 2000. С. 371. (Громоздское издание испорчено отсутствием именного указателя).
12 «Mea culpa, mea maxima culpa» - «Моя вина, моя величайшая вина» (лат.).
