CC BY
25Д. В. Возчиков
(Екатеринбург)
ВИЗАНТИЙСКИЕ ОБРАЗЫ В ВЕНЕЦИАНСКОМ ПОЛИТИЧЕСКОМ МИФЕ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XV в.: ХРОНИКА ЛОРЕНЦО ДЕ МОНАЧИ
В данной работе рассматривается взгляд венецианского интеллектуала Лоренцо де Моначи на Византийскую империю. Особое внимание уделено конструированию венецианцем образов византийских императоров, в частности, Михаила VIII Палеолога, анализируется развитие в хронике де Моначи предшествующей венецианской традиции портретирования Византии (в трудах Марино Санудо, Ан-дреа Дандоло и др.). Для хрониста греки и венецианцы во многом являлись культурными и политическими антиподами.
Ключевые слова: Венецианская республика, Византия, Лоренцо де Моначи, Андреа Дандоло, Михаил VIII Палеолог, средневековое историописание, венецианский миф.
Хроника канцлера Крита, потомственного нотария Лоренцо де Моначи1 (1351-1428) - один из ярких программных текстов венецианского мифа, официальной идеологии уникальности и совершенства гражданского строя Республики св. Марка. Хроника особенно примечательна с точки зрения конструирования венецианцами образов Византии и греков многочисленных венецианских колоний, главной из которых был Крит. Ценность хроники де Моначи также в том, что здесь впервые для латинского труда привлечены сочинения византийских авторов Никиты Хониата, Георгия Акрополита, Георгия Пахимера2. Правда, с точки зрения видного румынского медиевиста Ш. Марина, интерес де Моначи к греческой культуре и его уровень владения греческим языком не стоит преувеличивать: Марин оспаривает
© Возчиков Д. В., 2016
1 Laurentii de Monacis Veneti Cretae cancellarii Chronicon de rebus Venetis ab U.C. ad annum MCCCLIV: sive ad conjurationem du-cis Faledro. Venetiis, 1758.
2 Карпов С. П. Латинская Романия. СПб., 2000. С. 98.
устоявшийся в мировой историографии взгляд А. Пертузи1 об использовании хронистом греческих текстов в оригинале, полагая что тот вполне мог пользоваться при написании «колониальных» разделов своей эпопеи хроники услугами местного пе-реводчика-грека2.
По отношению к грекам хронист настроен презрительно, что, по-видимому, во многом обусловлено было его функциями колониального администратора. Де Моначи развивал ряд тенденций, наметившихся в трудах более ранних архитекторов венецианского мифа. Как и венецианский дипломат первой четверти XIV в. Марино Санудо в «Книге тайн верных креста»3, де Моначи не брезговал уничижительной кличкой GraecuH. В рассказе об осаде Константинополя в 1204 г. он писал, что крестоносное воинство собралось не только против узурпатора Алексея Мурзуфла, но в целом «против вероломных и лживых гре-чишек»4. Про Алексея I Комнина де Моначи повторил фразу из «Пространной хроники» дожа-интеллектуала Андреа Дандоло (1306-1354, дож в 1343-1354)5 о том, что после поражения при Диррахии от норманнов Роберта Гвискара император убил всех людей императорской крови, кого только сумел найти6. Далее де Моначи размышлял о судьбе всего рода Комнинов, рассматри-
1 cm. : Pertusi A. Le fonti greche del «De gestis, moribus et nobilitate civitatis Venetiarum» di Lorenzo de Monacis, cancelliere di Creta (1388— 1428) // Italia medioevale e umanistica. Roma, 1965. T. 8. P. 161-211.
2 Marin S. A Venetian Cronicler in Crete: the Case of Lorenzo de' Monaci and His Possible Byzantine Sources // Italy and Europe's Eastern Border (1204-1669) / Ed. by I. M. Damian, I.-A. Pop, M. St. Popovic, A. Simon. Frankfurt am Main, 2012. P. 256-257.
3 Marinus Sanutus Torsellus. Secreta fidelium crucis / Ed. Bonga-rius. Gesta Dei per francos. V. II. Hannover, 1611. P. 180-181.
4 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 137: contra perfidos et perjuros Graeculos.
5 Andreae Danduli Chronica per extensum descripta / A cura di E. Pastorello // Rerum Italicarum scriptores. Bologna, 1940. T. XII. Partes 1-2. P. 216.
6 Laurentius de Monacis. Op. cit. P. 80.
вая семейство Ангелов как его часть1: «Преемником этого Алексея стал сын Калоян [Иоанн II Комнин (1118-1143) - Д. В.]. Того - Мануил, того - Алексей, того - Андроник, того - Исаак, у коего брат Алексей отобрал империю. Алексей же Четвертый, убежав из дядиной тюрьмы, прибыл в Венецию, с помощью венецианцев и франков, как будет сказано в должном месте, оказался восстановлен в высшей власти. На том и окончилась семья Алексея Первого, которая была крайне неблагодарной по отношению к венецианцам (contra Venetos fuit ingratissima)»2. И Дан-доло, и де Моначи полагали, что, поддерживая Византию в ее войне против Роберта Гвискара в 1081-1085 гг., венецианцы самоотверженно пришли на помощь Алексею. Также характерен рассказ де Моначи о «вероломстве Мануила»3 в марте 1171 г., выдержанный в том же духе, что и в «Пространной хронике» Андреа Дандоло. Центральным для венецианско-византийских отношений событием в венецианском историописании XIII-XV вв. был кризис 1171 г. Василевс Мануил I Комнин (11431180), желая ослабить венецианское влияние в империи ромеев, старался играть на противоречиях между Венецией и ее конкурентами, предоставляя последним - пизанцам и генуэзцам -значительные торговые льготы, а на Адриатике оказывал покровительство Анконе. 12 марта 1171 г. император приказал арестовать венецианцев в империи и конфисковать их имущество, суда и товары, что было незамедлительно сделано4. Результатом том стали пиратские действия венецианского флота на островах Эгейского моря, а затем - длительные, но бесплодные перегово-
1 По свидетельству Никиты Хониата, Алексей III Ангел постоянно называл себя Комнином, считая имя Ангел недостаточно знатным. См.: Острогорский Г. А. История Византийского государства. М., 2011. С. 498.
2 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 80.
3 Ibid. P. 123.
4 Острогорский А. Г. Указ. соч. С. 476; Nicol D. Byzantium and Venice. A Study in Diplomatic and Cultural Relations. Cambridge, 2002. P. 97-98; Andreae Danduli. Op. cit. P. 250: Anno Ducis XVI, die XII men-sis mardi, Greci, exequentes mandatum, Venetos detinent, et navigia, et bona eorum auferunt, et imperatori mictunt.
ры, что, в свою очередь, привело к острому политическому противостоянию в самой Венеции и убийству дожа Витале Микьеле.
В символическом арсенале повествования Лоренцо де Моначи не раз присутствовали различные знамения и пророчества. Одно из них, заслуживающее особого внимания, наглядно иллюстрировало историю Четвертого крестового похода. Де Моначи приводил, вслед за Андреа Дандоло, пророчество, приписываемое Эритрейской сивилле. Дож XIV в. и канцлер Крита начала XV в. интерпретировали захват Константинополя в апреле 1204 г. как акт исторического возмездия грекам за унижения, испытанные венецианцами в 1171 г. Дандоло писал: «Исполнилось пророчество Эритрейской сивиллы: "Будет на водах Адриатики собрание сильных под водительством слепца, они оспорят власть Козла и обесчестят Византий, здания его покроют черным, и добыча разойдется по миру. Козел новый будет блеять, пока не пробегут, измерив, пятьдесят четыре фута и девять с половиной дюймов". И теперь злодеяние нечестивого Мануила, причиненное венецианцам и тому более всего, кого он пожелал ослепить, пока тот исполнял посольские обязанности, Божьей властью получило достойное отмщение»1.
В этом пассаже хроники Дандоло применительно к Константинополю используется топоним «Византий», правда, в псевдоантичном контексте в целях намеренной архаизации «оракула», приписанного им Эритрейской сивилле. Эритрейская сивилла - легендарный персонаж, которому, как и другим языческим сивиллам, в западной христианской традиции приписывалось предвидение пришествия Христа, в частности, у Августина2. «Пророчество», вставленное дожем в хронику, в целом, отвечало идее предопределенности венецианского могущества. Бестиарный образ горделивого «козла косматого» заимствован из библейской Книги Даниила, в которой рогатый зверь симво-
1 Andreae Danduli. Op. cit. P. 279.
2 Аврелий Августин. О граде Божием. XVIII.23 // Аврелий Августин. Творения. Т. 4: О граде Божием. Книги XIV-XXII. СПб.; Киев, 1998.
лизирует «царя Греции»1, сокрушившего «овна» - Персидскую империю Ахеменидов, и выступает одной из наглядных иллюстраций идеи о череде мировых царств, столь популярной впоследствии в Средние века. В Вульгате зверь, отождествляемый с «царем греков», обозначен именно словом hircus, в сочетании hircus caprarum2. Этим же словом (yrcus) «византийский» козел и его преемник названы в хронике венецианского дожа. Очевидно, Дандоло заявлял о Венеции в этом «пророческом» отрывке с явной ветхозаветной аллюзией не только как о державе-победительнице Византии, но и как о наследнице и законной преемнице греческой империи, что включало Республику св. Марка в контекст теории translatio imperii уже на данном этапе развития официальной венецианской идеологии.
У де Моначи «пророчество» Эритрейской сивиллы представлено с новыми подробностями, развернувшись в бестиар-ную историю гибели домов Комнинов и Ангелов. Так, Мануил предстал в образе «нечестивого» Льва, потомство которого (Алексей II Комнин) после смерти его пожрал Медведь (Андроник I Комнин), медведя же победил Орел (Исаак II Ангел), а того затмит Козел (Алексей III)3. Де Моначи толковал оракул, приписываемый им древней сивилле: «"Энеева слава перейдет в Византий, и пребудут данайцы в сладостной мощи вплоть до Льва о шестидесяти лапах, покуда не пожрет его котят Медведь". Значит, империя будет перенесена от римлян в Константинополь и будет пребывать в мире, сообразно добродетели имперской, вплоть до Мануила, который прожил шестьдесят лет, а
1 См.: Дан. 8:5-8:21. О восприятии венецианцами образов из Книги Даниила в разное время см.: Marin S. An Introduction to the Venetian Chronicles. A Case Study: St Daniel's Prophecies and the Fall of Constantinople in 1204 (URL: https://www.academia.edu/17268426/An_Introduction_to_the_Venetian_Chr onicles._A_Case_Study_St_Daniels_Prophecies_and_the_Fall_of_Constantin ople_in_1204). Ш. Марин широко задействовал математические методы для выявления периода наибольшей востребованности этого образного арсенала в венецианском нарративе XIII-XVIII вв.
2 Daniel 8:21: Porro hircus caprarum, rex Graecorum est. URL: http://www.thelatinlibrary.com/bible/daniel.html
3 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 141-142.
процарствовал сорок...»1. Факт преемственности Древнего Рима и Византии венецианский хронист под сомнение на ставил, однако стремился, очевидно, показать, что эта преемственность с падением нравов в Константинополе, симптомом которого он считал «вероломство» Мануила по отношению к венецианцам, оказалась исчерпана. Ответственность за разрыв отношений между Константинополем и Венецией возлагалась в венецианском нарративе всецело на алчность и вероломство византийского императора.
Повествуя о сражении венецианцев с войсками никейско-го императора Иоанна III Ватаца, вторгшимися на Крит для от-воевания острова, за критскую крепость Бонифацио в 1230 г., хронист не упустил случая восхититься самоотверженностью соотечественников и продемонстрировать трусливое бегство с Крита греческого мегадуки. Тот бросил осадные машины при появлении войска венецианского дуки Крита, а его флот с отступавшим никейским войском был уничтожен разбушевавшейся стихией: «Все суда, кроме трёх фуст, погибли в буре»2. О Михаиле VIII Палеологе де Моначи писал, в целом, казалось бы, следуя за характеристикой, данной ему Андреа Дандоло.
Михаил VIII Палеолог в «Пространной хронике» фигурировал, главным образом, как очевидный узурпатор и враг венецианцев. Сообщая о Михаиле, Дандоло путал последовательность событий, поставив захват Константинополя (25 июля 1261 г.) ранее провозглашения Михаила императором (первый раз коронован патриархом Арсением 1 января 125 93) и заключения союза с Генуей по Нимфейскому договору в марте 1261 г. «На девятом году дожа [Реньеро Дзено (1252-1268). - Д. В.], -писал Дандоло, - Феодор [Феодор II Ласкарис (1254-1258). -Д. В.], считавший себя императором греков, умирая, с надеждой вверил своего сына [Иоанн IV. - Д. В.] заботе Михаила Палеолога. Он, усилившись, когда мощь латинян ослабла, захватил град Константинопольский <...>. Но Михаил, лелея мечту о высшей
1 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 141-142.
2 Ibid. P. 156.
3 Laurent V. Notes de Chronographie et d'histoire byzantines // Échos d'Orient. 1937. Vol. 36. № 186. P. 167.
власти, задушил сына Феодора, которого тот доверил ему, и возложил на себя имперский венец. А с генуэзцами, которых считал соперниками венецианцев, он заключил союз»1. Известно, что регентом при семилетнем Иоанне Феодор Ласкарис оставил не Михаила Палеолога, а протовестиария Георгия Муза-лона, крайне непопулярного среди никейской знати и ставшего по завещанию василевса «владыкой всей ромейской державы <...> до совершеннолетия сына императора»2. Михаил пришел к власти после убийства Музалона. Сын Феодора Иоанн был не задушен, а ослеплен по приказу Михаила уже через несколько месяцев после взятия Константинополя3. Ситуация, очевидно, напоминала автору хроники историю прихода к власти Андроника I, по приказу которого был задушен Алексей II, поэтому Дандоло мог механически перенести обстоятельства более раннего времени на историю Михаила VIII. Акцент венецианского хрониста на незаконности прихода Михаила к власти даже в самой греческой Никейской империи Венеции вполне объясним с позиций легитимности Латинской империи.
Об обстоятельствах, вознесших на вершину власти Михаила Палеолога, Лоренцо де Моначи писал: «Примерно в это время после смерти Ватаца и сына его [Феодора II Ласкариса -Д. 5.] некий грек по имени Палеолог тиранически захватил власть надо всей Грецией»4. Однако, несомненно, де Моначи был более осведомлен в истории Палеологов, нежели Дандоло, прямо или опосредованно имея доступ к греческим источникам. Так, де Моначи было известно, что Феодор завещал регентство при малолетнем наследнике протовестиарию Георгию Музало-ну и что тот вскоре был убит в церкви5. «Михаил Палеолог, -утверждал венецианец, - который выдвинулся при жизни Фео-дора, вероломнейшим образом нарушив клятву верности [его]
1 Andreae Danduli. Op. cit. P. 311.
2 Георгий Акрополит. История, 75.
3 Острогорский Г. А. Указ. соч. С. 546.
4 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 149: Circa haec tempora Graecus quidam nomine Paleologus post mortem Vatazi et filii ejus per tyrannidem fere totius Graeciae obtinuit Principatum.
5 Ibid. P. 148.
сыну, путем невероятного предательства, как отражено в исторических трудах греков, отобрал царство у сына этого Феодо-ра»1. Де Моначи однозначно говорил, что именно Михаил был организатором убийства, а также писал, что патриарх и «бароны» сошлись на недопустимости «правления мальчика» в условиях окружения державы и латинянами, и турками, и другими греками и призвали на царство Михаила Палеолога2. Подобную аргументацию «первых лиц ромейского народа» о недопустимости вакуума сильной власти в условии сильного внешнего давления приводил Георгий Акрополит: «.Необходимо поставить у руля империи человека, способного спасти корабль ромеев, когда в него дует много неблагоприятных ветров»3. Далее венецианский хронист, несмотря на утверждения об использовании в хронике «греческих историй», упорно повторял, вслед за «Пространной хроникой» Андреа Дандоло, ложную информацию об удушении Михаилом VIII маленького царевича4. Очевидно, даже задействовав греческие тексты, не называя при этом авторов по именам, де Моначи подходил к материалу для хроники весьма избирательно.
В другом месте хроники в качестве примера жестокости Михаила Палеолога приводилось его обращение с пленными венецианцами в 1263 г.: «Многие из пленных были против человечности и против законов войны убиты генуэзцами. Оставшиеся после были ослеплены по воле Палеолога»5. Как можно было убедиться на уже приведенных примерах, несмотря на известную скупость выдержек из византийской истории в венецианском нарративе, случаи ослепления как специфически византийской практики часто особенно подчеркивались авторами. В повествовании де Моначи, в отличие, в частности, от «Книги тайн
1 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 148.
2 Ibid.
3 Георгий Акрополит. История. 76 // Геогрий Акрополит. История / Пер., вступ. ст., коммент. и прил. П. И. Жаворонкова; отв. ред. Г. Г. Литаврин. СПб., 2013.
4 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 148.
5 Ibid. P. 197.
верных креста» и писем Марино Санудо1, совершенно не прослеживается какая-либо амбивалентность в формировании образа Михаила Палеолога: он одновременно жестокий, коварный узурпатор и противник Венеции. Де Моначи также подчеркивал, что сам Михаил решил заключить мир с Венецией, поняв невыгодность союза с Генуей2.
В политическом отношении Венеция смогла, по мнению де Моначи, сохранить древние вольности, а такие фигуры, как дож Марино Фальеро, пытавшийся установить режим личной власти в 1355 г., - единичные безумцы, покусившиеся на «тысячелетнюю свободу»3. В истории Византии, с его точки зрения, тиранства, предательства, перевороты и узурпации верховной власти - вполне обычные явления. Само монархическое правление, присущее и многим западноевропейским государствам, и империи ромеев, де Моначи считал несовершенным и потакающим склонности государей к тирании. Рассказ о подавлении дожем Пьетро Градениго мятежа Байамонте Тьеполо в июне 1310 г. Лоренцо де Моначи снабдил развернутым размышлением о типологии государств. «Ведь она [Венецианская коммуна -Д. В.], лишенная полей, лугов и виноградников, может жить лишь на усердии в торговых делах, на верности договорам, что требует несомненной справедливости и честнейшей свободы. Можно сказать, есть три вида правления: правление короля, которое по большей части вырождается в тиранию; власть немногих лучших, которая легко рушится ненавистью, либо завистью, либо алчностью; власть народа, которая всегда оборачивается глупым правлением по невежеству, неблагоразумию, из-за страха или из-за непостоянства духа и скатывается до тирании или до чужеземного господства. Венецианская же высшая власть (principatus), в котором смешаны все три способа править, покоится на более твердом основании, чем каждый из них. Есть у Венеции дож как подобие короля, Совет испрошенных мудрей-
1 Cm. : Kunstmann F. Studien über Marino Sanudo den Aelteren mit einem Anhange seiner ungedruckten Briefe. München, 1855. P. 773-774.
2 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 198.
3 Ibid. P. 316.
ших [с XIV в. - Сенат. - Д. 5.] как подобие оптиматов, есть Большой Совет как подобие народа»1.
Античная типология монархии, олигархии и демократии и представление о необходимости брать лучшее от каждого строя была унаследована средневековым дискурсом. Идея несовершенства каждой из трех моделей власти (правление царя, оптиматов и народа) и оптимальности сочетания их достоинств содержалась в трактате-диалоге Цицерона, особенно авторитетного в эпоху раннего гуманизма, «О государстве»: «Поэтому я и считаю заслуживающим наибольшего одобрения, так сказать, четвертый вид государственного устройства, так как он образован путем равномерного смешения трех его видов, названных мною ранее»2. Ло-ренцо де Моначи, очевидно, использовал именно рассуждения крайне авторитетного в западном дискурсе Цицерона при характеристике современных ему реалий. Таким образом, для де Мо-начи его отечество было куда ближе к ценностям Римской республики, нежели «империя греков», преемственность которой с Древним Римом хронист старался нивелировать.
Две книги хроники де Моначи, посвященные Криту, - колониальная эпопея, центральный сюжет которой - покорение неспокойного острова венецианцами. Участие Венеции в дележе византийского наследства по итогам Четвертого крестового похода изображено в хронике как водворение мира и порядка на бывших имперских территориях. Хронист писал: «Души некоторых знатных венецианцев, ломбардцев и прочих итальянцев устремились к захватам <.> некогда принадлежавших империи крепостей и островов, которые оказались в буре без кормила» 3. Причины многочисленных антивенецианских восстаний критских архонтов в XIII-XIV вв. венецианец видел в якобы природной склонности греков к смуте и разбою4. Впрочем, образ знаменитого архонта Алексея Каллерги, поначалу весьма мятежного, но в 1299 г. пошедшего на почетный договор с Вене-
1 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 276-277.
2 Цицерон. О государстве. I, XXIX, 45 // Марк Туллий Цицерон. Диалоги / Пер. и коммент. В. О. Горенштейна. М., 1994.
3 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 143.
4 Ibid. P. 156.
цией, в хронике не столь однозначен. После землетрясения 1303 г. многие греки уговаривали Каллерги воспользоваться грозным знамением и возглавить новое восстание против венецианцев. Архонт ответил, что «самостоятельно этот остров управляться не может», а «иго венецианское» лучше, чем владычество «проклятых» генуэзцев, каталонцев или империи гре-ков1. Вероятно, эти слова приписаны де Моначи архонту, чтобы предостеречь критскую элиту от нелояльности метрополии. Обличения генуэзцев, главных конкурентов Венеции, в жестокости по отношению к покоренным народам - характерная черта венецианского нарратива XIV-XV вв. Так, великий канцеллярий Республики Раффаино Карезини (ок. 1314-1390) называл в своей хронике, продолжавшей «Пространную хронику» Дандоло, генуэзское владычество над греками на острове Тенедос «бесчеловечным и тягчайшим игом рабства»2.
Причины великого критского восстания 1363-1368 гг., во время которого крито-венецианская знать в союзе с архонтами провозгласила отдельную от Венеции Республику Св. Тита, хронист Республики объяснял падением нравов венецианцев на Крите: они «перешли к праздности, от праздности - к роскоши, от роскоши - к гордыне»3, т. е. к тем самым качествам, которые ставились хронистом в вину грекам. Де Моначи, обвиняя венецианцев в уподоблении грекам, выразил неприятие синтеза элит. Хронист подробно описал свирепую резню, учиненную в 1363 г. во время Восстания Св. Тита греческим монахом Миллетом против недавних крито-венецианских союзников, в которой Миллет не остановился даже перед вероломным убийством лучшего друга-венецианца4. Высокопоставленный колониальный администратор предостерегал своих соотечественников с Адриатики и их потомков в колониях от сближения с греческими архонтами и православным духовенством.
1 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 163.
2 Chronicon Raphayni Caresini cancellarii Veneti // Rerum Italica-rum Scriptores / Ed. L. A. Muratorius. T. XII. Mediolani, 1728. Col. 443.
3 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 172.
4 Ibid. P. 179.
В венецианском мифе образ Византии призван был оттенять собственную венецианскую героику. По мысли де Моначи, венецианцы - изначально морской народ, у которого «корабль вместо вола»1, причем именно скудость ресурсов воспитала в них дух умеренности, тягу к свободе и справедливости, деловую честность. Также географическое положение и стесненность в природных богатствах породили нужду в «смешанном» республиканском правлении, в его венецианском варианте оказавшемся, с точки зрения официального историка, наиболее совершенным из всех. Византийцам же морская стихия оказалась враждебна при попытке отвоевания Крита. Венецианцам канцлер-хронист приписывал храбрость и верность, грекам - трусость и вероломство, коварство и неблагодарность. В целом, в труде Лоренцо де Мона-чи венецианцы и византийцы, по крайней мере, начиная с судьбоносных для венецианской исторической памяти событий 1171 г., предстают антиподами на разных смысловых уровнях.
BYZANTINE IMAGERY IN THE VENETIAN POLITICAL MYTH OF THE FIRST HALF OF THE 15th CENTURY: LORENZO DE' MONACI'S CHRONICLE
Dmitry V. Vozchikov
This paper observes the view on the Byzantine Empire of the Venetian intellectual Lorenzo de' Monaci. The author pays special attention to his construction of the images of the Byzantine emperors (e.g. Michael VIII Palaiologos), analyzes how the previous Venetian tradition of portraying Byzantium (in the works of Marino Sanudo, Andrea Dandolo etc.) was developed in Monaci's chronicle. The chronicler represented the Greeks and the Venetians as cultural and political antipodes.
Key words: the Republic of Venice, Lorenzo de' Monacis, Andrea Dandolo, Byzantium, Michael VIII Palaiologos, medieval historiography, myth of Venice.
1 Laurentii de Monacis. Op. cit. P. 33.
